Текст книги "Мне 10 лет, и я разведена"

Автор книги: Нуджуд Али

Соавторы: Дельфин Минуи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

5. Шада

9 апреля 2008 года

Прижав мобильный телефон к уху, Шада ходит туда-сюда по главному залу здания суда.

– Мы должны сделать все, чтобы вырвать Нуджуд из лап ее мужа! Нужно подключить прессу, ассоциации по защите женских прав… – кричит она в трубку перед тем, как закончить разговор и подойти ко мне. Шада садится на корточки, чтобы быть со мной одного роста. – Ничего не бойся, Нуджуд, я помогу тебе добиться развода!

Никто еще не уделял мне столько внимания и не переживал так за мою судьбу.

Шада – адвокат. Говорят, что она – один из главных адвокатов Йемена, борющихся за права женщин [29]29
  В 1999 году Шада Нассер стала известной благодаря делу Амины Али Абдул Латиф, выданной замуж в возрасте десяти лет и приговоренной к смертной казни за убийство мужа. В результате небывалого ажиотажа, вызванного этим процессом, в 2005 году первоначальное решение суда было наконец отменено. Проведя десять лег в заключении, Амина оказалась на свободе, но в настоящий момент девушка скрывается, опасаясь мести со стороны семьи бывшего мужа.


[Закрыть]. В нашей стране она очень известна. Шада такая красавица, что я глаз от нее отвести не могу. А еще она очень милая. Голос у нее немного резкий, и часто она говорит слишком быстро – потому что торопится. Аромат ее духов напоминает запах цветков жасмина. Я полюбила Шаду в тот самый миг, когда впервые ее увидела. В отличие от женщин моей семьи, она не скрывает своего лица, хотя в Йемене представительницы слабого пола довольно редко позволяют себе выходить из дома без niqab. Шада носит черное шелковое платье, а волосы покрывает цветным платком. Кожа у нее словно светится изнутри, а помада на губах делает ее похожей на даму из высшего общества (я видела таких по телевизору). Когда она надевает солнечные очки, то становится совсем как кинозвезда. По сравнению с черными покрывалами, неслышно скользящими по улицам города, она выглядит гостьей из другого мира!

– Со мной тебе нечего бояться, – говорит она, успокаивающе гладя меня по голове.

Стоило мне войти в зал, как Шада сразу кинулась навстречу. Когда закончились выходные и суд снова заработал, ей тут же рассказали о моем деле. Эта история очень сильно взволновала адвоката, она отменила все свои деловые встречи и попросила судью сообщить ей, как только я приду. Шада во что бы то ни стало хотела со мной встретиться.

– Скажи, пожалуйста, это ты та девочка, которая требует развода? – обратилась она ко мне во дворе перед зданием суда.

– Да, это я.

– Боже мой! Пойдем со мной, нам обязательно надо поговорить…

* * *

За последние дни столько всего произошло, что у меня до сих пор голова идет кругом. Все выходные – в Йемене они выпадают на четверг и пятницу – судья Абдель Вахед и его жена относились ко мне с неожиданной мягкостью и доброжелательностью. Я могла брать любые игрушки, меня кормили вкусными блюдами, мыли в горячей воде и обнимали перед сном. Как настоящего ребенка! В доме даже разрешалось снимать покрывало замужней женщины (а свекровь постоянно заставляла меня его поправлять, стоило ему хоть чуть-чуть сползти). Как же здорово не бояться, что тебя могут в любой момент избить палкой, спокойно ложиться в кровать и не вскакивать при малейшем шорохе! Несмотря на всю заботу и ласку, я плохо спала. Казалось, что, стоит закрыть глаза, меня тут же подхватит ураган или снова хлопнет дверь… и войдет это чудовище. Меня по-прежнему трясет от страха и боли при воспоминании о нем! Судья Абдель Вахед говорит, что это нормально и потребуется немало времени, чтобы оправиться от происшедшего.

Возвращаться в реальный мир было тяжело, но необходимо. Утром в субботу меня отвезли обратно в суд. В девять часов мы уже сидели в кабинете с еще двумя судьями, Абдо и Мохаммедом аль-Гхази, которые ласково улыбнулись, приветствуя меня. Но потом Мохаммед аль-Гхази нахмурился, потому что должен был сообщить нам неприятную новость.

– По йеменским законам тебе будет очень трудно подать жалобу против отца и мужа, – говорит он.

– Но почему?

– Тебе еще очень мало лет… Это сложно объяснить.

Потом судья заговорил о других препятствиях. Подобно множеству детей, рожденных в деревне, у меня не было документов, удостоверяющих мою личность, и свидетельства о рождении. Я слишком маленькая, чтобы подавать судебный иск… Образованному человеку, такому как Мохаммед аль-Гхази, легко разобраться во всем этом, но мне многое непонятно. Тем не менее нужно думать о хорошем. Я убеждаю себя, что, по крайней мере, эти добрые судьи готовы мне помочь. Они могли бы спокойно проигнорировать мою просьбу и отправить домой, выполнять обязанности жены, – другие на их месте поступили бы именно так. Ведь брачный контракт был единодушно подписан всеми мужчинами семьи, то есть по йеменским обычаям этот документ имеет юридическую силу.

– В данный момент, – продолжает Мохаммед аль-Гхази, обращаясь к своим коллегам, – мы должны действовать очень быстро. Предлагаю поместить отца и мужа Нуджуд в камеру предварительного заключения. Если мы хотим защитить девочку, то лучше им пока побыть в тюрьме.

В тюрьме?! Это очень суровое наказание. Простит ли отец такое? Когда судьи попросили сопровождать военного, который должен арестовать родных, чтобы показать ему наш дом, меня охватили стыд и чувство вины! Скорее всего, в семье решили, что я убежала из дома, как Фарес. Не хочу даже думать о том, что творилось с мамой, когда братья и сестры начали просить хлеба на завтрак! К тому же незадолго до моего побега отец тяжело заболел и начал кашлять кровью. Выживет ли он в тюрьме? Если Abaумрет, я себе этого никогда не прощу…

Но выбора не было. Если хорошие люди страдают, то злых надо наказывать – так объяснил мне Абдо. Поэтому я села в машину и стала показывать дорогу. Но когда мы приехали, дверь оказалась закрыта, дома никого не было. Я почувствовала внезапное облегчение. Через несколько часов военный снова отправился за отцом, но на этот раз один.

В тот же вечер было решено поместить меня в надежное место. В Йемене не существует специального учреждения, где могли бы укрыться такие девочки, как я. Дольше оставаться у Абделя Вахеда тоже было нельзя, он и так был слишком добр ко мне.

– У тебя есть любимый дядя? – спросил меня один из судей.

Любимый дядя? Я не задумываясь назвала маминого брата, дядю Шои. Большой, сильный, раньше он служил в йеменской армии, потом вышел в отставку. В нашей семье дядя Шои обладает значительным авторитетом. Вместе со своей семьей – у него две жены и семеро детей – он живет в Беит Босс (это другой квартал Саны, довольно далеко от Аль-Ки). Дядя ничего не сказал против моего замужества, это факт. Но он олицетворяет собой порядок и, по крайней мере, точно не бьет девочек.

Дядя Шои неразговорчив, и это очень здорово. Он не стал заваливать меня вопросами и почти сразу отправил играть со своими дочерьми. Вечером, перед тем как уснуть, я поблагодарила Бога за то, что дядя не стал упрекать меня за мой поступок и даже ничего не сказал о побеге из дома. В глубине души я понимала, что его вся эта история смущает даже больше, чем меня.

* * *

Следующие три дня показались мне очень длинными и практически одинаковыми. Большую часть времени я проводила в суде, надеясь на чудо и неожиданное решение. К сожалению, пока ничего нельзя было сказать наверняка. Судьи пообещали, что сделают все возможное для развода, но это займет много времени. Каждый день я возвращалась во двор, полный незнакомых людей, и в конце концов привыкла к гудящей толпе, которая сперва так меня поразила. На крыльце стояли одни и те же мальчишки, торгующие чаем и соком. Мальчик с весами постоянно был занят – он взвешивал посетителей, которым было некуда торопиться. Когда наши взгляды пересекались, на моем лице появлялась ободряющая улыбка. Тем не менее, переступая порог суда, я всякий раз чувствовала холодное покалывание в сердце. Сколько еще придется ходить сюда, пока я наконец не стану снова обычной маленькой девочкой? Абдо предупреждал: это дело – уникальный случай в их практике. Как поведут себя судьи в такой ситуации? У меня не было ни малейшего представления.

* * *

Но рядом появилась Шада, очаровательная женщина-адвокат в солнечных очках, и я поверила, что скоро получу ответы на все свои вопросы. Буквально через мгновение, бросив взгляд на часы, она уже листала ежедневник и перекраивала свое плотное расписание. Потом Шада принялась названивать близким, друзьям, коллегам… «Я должна заняться одним очень, очень важным делом», – раз за разом повторяла она. Казалось, эта женщина обладает неистощимыми запасами терпения! Абдель Вахед был прав. Шада действительно производила впечатление хорошего адвоката. И довольно влиятельного человека. Ее мобильный телефон не умолкает. Люди, с которыми мы сталкиваемся в суде, приветствуют женщину чрезвычайно вежливо.

– Нуджуд, ты стала мне как дочь! И я не позволю тебе проиграть! – шепчет она мне на ухо.

И я начинаю в это верить. У Шады нет причин врать. Рядом с ней мне хорошо, я чувствую себя в безопасности. Адвокат умеет находить нужные слова, а ее певучий голос успокаивает и гонит прочь тревогу и страх. Благодаря ей, ко мне возвращается вера в жизнь. Рядом с Шадой я впервые ощущаю материнскую нежность, которую родная мама, слишком загруженная домашними делами, не смогла или не сумела мне дать.

Но в голове продолжает настойчиво вертеться один вопрос…

– Шада… – смущенно шепчу я.

– Что такое, Нуджуд?

– Можно я вас кое о чем попрошу?

– Конечно!

– Вы можете мне пообещать, что я никогда не вернусь к своему мужу?

–  Inch'Allah, Нуджуд, все в руках Господа. Я сделаю все, чтобы не позволить ему снова причинить тебе боль. Все будет хорошо. Но…

– Но что?

– Ты должна быть сильной, девочка моя, потому что нам потребуется много времени…

– Сколько времени?

– Пока еще об этом рано думать. Говори себе, что самое страшное уже позади. Сложнее всего – найти в себе силы сбежать, а ты блестяще с этим справилась!

Видя, как я тяжело вздыхаю, Шада тихо улыбается и гладит меня по голове. Она такая взрослая – и при этом такая маленькая. На меня эта женщина произвела неизгладимое впечатление.

– А я могу кое о чем тебя спросить? – в свою очередь произносит Шада.

– Конечно…

– Как ты набралась мужества сбежать и направиться прямо в суд?

– Мужества? Я просто не могла больше выносить его жестокость… Больше не могла…

6. Побег

Жизнь в Кхарджи стала совсем невыносимой. Раздираемая стыдом и болью, я молча страдала. Те ужасные вещи, которые он заставлял меня делать, день за днем, ночь за ночью, – кому о них можно рассказать? С самого первого вечера было понятно, что жизнь уже никогда не будет прежней.

* * *

–  Mabrouk! Mabrouk! [30]30
  «Поздравляем» по-арабски.


[Закрыть]

Уставившись на мое голое тело, свекровь хлопала меня по лицу, чтобы разбудить. Эта сцена до сих пор стоит перед глазами – как будто все произошло только вчера. Слабый свет раннего утра наполняет комнату. Где-то вдалеке кукарекает петух. За спиной свекрови стоит сестра мужа, та самая, которая вместе с нами ехала из Саны. Я до сих пор вся мокрая от пота. Оглядываюсь в замешательстве на царящий в комнате беспорядок. Масляная лампа докатилась до двери. Коричневое платье валяется на полу, как старая тряпка. Он тоже здесь, на циновке, храпит, как медведь. Ну и wahesh– ну и чудовище! А на скомканной простыне – маленькое пятнышко крови…

–  Mabrouk! – вторит матери невестка.

Улыбаясь краем губ, она разглядывает кровь на простыне. Я молчу. Меня будто парализовало. Свекровь наклоняется и берег меня на руки, как мешок. Почему же она не пришла раньше, когда ее помощи так не хватало? Теперь в любом случае слишком поздно… Если только она не имеет никакого отношения к тому, что муж заставил меня вынести… Свекровь ногой открывает дверь и несет меня в ванную – узкую комнату, где стоит бак и ведро. Там она начинает поливать меня водой. Как же холодно!

–  Mabrouk! – хором повторяют обе женщины.

С трудом воспринимаю их слова. Я чувствую себя маленькой, слишком маленькой. Не могу контролировать ни свое тело, ни свои действия. Снаружи холодно, но внутри все горит. Такое чувство, будто что-то испачкало меня там. Очень хочется пить. Я дрожу от ярости, но нет слов, чтобы ее выразить. Omma, почему ты так далеко и не можешь меня защитить? Aba, почему ты согласился на этот брак? Почему отдали именно меня? И почему никто не предупредил о том, что случится? Разве я все это заслужила?

Хочу домой!

Через несколько часов, когда оннаконец проснулся и вышел из комнаты, я отвернулась, чтобы не встречаться с ним взглядом. Муж тяжело вздохнул, позавтракал и исчез на целый день. Забившись в угол, я молилась всемогущему Господу, чтобы Он пришел на помощь. Все тело раскалывалось от боли. При мысли о том, что до самой смерти придется жить рядом с этим чудовищем, меня охватывал невыносимый ужас. Западня… я попала в западню, из которой нет выхода…

* * *

Я должна была как можно скорее привыкнуть к правилам новой жизни. Нельзя покидать дом, ходить за водой к источнику, жаловаться, говорить «нет». Ни о какой школе и речи быть не могло. А между тем так хотелось снова сидеть за партой, слушать, как учительница рассказывает нам новые истории, или писать на большой черной доске белым мелом свое имя.

Родная деревня Кхарджи стала для меня совсем чужой. Целыми днями я сидела дома и выполняла указания свекрови: резала овощи, кормила кур, готовила чай для гостей, убиралась в комнатах, мыла посуду. Я часами оттирала почерневшие от жира кастрюли, но все напрасно – им невозможно было вернуть первоначальный цвет. Половые тряпки посерели от грязи и плохо пахли. Вокруг постоянно вились мухи. Стоило хоть на секунду отвлечься от дел, как свекровь тут же хватала меня за волосы своими сальными руками. В конце концов я стала такой же липкой и неопрятной, как кухня, где проходила большая часть дня. Мои ногти совсем почернели от грязи.

Однажды утром я попросилась выйти на улицу – поиграть с другими детьми.

– Ты что думаешь, на каникулы сюда приехала? – возмутилась свекровь.

– Ну пожалуйста, всего лишь несколько минут…

– Даже и не думай! Замужняя женщина не должна позволять себе общаться неизвестно с кем. Не хватало еще, чтобы ты запятнала честь нашей семьи. Тут не столица! В Кхарджи все всё видят, слышат и знают. Поэтому потрудись вести себя как подобает. И запомни хорошенько, что я сейчас сказала! Иначе мне придется поговорить с твоим мужем.

* * *

Мой муж… онуходил рано утром и возвращался перед закатом. Переступив порог родного дома, садился у sofrah, требовал, чтобы ему подавали ужин, и никогда не убирал за собой посуду. И всякий раз при виде его у меня внутри все переворачивалось от страха…

Я знала, что, как только стемнеет, все начнется сначала. Снова и снова. Снова жестокость. Снова огонь. Снова боль. Снова отчаяние. Хлопает дверь, масляная лампа падает на землю и катится к двери, покрывала летят в сторону… « Ya beint!» («Стой, девочка!») вот и все слова, что он произносил перед тем, как грубо наброситься на меня.

Он никогда не произносил моего имени.

* * *

Фаез начал бить меня на третий день. Муж не терпел даже малейшего неповиновения. Когда я попыталась помешать ему потушить лампу и лечь рядом со мной на циновку, он принялся меня избивать. Сначала руками. Потом палкой. Бил меня и швырял по комнате. А старуха его поддерживала.

– Надо ее еще сильнее бить! Она обязана тебе подчиняться! Она твоя жена! – без конца повторяла она своим хриплым голосом, когда он жаловался на мое поведение.

–  Ya beint! – снова начинал Фаез, пытаясь меня схватить.

– Вы не имеете права! – рыдала я.

– Я уже устал от твоих жалоб. Я женился на тебе не для того, чтобы постоянно слушать твое нытье! – рычал он, обнажая крупные желтые зубы.

Ему доставляло удовольствие унижать меня при посторонних. Фаез был отвратителен. Я жила в постоянном страхе, ожидая новых ударов палкой и пощечин. Иногда доходило до того, что он бил меня кулаками. Каждый день появлялись новые синяки на спине, новые ссадины на руках. И рана внизу живота не давала покоя… Я чувствовала себя грязной. Когда в гости к свекрови приходили соседки, они постоянно шушукались и показывали на меня пальцем. О чем они между собой болтали?

* * *

При малейшей возможности я забивалась в угол, пытаясь спрятаться от всего мира. Зубы стучали от страха при мысли о том, что снова наступит ночь. Я чувствовала себя невыносимо одинокой. Некому довериться, не с кем даже просто поговорить. Как же я их всех ненавидела! Эти люди были отвратительны! Неужели каждая замужняя женщина должна выносить такие же муки? Или только мне одной приходится терпеть подобные пытки? Я не испытывала ни малейшей любви к мужу. Интересно, а мои родители любили друг друга? С Фаезом мне удалось познать лишь истинный смысл слова «жестокость».

* * *

Так проходил день за днем. Десять, двадцать, тридцать… Сколько их было? Точно не помню. С каждым вечером становилось все труднее заснуть. Ночью, после того как он приходил и делал эти ужасные вещи, было невозможно успокоиться. Днем я клевала носом. Потерянная. Разбитая. Беспомощная. Чувство времени было утрачено. Мне ужасно не хватало Саны, школы, братьев и сестер. Было ужасно тоскливо без бесконечных выходок Абдо, проказ Морада, шуток Моны, считалок малышки Раудхи. Я все чаще думала о Хайфе и надеялась, что ее не выдадут замуж за жестокого незнакомца. Шли дни, и я стала постепенно забывать лица родных. Мне становилось все сложнее вспомнить цвет их кожи, форму носа, ямочки на щеках. Пришло время повидаться с семьей!

* * *

Каждое утро я с плачем умоляла отвезти меня назад, к родителям. Не было ни малейшей возможности с ними связаться. В Кхарджи понятия не имели об электричестве, что уж говорить о телефоне. Ни самолетов в небе, ни автобусов. Даже машины приезжают примерно раз в месяц. Я могла бы отправить родителям письмо, но, к несчастью, не умела писать ничего, кроме своего имени и еще нескольких простых слов. Нужно вернуться в Сану. Любой ценой. Хочу вернуться домой!

Убежать? Я думала об этом множество раз. Но куда идти? В деревне не было ни одного знакомого. Значит, спрятаться негде, а уж просить кого-нибудь увезти меня отсюда на осле… это даже в мыслях звучит глупо… Кхарджи, моя родная деревня, стала моей тюрьмой.

* * *

Однажды утром, доведенный моими бесконечными рыданиями, он объявил, что разрешает мне повидать родителей. Наконец-то! Муж сказал, что поедет со мной и остановится у своего брата. Но потом – Фаез особенно подчеркнул это – мы должны будем вернуться. Я бросилась собирать вещи, пока он не передумал.

Обратная дорога показалась мне короче, чем путь в Кхарджи. Тем не менее каждый раз, стоило задремать, перед глазами возникали все те же кошмарные картины: пятно крови на простыне, лицо свекрови, склонившейся надо мной, темная комната с ведром воды… Я рывком просыпалась с одной только мыслью: «Нет! Ни за что туда не вернусь. Никогда не вернусь в эту деревню. Никогда!»

* * *

– Не может быть и речи о том, чтобы ты ушла от мужа!

Я никак не ожидала от папы подобной реакции. Но он твердо стоял на своем. Его решение мгновенно отравило всю радость от возвращения домой. Мама не спорила с отцом, она лишь изредка поднимала руки к небу и шептала:.

– Так устроен мир, Нуджуд. Все женщины должны через это пройти. Каждая из нас пережила подобное в начале замужества…

Но почему мама раньше об этом не говорила? Почему не предупредила? Теперь, когда подписан брачный договор, я в западне, откуда нет пути назад… Все рассказы родителям о том, что мне приходилось выносить в доме мужа: о побоях, о том, что происходило каждую ночь, обо всех тех ужасных постыдных вещах, – были напрасными. Мне было тяжело признаться в этом, а они лишь повторяли, что мой долг – оставаться рядом с мужем.

– Я не люблю его! Он меня бьет. Фаез заставляет делать отвратительные вещи, от которых тошнит. Он злой, он издевается надо мной! – настаивала я.

– Нуджуд, ты теперь замужняя женщина. И должна жить со своим мужем! – твердил отец.

– Но я не могу! Хочу вернуться домой! К вам!

– Это невозможно, – отрезал Aba.

– Ну пожалуйста! Пожалуйста…

– Это вопрос sharaf, вопрос чести, слышишь?

– Но…

– Ты должна слушать, что я тебе говорю!

–  Aba, я…

– Если ты разведешься с мужем, мои братья убьют меня! Sharaf, честь семьи прежде всего! Честь! Понимаешь?

Нет, я не понимала и не могла понять. Раньше только он причинял мне боль, а теперь семья, моя собственная семья встала на его защиту. И все это ради… Ради чего? Чести! Да что вообще означает это слово, которое они без конца употребляют? Я совсем запуталась.

Хайфа наблюдала за происходящим круглыми глазами и понимала еще меньше. Увидев заплаканную старшую сестру, она сразу же взяла мою руку в свои. Так она старалась меня поддержать, хотя и не знала, что случилось. Внезапно в голову снова пришла ужасная мысль о том, что ее тоже могут выдать замуж! Хайфу, мою маленькую сестричку… Надеюсь, что этого не случится!

Мона попыталась встать на мою защиту. Но природная стеснительность сестры сыграла с ней злую шутку. Да и в любом случае, разве ее стали бы слушать? В нашем мире последнее слово всегда остается за мужчинами. Бедная Мона! Я поняла, что если хочу выбраться из этого ада, то могу рассчитывать только на себя.

* * *

Время поджимало. Нужно придумать что-нибудь до того, как он придет за мной. Фаеза кое-как удалось уговорить, чтобы он позволил мне побыть у родителей еще чуть-чуть. Но в родном доме не было никакой надежды на спасение. «Нуджуд должна остаться со своим мужем», – твердил отец. Когда Abaне было рядом, я бежала к маме. Она плакала, говорила, что очень скучает по мне, но ничего не может сделать.

Меня не зря одолевали дурные предчувствия. На следующий день он пришел к родителям, чтобы напомнить о моем супружеском долге. Я пыталась сопротивляться. Тщетно. В конце концов был найден компромисс. Он согласился задержаться в Сане еще на несколько недель – при условии, что я уйду с ним и все это время буду жить у его дяди. Муж опасался, что я обязательно попытаюсь сбежать, если останусь у родителей. И снова кошмар длиною в месяц…

– Когда же ты наконец перестанешь ныть? Это начинает надоедать! – посетовал оноднажды утром, потрясая кулаком и яростно сверкая глазами.

– Когда ты разрешишь мне вернуться к родителям? – воскликнула я, закрывая лицо руками.

Не в силах больше терпеть мое упрямство, Фаез согласился.

– Но это в последний раз, запомни, – предупредил он.

* * *

Дома я поняла, что осталось совсем мало времени. Если я хочу избавиться от этого мужчины и никогда не возвращаться в кошмар Кхарджи, то действовать надо немедленно. Прошло пять дней. Пять трудных дней, окруженных стеной непонимания. Ни отец, ни братья, ни дяди не хотели меня слушать.

Стучась во все двери в надежде найти человека, который меня пожалеет, я оказалась в доме Доулы, второй жены отца. Вместе с пятью детьми она жила в крошечной квартирке на первом этаже старой многоэтажки. Дом был расположен в глубине тупика, на другом конце нашей улицы. Одержимая страхом перед возвращением в Кхарджи, я поднялась по лестнице, зажимая нос, чтобы не чувствовать запах гниющих помоев, смешанный со зловонием экскрементов из общественных кабинок, предназначенных для обитателей дома. Одетая в красно-черное платье, Доула открыла дверь и встретила широкой улыбкой.

–  Ya, Нуджуд! Не ожидала тебя увидеть. Проходи, чувствуй себя как дома! – сказала она.

Доула мне нравилась. У нее были смуглая кожа и длинные волосы, заплетенные в косу. Высокая и худая, Доула была красивее Omma. И никогда на меня не ругалась. Удивительно, откуда у нее было столько терпения! Нельзя сказать, что бедняжке хорошо жилось. Выданная замуж в двадцать лет – довольно поздно по здешним меркам – и практически заброшенная моим отцом, молодая женщина научилась рассчитывать только на себя. Ее старшая дочь, восьмилетняя Джахуа, была инвалидом от рождения и не могла ходить. Девочке требовался постоянный уход. Ее нервные срывы порой продолжались несколько часов. Ужасная бедность гнала Доулу на улицу, где ей приходилось побираться, чтобы заработать восемь тысяч риалов [31]31
  30 евро


[Закрыть]на оплату квартиры и хлеб для детей. Но, несмотря на это, она всегда отличалась невероятной щедростью и добротой.

Доула пригласила меня сесть на большую соломенную кровать, занимавшую половину комнаты, рядом с маленькой печкой, на которой уже вовсю бурлила вода. Очень часто чай заменял детям Доулы молоко в бутылочках. Развешенные по стенам пластиковые сумки, которые она использовала, чтобы хранить еду, были полупустыми.

– Нуджуд, девочка моя, у тебя очень обеспокоенный вид, – нахмурилась Доула.

Я знала, что она была одним из немногих членов семьи, выступивших против моего брака, но никто не захотел ее слушать. Хотя жизнь обошлась с Доулой очень сурово, в ее сердце всегда находилась жалость к тем, кому пришлось еще хуже. Я чувствовала, что могу ей довериться и рассказать всю правду.

– Мне о многом надо с тобой поговорить… – пробормотала я.

И открыла ей то, что лежало у меня на сердце…

Чем дольше Доула слушала мою историю, тем глубже становилась складка у нее между бровей. Тетя выглядела очень огорченной. Она молча встала и подошла к печке, задумавшись. Доула налила горячего чаю в единственную кружку, которую Джахуа еще не успела разбить, и протянула ее мне. Наконец тетя собралась с духом.

– Нуджуд, – прошептала она, – если никто не желает тебя слушать, остается только пойти в суд!

– Куда?

– В суд!

В суд? В суд… Ну конечно, в суд! В моей голове тут же закружилось множество картинок. Строгие судьи в тюрбанах, вечно занятые адвокаты, мужчины в белых туниках и закутанные в покрывала женщины, которые рассказывают о проблемах в семье, кражах или наследстве. Как я раньше не подумала про суд? Я же видела его по телевизору. В каком-то сериале – мы с Хайфой тогда как раз сидели у соседей. Актеры еще говорили по-арабски не так, как в Йемене. Со странным акцентом… Вспомнила!

В сериале речь шла о Кувейте. Показывали большую комнату с белыми стенами и длинными рядами деревянных скамеек, заполненными людьми. А еще в одной сцене был фургон с решетками, на котором привезли преступников.

– В суд… – продолжает Доула. – Насколько я знаю, это единственное место, где могут помочь. Попроси отвести тебя к судье. В конце концов, он же представитель правительства! И обладает большой властью. Фактически он нам всем как крестный отец, и его долг – помогать попавшим в беду.

Доуле удалось меня убедить. С этой секунды будущее немного прояснилось. Если родители не хотят мне помогать, буду выкручиваться самостоятельно. Решено. Пойду до конца. Я была готова даже сбежать в горы, лишь бы оказаться подальше от страшной комнаты с циновкой, где живет это чудовище. Я крепко обняла Доулу и горячо ее поблагодарила.

– Нуджуд?

– Да?

– Возьми. Тебе может пригодиться.

Доула вложила мне в руку двести риалов [32]32
  Чуть меньше одного евро.


[Закрыть]. Все, что она смогла собрать сегодня утром, когда ходила просить милостыню на соседний перекресток.

– Спасибо тебе огромное!

На следующий день я проснулась в более приподнятом настроении, чем обычно. Меня саму удивил бурлящий внутри энтузиазм. Как обычно, я умылась, прочитала молитву, растопила маленькую печь, чтобы вскипятить воду для чая. И все это время с нетерпением ждала, когда же проснется мама, теребя руками края одежды. «Нуджуд, – настойчиво твердил внутренний голос, – старайся вести себя как обычно, а не то родители что-то заподозрят».

Наконец  Ommaоткрыла глаза – немного позже, чем я рассчитывала, – встала и принялась развязывать правый уголок своего черного платка (там она хранила деньги). В этот момент появилась слабая надежда на успех. Если бы она только знала, что за мысли крутятся у меня в голове…

– Нуджуд, – сказала она, протягивая мне сто пятьдесят риалов, – сходи купи хлеба к завтраку.

– Хорошо, Omma, – послушно отозвалась я.

Я взяла деньги. Надела черное платье и повязала на голову черный платок – обычный наряд замужней женщины. Старательно закрыла за собой дверь. Окрестные улицы были еще полупустыми. Я свернула направо на первом же перекрестке и пошла к булочной, расположенной на углу. Там выпекают изумительно вкусный хлеб, который так аппетитно хрустит, когда его достают из печи. Если напрячь слух, то вдалеке можно различить песню продавца газировки – он каждый день разъезжает по кварталу на велосипеде, а тележка с товаром катится за ним по дороге.

Булочная все ближе и ближе. Уже чувствуется приятный аромат горячих хлебцев khobz. На углу собралась целая толпа женщин, выстроившихся в очередь к печи tandour. Но в последний миг я свернула и направилась к главной улице квартала. «В суд, – звучат в голове слова Доулы, – тебе остается только пойти в суд».

Стоило оказаться на главной улице, как в животе заворочался холодный червячок тревоги: а вдруг меня узнают? Что, если мимо пройдет кто-нибудь из родственников? Внутри я вся тряслась от страха. Для того чтобы защититься от посторонних взглядов, я закрыла платком почти все лицо, оставив только глаза. В первый раз niqabсослужил мне хорошую службу. Вдоль улицы в ожидании отправления выстроились автобусы. Перед бакалеей, где мы покупали пластиковые баллоны, я увидела бело-желтый шестиместный автобус. Он каждый день проезжал через квартал и высаживал пассажиров в центре города, неподалеку от площади Тахрир. «Давай, теперь все зависит только от тебя, садись в автобус!» – подбадривал меня внутренний голос. Я встала в очередь вместе с остальными пассажирами. Другие дети моего возраста держали за руку родителей. Я была единственной маленькой девочкой, стоявшей в очереди в одиночку, поэтому старалась не поднимать голову и смотреть себе под ноги, чтобы избежать ненужных вопросов. Было ощущение, что за мной наблюдают. Вдруг кто-нибудь догадается о том, что я собралась делать? Было ужасное чувство, что все мысли написаны у меня на лбу.

Вот водитель встал со своего места и открыл дверь, сдвинув ее в сторону, как занавеску. Началась давка, женщины толкали друг друга локтями, торопясь занять место в автобусе. Я быстро влилась в толпу, мечтая только об одном: поскорее уехать из своего квартала, пока родители не спохватились и не вызвали полицию. Для меня нашлось место в глубине салона, на заднем сиденье, между двумя женщинами: одна старая, другая моложе, но обе с головы до пят закутаны в покрывала. Зажатая между двумя полными телами, я старалась не смотреть в окно. На улице можно было увидеть кого-нибудь из знакомых. Нужно быть незаметной насколько это возможно. К счастью, ни одна из соседок по сиденью не стала приставать ко мне с вопросами.

Сердце забилось изо всех сил, когда мотор автобуса наконец зарычал. Я внезапно вспомнила о Фаресе, своем старшем брате. Сколько же мужества потребовалось ему для того, чтобы четыре года назад сбежать из дома… Но если получилось у него, то почему не получится у меня? Что сказал бы отец, если бы увидел, как его дочь в одиночку садится в общественный транспорт? Быть может, сейчас я позорю семью, как он говорит?