Текст книги "Воин огня"
Автор книги: Оксана Демченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Второй мог быть и махигом, его присутствие удалось выявить наверняка только однажды, когда он оступился и оставил след. По мнению Ичивари, именно этот второй привел бледного, оставил в засаде и сгинул, исполнив свою часть дела. Может быть, даже вернулся в столицу. Или ушел дальше в лес, на восточный склон, широкой петлей обходя ночную стоянку путников, беспечно жгущих костер у дороги.
Бледного в засаде Ичивари приметил издали. Тот сопел, ворочался и порой вовсе уж глупо отмахивался от мошки. В военные времена его заметил бы любой ребенок. Но сейчас мир, люди не думают о засадах и не ожидают выстрела в спину. Это у бледных злодеи постоянно убивают по ночам, даже фермеры подобное подтверждают – те, кто помнит жизнь на другом берегу, в краю тагоррийцев или сакров… Человек в засаде снова шевельнулся, и подошедший к нему на расстояние семи шагов Ичивари замер, холодея от опасливого недоумения. Длинные ружья – большая редкость! У злодея в засаде именно такое, бьет оно на большое расстояние, махиги научились делать годные стволы совсем недавно, макерги и магиоры пока не видели подобного оружия, им отвезут образцы только осенью, когда закончат стрелять по доскам и напишут на бумаге подробно, каковы дальность и точность нового ружья. Так что сидящие у костра, даже если они проверили лес, полагают себя находящимися в полной безопасности: засада слишком далеко. Да и лес обманчив. Более привычный магиорам лиственный на таком расстоянии уже укутал бы лагерь плотным покровом веток, листьев, кустов и стволов, сделав прицельную стрельбу невозможной. Здесь же, в краю секвой, подлесок слаб, травы почти нет, и с удачной точки иногда вся долина просматривается от края и до края…
Стрелок засопел громче, прильнул щекой к прикладу, длинно и ровно втянул воздух. И по этому вдоху, по характерному движению шеи и головы Ичивари узнал его. Помощник профессора-оружейника, раздувающий меха в кузне. Сухой, пожилой и нелюдимый. В столицу его пригласили потому, что бледный помнил по рассказам старших кое-что о секрете так называемого жемчужного пороха. Вел себя этот человек ровно, ничего дурного или странного за ним не замечали. Рука бледного замерла, окаменела, сам он стал окончательно неподвижен, словно слился с оружием, – и Ичивари понял, что опаздывает, что уже нет времени мягко довершить два последних шага и отклонить ружье. Сейчас бледный выберет момент и выпустит смерть на свободу… Будь ружье старым, фитильным, времени бы хватило, но это новое, курковое, ударное.
Чувствуя, что делает все неправильно и еще много раз услышит о своем несовершенстве от отца и деда, Ичивари отправил в напряженную спину бледного метательный нож: под правую лопатку, чтобы и прицел сбить, и руку повредить. Щелчок курка и звук ножа, рвущего рубаху, слились. Бледный качнулся, ничком рухнул на землю. Выстрел заставил вздрогнуть лес – и покатился эхом все дальше, волнуя хвою и роняя с игл капли росы, осевшей из ночного тумана… Ичивари упал вперед, завершая прыжок, в движении прижал коленом спину бледного возле пояса и зашипел от злости на себя. Надо было целить точнее, по судороге понятно – злодей умирает, он уже ничего не скажет и никого не назовет. А ведь, может быть, именно он стрелял в окно дома вождя. Даже наверняка он!
– А-р-р-р-а-а-р-р-р, убью… – взревел гулкий бас, который мог принадлежать только одному человеку.
Ичивари невольно усмехнулся, слушая, как снова вздрагивает хвоя, обильно роняя новые капли, – этот рев пострашнее выстрела. Зато звука движения нет: даже самый огромный магиор умеет бегать тихо, когда полагает это необходимым.
– Гимба, сюда! – негромко окликнул знакомого Ичивари. – И пусть остальные проверят восточный склон, наверняка есть второй человек.
Рев иссяк, лес заполнила настороженная тишина большой беды. Сын вождя, недоуменно щурясь, попытался в ночном сумраке рассмотреть свои руки, выдернувшие метательный нож из еще теплого тела. «Вот ты и стал воином, твой первый враг мертв, и он оказался бледным», – пронеслось в голове. И что? Ни радости, о какой иногда рассказывали старики, ни гордости, ни ощущения сладкой победы. Только спазм в горле. И пустота, словно зеленый мир отшатнулся от человека, в который раз показавшего, что он не зверь. Никто в лесу не убивает, будучи сытым и сильным. Дед Магур в юности отрезал у мертвых врагов уши и нанизывал на кожаный шнурок. Он мало кому рассказывал о той своей жажде убивать, нахлынувшей по весне, после похорон умершей от голода и холода жены – а точнее, ее костей, обтянутых сухой кожей, – упокоенной в одной яме со многими иными подрубленными войной ростками человечьего кедровника… Дед резал уши и надеялся, что так обретет покой. Друг Ичива, один из немногих воинов, чья связка вражеских ушей могла бы быть длиннее, лишь два сезона спустя смог убедить Магура похоронить и шнурок и отчаяние в иной общей могиле, вырытой после большого боя на берегу. Именно тогда вождь племени кедров пообещал, что изменит отношение к слабым и даст им место в мире – не худшее и холодное, у стены, а удобное, позволяющее жить наравне с прочими людьми. Потому что гнилые уши не возвращают к жизни тех, кто нуждается в заботе сильных, и сильные должны это помнить и учитывать прежде, чем утратят смысл жизни.
Тошнота постепенно схлынула. Ичивари старательно вытер нож, продолжая неодобрительно морщиться от острого запаха человечьей крови. Ночь настороженно взирала на воина сотнями звериных и птичьих глаз. И молчала, не одобряя и не осуждая…
Наконец из теней возник тот, с кем Ичивари предпочитал не бороться – даже в шутку. Магиор упал на колено, озираясь и все еще скаля зубы, помня выстрел и понимая, что целью был он сам. Волосы Гимбы, обрезанные под самый корень, звериным мехом топорщились на широком загривке.
– Чар, у вас тут что, война? – настороженно уточнил огромный магиор, встряхиваясь и брезгливо морщась при виде безвольно обмякшего тела бледного.
– Это вы вроде собрались воевать, – возразил Ичивари, в последний раз трогая жилку на стынущей шее и убеждаясь, что враг мертв. Он медленно встал в полный рост, распрямился и стряхнул дурные мысли, как капли воды после купания. – Двенадцать воинов с красным жезлом, так сказал мне отец. Но даже если так, я рад встрече.
– Десять нас. Университетов развели, а считать не умеете, – отмахнулся Гимба, без усилия взваливая тело на плечо и принимаясь ворчать. – Экие вы, лесные люди, северные, во всякий день по спине у вас холодом тянет! Дюжину собери – и вы того и гляди на деревья полезете прятаться. Не война. Ну, пока в нас не стреляют.
– Тебя за троих посчитали, это даже не смешно и не странно… – Ичивари постарался сохранить подобающий вождю ровный тон и восстановить рассудительность. – А красный жезл?
– Наставнику в горло забить, – снова зарычал Гимба, и щетина на загривке встала дыбом. – Он пожелал заполучить сына нашего вождя. Он к нам прислал гонца. И я озверел.
– Ты ведь не вождь, – с удовольствием представляя озверевшего Гимбу и серого от страха гонца рядом с ним, улыбнулся Ичивари. Вышел на поляну, к едва тлеющему костру. – Твое прозвище мирное и твое дело – коней ковать. На кой вы затеяли опыты с подковами, кстати? И так неплохо, без них.
– Плохо, не плохо, – тише и спокойнее проворчал Гимба, озираясь и еще разок взрыкивая для порядка. – На юг поедешь по каменной пустыне, сразу разберешься… Ну что, ночевка пропала, не до сна теперь. След без собак не взять, а завтра при вашей сырости и с собаками соваться без толку. Веди в столицу, хоть позавтракаю толком, досыта. Это у тебя первый враг, Ичи? Тогда ты молодец, держишься.
– Не кричу о великой победе? – кисло усмехнулся сын вождя.
– Не выворачиваешь обед вон в те кусты, – возмущенно фыркнул Гимба. Потер затылок. – Меня ох как крутило… Ну, ты знаешь, когда мы повздорили с пустынными людьми и они решили нам поменять вождя без спросу.
– Было дело, – легко согласился Ичивари. Он знал и историю усобицы, и какова в ней роль деда Магура, мирившего племена полный сезонный круг.
От дальнего края поляны подошли воины, поприветствовали сына вождя вежливым наложением рук на левую и правую души. Негромко сообщили:
– На склоне следов не заметили. Если там кто-то и прятался, он был ловок и ушел еще до выстрела, теперь уже далеко… Раньше утра начать поиски невозможно.
Ичивари свистнул, подзывая коня, и повел гостей в столицу короткой лесной тропой, показав ложное кострище и спрятанное ружье.
– Ваши бледные крепко побледнее наших, – возмутился Гимба. – Наши живут, лошадок растят, о войне и не думают, уже третий год магиорами именуются… А ваши все за моря смотрят и не прирастают душой к зеленому миру.
– Выявился у нас какой-то злодей, точно, – признал Ичивари.
Шагать рядом с Гимбой было приятно. Вспоминалась весенняя поездка в степь. Там все цвело, и Ичивари погрузился с головой в незнакомый прежде праздник бескрайней, жаркой, вольной жизни. Без деревьев и тени, без туманов и облаков, без прохлады и шороха лиственных и игольчатых крон. Только трава во все стороны – как зеленое море с бурунами кустарников и длинными волнами пологих холмов, словно бы нехотя взбирающихся к едва различимым на горизонте горам. Тоже невысоким, без снеговых шапок, зато с рощами, к востоку постепенно густеющими и образующими лес – особенный, южный. Магиоры, еще зимой казавшиеся народом далеким и совсем чуждым, понравились сыну вождя. Правда, в шутку они иногда называли Ичивари бледным, намекая на разницу в оттенке кожи – у них бронза куда темнее и сочнее, значит, они исконные жители мира, а махиги не пойми кто. Может, их предки приплыли из-за океана? Ичивари на подначки исправно попадался, злился и вспыхивал большим гневом – а вождь магиоров хмурился, качал головой… И, как теперь понятно, думал о наставнике и его предложении принять в ученики детей южного народа. Окончательное решение созрело, видимо, после того, как сын вождя махигов затеял безобразную драку, полез за оружием. Тогда он и познакомился с Гимбой, явившимся урезонивать шумного гостя. Вспоминать себя, беспомощно дергающегося и орущего под локтем безмятежно посмеивающегося чудовища-магиора теперь не тягостно. Зато тогда он был в бешенстве.
– Чар, я так обрадовался, услышав твой голос, – рокотал у самого уха Гимба, мешая слушать лес. – Я боялся, этот наставник тебя вовсе выжжет. Я и настоял: надо идти, чтоб на кол посадить злодея. Совсем. Пока он не пожог нас вместо людей моря. Или пока к ним не сбежал.
– Ваш вождь согласился? – удивился Ичивари.
– Ну, в племени хакка я все же не последний человек, – осторожно предположил Гимба. – Хоть мы теперь и часть большого народа, но свою родню помним.
– Так здесь все – твоя родня? – заподозрил Ичивари, изучая внимательнее рост и стать воинов. – И поход затеяли вы, племя хакка, а не магиоры в целом?
– Чар, я за тебя переживал, – совсем виновато выдохнул Гимба. – Подумай сам: с кем мне, справедливо именуемому Осторожным Бизоном, драться, если ты не подрастешь еще чуток в ширину и не останешься толковым человеком леса? Ты моя последняя надежда обрести противника. Остальных я боюсь… трогать.
Глава 6
Время необдуманных решений
«Бледные сожгли наш берег, надолго превратив его в пустыню. Они лишили меня возможности видеть и надежды снова бегать на изуродованных ногах… Но я не вижу причин для мести – и это не из-за слепоты. До последнего своего ранения я успел отправить к духам такое число пришлых, которое вполне утолило жажду мести. Вдобавок мы, племя хакка, никогда не понимали войн и не стремились доказать силу через победу. Духи даровали нам изрядный запас прочности: победа заведомо и неизбежно еще до боя принадлежит нам, взирающим на противника сверху вниз. Конечно, если говорить о честном поединке.
Утратив зрение и крепость ног, я сполна осознал пользу и притягательность нового. Конечно, жаль, что фермеры в большинстве своем не получали на том берегу должного образования. Приходится по песчинке добывать знания из долгих бесед. Но эта новая охота за тайнами забавляет меня и создает источник света, восполняющий тяготы жизни во мраке… Много, очень много сезонных кругов ушло на то, чтобы выудить из памяти бледных смысл понятий «логика», «тактика», «механика» и подобных им. Воистину надо впасть в безумие, чтобы, владея всем этим, считать сокровищем желтый песок на дне наших рек! Но люди моря, кажется, и впрямь безумны. Я предложил вождю вождей Магуру испробовать способ установления мира: купить его у бледных. Вместо второй войны мы желали совершить честный обмен сжигаемых на том берегу книг на золото, ненужное нам и ежедневно уносимое водами в океан…
Увы, они начали стрелять прежде, чем выслушали. Может быть, разум бледных умирает и логика уже непосильна для них, создавших саму эту дивную науку? Вторая война разразилась вопреки всем нашим попыткам предотвратить ее… И я не могу даже принять участие, я не годен для боя, осознавать это больно. Остается воспитывать детей и помогать Магуру строить и заполнять книгами университет, пусть и не годится это прекрасное слово для столь малого пока что количества знаний. Но я и иные – мы продолжаем охоту за тайнами. Недавно я выудил из памяти бледного старика правила игры, именуемой шахматами. Восхитительный трофей!»
(Из личных записей Сидящего Бизона, вождя племени хакка. По воле покойного записи переданы в библиотеку университета долины Типпичери вместе с книгами и набором шахматных фигурок из каменного дерева, выточенных лично вождем)
Вечером Джанори изыскал повод, чтобы снова посетить дом вождя: пожелал рассказать о своих мыслях по поводу поджога библиотеки. Но сперва он прошел, опираясь на плечо Банваса, к больному. Утери спал, выглядел он чуть лучше и дышал гораздо ровнее. Гратио посидел у кровати, гладя пальцами воздух над спиной бывшего ранвари, хмурясь и шепча слова о прощении и милости к тем, чья душа заплутала. Обратно по коридору и далее за общий стол Банвас уже нес его на руках, громко и не очень вежливо отчитывая за неумение себя беречь. Юити, жена вождя, обычно к бледным нелюбезная, приняла гостя тепло и усадила на почетное место. Наполнила для него тарелку лучшим батаром, удивив даже Даргуша. И гордо покосилась на мужа: этот бледный неплох уже потому, что готов при женщине обсуждать важные вопросы, а не только есть и хвалить пищу.
Джанори действительно за ужином подробно рассказал, что благодаря повозке и усердию Банваса смог объехать все дома бледных и большую часть жилищ махигов, поселившихся в северной стороне. С каждым он обсудил ночь поджога и следующую тоже. А к некоторым еще раз вернулся или отправил с вопросами бранд-пажей.
– Все гладко на первый взгляд, – вздохнул Джанори, передавая листки с записями. – Но я был настойчив, и постепенно обнаружились нестыковки. Самая существенная и непостижимая из них – это Томас Виччи. Он стар, слеп и не годится в злодеи. Но некто пожелал показать его таковым. Мало того, Томаса в ночь пожара видели трое махигов и пятеро бледных.
– Это допустимо, света было много и суеты тоже, – удивляя Даргуша еще сильнее, встряла в мужской разговор жена вождя. – Я сама его видела. Перед библиотекой. Я выглянула в окно, едва услышала крики бранд-пажей.
– Именно, мы вчера об этом говорили, – кивнул Джанори. – Он был здесь и мог бросить камень, вот ведь как все выходит… А теперь я добавлю. В то же самое время, когда часы пробили полдевятого и пажи заметили свет в окнах, Томаса видели на пороге его дома. Сидел и дремал, привалившись к косяку. Ждал брата. С ним поздоровался сосед, тот шумный фермер, который требует теперь именовать его деревом. Полагаю, сосед не мог ошибиться, стоя в одном шаге от старого Виччи.
– Я видела его со спины, – сразу уточнила Юити, добавляя в горку батара еще один корень. – Сутулый, рубаха навыпуск, узор знакомый, я хорошо разобрала. И плетеная шляпа. Я еще удивилась: ночь, а бледный старик совсем ума лишился, луна ему печет макушку.
– А что Маттио Виччи? – спросил вождь.
– Трусость Маттио известна всем. Если он что-то знает, будет рыдать и стонать, – вздохнул Джанори, – но останется на стороне того, кого полагает самым опасным. Поддельного Томаса он боится больше, чем всех махигов скопом. Это я понял, поговорив с ним во второй раз.
– Я уже отправил воинов, чтобы найти и вернуть настоящего Томаса Виччи, – добавил вождь. – Мне не нравится и то, что его увели из поселка, и то, куда увели. Так сплелись события… Я не могу пойти к старикам и предложить признать всех жителей леса махигами, пока мы не найдем среди бледных и даже смуглых, я ничего не исключаю, чужаков, тайных подсылов людей моря. Они, как я думаю, живут на этом берегу еще с первой войны.
– Копят записи о нас и хранят в нашей же библиотеке! – Банвас от злости стукнул кулаком по столу и виновато убрал руки на колени. – Простите, вождь. Это Джанори придумал, а я повторил, дельная идея, но обидная. Что мы, в своем лесу зверя не выследили?
– Записи они накопили и уже изъяли, прихватив заодно книгу о способностях мавиви и бумаги Магура, где указано примерное число махигов и размещение наших селений, – кивнул гратио. – Можно с долей неопределенности предположить, что нечто меняется, и, увы, не к лучшему, поскольку перемены затеяли враги зеленого мира.
– Наставник движется к берегу, библиотеку пробуют сжечь, магиоры на грани войны, бледных стравливают со смуглыми, мой сын объявлен мертвым, – без спешки, раздумчиво перечислил вождь. – Мне все меньше нравится то, что я наблюдаю, но пока я не готов вслух высказывать подозрения.
– Мало сведений, – со вздохом признал Джанори. – К тому же планы наших неизвестных врагов нарушены, и, полагаю, не раз, трудно восстановить исходную картину. Библиотека цела, Ичи жив, бледные весь день думают только об одном: какую породу деревьев выбрать в покровители рода. Я бы предложил очень жесткие меры, – с сомнением добавил гратио. – Утром попросить всех жителей выйти на улицы и с собаками поискать в столице лишних людей и лишние запахи, если это возможно.
– До пожара были дожди, а теперь туманы густы на редкость, – покачал головой вождь. – Не думаю, что мы найдем след. Дождемся Магура. Может, я веду себя по-детски, но я верю, что отец вернется скоро и что с его приходом все изменится. Да и Ичи вот-вот будет дома. Он расторопный.
Даргуш встал, еще раз похвалил пищу и собрался покинуть комнату, в полном недоумении косясь на жену. Едва мужчины закончили свой разговор, она сразу села возле гратио: вздыхает и обстоятельно, неторопливо, ни на кого не обращая внимания, рассказывает о войне и самой страшной в жизни зиме. Получается, весь вечер ждала возможности выговориться! Хотя прежде ни с кем и никогда о том времени не говорила, ни слова не проронила, только ночами плакала, просыпаясь и плотнее кутаясь в одеяло, словно давно ушедшие холода донимают и в теплом доме. Иной раз Юити не унималась, бежала к Ичивари закрывать окно и укладывать сыну на ноги толстую шкуру…
– Банвас, идем, – вздохнул вождь, не желая мешать разговору. – Я понял, что нужно искать в неразобранных записях. И я намерен доверить дело твоим пажам. Мне пора отдохнуть.
– Мы тихо, – осторожно пообещал Банвас.
– Сына Лауры заберите к себе, – велел вождь. – Тогда весь шум хотя бы сосредоточится в одной комнате. На чердаке станет тихо… Даже если вернутся Ичи, Магур и все магиоры степи с ними, не надо меня будить до рассвета. Попробуйте разобраться сами – Джанори спросите, стариков, кого угодно. Договорились?
Банвас гулко стукнул себя в грудь, несколько раз кивнул, выслушивая с полным вниманием, что именно надо искать и в каких записях, и побежал собирать свою команду. Вождь зевнул, потянулся и по лестнице прошел на второй этаж; прихватил одеяло, поднялся еще по одной лестнице, забрался под самую крышу и лег на жестком полу, у распахнутого окна, вдыхая ночной туман и слушая лес. На душе было темно и горько. Он видел три большие войны – три! Первая погубила родного отца, вторая едва не стоила жизни Магуру, заменившему его. Третья, самая короткая и почти бескровная, сделала Арихада полным хозяином леса… Более поздние расправы над одиночными кораблями лишь укрепили уважение к ранвари и их наставнику.
А теперь, кажется, в тумане беззвучно и незримо ведется четвертая война, и пока махиги ее проигрывают: они даже не знают в лицо врага, свободно разгуливающего по столице. Даргуш прикрыл глаза и приказал себе отдыхать. Вождь не имеет права уставать и разочаровываться. Магур потерял больше, но по-прежнему крепок духом. Двоих сыновей отняла первая война, жену и нерожденного ребенка погубил голод… Учеников изуродовал наставник. Но отец по-прежнему находит силы верить в людей и лес. И делает то, что другим не под силу. Не было бы надежды для Утери, если бы травница выпила тот настой, отказав младенцу в праве родиться и жить. Он, вождь, не углядел, Джанори не мог заметить, – его ноги так слабы, что не позволяют уходить из столицы, – а больше бледная сирота никому и не была нужна…
– Утром туман светлеет, – пробормотал вождь старую поговорку и заснул.
Когда он очнулся, чувствуя себя действительно отдохнувшим и бодрым, туман был чист, как бумага, еще не тронутая пером. Поселок уже гудел и шумел, даже, пожалуй, сильнее обычного. Внизу ревел в голос Банвас, одно это чего-то да стоит. Вождь потянулся, сложил одеяло и начал спускаться, вслушиваясь и кивая.
– Никого не пущу! Вождь сказал: хоть все магиоры, а вас гораздо меньше. Идите и завтракайте, вот мой сказ.
– Но – труп! – Это уже Ичивари, недоумевающий и даже несколько смущенный самоуправством друга, распоряжающегося в его родном доме.
– Он уже точно никуда не спешит! – сделал неоспоримый вывод Банвас, гордясь собой. – Завтрак принесут сюда, садитесь. Всё!
– Если бы я не боялся драк, – вождь заинтересованно дрогнул бровью, вслушиваясь в голос, звучащий гораздо ниже, чем у Банваса, – я бы тебя снес, как хлипкую дверь, и все же прошел к вождю. Но завтрак… Завтрак – это хорошо.
Даргуш спустился по второй лестнице и остановился в коридоре, рассматривая из-за плеча Банваса зал и рассаживающихся за большим столом магиоров. Ичивари стоял, читая какие-то записи. Пажи таскали с кухни еду. В большом зале было на редкость людно: вон и Джанори снова посетил дом вождя, если он вообще покидал его, а не провел ночь у постели Утери. На душе стало чуть легче: войны со степью не будет. Ичивари оглянулся, улыбнулся, рассмотрев за плечом Банваса отца, и начал в своей бестолковой манере, комкая события и оценки, приправляя их скороспелыми выводами, рассказывать о ночном происшествии. Покосился на Джанори и гордо добавил:
– Я уже распорядился сам, воины с собаками проверяют тропы и обходят дворы. Чужаков в столице не должно быть, да и передвижения здешних жителей не вредно выявить: вдруг кто-то ушел вчера и до сих пор не появился дома?
Вождь не стал возражать и отменять приказы, отданные от его имени. Сел к столу, сочтя завтрак удобным поводом к неторопливому, вдумчивому знакомству с магиорами. Он принялся жевать батар, откровенно и в упор рассматривая чудовище, много раз упомянутое сыном еще по весне, то со злостью, то с обожанием. Но даже с тех слов Гимба представлялся менее внушительным.
– Племя хакка протаптывает тропу к победе и несет красный жезл? – уточнил Даргуш.
– Мы самое мирное племя степи, но наши плечи широки, и нам нужна просторная тропа, – зарокотал Гимба. – Мы желаем прикончить наставника, вождь. Это наше окончательное решение. Проводника выделите? Я доберусь до Арихада и скажу, что набиваюсь в ученики. Мне всего-то надо подойти к нему поближе.
– А как же красный жезл?
– Так я поясню, что мы воюем с вами и просим его помощи, – шевельнул плечами магиор. – Я Осторожный Бизон, но не глупый. Хотя многие почему-то путаются. А я…
Гимба замолк на полуслове и резко поднялся с места, отчего стол сперва накренился, а потом с внушительным грохотом встал на все ножки и отъехал в сторону – а это был очень большой стол… Все сидящие обернулись, придерживая ползущие тарелки, и попытались понять причину поведения огромного воина.
В дверях стоял Магур. Обе руки старого вождя лежали на худеньких плечах девочки, смущенно осматривающей комнату. Она жалась спиной к деду и моргала: столько людей, и все на нее обратили внимание, и все наверняка важные, ведь это дом вождя. Гимба еще раз толкнул жалобно пискнувший ножками стол, протискиваясь вдоль стены. Подойдя к двери, оглядел прибывших с ног до головы. Кивнул Магуру, нагнулся и медленно раскрыл руку ладонью вверх.
– А я вот ее буду охранять. У нее глаза грустные, это плохо, – тихо сообщил Гимба.
– Меня дедушка оберегает, – прошептала Шеула, опасливо глядя снизу вверх на огромного человека, принятого гонцом за трех воинов.
– Значит, теперь мы вдвоем будем, – не унялся Гимба. – Только я схожу прибью наставника и потом уже займусь. Хорошо?
Шеула нахмурилась, вслушиваясь в голос и недоуменно рассматривая страшноватого великана. Дернула плечом и осторожно кивнула, признавая его очень и очень живым и толковым деревом с крепкой сердцевиной-душой. Магур нашел взглядом сына, чуть улыбнулся.
– Наставника больше нет, – сказал он. – Сгорел, как порох, весь на дым изошел. Дотла душа была разрушена. Двое его бывших ранвари здесь, оба без сознания, я приказал отнести их в мой дом. Как Утери?
– Шеула, я провожу к нему, – очнулся Ичивари. – Это срочно, идем.
– Шеула, – улыбнулся Гимба, не думая уступать дорогу и по-прежнему держа руку ладонью вверх. – Ну а я Осторожный Бизон. Меня так все зовут. Пошли с Чаром, он проводит, а я пригляжу. Ты завтракала? Вид у тебя недокормленный, да и платье надо другое подобрать. Вот пятно и вот пятно.
Шеула проследила за пальцем, бережно касающимся плеча, – и тотчас получила щелчок по носу. Вся гора плеч закачалась, Гимба тихонько зарокотал от смеха, довольный собой, устроил ладони на плечах, отстраняя Магура, подтолкнул Шеулу к внутреннему коридору:
– Я так сестру обманывал, но она быстро научилась не попадаться. Она чуть поменьше тебя, но ей всего семь. А тебе восемь?
– Пятнадцать!
– Идемте, – настоял Ичивари.
Он ощутил, что Осторожный Бизон снова вызывает прежние сложные чувства – смесь восхищения и темной злости. Злила все та же спокойная и безмерно в себе уверенная сила. Ну все ему удается, все ему улыбаются, и даже Шеуле он уже друг и почти брат. Вон сунула ладошку в его лапищу и сразу перестала смущаться, замечать общее внимание. Тряхнув головой, Ичивари заставил себя отказаться от гнева и начал на ходу ровным тоном рассказывать о том, как пострадал Утери и что делалось для его лечения. Толкнул дверь, представил Лауру. Шеула шагнула в комнату, потом обернулась и улыбнулась, погладила по руке:
– Чар, какой же ты вспыльчивый, ты опасно долго пребывал рядом с темным безумием ариха, душа еще не успокоилась. – Шеула вынула из волос маленькое перышко, подышала на него и положила в ладонь сыну вождя. – Держи. Меня бабушка научила такие делать, я вспомнила и для тебя постаралась. Сломав поперек, можешь о чем-то попросить асхи и асари, если научишься с ними договариваться. Но это не главное. Ты носи и слушай ветер и дождь. Тебе важно наполнять душу. Она у тебя хорошая, большая, но ее надо наполнять.
Мавиви виновато вздохнула и отвернулась. Сосредоточенно всмотрелась в душу умирающего, провела рукой над его спиной, затем перевела взгляд на Лауру. Покачала головой:
– Я не могу снять боль без остатка, не могу легко исправить то, что долго разрушалось. Он горит внутри, ему нужен помощник, чтобы справиться. Ты не сможешь сделать больше для него, не выдержишь.
– Ну я-то выдержу, – безмятежно сообщил Гимба, устраиваясь у кровати на полу.
– Он тебе чужой!
– Ты не чужая. Придавить наставника я шел по своей воле, значит, и пострадавший от его злобы мне не чужой, – улыбнулся великан. – Ну, что ты будешь делать? Примочки менять я и сам могу.
– Восстанавливать висари, – пояснила Шеула, садясь на край кровати и примеряясь к руке больного. – У него жар, ты здоров, проще вас двоих слушать. Ему твое здоровье, ощущение и все иное… Не поясню на словах, знаю только на сакрийском, как Рёйм записал в кодексе. В одну сторону нельзя направить передачу, это как водоворот: ты отдаешь ему, но и сам невольно получаешь отдачу…
– У меня здоровья много, – с прежней безмятежностью заверил Гимба. – Давай переливай. А молчать при этом обязательно? Это я к тому, что…
Ичивари сердито выдохнул и прикрыл дверь. Постоял в коридоре, старясь унять ревность. Собственно, ничего нового. Все девушки степи, сколько их есть, улыбаются и вздыхают, еще издали заметив Осторожного Бизона. Все юноши степи мрачнеют и вздыхают, оценив его чудовищную силу точно так же, издали. А он редко появляется в больших поселках. Род хакка в первую войну принял главный удар бледных, они были лучшими воинами и к тому же жили у самого западного берега. Большая часть ранв степи происходят из этого племени, они словно природой созданы для того, чтобы защищать. Хакка успели переправить на восток детей и женщин, надолго задержав бледных. Теперь уцелевшие семьи живут обособленно в безлюдных и спокойных срединных землях, у края лиственного леса. Во второй войне хакка не участвовали: просто некому было воевать… Но упрямейший Гимба подрос и решил, что опустевшие и осиротевшие исконные земли у берега надо обживать заново. И он начал обживать, чуть ли не в одиночку. Строил дома, перегонял скот, договаривался с вождями соседних родов. Сейчас несколько поселений уже заняты семьями, а этот неугомонный все носится, устраивает, присматривает. Он всегда занят и с ног валится от усталости, хоть и неутомим. Так что зря вздыхают девушки, и напрасно сердятся юноши. Нет в мире мавиви? Но ведь всегда можно найти тех, кому нужна защита.
Ичивари вернулся в большую комнату приемов. Дед уже завтракал, слушал новости и думал. По опыту Ичивари знал: это надолго. Пока что можно выйти, подышать туманом, остыть и успокоиться. Стыдно, он-то полагал себя вполне исцелившимся, но злость вспыхнула снова, стоило Шеуле улыбнуться Гимбе и подать ему руку. Потому что вдруг пришло осознание, большой болью сжавшее душу: сам он вряд ли станет ранвой для этой или любой иной мавиви. Он слишком близко – так и было сказано – стоял от края огненной пропасти, он и теперь иногда вспоминает пламя и испытывает смутную жажду. Зато Гимба здоров. И ему все нипочем! Знает, что сказать и как перестать выглядеть в чужих глазах большим и страшным… Едва увидел Шеулу – и повел себя так, как он, Ичивари, не смог. Ловкий.
