Текст книги "Воин огня"
Автор книги: Оксана Демченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Трижды, – шмыгнул носом недоросль, втайне радуясь восхвалению своего мужества. – Потом я вспомнил, что дело спешное… Прости, Ичи.
– Сильно болит нога?
– Нет! Совсем не болит, ничуть…
Теперь по голосу пажа было ясно, что он уловил новую угрозу: сочтут больным и отправят домой. Ичивари подозвал коня и похлопал по шее. Шепнул в ухо:
– Слабый, ниже, – и пегий неторопливо подогнул передние ноги. – Джанори, садись в седло, – предложил сын вождя. – Полагаю, нам пора. Это ведь Банвас шумит. Значит, закончил записывать важное.
– Дом совсем маленький, – согласился гратио. – Вряд ли в нем есть что-то еще, подброшенное злодеями и не найденное. Но теперь мы будем знать это наверняка, и злые языки не пустят сплетню.
Он неторопливо подтянул сперва одну ногу, затем вторую, встал рывком, цепляясь за дверной косяк, и пошел к коню. Ичивари даже зажмурился от нового приступа острой вины. Как однорукий пережил зиму? Ведь едва ходит… и ноги у него болят. Застудил кости, не иначе. Говорят, есть такая болезнь, очень опасная и мучительная. Но гратио хорошо справляется, по лицу страдание не прочесть. Словно он – истинный махиг…
Шагари принял седока без возражений и даже встал с колен по возможности мягко, словно понял боль и проявил заботу. Впрочем, Ичивари все время стоял рядом и гладил коня, убеждая, что седок достойный, обижать нельзя. А заодно объяснял гратио, как следует вести себя, ведь бледный, судя по всему, впервые получил возможность сесть на коня и радовался с какой-то детской непосредственностью. Это было приятно и позволяло окончательно избавиться от бремени старой вины… За суетой Ичивари отвлекся от всего и заметил Банваса, лишь когда тот, покинув дом, сунул сумку с записями в руки сына вождя и, бесцеремонно отодвинув его плечом, встал у головы коня. Глянул на гратио снизу вверх.
– Ничего не нашли, о чем и записали в подробностях. Компаса тоже нет, – отчитался рослый махиг. – Куда двинемся дальше?
Гратио назвал имя и указал рукой на дом в конце улицы. Банвас согласно кивнул. Шагари без возражений ступил вперед, с белой ноги… А сын вождя рассмеялся, удивляясь себе. Пажи выбрали нового главного человека в большом деле, и это не он, это бледный Джанори! Еще бы – седок священного коня и самый умный из присутствующих, судя по тому, как он смог продвинуть дело одним разговором с бледным Маттио. Так почему в душе нет обиды, что сам ты отодвинут, что не на тебя глядят снизу вверх с уважением, не у тебя спрашивают, куда ехать, не тебе отчитываются? Ичивари еще раз улыбнулся. Странно: к гратио в душе нет ревности, даже наоборот – он согласен уступить право давать указания и рад помощи этого человека, который знаком много лет и до поры оставался чужаком.
– Труднее всего принимать решения одному, без права опереться на плечо друга или получить совет знающего, – негромко сказал Джанори, оборачиваясь и находя взглядом чуть отставшего сына вождя. – Подумай, Ичи, каково твоему отцу. Не скрою, осенью мы с Магуром поссорились тяжело и даже без надежды на примирение… Я убеждал его не уходить. Он же упрямо твердил, что обязан дать вождю свободу от своей тени… от этого общего нелепого убеждения, что все лучшее и важнейшее делает именно старый Магур. Мы так и не смогли прийти к общему мнению. Что ценнее – опора или одиночество свободы? Поэтому я и спросил тебя: не передал ли мне дед хоть пару слов?
Ичивари резко остановился, пегий конь всхрапнул и тоже замер, пажи недоуменно обернулись, оборвав на полуслове свою болтовню. Что же получается? Мало того что гратио умудрился ответить на не заданный вслух вопрос, так он еще и создал новую тайну, несколькими словами обрушив то, что казалось нерушимым… Ведь было понятно и не подвергалось даже малейшему сомнению еще утром, что отец и дед поссорились из-за него, Ичивари, из-за подло убитого каурого коня и неуважения вождя к словам и делам деда в целом… Ведь так? Он с осени знал, что именно так и никак иначе! Он слышал, как отец шумел и как плакала мама, а потом приходил ее брат и пробовал утешать и помирить их, но вышло только хуже. И вдруг гратио уверенно утверждает: дед собирался уйти и до той ссоры. Нет, не так: именно дед и хотел уйти, а отец был против! И сам гратио тоже, оказывается, был против… Мудрый дед Магур, если судить по словам и тону Джанори, сделал большую ошибку, покинув поселок? Или его неправота в том, что он ушел именно в то время и тем способом? Ичивари приблизился вплотную к всаднику и попытался прочесть хоть что-то внятное в темных глазах, упрятанных в черноту надбровий. Не справился, не высмотрел ответов в сплошной тени склоненного лица…
– Ичи, – мягко сказал Джанори, – я затеял сложный разговор в столь неподходящее время и при всех… при всех своих, при надежных людях, с двумя целями. Первая такова. Очень прошу: если ты готов принять мою просьбу как… наказание, пусть даже и по этой причине исполни ее. Поговори с отцом. По-настоящему, без попытки спрятаться от сложного за обидами или старой и не всегда полезной традицией скрывать чувства за каменным выражением покоя. Вы слишком давно не разговаривали просто как отец и сын, это тяготит вас обоих.
– Исполню, – серьезно пообещал Ичивари, прижимая руку к сердцу, а затем перемещая ее к правой душе в знак того, что сказанное обязательно.
– И вторая задача, – продолжил Джанори. – Постарайся очень внимательно восстановить в памяти: кто сказал тебе, кто внушил, что дед покинул селение из-за тебя? Кто именно и какими словами описал все, что ты вроде бы знаешь? Кто настроил тебя так, что ты стал отдаляться от своей семьи? Не хмурься, я говорю неприятное, но важное. И я хотел бы получить запись твоих воспоминаний для изучения обстоятельств пожара в библиотеке.
– Ты как-то иначе видишь события, – поразился Ичивари. – Разве есть связь? И что вообще может соединить то и это?
– Не что, а кто. Ты, Ичи, – вздохнул Джанори совсем тихо и задумчиво. – Именно ты – сын вождя, единственный сын, хоть и именуемый по традиции старшим! Твои сестры давно живут своими семьями, но внуков-мальчиков нет. Магур ушел из столицы. Спокойствие и благополучие мира леса так обманчиво… Подумай об этом. И еще подумай: если бы пажи не увидели свет в окнах библиотеки – а это случайность и, того вернее, благоволение к нам Плачущей или иных духов, – если бы Банвас и его мальчишки прибежали чуть позже, сколько бы уцелело домов на главной улице? А вот еще вопрос, худший. После пожара сколько выжило бы в столице бледных, объявленных врагами?
Тишина повисла долгая и тяжелая. Банвас нехотя нарушил ее, и слова ему приходилось буквально выдавливать, признавая явное и неприятное:
– Чар, воды в конской поилке кое-как хватило на малый пожар. Большая бочка на колесах, нашей бранд-команды, стояла пустая и сухая. Уже десятый день она в починке, мы устали набирать воду каждый вечер. Бочка рассохлась и дала течь… еще по весне. Мы бы ничего не потушили. Сгорело бы ровно столько, на сколько хватило бы жадности у большого пожара.
– Остановить его смог бы только воин огня, обрекая себя на тяжелейшую боль, а то и гибель, – совсем тихо, так, что слова приходилось угадывать, шепнул Джанори. – Ты бы принадлежал наставнику безраздельно теперь же, а не год спустя, после церемонии разделения души. Ты, единственный сын вождя, которого Даргуш совсем не хотел отдавать огню, особенно видя, как тебя душил по весне угар безумия… я-то знаю. Ичи, мы едва не оказались втянуты в войну своих со своими. Худшую из войн, в которой нет правых, совсем нет. И без всяких кораблей бледных у берега.
Ичивари вцепился в широкий ремень, удерживающий потник. Стер со лба невесть откуда взявшийся холодный пот. Он ощутил себя в родном поселке чужим, словно в каждый дом надо утром постучать впервые и каждому человеку заново заглянуть в глаза, знакомясь и пытаясь решить: друг или враг? Потому что все, к кому он теперь готов без страха повернуться спиной, легко поддаются учету: стоящие рядом Банвас и его пажи, отец и мама, дедушка, мавиви… и, вот странное дело! – гратио.
– Ичи, – голос гратио стал ровным и уверенным, – не надо отчаиваться. Ты молод, Плачущая явно благоволит к тебе. Замыслы тех, кто желал причинить вред зеленому миру, пока что рухнули. И шумно рухнули, это очевидно для тех, кто умеет смотреть и видеть важное. Теперь мы знаем: есть на этом берегу скрытый враг у всех нас, живущих одним народом. Враг, которому не требуется корабль, чтобы явиться и начать войну. Он мог еще вчера подкрасться незамеченным, а сегодня мы знаем о нем, значит, мы уже не беззащитны. И мы можем узнать больше: библиотека не сгорела, и то, что было для него опасно и важно, для нас – след и подсказка. Я говорю все это здесь и сейчас, потому что вам знать можно и нужно. Но записать на бумагу и рассказать хоть кому-то, кроме вождя, нельзя… Это тайна, Ичи. Мы не просто разыскиваем поджигателя дома. Мы пытаемся спасти наш лес и наш мир.
– Слушай, Джанори, хорошо ты сказал: «наш», – одобрил Банвас. – Надо с вождем поговорить. А то «бледные», «смуглые»… Я третьего дня в университете так одну наглую морду украсил – не желаю я зваться смуглым. Я махиг, и все дела. И все мои пажи – махиги. Даже тот, который кожей чуть посветлее. Хорошее решение, простое и правильное. Родился в лесу и не враг ему – значит, махиг. Родился в степи и родной ей – магиор, а если горы тебя воспитали – то, получается, ты макерга.
Банвас от избытка радости звучно хлопнул в ладоши и немедленно перешел от слов к делу – он всегда исполнял то, что считал важным, без задержки. Заставил пажа зажечь запасной факел, отнял у Ичивари сумку, выбрал самый ровный лист бумаги. Пристроился у плеча Шагари – и стал наносить на бумагу свои мысли крупным почерком, для передачи вождю. При этом он вслух проговаривал самое главное, да так зычно, что из ближних домов выглядывали бледные, опасливо косились и уже не уходили, вслушиваясь в выкрики: ведь точно так же оглашали новые законы.
– Мы все – махиги! – шумел Банвас. – Мы дети леса, у одних кожа – цвета секвойи, у других – черного дуба, а кто-то более похож на северную березу. Но мы деревья одного большого леса.
– Гратио, но тогда нет смысла в красном пере, найденном в доме Виччи, – осторожно предположил Ичивари. – Если поселок горит и нечто надо спрятать, если я принадлежу наставнику…
– Верно, – кивнул Джанори. – Перо, я согласен, идея более поздняя, поспешная и неудачная. Некто желал отвлечь вождя от правильных размышлений. Но как он успел подбросить вещь в дом? Времени было немного. Если конь останется у меня до вечера, если хоть один паж будет меня провожать, я попробую опросить всех, кто живет на этой стороне поселка. И может статься, найду людей с плохим сном и хорошим зрением…
Гратио чуть улыбнулся, погладил шею пегого коня, и стало понятно: ему очень нравится ехать верхом. Он, такой умный и уже немолодой, тоже немного ребенок. И ему приятно обнаружить в себе живую еще готовность радоваться малому и простому…
– Лучшего из вождей прошлого мы звали Секвойя, он был сын великого старейшины леса! – ревел Банвас, полнясь тем чувством, которое махиги именуют вимти, а бледные – вдохновением. – Его кожа была довольно светла…
Дверь одного из ближайших домов распахнулась, оттуда выбрались, цепляясь плечами за косяк, три косолапых широченных фермера – бледные по привычке звали так всех, кто возделывал поля. Подошли вплотную, сопя и рассматривая немыслимое: гратио, сидящего на священном коне… Старший фермер опер бронзовую тяпку о дорогу, облокотился на рукоять, отполированную многими сезонами работы. Младшие старательно повторили движения отца. По мнению Ичивари, смотрелось это не особенно мирно.
– К вождю пойдем, – прогудел старший, изучая самого Банваса и лист бумаги, уже наполовину исписанный. – И то, чем мы не березы?
Пажи, которые никак не могли представить себе столь разлапистые и массивные березы, дружно расхохотались, толкаясь локтями и предлагая свои названия пород для новой поросли леса. Ичивари задумчиво погладил круп коня. Видимо, действительно священного: стоило бледному Джанори сесть на его спину, и одно дело само собой превратилось совсем в иное… От дальних домов уже гудели голоса, спешили на нежданный среди ночи шум новые люди, в факельном свете их лица казались красными, глаза блестели. На Банваса смотрели с надеждой, вдруг позабыв запрет вождя покидать дома. Наконец к довольно большой уже толпе присоединились и несколько женщин. Старшая, седая и статная, хмуря брови, уточнила:
– Выселять нас отсюда невозможно! Мы здешние. Он верно говорит.
Сказанное вслух и донимающее с вечера болью всех – «выселять» – всколыхнуло людей, шума прибавилось, теперь уже несколько бледных разом жаловались гратио, а двое толкали в плечо Ичивари и уговаривали его, сына вождя, тоже посодействовать.
– И пусть Плачущая решает, велика ли полнота правой души каждого, – продолжал громко диктовать себе самому Банвас.
– Ичи, я опасаюсь, что бранд-команда умеет не только гасить огонь, но и разжигать пожары, – насторожился гратио. – Мы с тобой увлеклись разговором и упустили время, пока огонь был слаб… теперь гасить поздно.
Сын вождя еще раз огляделся и кивнул, ощутив в душе новую тревогу. Прежде он как-то не задумывался, а ведь в столице немало бледных! Тем более теперь, летом, когда сезонные работы на полях требуют особого труда и усердия. И каждый сейчас, как старик Виччи, боится лишиться дома и стать изгоем, и у каждого семья, дети… Ичивари решительно отодвинул старшего фермера, сопящего у самого плеча Банваса. Забрал исписанный лист, встряхнул, подул на свежие нижние строки, на очередную чересчур жирную точку, готовую пролиться слезной дорожкой.
– Все пойдем и скажем, что сосны, – малопонятно бубнил свое фермер. Покосился на младшую дочь, замершую на пороге дома, – тоненькую, босую, в грубом платьишке. Чуть подобрел лицом и тише добавил: – И даже ивы.
Он плотнее сжал тяпку. Ичивари почти виновато вздохнул: а действительно – каково? Они живут здесь от рождения, их младшие дети уже который сезон играют в оленей и охотников вместе с детьми махигов. И вдруг – выселение. В никуда, среди ночи, с позорным, как клеймо, обвинением невесть в чем. Или вовсе без обвинения, молча и страшно, под угрозой оружия. Вон – видно: возле ног девочки лежат наспех набитые мешки. И такие наверняка теперь готовы в каждом доме.
– Кто сказал, что будут выселять? – вслух удивился Ичивари, разворачиваясь лицом к людям. – Нет такого решения! Кто вам сказал? Это важно. Банвас! Запомни: днем обойти все дома и выяснить точно и подробно, откуда выполз ядовитый слух. Сейчас старшие пойдут вместе с нами к вождю. Они должны выслушать и всем рассказать: никого не выселяют, это ваши дома и ваши поля. Еще мы отнесем бумагу, написанную Банвасом. Она пока что не закон, и не скоро станет законом. Быстро большие деревья дел не вырастают из семян случайного посева. Но сеять надо, и ухаживать за ростком тоже надо. Мы идем. У-учи, Шагари. Не фыркай, все хорошо. Давай, с белой ноги…
Суеверность бледных ничуть не уступала этому же качеству смуглых. Люди расступились, сопя и пихаясь локтями, но как можно скорее создавая широкий проход для священного пегого коня. В задних рядах тихо, не громче лиственного шороха, шелестели голоса, продолжая перебирать имена стариков. А все взгляды были прикованы к ногам пегого. Шагари загарцевал на месте, даже чуть осадил назад, красуясь и радуясь вниманию – обычному для него, но всякий раз приятному. Затем встал ровно, замер и начал торжественно поднимать свою дарующую удачу правую переднюю ногу. Медленно, красиво, высоко – как учил его дед Магур, гладя шкуру и чуть постукивая прутиком под коленом. Ичивари много раз видел тайные занятия деда на конюшне. Ему, сыну вождя, это дозволялось.
Вниз копыто пошло с разгоном, резко. И встало на утоптанную землю звонко и отчетливо.
– С белой пошел, да так внятно, – умилился все тот же фермер. Отвесил тяжеленный подзатыльник попавшему под правую руку сыну. – Деда веди, чего замер? Конь вон, умнее тебя… дубины.
Ичивари с важным видом прошел к самой морде Шагари, поправил косицу с двумя перьями, взялся рукой за гриву, второй рукой поднял лист – и повел священного коня к дому вождя, стараясь не думать о том, как на сей раз отец накажет его. Он ведь умудряется любое поручение исполнить криво. И в нынешнюю ночь все двигает так, что кривее уже вроде некуда. За спиной слаженно шлепали босые ноги молодых бледных, щелкали по земле тяпки, шаркали башмаки стариков. Джанори негромко рассуждал о мире и покое, нарушать которые нельзя. Его слушали и все реже стучали тяпками, что не радовало, но слегка обнадеживало…
До главной улицы добрались быстро, поселок не так велик, чтобы шествие затянулось: один поворот с идущей вдоль опушки улочки к югу, движение по второй короткой, зажатой домами, еще поворот, уже на более просторную тропку, выводящую к конюшне Шагари. Отсюда видны и дом вождя, и библиотека, и темные дальние тени университетов… И плотно стоящие боевым порядком воины, перегородившие улицу. С оружием. Ичивари сжал зубы и сильнее вцепился в гриву. Перед рядом махигов замер ранвари – «воин, оберегающий искру огня духов». Как полагал теперь Ичивари, переводить на язык бледных слово следовало бы совсем иначе: «предавший закон леса» или «отвернувшийся от мавиви, упивающийся боем и силой»…
– Ичи, этот конь воистину священный, – тихо удивился Джанори. – Представь нас, здесь – и без Шагари.
Сын вождя зло улыбнулся одеревеневшими от напряжения губами. Он прекрасно понял гратио, на сей раз – да, он разобрал и сказанное, и несказанное. Никто из махигов не выстрелит в священного коня. А в бледного, нарушившего решение вождя и покинувшего ночью свой дом? В того, кого ночью сгоряча можно принять за врага, ведь порой так удобно и важно найти зримого врага, простого и слабого. Врага, понятного старикам и удобного тем неведомым злодеям, которые желают разрушить мир зеленого леса. Ичивари вскинул руку, предлагая идущим следом бледным остановиться. Снова поправил перья в косице, хлопнул коня по шее и двинулся вперед, по самой середине улицы. Каждый удар копыт Шагари отражался эхом и стучал в ушах, как второе сердце: мерно, уверенно и ровно – в отличие от первого, давно сбившегося в бешеный галоп.
– Бледный не вправе осквернять шкуру священного пегого коня, – тихо молвил ранвари.
– Никто не может указать, с какой ноги ступит этот конь, – так же тихо отозвался Ичивари. – Кроме Плачущей. И она сделала выбор, отметив удачей первый шаг. Где вождь? Вы уже сказали ему, что не смогли найти в лесу ни врага, ни даже моих следов?
Последние слова были явной обидой, прямым упреком для ранвари. Во взгляде Утери, воина огня, отчетливо полыхнул отсвет факела, обретая собственную жизнь, опасную для окружающих. Но Ичивари лишь улыбнулся шире: теперь он знал, что не ошибся в своих подозрениях. Поход воинов в лес не дал ничего, именно поэтому ранвари так близок к бешенству и полной утрате самообладания.
Дверь мягко открылась, и вождь вышел на высокое крыльцо. В волосах обычное для мирных дней белое перо… И лицо невозмутимо-каменное. Ичивари виновато вздохнул, сочувствуя отцу. Сколько можно себя сдерживать и оставаться ровным к каждому?
– Ичивари, так ли я велел исполнить дело? И даже если так, исполнил ли ты мой приказ? – не повышая голоса, уточнил отец.
– Да, вождь, – уверенно отозвался сын. – Я знаю, что бледный Томас не был в библиотеке, знаю, где он теперь находится и как туда попал. Знаю, что ни один махиг не причинял ему вреда, как и сам он не причинял вреда столице. Все записано. Двое, неизвестные мне пока что, хотели сжечь наши книги и подвести под подозрение бледных. Причина еще неизвестна, но я и это выясню. Пока я говорил с людьми, узнал: кто-то пустил ядовитый побег слуха. Кто-то сказал живущим на севере поселка, что до утра их дома опустеют, а сами они станут изгоями. Кто-то посмел объявить такое и назвать сказанное волей вождя. – Ичивари покосился на воина огня и добавил: – Разве можно оставить семьи без права разжечь огонь в очаге? И без очага…
Рыжее пламя в зрачках Утери качнулось и приугасло. Любой, кто способствует горению огня, делает благое дело. Всякий разделивший душу мечтает о тепле и полагает шкуру возле очага с горячим высоким огнем лучшим местом, священным.
– Они пришли с оружием! – опомнился Утери, рассмотрев тяпки в руках бледных. Рыжее безумие в его глазах наполнилось глубиной и яркостью. – Они…
– …охраняют священного коня, – безмятежно продолжил Джанори, вежливо кланяясь воину огня и пробуя спешиться осторожно, почти ложась на гриву. – Воистину дивное существо. Я пропитан счастьем и ощущаю прилив сил.
Ичивари подставил плечи, и гратио смог спрыгнуть ловко, даже не покачнувшись. Рука его неожиданно крепко пожала плечо сына вождя и чуть отодвинула к Шагари, одновременно выдергивая из пальцев листок с записями Банваса.
– Отведи славного коня в обиталище его, – тихо велел гратио.
– Отведи, – с нажимом повторил вождь, не дав сказать ни слова и даже шевельнуться.
Ичивари сжал зубы и пошел, цепляясь за гриву Шагари и ощущая себя предателем и трусом. И даже хуже: тем стариком-махигом, которого не убили бледные с корабля, потому что его закрыл Джанори. Заслонил собой, но махиг никому не признался в том, что принял помощь бледного сознательно и оставил его без защиты – тоже сознательно… ведь так? Вот все повторяется, как в дурном сне, и он, сын вождя, уходит, а гратио снова остается один против строя мрачных, упрямо молчащих воинов с ружьями. Против ранвари, спорить с которым и вождю непросто.
– Никто не может быть изгнан из своего дома, если нет за ним явной вины, – по-прежнему спокойно и уверенно сказал вождь. – Не следовало бы, добавлю, нарушать указания, требующие от вас пребывать в домах до рассвета. Но если вас привел сюда страх за семьи… такой страх ведом и самым сильным. Я понимаю его.
Ичивари позволил себе вздохнуть и чуть ослабить хватку сведенных судорогой пальцев, едва не рвущих гриву. Обойдется? Вождь сказал главное и теперь…
– Так ведь мы же деревья, – шумно сообщил все тот же фермер откровение, засевшее в голове и потрясшее воображение яркостью образа, – и лес – наш дом. И мир зеленый. Наш.
Сын вождя прикрыл глаза и ощутил, как тишина наливается чем-то страшным, невидимым. Он долго носил нитку со знаком огня, он наполнил душу закатом, стоя рядом с мавиви. И теперь он мог даже не оборачиваясь понимать то, что пока оставалось скрытым для прочих. Горение безумия, ревущее и крепнущее, поднимающееся, текущее силой в крови ранвари. Ичивари шлепнул коня по шее, направляя к забору, и начал оборачиваться, уже понимая, что не успеет, а даже если успел бы – ничем не помог бы. Нет ни защиты от этого, ни спасения. Разве что сама мавиви справится? Только она далеко, да и ей столь жаркого и страшного безумия видеть прежде, пожалуй, не доводилось.
– Мы махиги, здесь наш зеленый мир, – совсем тихо молвил ранвари, резко выбрасывая вперед руку. – Наш!
– Утери, нет! – Голос вождя стал жестким, как удар.
Но ранвари уже не слышал никого и не видел, скорее всего, тоже. Рыжее горячее пламя в его взоре плясало так ярко, что само бросало блики. Ичивари обернулся и увидел это бешеное и неукротимое, нечеловеческое, рвущееся наружу. «А воды-то нет в бочке бранд-команды», – скользнула в неровных тенях сознания мысль и сгинула. Сын вождя уже рванулся назад, на середину улицы, к гратио. И опоздал. На кончиках пальцев ранвари возникло слабое свечение, разрослось и прочертило ночь языком пламени, вмиг дотянувшимся до однорукого пожилого бледного. Такого маленького рядом с рослым могучим махигом, такого слабого, едва способного стоять на ногах.
Снова захотелось закрыть глаза. Ичивари видел сам десять лет назад, совсем маленьким, как вспыхивает и рассыпается спелыми шуршащими углями мокрая древесина корабля, съеденная одним движением такого же языка огня. Он знал: от беззащитного человека сила ариха, а точнее, отражение ашрига, его второй души, не оставит ничего, кроме пепла…
– Все-таки мы действительно деревья, как и вы, – задумчиво сказал Джанори в окончательной и первозданной тишине. – Я совершенно запутался… Как гратио я должен был просить о даровании благодати, но мне явилось такое яркое видение неба, обнимаемого зеленью ветвей. И пламя далеко внизу, у подножия…
Ичивари сделал еще два шага, спотыкаясь и не веря себе, просто продолжая движение. Обнял гратио и толкнул в сторону, закрывая собой и оттесняя к забору, к самому боку священного коня. Ичивари пытался запоздало спасти совершенно живого гратио, от которого, правда, сильно пахло паленым волосом и дымом…
– Бегом, ровнее, – заревел Банвас где-то далеко, как чудилось слуху, отказывающемуся верить в происходящее. – Не плескать! Левой, левой, дышим и топаем все враз…
Топали и правда слаженно. Усадив обмякшего, совсем бледного, бессознательного Джанори, сын вождя обернулся, продолжая бережно поддерживать голову гратио и ощущать сгоревшие до самых корней острые сухие иголки зачатков волос. Он отчего-то увидел сперва ноги бегущих, затем здоровенное корыто, выдолбленное из половинки ствола в два обхвата толщиной. Потом заметил самого Банваса, багрово-бурого от натуги. И сыновей дубины-фермера, красных и сосредоточенных. И младших пажей, пытающихся тоже тащить, вместе со всеми.
– Сейчас погасим, сейчас, – приговаривал Банвас. – Потерпи.
Ичивари перевел взгляд на воина огня, на этого пня горелого – права была мавиви, и насколько! – и ужаснулся: одна зима отделяла его самого от такого вот безумия. Незавидная участь – всякий раз, используя силу или просто теряя душевное равновесие, вспыхивать в самом прямом смысле слова. Ранвари лежал лицом вниз, черный, закопченный, неподвижный. Кожа на спине лопалась волдырями свежих ожогов, трескалась от мучительного и непроходящего жара.
Ряд воинов – Ичивари глянул на них и вздохнул с некоторым облегчением – давно сломался. Побросали оружие, торопливо наматывают на руки одеяла, шкуры. Без этого пока что нельзя и дотронуться до незримой пелены пламени, до взбесившегося и не желающего затихать ашрига, пожирающего свою жертву. Когда Утери оказался в воде весь, с головой, когда с шипением утек в темное небо пар, подобный дыханию безумия, раздался спокойный голос вождя:
– Банвас, теперь я вижу – бранд-команду следует увеличить. Сам выбери людей и установи дежурства, как мы с тобой говорили весной… Утери разместите в моем доме, ты и ты. Вы, двое, отнесите и Джанори в мой дом, уложите обоих в гостевых комнатах. Благоволение духов явлено нам зримо. Ичи, передай мне бумагу, из-за которой ты привел сюда всех. Я буду говорить со стариками, и мы решим, к какой породе отнести ваши… деревья душ. И как нам теперь именовать Джанори. Он не мавиви и не ранва, но его умение поддерживать висари сил неоспоримо.
Вождь чуть помолчал, глядя на собравшихся. Ичивари отметил: вид у отца утомленный до предела, на ногах ему стоять не проще, чем больному Джанори после перехода от своего дома до жилья Виччи…
– Идите все по домам и отдохните, – сказал вождь. – Это была длинная ночь, и она подарила нам мир, что особенно ценно. Но принять и оценить великий дар мы сможем только после отдыха, когда обретем силу, чтобы сполна осознать и осмыслить произошедшее…
