Текст книги "Южный ветер"

Автор книги: Норман Дуглас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Глава восемнадцатая

Решительно ничего не происходило. Впервые за многие годы непентинскому сезону грозил провал. Такой унылой весны остров еще не знал. И это при том, что в окутавшей Непенте гнетущей атмосфере чуялось нечто, грозившее потрясениями. Все сходились во мнении, что так тягостно здесь до сей поры не бывало. Но пока оставалось только позевывать. Людей цепенила скука. Несчастные два ограбления вряд ли можно было счесть сносным материалом для пересудов. Как и пустяковое несчастье, приключившееся с мистером Китом, сокрушенно уверявшем, будто он сделал это нарочно, чтобы как—то оживить обстановку. Подобные уверения вряд ли могли кого—нибудь обмануть, поскольку само несчастье характер имело постыдный и даже смешной.

Будучи до крайности близоруким, мистер Кит ухитрился споткнуться да так неловко, что упал почему—то не вперед, а назад, прямиком в большой чан со свежегашеной известью, предназначенной для побелки стены. Только что приготовленная известь – штука чертовски горячая. Штаны мистера Кита не спасли, он сильно обжегся. Ожог пришелся на довольно нежное место. Мистер Кит сильно страдал. Многие приходили к нему с выражениями сочувствия. Боль сделала его еще более занудливым, многоречивым и склонным к нравоучениям, чем обычно. Тут—то ему в лапы и попался Денис. Юноша, не подумав как следует, зашел к нему с намерением посочувствовать, полюбоваться знаменитыми вьюнками и вообще потому, что не смог больше оставаться наедине со своими мыслями.

– Страдание! – восклицал мистер Кит. – Вот что необходимо вам, молодым поэтам. Без него вы так и останетесь наивными и поверхностными. Страдание! Оно расширит ваш кругозор, сделает вас более человечным, индивидуальным и внушающим доверие. В чем состоит непростительный грех поэзии? В отсутствии искренности. Но откуда возьмется искренность у поэта, не обладающего жизненным опытом? Страдание! Его не хватает всей вашей братии. Оно обратило бы вас в мужчин.

Мистер Кит далеко не обладал проницательностью графа Каловеглиа. Но даже он, произнося эту тираду, поневоле заметил, что она зацепила собеседника за живое; с ним что—то не так, заключил мистер Кит.

Денис ничего не сказал в ответ. Как будто можно страдать сильнее, чем он! Денису оставалось только дивиться тупости Кита.

– Пойдемте, взглянем на мои вьюнки, – со своего рода грубой тактичностью предложил последний. – С ними связана удивительная история. Надо будет как—нибудь рассказать ее вам. Звучит, как волшебная сказка. Вы любите сказки?

– Люблю, – ответил Денис.

– Значит, хотя бы в одном мы с вами сходимся. Я могу слушать сказки часами. В них присутствует нечто вечное. Если вы захотите что—нибудь получить от меня, Денис, все, что угодно, – расскажите мне волшебную сказку.

– Надо будет запомнить, – с бледной улыбкой откликнулся Денис. – Я действительно очень хотел бы кое—что от вас получить – секрет вашей жизненной неуемности. Вам все интересно. Почему?

– Видимо, дело в наследственности. Предки передали мне часть своей буйной энергии. Вам не приходилось слышать о Томасе Ките, солдате шотландского полка, ставшем правителем Священного Города Медины? Нет, думаю не приходилось. Надо полагать, замечательный был человек, если ему удалось достичь столь выдающегося положения. Арабской историей не интересуетесь? А почему? Да, так вот, Томас Кит – мы с ним одной крови. Пираты и авантюристы. Хотя я, конечно, веду жизнь благоразумную. Хотите знать мой рецепт достижения счастья? Я все нахожу полезным и ничто обязательным. Все чудесным и ничто —чудодейственным. Я отношусь с почитанием к человеческому телу. И как чумы сторонюсь рассуждений о первопричинах. Вы еще поймете, Денис, какой это превосходный рецепт.

Молодой человек погрузился в размышления о том, может ли этот рецепт способствовать избавлению от его, Дениса, болезни.

Они вышли в сад. Мистер Кит мучительно ковылял, опираясь на две трости и бранясь на чем свет стоит. Друзья остановились у деревянной решетки, буйно заросшей японским вьюнком, бледно—голубым, сизоватым, лиловым, багровым, в белых и цветных полосках – пиршество изумительной, хрупкой красоты.

– В жизни не видел ничего похожего! – воскликнул Денис.

– Зимой они гибнут. Приходится каждый год выписывать из Японии новые семена, последней из выведенных разновидностей. Как они льнут к деревянной раме в поисках опоры! Сколько прелести, сколько нежности! К ним и прикоснуться—то страшно. Скажите, Денис, вы так и собираетесь навек остаться вьюнком?

– Я? Да, понимаю. А сами вы, мистер Кит, никогда не обвивались вокруг чего бы то ни было?

Друг Дениса рассмеялся.

– Надо полагать, обвивался, только очень давно. А вы не любите, когда к вам лезут с советами, не так ли? Вам приходилось когда—нибудь слышать о деле Сигнальщика?

– Не хотите ли вы сказать...

– Именно—именно. Это был я. Я внес свою скромную лепту в жизнь университета, сделав ее чуть ярче. Так что, как видите, я вправе давать советы людям, подобным вам. Я думаю, вам следует культивировать в себе функцию реальности, стараясь не терять контакта с феноменами жизни. Ноумены юношеству не показаны. Но вы, возможно, не интересуетесь психологией?

– Боюсь, что не очень, – ответил Денис, которому больше всего хотелось как следует рассмотреть японские цветы.

– Я так и понял. Вам не кажется, что такой интерес сделал бы вашу жизнь намного занятней? Я к настоящему времени с психологией уже покончил, – прибавил он. – А до нее занимался греческими философами. Знаете, как я поступаю, принимаясь за новый предмет? Я не задаюсь вопросом о том, в чем состоит учение Аристотеля, каково его отношение к своей эпохе или к человечеству. Это завело бы меня слишком далеко. Я спрашиваю себя самого: что этот малый может сказать лично мне? Мне, понимаете? Мне лично.

– Да, так оно, наверное, проще.

– Еще бы, – откликнулся Кит, не заметивший в словах юноши легкого налета университетской иронии. – Источником непосредственного опыта может быть только жизнь. Однако, обратившись к книгам, вы можете найти для него подобие замены. Возможно, вы их побаиваетесь? А вы берите этих ребят за горло! Выпытывайте у них, что они имеют сказать. Пусть отрыгнут то, что переварили. Пусть предъявят вам факты. И тогда вы разобьете их в пух и прах. Знаете, что я вам скажу, Денис? Вам следует изучить Сэмюэля Батлера. Вы движетесь в одном с ним направлении, может быть он сумеет вас остеречь. Я, помнится, занимался им, когда у меня был биологический период. Он в точности похож на вас – его тоже приводили в смятение феномены.

– Правда? – спросил смирившийся с неотвратимым Денис.

– Я потратил на Батлера не меньше недели. Он показался мне интересным не своими писаниями, но тем, что он собой представляет. Это веха. Подумайте о времени, в которое он писал. Эпоха гигантов – Дарвина и прочих. Факты, которые они предлагали, оказались для него непосильными, поскольку противоречили каким—то его туманным предрассудкам. Они довели его до извращенного иронического умничанья. Именно поэтому он если и касается какой—либо темы, то словно кошачьей лапкой, отсюда его любовь к противоречиям, к насмешкам над чем угодно – от Бога и ниже, его продуманная безответственность, его...

– Это не он доказал, что "Одиссея" написана женщиной?

– Он самый. Все, что хотите, лишь бы укрыться от реальности – вот его принцип. Современникам он представлялся загадкой. Но мы—то способны теперь с полной определенностью указать его место. Он олицетворяет Бунт против Разума. Surtout, mon ami, point de zйlй[28]28
  Главное – степень усердия, господа (фр.)


[Закрыть]. Он говорит о Сцилле Атеизма и Харибде Христианства – кстати сказать, с таким расположением духа в плавание лучше вообще не выходить. Между этими двумя его всю жизнь и промотало по волнам, гордого своей провинциальной строптивостью, примиряющего непримиримое посредством извлечения всевозможных забавных аналогий на предмет просвещения «приятных людей» вроде него самого. Весьма по—английски! Ему недоставало не то искренности, не то разумения. Как и вам. Он понимал учение гигантов. Так же как вы. Но оно его раздражало. В отместку он подкладывал под их пьедесталы грошовые петарды. Так и растратил весь свой интеллектуальный капитал на приобретение грошовых петард. Ему была свойственна предподростковая дерзость – что—то вроде жестокости девственника. Этакое переливающееся всеми красками обаяние бесполого существа, которое, надеюсь, кто—то сумеет в скором времени основательно проанализировать нам в поучение! Ему не хватало мужских качеств – смирения, почтительности и чувства соразмерности.

Мистер Кит умолк, но лишь для того, чтобы набрать побольше воздуха в грудь.

– Вы так полагаете? – осведомился Денис. – Но ведь чувство соразмерности...

– Для него коровий хвост был не менее важен, чем хвост кометы, – более, если его можно было обратить в шутку. Сколько ни заглядывай в глубину его разума, вечно находишь одно и то же: ужас перед фактами. То же самое ожидает и вас, Денис, если вы, живя в мире фактов, откажетесь их принимать. Они не по вкусу вам, как были не по вкусу Батлеру. И они заведут вас туда, куда завели его – в сферу абстракций. Читайте Батлера! Вы обнаружите, что он полон абстракций. Тем же путем шли и другие. К примеру этот художник, Уоттс. Он тоже томился под пятой гигантов. И тоже нашел прибежище в абстракциях. Вера, ведущая Надежду к Отчаянию. Почему бы вам не написать обо всем этом книгу, Денис?

– Я думаю стать художником.

– Художником? Все лучше чем поэтом. Рифмоплетство как—то устарело, вам не кажется? Оно отвечает юношескому этапу развития человечества. Поэты – это люди с задержкой в развитии. И если б они по крайней мере усваивали новые идеи! Их демонология столь безнадежно изношена! Но отчего же художником? По—моему, вы, Денис, созданы для карьеры банковского управляющего. Что вы удивляетесь? Каждый, знаете ли, рано или поздно подрастает. Шелли, проживи он достаточно долго, стал бы вполне сносным фермером—джентльменом. Можете поверить мне на слово.

– Похоже, иного выбора у меня не остается, – ответил молодой человек.

– Не верьте ни одному слову! – произнес голос у него за спиной.

То был дон Франческо, подкравшийся к ним незамеченным. Теперь он снял шляпу и принялся промокать лоб и череду двойных подбородков разноцветным платком размером со скатерть.

– Мой дорогой дон Франческо! – сказал Кит. – Вечно вы прерываете меня в середине проповеди. Ну, что нам с вами делать?

– Дайте мне чего—нибудь выпить, – ответил священник. —Иначе я испарюсь, оставив на этой прекрасной садовой дорожке одно лишь сальное пятно.

– Испариться, – с оттенком грусти в голосе произнес Кит. – Вот идеальное решение!

– Я принесу вам вина из дома, – вежливо предложил Денис. – Но прежде скажите мне кое—что. Мистер Кит дал мне свой рецепт счастья. А в чем состоит ваш?

– Счастье дело наживное. Сорокалетний холостяк – вот вам счастливый человек.

– Такой рецепт мне вряд ли поможет, – сказал Денис. —Впрочем, вина я вам все—таки принесу.

Он отошел.

– Славный молодой человек, – заметил священник. – А происшедшее с вами несчастье, – продолжал он, – никак не отразилось на вашем лице. Вы всегда выглядите, точно младенец, Кит. В чем ваш секрет? Я уверен, что вы вступили в сговор с дьяволом, пообещав ему душу.

– Скажу вам как на духу, дон Франческо, он ни разу не обращался ко мне с таким предложением.

– Дьявол умен! Он знает, что рано или поздно получит ее даром.

Так они болтали до возвращения Дениса, несшего поднос с разномастными бутылками и стаканами. Завидев его, священник улыбнулся. Легкомысленная фраза насчет Ганимеда едва не сорвалась с его уст, но была обуздана. Он проглотил поднявшую было голову склонность блеснуть в ущерб хорошему вкусу классическим образованием и придавил ее сверху, использовав вместо папье—маше объемистый стакан красного непентинского. Видимо, такая замена – веселого восклицания добрым глотком —повергла его в уныние. Он утер губы и серьезным, почти сокрушенным тоном сообщил:

– У меня для вас неприятные новости, джентльмены. Пересох источник Святого Илии. Мы узнали об этом только нынешним утром от одного моряка, человека по—преимуществу правдивого —человека, хотел я сказать, от которого можно надеяться услышать правду, если скрывая или искажая ее, он ничего не выгадает. Судя по всему, это случилось прошлой ночью. Да, пересох напрочь. Как нам теперь быть?

– Да что вы говорите? – откликнулся Кит. – Вот это уже действительно интересно! Я так и думал – что—нибудь да случится. Население, полагаю, встревожено?

Денис вмешался в их разговор:

– Не понимаю, о чем вы? Почему бы источнику не пересохнуть, если ему так хочется? Кому какая разница?

– Какая разница? – повторил священник. – Речь идет не об обыкновенном источнике, как ни горестно мне это говорить. Вы когда—нибудь слышали о Вельзевуле?

Глава девятнадцатая

Так вот, касательно источников, – прежде всего надлежит отметить, что Непенте, вулканического происхождения остров, восставший из синих средиземных вод, при всем его его природном богатстве никогда не славился неистощимыми родниками и бурливыми ключами. Да, разумеется, у одного из старинных гуманистов есть строфа, посвященная lympha Nepenthi[29]29
  Непентинская влага (лат.)


[Закрыть]; однако современные ученые склонны считать, что либо в этом —испорченном – фрагменте текста автор живописует воображаемую nympha[30]30
  Нимфа (лат.)


[Закрыть], – некую хохочущую морскую деву, либо он просто—напросто увлекся одним из тех порывов поэтического воображения, что являются отличительной особенностью литературы того периода. Ибо в чем бы ни состояла причина – подземное ли пламя выжгло натуральные гуморы почвы или воды Непенте столь странно тяжки, что не устремляются вверх, образуя резво бьющие ключи, но опадают вниз, в лежащие под дном морским пустоты, —факт остается фактом: воды на Непенте нет. И как уже указывали многие вдумчивые испытатели природы, именно это могло составлять причину того, что непентинские вина столь изобильны, дешевы и превосходны на вкус. Ибо несомненной истиной, более чем сообразной с законом возмещения, который правит многими земными делами, истиной, следующей из универсального опыта человечества, является то, что Бог, отнимая одною дланью, дарует другой. На первый взгляд, отсутствие воды может показаться тяжким испытанием. Известно ведь, что на некоторых проезжих дорогах Африки люди отдают жен своих и детей в обмен на чашку жидкости. К чести населения Непенте необходимо сказать, что оно переносит свою участь невозмутимо и даже весело. Вино здесь не стоит буквально ничего. Так зачем же жаловаться на неисповедимые пути Провидения? Зачем мучиться жаждой, зачем предаваться трезвости, когда любой имеет возможность нарезаться в стельку, стоит лишь захотеть.

Остается еще добавить, что согласно некоторым признакам, остров был таким не всегда. Совсем напротив, среди сельского его населения и поныне ходят легенды, из которых можно заключить, что на этой безводной скале били источники влаги. И дело не только в легендах. Монсиньор Перрелли в своих "Непентинских Древностях" исследует этот предмет с обычной для него исчерпывающей глубиной. Читатель, который удосужится заглянуть в его книгу, обнаружит в двадцать шестой главе третьего раздела, трактующего о Натуральных Продуктах и Водоснабжении острова, список из не менее чем двенадцати источников, действовавших еще при жизни автора. Одни били из скальных расщелин высоко в горах , другие на среднем уровне, среди виноградников и садов, третьи, таких было большинство, на уровне берега, а то и ниже. Все эти ключи, говорит он, обладали следующими общими свойствами: воды их были более или менее горячи, на вкус неприятны, зловонно смердели и потому не годились ни для приготовления пищи, ни для иных обыденных целей. "Не следует однако же полагать, – поспешает добавить он, – будто воды сии совершенно никчемны, тем паче, что никчемных даров Провидения не существует. Всякий же, кто говорит противное, говорит ложно и достоин осуждения как за безрассудство свое, так и за неблагочестие, ибо в том и состоит задача рода людского, когда сталкивается он с феноменом, как бы насмехающимся над разумением его, чтобы смиренно сбирать свидетельства, исследуя причины и вынося суждения". В данном случае, пригодность вод если не для питья или приготовления пищи, то для достижения иных, особливых целей, подвергалась испытаниям с незапамятных времен, хотя лишь в пору правления Доброго Герцога Альфреда была осуществлена серия классических экспериментов, поставивших наши представления об их целительных свойствах на твердую научную основу.

В трактате, приложенном к упомянутой двадцать шестой главе – трактате, нашпигованном иллюстративными примерами из Галена, Цельзия, Авиценны, Антония Мусы, Орибазия Целителя и еще примерно пятидесяти древних авторов, признанных авторитетов в искусстве врачевания, – в этом трактате монсиньор Перрелли сжато сообщает читателю о результатах классических экспериментов, перечисляя названия источников и их многоразличные целебные свойства.

"Ключ Святого Калоджеро", – о котором сказано, что он принадлежит к числу наиболее прославленных, – тепловатый, нашатыристый и щелочной; полный стакан воды из него, употребленный вовнутрь, порождал неистовейшую рвоту и блевоту. Однако, при правильном применении эта вода, как было установлено, облегчала подагру, тяготы вынашивания плода, проказу, воспаление слизистой оболочки носа, паршу, косоглазие и офтальмию. Если пациент тщательно соблюдал диету, избегая приема теплородной пищи, каковой является жареная рыба и вареная чечевица, он мог также ожидать благотворного воздействия этой воды на такие болезни, как роговидная гидроцефалия, метеоризм, тимпанит и варикозное расширение вен. Более того, она оказалась полезной от укусов скорпиона и иных ядовитых тварей.

Воды так называемого "Райского Ключа", содержавшие азотистые ингредиенты и имевшие температуру кипящего свинца, с чудовищным шипением извергались из расщелины столь труднодоступной, что для исследования их удивительных свойств сделано было весьма немногое. Тем не менее, они почитались действенным средством от помрачения ума, известного под названием plica polonica[31]31
  Польский колтун (лат.)


[Закрыть], а сельский люд, обрызгивая ими желуди, коим он вскармливал свиней, приметил, что здравие и внешний облик сих четвероногих улучшаются преизрядно.

"Ключ Геракла", слабящий и виннокаменнокислотный, хорошо помогал от вздутия селезенки, заячьей губы, головокружения, апоплексии, кахексии, какодории, злокачественного старческого химуса и ознобления. Воды его оказались также превосходным средством от пренеприятнейшей и едва ли не всеобщей хворобы, от геморроя.

Обильный мышьяком источник, известный под названием "La Salina"[32]32
  Избавительница (лат.)


[Закрыть], посещался главным образом женщинами, облегчавшими при его посредстве расстройства, о природе которых монсиньор Перрелли предпочитает не распространяться. Сверх того, эти же воды рекомендовались в качестве средства для изгнания донимающих овец паразитов.

"Ключ Девы" с водами прочищающими, бластопептическими, дарил облегчение тем, кто страдал от малярийной лихорадки, лишая, слоновой болезни, а также людям, обладавшим склонностью к черному почечую и лунатизму.

Так называемый "Старый источник", слабокислотный и купоросный, железистый и катапластический, славился способностью выводить пятна с домашнего белья. Его вода, принимаемая в малых дозах и под наблюдением врача, приносила облегчение страдальцам, пораженным такими болезнями, как волчанка, noli me tangere[33]33
  Кожная язва (фр.)


[Закрыть], несварение, вавилонская чесотка, глобулярная пемфлегема, фантастические видения, колики, астма, а также разнообразными томлениями сердца. Кроме того, она «укрепляла желудок, утешала кишечник и обращала желчные камни в песок, песок в тину, а тину в воду, – каковая выводилась из тела по обычным протокам».

"Ключ Святого Вулкана", антиблефаритический и амигдалоидальный, извергал воды, богатые столь могущественными минералами, что одна чайная ложка их вызывала понос, наблюдать который было тягостнее, чем холеру. Тем не менее, при наружном употреблении они чудесно излечивали разлитие желчи, зубную боль и открытые раны.

Воды ключа "Холощеного", седативные и цинготные, предписывались при ревматических болях любых разновидностей, не исключая также растяжений, водобоязни, волкобоязни, почернения желчи, задержки стула и вялотекущего несварения.

К водам источника, известного под именем "Spina Santa"[34]34
  Святая Затычка (ит.)


[Закрыть], прибегали все, кто страдал расстройствами пищеварительного тракта, такими как дизентерия, волчья зуда, фоликулярный гепатит и трабеальная гиперемия разветвленного прохода.

Воды "Ключа Святого Недоноска", будучи поднесенным к носу некоей Анны да Пласто, когда она лежала в гробу, одним своим целительным запахом заставили ее восстать из мертвых.

Источник, называемый в народе "La Pisciarella"[35]35
  Слабенькое винцо (ит.)


[Закрыть], странным образом излечивал лишь болезни, коим подвержено детство и отрочество, каковы: бледная немочь, пляска Святого Вита, запор, стригущий лишай, воспаление длинного уха и иные перимингеальные нарушения, крапивная лихорадка, лунная сыпь, золотуха и недержание мочи.

И наконец, источник Святого Илии, сернистый и мыльный, славился своим успокоительным воздействием на тех, кто страдал от злоупотребления любострастием и винопийством, а также от вросших ногтей на ногах.

Чем перечень и завершается.

"Отсюда нам с уверенностью вывести надлежит, – говорит монсиньор Перрелли, завершая эту главу, – что спасительные воды острова нашего суть ниспосланные Небом дары, равных коим ни в единой из частей света более не обретается. И буде кто—либо спросит, отчего некоторые из источников сих в последнее время приметно оскудевают, то мы ответим лишь, с простотою и правдивостью, что потребность в благотворных качествах их ныне не столь уже велика, нежели прежде. Ибо разве не является истинным то обстоятельство, что болезни, подобные проказе и plica polonica, ныне на Непенте почти не известны? И следственно воды, предназначенные для исцеления этих хвороб, исполнили предначертанное им, во всяком случае в том, что касается нашего острова. Они, вне всяких сомнений, перетекают ныне по тайным земным протокам куда—то еще, перенося здравопопечительные достоинства свои в новые области земные, дабы там во славу Создателя их спасать жизни человеческие."

И на этом мы покамест простимся с ученым и остромысленным монсиньором Перрелли...

Само собой разумеется, что эта замечательная глава не избегла внимания библиографа, который, как мы уже отмечали, последнюю четверть столетия был погружен в толкование текста старинного историка, обогащая его примечаниями, которые позволили бы современным ученым понять этот текст сколь возможно лучше. За три с половиной столетия природа Непенте претерпела немалые изменения; помимо прочего иссякли все распространявшие некогда тлетворный смрад двенадцать источников – все, кроме одного, источника Святого Илии; самое местонахождение их оказалось забытым, хотя традиции, связанные с их существованием, еще бытовали среди населения.

Отыскивая в архивах что—либо связанное с древней историей этих родников, мистер Эймз накопил обильный материал для примечаний геологического, гидрографического и бальнеотерапевтического характера. Более того, предпринятые им на острове изыскательские работы позволили точно установить места, в которых били по меньшей мере четыре древних источника, и доказать, что если некоторые из них ныне сокрыты под оползнями, то большинство исчезло в процессе общего пересыхания данной геологической провинции.

Последнее и самое важное – как раз в ходе этих исследований мистер Эймз и натолкнулся на уже упомянутую рукопись доминиканского монаха отца Капоччио, рукопись, благодаря которой ему удалось сделать любопытнейшее, хоть и немало ему досадившее литературное открытие, касающееся именно этих источников. Автор рукописи, современник монсиньора Перрелли и ненавистник Непенте, священнослужитель, обладавший нравом распутным и сладострастным, сохранил в своей хронике то, что он именует "славной шуткой", – некое речение относительно Непенте с его дурно пахнущими водами, имевшее как он уверяет, "хождение по всей стране". То была одна из ученых, громоздких и однако же непоправимо откровенных острот позднего Возрождения, о которой монсиньор Перрелли не упоминает как из патриотизма, так и из соображений приличия, – короче говоря, некий пошлый каламбур, построенный на имени святого покровителя Непенте, представлявшего собой, как настаивает отец Капоччио, попросту христианизированного местного божка.

Когда орлиный взор библиографа впервые пал на этот пассаж, библиограф испытал потрясение. Поразмыслив, он понял, что попал в пренеприятнейшее положение – естественная человеческая благопристойность пришла в нем в столкновение с не менее естественной и законной гордостью историка, с потребностью в том, чтобы плоды трудов его не были утрачены.

– Таковы, – говаривал он, – дилеммы, которые возникают перед добросовестным комментатором.

Как ему следовало поступить? Вообще не приводить несчастную шутку в своем расширенном и откомментированном издании Перрелли? Он не почитал себя вправе избрать такую линию поведения. Какой—нибудь будущий исследователь наверняка откопает ее и присвоит все заслуги себе. Может быть, попробовать пересказать остроту в выражениях, не оскорбляющих вкуса утонченного читателя, разжижив ее изначальную едкость без ущерба для общего смысла? Он склонялся к подобной мере, но к несчастью все попытки словесной подтасовки потерпели крах. Каким ни был мистер Эймз хорошим филологом, шутка оказалась закоренелой в неподатливости, не желающей идти ни на какие компромиссы, – сколько он ни возился с ней, все было впустую, сколько ни потел, она сохраняла свою наготу и бесстыдство и ни лестью, ни запугиваньем склонить ее на сторону приличий не удавалось. Нет, решил мистер Эймз, ее не надуешь. Быть может, воспроизвести ее in extenso[36]36
  Полностью, целиком (лат.)


[Закрыть]? По зрелому рассуждению и не без определенных опасений нравственного характера он решил, что в этом и состоит его долг перед потомством. И шутка, прикрытая темной завесой ученых словес, была исподтишка внедрена в сообщество тысячи целомудренных примечаний, способных обойтись без такого прикрытия.

Немало узнал библиограф и о дальнейшей истории источника Святого Илии, который один только и продолжал еще бить, – о том как в семнадцатом и восемнадцатом столетиях слава его разрасталась, привлекая болящих из самых далеких мест и сделав необходимым возведение роскошного зала для пущего удобства приезжих посетителей; и о том, как впоследствии воды его непостижимым образом вновь впали у публики в немилость. И это несмотря на то, что в 1872 году прославленный член Тайного совета доктор Каппонаро, директор Дома Неисцелимых в Монтеситорио написал, вняв отчаянным просьбам городских властей Непенте (встревоженных оскудеванием доходов, образованных платой за прием целебных ванн), брошюру, за которую, уместно сказать, эти самые власти выложили, ввиду вполне заслуженной автором славы неподкупного ученого, кучу денег, – брошюру, восхвалявшую достоинства источника, доказывавшую посредством сложных химических анализов, что ингредиенты целебной воды не только не изменились со времен монсиньора Перрелли, но стали в действительности даже лучше, чем были; и завершавшуюся прочувствованными уверениями, что воды эти по—прежнему как нельзя лучше пригодны для исцеления от болезней, которым по непонятной причине подвержено население острова, – а именно, от последствий злоупотребления любострастием и винопийством, а также от вросших ногтей на ногах.

Местный депутат, дон Джустино Морена, много раз обещал своим непентинским избирателям разобраться в этом вопросе и посмотреть, что тут можно сделать. Но он был занятым человеком. До настоящего времени он, судя по всему, не ударил и пальцем о палец.

И вот теперь этот последний из двенадцати целебных источников нежданно—негаданно иссяк...