Текст книги "Тыловики (СИ)"

Автор книги: Олег Геманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Мне очень понравилась реакция Степана. Он как пленных увидел, так весь задрожал, – сбивает меня со счёта Винклер. – Я думаю, что прямо сейчас необходимо созвать местное население на площадь, показать им пленных. Завтра выборы станичного атамана, и это отличный повод для агитации! Речь у меня готова, нужно только вставить название этой станицы.

Гауптман замолкает и выжидательно на меня смотрит. Лихорадочно соображаю. Про немецких военных чиновников я знаю только две вещи. То, что они были и что они имели ограниченную власть над военнослужащими. Но вот до какого предела распространялась эта власть, понятия не имел. Могу ли я, сейчас взять и просто послать на три буквы этого урода? Всё же наверно нет.

– Герр гауптман, у меня приказ командира батальона доставить пленных в сборный пункт без задержек, – бормочу я и с омерзением понимаю, что просто не решаюсь поднять автомат к плечу и нажать на спусковой крючок. Вместо этого веду какие-то идиотские разговоры, размахивая пустым стаканом в руке.

– Этот вопрос очень легко решить, – Винклер, довольно улыбается и обращается к рыбоглазому, – Хильтрауд, принеси из моей комнаты саквояж, я напишу рапорт командиру батальона.

Фельджандарм, подхватывает свой «МП», заскакивает в дом, изо всех сил хлопает дверью. «Этот упырь, наверно и в туалет с оружием ходит», – раздраженно думаю я, и понимаю, что именно так оно и есть на самом деле. Уф… Можно на минутку расслабиться. Пока унтер не вернется, стрелять нельзя.

От нечего делать, начинаю с искренним любопытством рассматривать курень Степана. Деревянные перила и крыльцо аккуратно выкрашены зеленой краской. Вдоль стен от крыльца идет веранда. Она не широкая, самое большее – два метра. Но удивительно уютная. Её пол заботливо натерт воском, перекладины перил покрашены в белый цвет. По малолетству, отец брал меня с собой на рыбалку в верховья Дона. Там, в немногих сохранившихся к этому времени казачьих станицах, я видел подобные курени. Только тогда они уже разваливались от старости. Сильно покосившиеся, с зияющими трещинами в стенах, со сгнившими крышами и разрушенными верандами они вызывали у меня тоскливое отвращение. Словно я попал в склеп и, раздвигая руками липкую паутину, пытаюсь выбраться к солнцу. Сейчас же я видел перед собой такой курень во всей красе. Он приветливо бликовал чисто вымытыми стеклами, радовал затейливыми наличниками на окнах и приятно пах свежей краской. Внезапно поймал себя на мысли, что хочу жить в таком доме. Сидеть по вечерам за столом на веранде, пить чай с пирожками. И чтобы улыбающаяся жена, подперев голову рукой, сидела рядом, а по двору с громкими криками бегали дети. Размечтавшись, блаженно прикрываю глаза, а когда вновь открываю, то вижу перед собой, довольные и счастливые лица немцев. По телу пробегает дрожь, в груди закипает ненависть. Ну, ничего. Вот вернется рыбоглазый, тогда и посмотрим, кому на веранде за столами сидеть и чаи гонять.

Возле ворот начинается какая-то суматоха, доносится хрустящий звук удара, слабый вскрик, а вдогонку несётся тяжелый русский мат. Двое немцев медленно поворачивают головы, а у сидящего напротив меня обер-фельдфебеля расширяются глаза. Твою мать! У ребят не выдержали нервы, и они начали раньше времени! Проклятье!

Делаю шаг назад, чтобы меня не было видно из окна и прижимаю приклад к плечу. Лающий звук выстрелов боевого «МП» упруго колотит в барабанные перепонки. В плечо и руки весьма чувствительно бьёт отдача. Стреляю в упор, ствол автомата плавно веду слева направо. Унтер-офицер со смешным именем Руди, вскидывает вверх руки и заваливается на бок. Следующий на очереди герр обер-фельдфебель с харизматичной немецкой фамилией Брадтмаер. Он падает грудью на столешницу. Одна из пуль разбивает кувшин, вино и кровь смешиваясь между собой, заливают белоснежную скатерть. Осколки посуды летят во все стороны. Вкусно пахнет порохом и свежими огурцами.

Винклер стоя на четвереньках, задыхаясь, хрипит. Удивительно, но он всё еще жив, несмотря, на три кровавые отметины от пуль на спине. Шестью последними патронами достреливаю гауптмана.

За воротами резко хлопает винтовочный выстрел, следом второй. Красноармейцы веером вбегают во двор, снова стреляют винтовки. Котляков низко пригнувшись, бежит прямо ко мне. За ним несутся еще трое. Торопов с Шипилиным прячутся за воротами, часто стреляют. А вот куда – хрен его знает! Окидываю взглядом веранду, одновременно перезаряжаю автомат. Пустой магазин глухо стукается об натертые воском доски пола. Немцы лежат на удивление красиво. Их живописные позы тонко намекают, что война для них окончательно закончилась. Славно фрицы пообедали. Ох, и славно. Жаль только чайку попить не успели.

Но для меня война продолжается, и что самое паршивое – продолжается она и для Хильтрауда. Вот же не повезло! Тьфу…

За куренем, длинными очередями стучит автомат. Пули рвут плетень, ошметки сухой лозы летят во все стороны. Проклятье! Чёртовы автослесари всё же оказались вооружены. Снова длинная очередь. В доме напротив сыпятся стёкла, громко кричит женщина. Наши перестали стрелять. Видимо, заняты тем, что прячут свои задницы по укромным местам. Оно и правильно. Интересно, где еще четверо красноармейцев? Глухо, до тошноты привычно, пыхает холостым патроном винтовка. Ага. Значит, кто-то из бойцов Котлякова подобрал «оружие» Торопова и ведёт огонь. По ступенькам вихрем проносится Павел, подбегает ко мне, рот широко раскрыт, дышит тяжело. В глазах вопрос: «Что дальше»? Показываю стволом на мертвого обер-фельдфебеля:

– Возьми пистолет. Он слева на поясе. Только шуруй по низу! А то отсюда достать могут, – направляю ствол автомата в окно. Котляков озорно сверкает глазами:

– Знаю, – Павел ужом ныряет под стол, проворно достаёт пистолет из кобуры, трясёт им перед собой. – А еще оружие есть?

– Нет. Дверь видишь? В доме двое немцев. Не дай им выйти отсюда.

Внизу, слева от крыльца сгрудились трое красноармейцев. По оттопыренным ушам узнаю среди них Тухватуллина. Кидаю им флягу, вторую следом бросаю Котлякову под ноги. Спрашиваю:

– Паша, что там?

– Курта оглушили, одного механика застрелили, второй сволочь прыткий оказался, успел под тягачем спрятаться. Сейчас я его… – глаза младшего лейтенанта горят восторгом. – Дай гранату!

– Погоди! Не лезь на рожон. Я сам. Бойцов рассредоточь, под окнами не светитесь.

Младший лейтенант кивает, кидается к своим бойцам, а я прижимаясь к стенке, на корточках пробираюсь к дальнему углу дома. Прямо над головой окно разлетается осколками стекла. Приседаю, выставив вверх ствол «МП». Еще удар, обреченно трещит рама, снова летят стёкла. Прикрыв рукавом глаза, срываю с подсумка каску, спешно нахлобучиваю на голову. Очень вовремя. Из окна, вместе с рамой, вылетает массивная табуретка и падает передо мной. По каске стучат куски стекла. А вот и герр Хильтрауд, нарисовался. Что-то долго он соображал. Или это только мне показалось?

Жутко хочется бросить в разбитое окно гранату, но понимаю, что рыбоглазого там уже нет. Слышно, как бьют окно на другой стороне дома. Хорошо, что перед фасадом раскинули густые ветки, какие-то плодовые деревья, полностью закрыв обзор на ворота. А то моим парням пришлось бы очень плохо. Хильтрауду сейчас просто не в кого стрелять. Интересно, он сообразил, что происходит? За домом продолжает надрываться длинными очередями автомат ремонтника. Но теперь ему отвечают две боевых винтовки. Причём одна из них стреляет с очень короткими интервалами. Между хлесткими выстрелами вклинивается жалкое пыханье мосфильмовской бутафории.

Всё также на корточках пробираюсь к углу, на мгновенье выглядываю. Успеваю заметить ноги в ботинках, торчащие между задних обрезиненных катков тягача. Это маловато для прицельной стрельбы, но всё лучше, чем ничего. Меня немец не видит, весьма активно лупит по воротам.

Сзади три раза стреляет Котляков. Выстрелы пистолета совсем не серьёзные, на фоне остальной пальбы выглядят жалко.

– В окно лез, паскуда! – звонко кричит Павел. Где он сам – не понятно.

Осторожно высовываюсь из-за угла. Ботинки на месте. Левый шевелится. Плотно прижимаю хлипкий приклад к плечу, даю две короткие очереди. Чёрт, не попал! Пули вспахали землю чуть правее заднего катка. Делаю небольшую поправку и долблю максимально короткими очередями. Пули выбивают искры из катков, с непривычным звуком рикошетят от гусениц. Есть! Попал! Немец орет, вертится под тягачем. Еще разок даю очередь по вертлявому. Рукоятка затвора замирает в переднем положении. Надо менять магазин.

Кто-то из красноармейцев, срывая горло, кричит:

– Граната! – и добавляет пару крепких ругательств.

Оборачиваюсь. Твою мать! Рыбоглазый из глубины комнаты швыряет сквозь разбитое окно колотушки, стараясь закинуть их поближе к крыльцу. Красноармейцев, как ветром сдувает. Я мгновенно отпрыгиваю за угол. Слышу, как орёт Котляков. Взрывается первая граната. Затем вторая. Свистят осколки. Непроизвольно, синхронно с взрывами, вжимаю голову в плечи. Наши уже в безопасности, схоронились за глухой стенкой, матерятся по – черному.

Немец под тягачем прекратил орать и теперь лишь глухо и протяжно стонет. Бросаю короткий взгляд назад. Под гусеницей лужа крови. Хорошо я ему ноги посёк. Сейчас фрицу явно не до стрельбы.

Выглядываю из-за угла. Деревянные подпорки крыльца густо посечены осколками. Из окна высовывается ствол автомата. Человек в доме медленно осматривает местность сквозь прицел. Затаив дыхание, достаю колотушку. Медленно откручиваю колпачок и резко дёргаю за фарфоровое кольцо. Сколько раз читал, что терочный состав у гранаты горит пять секунд. Казалось бы – уйма времени. Быстро досчитай до пяти и спокойно бросай. Как прилетит, так сразу и рванёт. Я смог досчитать только до двух. Потом стало до ужаса страшно, явственно представилось, что граната взрывается у меня в руках… Заорав, бросаю колотуху в окно. Слышно, как она ударяется об стену и падает на пол.

Внутри какая-то суматоха, Хильтрауд орёт:

– Не трогай! Я сам!

В комнате топот сапог, что-то грохочет, раздаётся истеричный крик и тут же глухой стук. Мне показалось, что немцы попытались выбросить гранату в окно, но не удачно. Колотуха попала в стену, и отскочила обратно. Представив себе, какие рожи сейчас у фрицев, не могу сдержать улыбку.

Из окна вниз головой выпрыгивает Хильтрауд, с грохотом кувыркается по полу веранды и врезается ногами в перила. Одна перекладина с хрустом ломается. Следом в комнате взрывается граната, я вздрагиваю и снова против своей воли вжимаю голову в плечи. Фельджандарм, в отличие от меня, не обращает на взрыв никакого внимания, даже не дёргается. Несколько секунд смотрит на убитого обер-фельдфебеля и лежащего возле стены Руди. Оборачивается, поднимает голову и встречается со мной взглядом.

– Привет, рыбоглазый, – говорю я, герру унтер-офицеру фельджандармерии Хильтрауду Гельблингу. Дульный срез моего пистолета-пулемета смотрит ему прямо в лоб. Я нажимаю спусковой крючок.

Ничего не происходит. По телу прокатывается волна холода. Твою мать! Не поменял магазин после стрельбы по вертлявому! Хильтрауд нервно сглатывает, видно, как ходит под подбородком кадык, и бросается на меня. Лицо перекошенное, но страха на нём нет. Отшвыриваю автомат в сторону, делаю шаг вперед, мой кулак летит точно в лицо рыбоглазому.

Последний раз, я махал кулаками лет семь назад. В драках мне нужно просто попасть противнику в лицо. И всё, клиент, мило улыбаясь, с искренними извинениями падает на землю и тихо лежит. Всё же рост и вес, играет очень большую роль в уличных побоищах. Мне главное хоть один раз попасть. Но я не попадаю, кулак со свистом сечет воздух, меня заносит в сторону. Рыбоглазый где-то за спиной хрустит сапогами по стеклу. Быстро оборачиваюсь и сразу получаю чувствительный удар в челюсть. Следом второй. Перед глазами возникает пелена, звуки теряют четкость, время замедляется. Слышу, как тяжёлыми молотками стучит кровь у меня в висках. Хильтрауд дергается в сторону, делает подсечку, я с грохотом, падаю на пол. Пытаюсь встать, но мешает притороченная к спине и поясу амуниция.

Рыбьи глаза прямо передо мной. Хильтрауд вцепился двумя руками мне в горло, пытается душить. Напрягаю мышцы шеи, правой рукой бью, вернее, тыкаю унтера в челюсть. Он кривится, рычит, но горло не отпускает. Как сквозь вату слышу крик Котлякова, впереди топот. Над головой длинной, явно на весь магазин очередью лает автомат. На крыльце мат, пистолетные выстрелы. Отстранено удивляюсь: и второй немец не погиб от гранаты, теперь лупит из окна в белый свет, как в копеечку. Да, что же они, здесь все бессмертные?! Снова бью унтера в лицо, его голова откидывается в сторону. Вот! Уже посильней прилетело рыбоглазому, да и пелена у меня перед глазами начинает пропадать, еще несколько секунд и я полностью очухаюсь. Хильтрауд это тоже понял, отпустил шею, навалился всем телом, начал бить головой об пол, правой рукой зачем-то лихорадочно шарит мне по боку. Каска стучит об доски, мягкий кожаный подшлемник гасит удары. Звуки снова обретают сочность, бешено стучит сердце, мышцы вновь наливаются силой. Напрягаюсь всем телом, сейчас я тебя, гада… Унтер-офицер победно оскаливается, в руке штык-нож.

– И тебе привет, урод, – ненавидяще шипит Хильтрауд и с размаха бьёт меня штыком в горло. Через секунду еще раз. И без того выпученные глаза фельджандарма, расширяются, кажется, что еще немного и они просто вывалятся из глазниц. Унтер ошарашено переводит взгляд со штык-ножа в своей руке, на мою шею. Толкаю немца в грудь двумя руками, сбрасываю с себя. Он медленно поднимается на ноги, уставив на меня почти безумный взгляд. Но сейчас я быстрее, изо всех сил ору и от всей души засаживаю ему кулаком в подбородок. На этот раз попадаю. Рыбоглазый, как мешок с картошкой заваливается на бок, глухо стукаясь головой об пол.

Снова длинная очередь. Второй немец, в белой майке на голое тело, высунулся по пояс из окна, неудобно, с левой руки стреляет по бегущему по двору Тухватуллину. Пули за его спиной разбивают горшки, секут большие плетеные корзины. На крыльце головой вниз, лежит кто-то из красноармейцев. Из-за угла дома выглядывает с пистолетом в руке Котляков. Поднимаю тяжёлую дубовую табуретку, вышвырнутую Хильтраудом из окна вместе с рамой, широко размахиваюсь и бью острым углом сиденья в затылок, увлеченно стреляющему немцу. Автомат падает на веранду, немец вниз головой свешивается из окна, на пол тонкой струйкой течет кровь. Под ногами тихо стонет рыбоглазый, левая рука немного подрагивает. Я не испытываю к нему никакой ненависти. Вообще не испытываю никаких чувств. Просто не хочу, чтобы он снова встал на ноги. Не хочу больше видеть его глаза. Никогда. Поднимаю свой пистолет-пулемет с пола, дрожащими руками меняю магазин и всаживаю с десяток пуль в спину фельджандарму. Вкладываю полупустой магазин обратно в подсумок, а полный вставляю в автомат.

– Ну, вот и познакомились, – тихо произношу я, подхожу к Хильтрауду и забираю у него из руки свой штык-нож. Шея немного болит, острые края резинового лезвия наверняка оставили на коже красные полоски. Трогаю шею рукой, на кончиках пальцев – растёртая капля крови. Правая скула неприятно ноет, кожа на ней горит огнём. Никто не стреляет, не рвутся гранаты. Только яростно брешут собаки по всей округе. А так – тишина…

Ко мне подбегает Котляков. Дышит тяжело, пилотки на голове нет, видимо потерял во время боя:

– Всё? – Павел оглядывается по сторонам, поднимает второй пистолет-пулемет с пола, и тихо произносит. – Сулимова убило.

– Здесь, всё. Двоими часовыми сейчас займемся. Еще потери есть?

– Нет. Только Кутяубаеву ногу немного осколками посекло. Ерунда.

– Там под грузовиком раненый фриц. Проверь, – киваю на свешивающего из окна немца. – А этого – добей. Мало ли что. И проверь всё вокруг…

Младший лейтенант, зло, сжав губы, подносит трофейный «Вальтер» к голове немца и два раза стреляет. Поворачивается, кричит своим:

– Отделение! Ко мне!

Вместе с красноармейцами к дому бегут и мои солдаты. Они тащат под руки Курта, его пышный чуб, словно набриолиненый торчит колом. Комбинезон залит кровью. Немец идет на негнущихся ногах, в глазах плещется ужас.

Так, а как мы сейчас будем валить часовых? При планировании операции я об этом не думал. Родной русский «авось» во всей красе. Значит, придется думать сейчас. Караульным по уставу запрещено покидать пост. В данный момент они, нервно тиская в руках винтовки, напряженно пытаются понять, что происходит возле дома Степана. Сколько немцы так просидят, пока не сдадут нервы? Десять минут, пятнадцать?

Красноармейцы под командованием Котлякова рассыпались по двору, собирают оружие, проверяют дом и хозяйственные постройки. Два бойца шустро побежали к грузовикам. Хлопнул винтовочный выстрел. Понятно. Красноармейцы проверили раненого мной вертлявого немца. Нашего убитого отнесли в сторону, положили возле сарая. Подхожу к столу, устало сажусь на стул рыбоглазого. Ребята подводят ко мне Курта. У паренька совершенно безумный взгляд. Лицо белое, как мел, губы дрожат.

– Присаживайся, камрад, – добродушно говорю я, гостеприимно показывая на стул рядом с собой. Под столом в луже крови валяется герр гауптман, а на столе, все, также навалившись грудью на разбитые тарелки, лежит обер-фельдфебель. Черт. Я уже и забыл как его фамилия, вот же память девичья. Курт c ужасом смотрит по сторонам, что-то пытается произнести, но у него не получается. Шипилов с Тороповым положив руки на плечи немца, усаживают его на место. Окидываю парня взглядом. Так, а что если задействовать Курта при нейтрализации часовых? Без ненужной сейчас стрельбы и прочих гранатных излишеств. И так всю станицу переполошили. А нам еще уходить надо будет. По возможности тихо и мирно. Закуриваю сигарету, показываю рукой на залитый кровью обер-фельдфебеля стол:

– Есть не хочешь, камрад? Да ты не стесняйся! Угощайся. Смотри, картошечка еще тепленькая.

Курт не может говорить, только мелко трясётся всем телом.

– А жить? – внимательно смотрю на парня. – Жить хочешь?

– Да, хочу, – с трудом выговаривает немец и закрывает глаза.

– Отлично! Где находится второй пост? В каком звании часовой? Есть ли пароль и отзыв?

Немец медленно, иногда буквально по слогам начинает отвечать. И не потому, что обдумывает ответа. Он сейчас по-другому говорить не может.

Как только Торопов с Шипиловым выбежали со двора и побежали к северной околице, ко мне подскочил Котляков:

– Мы хозяина с женой в кухне за домом нашли. Что с ними делать? – Павел покосился на свой автомат. – Степана в расход?

Мысленно усмехаюсь. Ну, надо же! «В расход»! Так мы и всю станицу перестреляем.

– Ты, Павел не горячись, мы с тобой не суд и даже не особое совещание, – недовольно отвечаю я, и приказываю: – Обоих запереть в доме, вместе с Куртом. Всем остальным – привести в порядок оружие, занять оборону. Во дворе не болтаться. Ждать меня. Вопросы?

– Вопросов не имею товарищ… – младший лейтенант осекается. Он так и не решил, как ко мне обращаться. Но сейчас находит выход из положения. – Вопросов не имею, товарищ разведчик!

– Хорошо, я сейчас вернусь. Еще один часовой остался.

Павел понятливо кивает. Проводит ребром ладони себе по горлу, вопросительно смотрит на меня.

– Не знаю, это как получится, – отвечаю я, срываю автомат с плеча и со всех ног бегу к южной околице.

Глава седьмая

На улице ни одной живой души. Люди попрятались по домам, ждут, что последует за нашей пальбой. Правильный народ живет в этом времени, не то, что сейчас. Мои бы современники в такой ситуации уже из всех щелей снимали бой на мобильные телефоны, а некоторые, особо одарённые граждане, сейчас радостно бежали рядом со мной и вели прямой репортаж с места событий. Пробегаю по площади, тоже пусто. Щит валяется на земле, борова в луже нет. Вихрем несусь мимо куреня с железной крышей. А тут неожиданность! Старики, как ни в чём не бывало, продолжают сидеть на лавочке. Теперь перед ними появилась табуретка, накрытая полотенцем, на ней стаканы и большая пузатая бутылка с вином. Старики спокойно смотрят на меня, даже переговариваются друг с другом. Один из дедов, толкает соседа в бок, показывает на меня скрюченным пальцем. Мне живо представляется, как он комментирует: «Смотри, Фёдор, этот, как-то не очень бежит. Помнишь, как японцы в четвертом году от нас драпали? Вот те хорошо бегали, а этот – так. Словно байбак брюхатый бежит». Крайне удивленный поистине олимпийским спокойствием старых казаков, мчусь дальше. В груди уже свистит, пот льёт в три ручья, начинаю задыхаться.

Пришлось прилично сбавить скорость. Вот же! Если старики еще наблюдают за мной, то наверняка расскажут своим домашним о моём спортивном фиаско, а те уже разнесут по всей станице. Внезапно понимаю, что совсем забыл, как зовут молодого парнишку караульного. Он, как-то неразборчиво представился при нашем знакомстве. Вот, же проклятье. Ладно, буду обращаться по званию. К посту уже не подбегаю, а скорее подхожу быстрым шагом. Размахиваю автоматом над головой, ору во всё горло:

– Не стреляй, камрад! Это я, унтер-офицер Мутц! Не стреляй, всё в порядке!

За забором тихо, даже не гомонят гуси. Снова кричу, подхожу к плетню, заглядываю во двор. Никого. Да где же парень? Сзади щелкает затвор винтовки. Бледный немец выглядывает из-за соседского забора, пилотка сбилась на другую сторону, на правом погоне оторвалась пуговица. Теперь он, как ухо ослика Иа, свисает с плеча. Очень похоже, что парень, сломя голову лез через плетни. Глаза у него испуганные. Называю пароль, часовой отвечает условным отзывом. Молодец, Курт, не обманул! Для начала крепко песочу парнишку за внешний вид, а потом жестким голосом приказываю следовать за мной.

– Герр унтер-офицер, а почему вы пришли? Где унтер-офицер Баумер?

Соображаю, что такую фамилию, может носить только унтер со смешным именем. Остальных я знаю, вернее, знал по фамилиям.

– Руди? Он ранен. Увы, но так же ранен и герр обер-фельдфебель. Командование взял на себя, – я закашлялся, прикрывая рот кулаком. – Командование взял на себя унтер-офицер Хильтрауд. Именно он прислал за тобой. Надо идти к дому.

Черт! Чуть по привычке не сказал «рыбоглазый», вместо имени унтера, но вовремя опомнился.

– Что случилось, герр унтер-офицер? Такая сильная стрельба была. Из наших никто не убит? – с тревогой в голосе спрашивает часовой. – Никто?

Мы с ним быстрым шагом возвращаемся к куреню Степана. Подробно рассказываю, что часть казаков напала на дом, они попытались отбить пленных. Но герр Хильтрауд положил всех врагов вместе с пленными красноармейцами. Описываю в подробностях, как ранило командира и несу тому подобную чушь. Мне необходимо, чтобы старики увидели, что я мирно беседую с караульным. Всё, проходим дом с железной крышей, деды жестко, не хуже современных камер наружного видеонаблюдения зафиксировали наш проход. А теперь можно и бегом, тем более что я перевёл дух и снова могу быстро шевелить ногами.

Не доходя метров тридцать до куреня Степана, перехожу на шаг, притормаживаю и немца:

– Знаешь, камрад, я не хотел тебя расстраивать раньше времени, но сейчас смысла скрывать от тебя правду, больше нет.

Парнишка бледнеет, широко раскрытыми глазами смотрит на меня, медленно произносит:

– Что… Что такое, герр унтер-офицер?

– Дело в том, камрад, что и герр обер-фельдфебель и Руди и даже герр унтер-офицер Гельблинг убиты. Убит и герр гауптман. Если сказать по-честному, то в живых остался только Курт и возможно второй часовой. Но насчет него я не вполне уверен.

Входим во двор, немец пораженно смотрит на веранду, подбегает к столу и замирает:

– Этого не может быть, герр унтер-офицер. Это невозможно. Кто их убил?

Снимаю у него винтовку с плеча, вынимаю из ножен штык и горестно произношу:

– Так получилось, камрад, что их убил я, – машу рукой Котлякову, чью физиономию уже давно заприметил в окне. Открывается дверь, из неё выскакивают двое красноармейцев и под руководством Павла как-то подозрительно умело вяжут верёвками караульного. Он ничего не говорит, даже не сопротивляется, лишь тоскливо смотрит мне в глаза.

– Мои вернулись? – спрашиваю у младшего лейтенанта.

– Еще нет. За время вашего отсутствия произошло следующее происшествие: задержан около дома сын Степана – Аким. Препровожден к родителям, – Котляков ненадолго замолкает, и торжественным тоном произносит. – Так же обнаружили совершенно новый образец автоматического оружия. Из него ремонтник отстреливался!

У меня неприятно заныло сердце. Это какой такой «новый образец»? «Штурмгевер» появится массово только в сорок четвертом году. Больше ничего нового немцы не придумают. Или это в моём мире так, а здесь всё идет иначе? Тогда получается, что мы не просто в прошлое попали, а вдобавок оказались еще и в параллельном мире. Вот же незадача. Нам только этого для полного счастья не доставало!

Хватаю Котлякова за рукав: «Показывай» и заскакиваю за ним в дом. Пройдя узкий коридор, заходим в просторную комнату. В углу стоит старинная кровать с «шишечками» на спинках, застеленная большим, лоскутным одеялом. В центре – большой стол, накрытый скатертью. У фасадной стены в простенке висит зеркало, около него с винтовкой в руках, притулился на корточках белобрысый красноармеец. Бдительно поглядывает в окно. Рядом с бойцом стоит большой сундук окованный железом. На нем лежит совершено раритетный пистолет-пулемет «МП18» В комнате порядок, сюда мы гранаты не бросали, да и немцы набезобразничать здесь не успели. Только возле сундука приличная лужа крови, да на полу несколько кровавых следов ведущих в соседнюю комнату. Котляков почтительно показывает на антиквариат:

– Вот, товарищ разведчик, это и есть тот самый новый автомат.

Беру в руки «новейшей образец». Деревянные ложа и приклад сильно потёртые, неоднократно покрытые лаком. Отсоединяю боковой магазин, щелкаю затвором. Да. В моё время такому оружию цены не сложишь. Коллекционный экземпляр. А сейчас – просто хлам. Небрежно кладу пистолет-пулемет обратно на крышку сундука:

– Павел! Этот автомат разработан и выпускается немцами с восемнадцатого года. Это не новое оружие, а натуральное старьё! Я с вами потом проведу занятия, подробно расскажу о современном стрелковом оружие Германии.

Из соседней комнаты доносится протяжный стон. Вопросительно смотрю на младшего лейтенанта.

– Так я докладывал, товарищ разведчик! Красноармейца Кутяубаева немного зацепило.

Ничего себе «немного»! Если боец, так громко стонет, то дело не совсем плёвое, как пытается мне преподнести Котляков. Придется разбираться. Открываю дверь в соседнюю комнату и замираю. Именно сюда я зашвырнул гранату. Комната раньше служила спальней. В принципе, если приложить определенные усилия, то и дальше служить будет. Всего то и надо: собрать пух с пола, пошить заново подушки и перины, вставить рамы. Ну, и еще купить новую прялку, горшки с цветами и повесить все фотографии обратно на стены.

Возле кровати привалившись к стене, сидит Кутяубаев, левую ногу вытянул вперед. Лоб мокрый от пота, лицо скривилось от боли. Два красноармейца плотно бинтуют ему ногу ниже колена. Вместо бинтов используют разрезанные простыни. Крови на полу прилично. Да, дела. Получается, что еще один наш солдат выбыл из строя. Из зала доносится истеричный крик:

– Немцы! – и через секунду уже спокойно. – Нет, это наши! Тащат одного настоящего фрица.

Дружески подмигнув, скривившемуся от боли Кутяубаеву, быстро выбегаю из дома.

Торопов с Шипиловым словно возвращающиеся с ночных посиделок гулёны, бережно вносят второго часового во двор. Его руки закинули себе за шеи, у Шипилова за плечами две винтовки. У фрица безвольно болтается голова, он без сознания. Видимых повреждений на нем нет, и это очень хорошо. Ребята аккуратно кладут немца перед крыльцом.

– Докладывайте, – коротко бросаю я, внимательно рассматривая лежащего на земле часового. Что-то не нравится мне, как он дышит. Вернее не нравится мне то, что он совсем не дышит. Шипилов подробно докладывает, как прошла операция по нейтрализации караульного. Всё произошло тихо и мирно. Единственное, ребята не догадались привести к куреню немца своим ходом. Сразу на месте отоварили прикладами, и метров двести тащили бедолагу на себе.

Торопов с Шипиловым словно возвращающиеся с ночных посиделок гулёны, бережно вносят второго часового во двор. Его руки закинули себе за шеи, у Шипилова за плечами две винтовки. У фрица безвольно болтается голова, он без сознания. Видимых повреждений на нем нет, и это очень хорошо. Ребята аккуратно кладут немца перед крыльцом.

– Докладывайте, – коротко бросаю я, внимательно рассматривая лежащего на земле часового. Что-то не нравится мне, как он дышит. Вернее не нравится мне то, что он совсем не дышит. Шипилов подробно докладывает, как прошла операция по нейтрализации караульного. Всё произошло тихо и мирно. Единственное, ребята не догадались привести к куреню немца своим ходом. Сразу на месте отоварили прикладами, и метров двести тащили бедолагу на себе.

Несколько мгновений оглядываюсь по сторонам, пытаясь осмыслить творящийся вокруг лютый бардак. Потом снимаю с головы каску и с наслаждением чешу затылок.

– Быстро занесите этого фрица в дом, – распоряжаюсь я, и внезапно осознаю, что сильно проголодался. Пока ребята выполняют приказание, подхожу к столу, надеясь по-быстрому перехватить пару кусков мяса. Увы, но на столе обнаруживаю только пустые тарелки и герра обер-фельдфебеля. Он так и продолжает лежать, навалившись грудью на столешницу. Снова чешу затылок, не понимая, куда делась еда. Потом вспоминаю, что красноармейцы не ели уже больше суток. Хлопаю себя по бедру и широко улыбаюсь. Ох, сейчас покажу кое-кому, как без разрешения таскать мои продукты! Моментально представляю, как еле сдерживая смех, буду отчитывать по этому поводу Котлякова. Уже вижу, как Павел смущенно оправдывается и неловко переминается с ноги на ногу. Впрочем, сейчас не время для подобных шуток.

На душе хорошо. Сердце радостно стучит в груди. Враги повержены, добыто боевое оружие. А еще перед куренем стоит куча исправной техники. От осознания этого факта я практически впадаю в состояние эйфории. Хочется петь во всё горло и стрелять в воздух из автомата. С трудом удерживаю себя от совершения этих опрометчивых поступков. Вот до лагеря доберусь, тогда и поразвлекаюсь вволю. Кстати, пора нам уносить ноги из станицы. И так здесь шуму наделали прилично. Злорадно улыбаюсь, воображая, с какими постными физиономиями будут завтра бродить немцы вокруг куреня Степана. Внезапно по спине пробегает волна холода. В туже секунду осознаю, какую чудовищную ошибку я совершил. Обессилено сажусь на стул и обхватываю голову руками. Как же я сразу об этом не подумал? Что же теперь делать? Что?