Текст книги "Очарование нежности"
Автор книги: Нора Хесс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Нора Хесс
Очарование нежности
ГЛАВА 1
Джулесберг,
штат Небраска, 1865 год
С перекошенным от напряжения лицом восемнадцатилетняя Лэйси Стюарт погоняла старого мула вверх по изрезанной колесами дороге Джулесберга штата Небраска. Последние теплые лучи октябрьского солнца освещали ее рыжевато-коричневые волосы и поблескивающие капельки пота на загорелом лбу, отражались в темно-зеленых, как листва, глазах.
Девушка остановила утомленное животное рядом с платной конюшней, располагавшейся в конце улицы. «Нет нужды привязывать его, – мелькнуло у нее в голове, когда она слезала с жесткого сиденья, на котором тряслась весь сегодняшний день. – Этот бедняга тоже вымотался, куда уж ему еще разгуливать».
Лэйси залезла в фургон, встала на колени перед полосатым тиковым матрасом, набитым соломой и взяла исхудавшие, нездоровые руки безнадежно больного мужчины, лежавшего на нём. Она стала нежно растирать их, пытаясь передать тепло своих ладоней ледяным конечностям отца.
Десять лет эти двое провели в разъездах, путешествуя вдоль западных границ в своем когда-то ярко размалеванном, а ныне поблекшем фургоне. Из них последние пять лет Майлз Стюарт вынужден был сражаться с туберкулезом, капля за каплей высасывавшим из него жизненные соки. Теперь, в возрасте пятидесяти четырех лет, Майлз Стюарт умирал.
Глядя на дорогое ее сердцу лицо, Лэйси мысленно перенеслась в прошлое, в те времена, когда ей было всего восемь лет. Тогда мать подхватила страшную пневмонию и сгорела за одну неделю.
Первые несколько месяцев после смерти жены отец был как безумный. Они с матерью были очень счастливой парой и девочке иногда казалось, что она в доме лишняя. Но это было, конечно же, не так – оба души в ней не чаяли.
Пока Майлз, сломленный горем, оплакивал потерю, Лэйси решила, что им следует уехать из Сент-Луиса, оставив здесь все воспоминания, как сладостные, так и грустные одновременно. Не сразу удалось ей уговорить отца, а когда он, в конце концов, согласился, план его совершенно не походил на то, что она себе представляла.
Майлз сказал, что они будут странствовать, зарабатывая на жизнь продажей лекарственных трав. Для этой цели он обустроил похожий на большую коробку фургон, который отныне должен был стать их домом.
Друзья и знакомые считали, что горе лишило Майлза рассудка, однако восьмилетняя Лэйси так не думала: она была в восторге, в особенности тогда, когда ей позволили залезть в фургон.
Там лежали два узких соломенных тюфяка. В ногах каждого из них был установлен небольшой сундучок для одежды. На одной из стенок была укреплена большая полка. Над ней висело узкое зеркало. Под полкой, на полу, стоял умывальник, где в особом ящичке хранились мыло, расческа, щетка и бритвенные принадлежности отца. Рядом, стопкой, лежали полотенца и фланелевые салфетки.
Противоположная стена была увешана разнообразными кастрюлями, под которыми находились заботливо упакованные пузырьки с травяными настойками. С краю к ним притулились книги. Тарелки, миски, кружки и прочие столовые принадлежности были собраны в шкафчике, укрепленном позади сидений.
Стюарт выкрасил фургон в ярко-красный цвет, намалевав по краям его белые и синие цветы. Когда краска высохла, он с обеих сторон огромными печатными буквами написал: «Д-Р МАЙЛЗ СТЮАРТ – ТОРГОВЕЦ ЛЕЧЕБНЫМИ ТРАВАМИ. ПРИРОДНЫЕ ВИТАМИНЫ ОБОГАТЯТ ВАШУ КРОВЬ И ПОМОГУТ ОДОЛЕТЬ ПРОСТУДУ, ПНЕВМОНИЮ, А ТАКЖЕ МНОГИЕ ДРУГИЕ НЕДУГИ».
Утром того дня, когда они уезжали из Сент-Луиса, друзья и соседи собрались во дворе их маленького дома, который Майлз продал. Все хотели пожелать отцу и дочери успеха в приключениях, на поиски которых они отправлялись, хотя многие из них, в особенности женщины, сильно сомневались в успехе затеянного Стюартом предприятия.
– А как же школа Лэйси? – спросила одна из них. – Ты что же, хочешь, чтобы она выросла невеждой?
– А как она найдет приличного молодого человека, чтобы выйти за него замуж, если вы все время будете на колесах? – полюбопытствовала другая.
– А что, если на вас нападут индейцы? – желала знать третья.
Майлз уверил их, что он и сам в состоянии обучать свою дочь, что же касается замужества, то он надеется, что, когда Лэйси придет время выходить замуж, они уже обоснуются где-нибудь. А что до индейцев, так он прочитал в газете, что они уже не представляют опасности на Западе.
Отец щелкнул хлыстом по спине тогда еще молодого, сильного мула, и они медленно покатили по улице, провожаемые возгласами прощания и пожеланиями доброго пути.
Лэйси вздохнула. Джоко, так звали мула, постарел; морда его начинала седеть. Их десять лет назад ярко размалеванный фургон выцвел, краска местами облупилась и осыпалась. Не было в помине и того восторга, который она, восьмилетней девочкой, испытала тем ранним июльским утром: уже после года скитаний по изнуряющей жаре, сквозь грозы и бури он бесследно исчез.
Лэйси, конечно, не могла сказать отцу, что ей снова страстно хочется жить в доме.
«Бедный папа», – с грустью подумала Лэйси, ладонью убирая волосы с его пылающего жаром лба. Его лекарства не шли так хорошо, как он надеялся: Они с трудом наскребали себе на пропитание. Отец был слишком совестлив, чтобы говорить своим покупателям, как это делали другие торговцы, что его лекарства исцеляют от всего: от облысения, от ревматизма и даже от смерти, если это потребуется.
Дела их пошли понемногу в гору, когда Лэйси стукнуло пятнадцать. Она заметила, что их конкуренты – обладатели других подобных фургончиков – действуют похитрее. В то время как продавец-мужчина расхваливает свой товар, около него стоят женщины, одетые и размалеванные весьма фривольно. К ним всегда выстраиваются очереди мужчин, готовых приобрести даже необработанный виски и серную патоку.
Лэйси не могла понять, для чего это очень многие из этих мужчин периодически ненадолго исчезают вместе с женщинами в фургоне. Вроде бы никаких бутылочек с лекарствами они не выносили, выходя оттуда.
Через несколько дней, обдумав все за и против, она все же решилась посоветоваться с отцом. Что он скажет, если она оденется более вызывающе, немного подрумянит щеки и накрасит губы? И, прежде чем Майлз успел раскрыть рот, Лэйси тут же добавила, что это, мол, убедит мужчин покупать их витамины.
Майлз впал в неистовство.
– Нет! – вопил он. – Эти женщины аморальны! Тебе известно, для чего они приглашают этих мужчин в свои фургоны?
Девушка покачала головой:
– Нет, ничего неизвестно. Я тоже думала об этом. А почему эти женщины приглашают своих покупателей к себе в фургоны?
– Ну… – неопределенно хмыкнул Майлз, – они приглашают их явно не для милой беседы за чашкой чая.
Когда дочь устремила на отца невинно-вопросительный взгляд, ожидая ответа, он, круто повернувшись, зашагал прочь по своим делам, сердито бурча что-то себе под нос.
Тему крикливо одетых женщин Лэйси больше не затрагивала, но все же лезла к отцу с уговорами купить ей новое платье и краски для макияжа.
В конце концов, эти просьбы настолько осточертели ему, что Майлз, хоть и с неохотой, но сдался. Он тоже был обеспокоен тем, что они стали продавать день ото дня все меньше своих трав и настоек. В большинстве городов, через которые они в последнее время проезжали, был свой врач. Он и прописывал лекарства. Кроме того, Майлзу следовало подумать и о своем собственном здоровье. В последнее время он чувствовал себя не ахти как хорошо.
Бросив на дочь еще один полный сомнения взгляд, Майлз извлек из сундучка небольшую шкатулку, в которой они держали свои скромные сбережения.
– Все будет хорошо, папа, – заверила его она, быстро сунув в свой кожаный мешочек на запястье деньги, и миром выскочила из фургона.
Сейчас Лэйси уже не могла припомнить название города, где она купила тогда платье. Столько уже было этих городов и деревень! Девушка нашла магазин женской одежды и, набравшись смелости, вспотевшей от волнения ладошкой бодро толкнула входную дверь.
Очень приятная женщина в шикарном синем платье из тонкой шерсти с белым стоячим воротником приветливо улыбнулась ей из-за полированного прилавка.
– Чем могу служить, мисс? – спросила она, окинув молниеносным взглядом ее латаное перелатаное, поношенное платьице, и доживающие последние дни туфли. – У меня есть кое-что из набивного ситца, что очень подойдет к вашим каштановым волосам.
Когда, некоторое время спустя, Лэйси вышла из магазина, в руках у нее была коробка с парой дешевеньких, но милых черных туфелек и красное платье, которое она выбрала сама.
Платье это имело довольно дерзкое декольте, являвшее миру ее розово-кремовую плоть, и едва доходило до колен. «Папа с ума сойдет, когда увидит, – отметила она про себя. – Но сейчас необходимо хоть что-то предпринять. Если мы и дальше так будем продавать, то к зиме умрем от голода определенно».
Лэйси шла по этой улице в направлении окраины. Она искала то, что, по ее мнению, обязан иметь любой город, независимо от того, маленький он или большой, а именно – бордель.
Девушка уже почти готова была допустить мысль, что в этом городе нет публичного дома, как вдруг увидела двухэтажное здание, стоявшее чуть особняком и обсаженное тополями. Красная дверь окончательно убедила ее в том, что она, наконец, нашла то, что искала.
Вокруг не было ни души, и изнутри тоже не доносилось ни звука.
«Может быть, я ошибаюсь? – подумала Лэйси. – Оттуда ведь должны раздаваться громкие мужские голоса».
Она так и продолжала бы стоять перед этим зданием с прижатой к груди коробкой с покупками, если бы не внутренний голос, который подстегнул ее: «Ты никогда ничего не узнаешь, если будешь просто стоять, как испуганная степная собачка».
Поджав губы, Лэйси смело ступила на узкое крыльцо и постучала в красную дверь.
Ей пришлось постучать еще два раза, прежде чем из-за двери донесся грубый, хриплый женский голос:
– Кого там принесло? Пора бы усвоить, что девочки днем не принимают. Нужно же им когда-нибудь спать!
Когда девушка предприняла попытку ответить своей невидимой собеседнице, у нее от волнения перехватило дыхание, и она пролепетала что-то невнятное.
Дверь отворилась, и. Лэйси увидела перед собой высоченную женщину с таким же грубым, как и голос, лицом. Жестким взглядом голубых глаз та скользнула по ее худенькой фигурке, уже начинавшей приобретать некоторую округлость форм.
Выражение лица мадам изменилось, стало более заинтересованным – на этой свеженькой, красивой девчонке можно неплохо подзаработать. Улыбнувшись, она распахнула дверь.
– Ну, заходи, дорогуша. Если ищешь работу, то ты пришла прямо по адресу: у меня всегда найдется комнатка для хорошенькой девочки. Давай-ка выпьем по чашечке кофе, и я растолкую тебе мои условия.
Девушка не знала, плакать ей или смеяться, так как эта женщина явно приняла ее за безработную проститутку.
Она вошла в помещение, сохранявшее черты богатой гостиной, которой когда-то являлось. Но сейчас яркий плюш поблек и местами протерся чуть ли не до дыр – слишком много мужчин сидело на нем в ожидании своей очереди эскортировать девочек мадам наверх.
Когда дверь за ней закрылась, Лэйси пожелала вывести из заблуждения эту суровую женщину относительно своей персоны.
– Прошу прощения за беспокойство, но работа у вас мне не нужна, – вежливо объяснила она. – Я просто хотела попросить вас продать мне немного косметики и научить ею пользоваться.
Взгляд голубых глаз холодно просверлил Лэйси.
– А за каким чертом мне учить тебя наводить красоту, если ты будешь работать в одиночку, отбивая у меня клиентов?
– А я и не собираюсь, – стала уверять ее Лэйси. – Да я и уезжаю из этого города через пару дней. Мы с отцом ездим на фургоне и продаем лекарственные травы и настойки из них. Торговля в последнее время идет плохо, и я подумала, что если мне немного подкраситься, то это сможет привлечь внимание мужчин к нам, то есть к нашему товару.
Мадам пристально вгляделась в глаза девушки. Она искала в них обман. За свою жизнь, в силу особого характера работы, ей приходилось сталкиваться с очень разными людьми и теперь эта женщина могла безошибочно определить, кто лжет ей, а кто нет.
Она поняла, что эта девочка ей не лжет и к тому же она совсем еще зеленая, зеленее не бывает. Привлечь-то мужчин она привлечет, но только вот заинтересуются ли они лекарствами ее отца?.. Ее невинность помешает ей надеяться на большее.
Мадам искренне улыбнулась Лэйси. И ей случалось переживать тяжелые времена.
– Садись, милочка, – пригласила она. – Мадам Роза покажет тебе, как подчеркнуть красоту, которая у тебя есть.
Девушке показали, как пользоваться рисовой пудрой, тенями для век и румянами. Через полчаса, отказавшись принять деньги, которые ей пыталась всучить Лэйси, дородная женщина пожелала ей удачи.
Лэйси до сих пор не могла забыть, как расстроился отец, когда впервые увидел ее в красном платье с подведенными глазами и нарумяненными щеками.
– Сними сейчас же этот наряд и умойся! – громовым голосом приказал он.
Ей удалось все же умолить его, объяснив, что в таком виде она будет лишь завлекать покупателей, а потом сразу же будет переодеваться и умываться.
Но план Лэйси сработал не так эффективно, как она думала. Ее вид хотя и способен был привлечь мужчин, но не вызывал интереса к лекарствам из трав, к которым они по-прежнему относились весьма равнодушно.
А вот часок ее личного расположения они купили бы охотно и готовы были щедро платить за это. Лэйси могла заработать столько, что и она, и Майлз прожили бы безбедно две зимы. Теперь девушка очень хорошо понимала, зачем женщины приглашали покупателей в свои фургоны. Что же касается ее, то она лучше бы умерла с голоду, чем продавала свое тело.
Лэйси никогда не рассказывала отцу о тех непристойных предложениях, которые ей делали мужчины. Она по-прежнему надевала красное платье, потому что были и такие молодые люди, которые покупали склянки со снадобьями отца и даже по нескольку раз, поскольку у них не хватало духу выложить ей свое предложение сразу, напрямик.
На протяжении всех этих лет красное платье не раз заменялось другими, тоже красными. Во-первых, потому что она росла, раздавалась, и оно грозило в самый неподходящий момент лопнуть на спине или лифе. Во-вторых, вещи просто-напросто имели свойство изнашиваться. Что же касалось косметики, то Лэйси никогда не составляло особого труда отыскать очередную «мадам», которая бы продала ей румян и пудры.
«А когда папы не будет, я так и буду продолжать надевать это красное платье?» – уныло спросила она себя, глядя на крикливый наряд, который надела как раз перед тем, как они въехали в Джулесберг. Попробовать торговать самой? Сколько еще сможет выдержать этот старенький фургон, который вот-вот развалится? И сколько еще миль сможет тащить его одряхлевший мул? И не опасно ли будет для нее разъезжать в одиночку? Если начинать искать работу, то какую? Отец не сомневается в том, что она получила хорошее образование, но ведь из той жалкой стопки книг Лэйси так и не смогла ничего взять такого, что могло бы пригодиться в жизни. Она только и знала, как сготовить какое-нибудь незамысловатое блюдо на костре, и представления не имела о том, как вести хозяйство или заботиться о детях. Единственной надеждой Лэйси было найти в каком-нибудь из городков место учительницы. Вот это ее бы устроило.
Вдруг пальцы отца слабо сжали ее ладонь, вернув девушку на грешную землю. Его бесцветные губы двигались, и Лэйси склонилась над ним.
– Я люблю тебя, Лэйси, – прошептал он и, тихо вздохнув, умер.
Она знала, что смерть его неминуема, и была готова к ней – так ей, по крайней мере, казалось. Но когда это произошло, горе захлестнуло ее.
Лэйси не могла позволить себе такую роскошь, как дать парализовать себя горю. Она должна была решать, что будет теперь делать. В маленькой шкатулке лежали два доллара с мелочью. Этого не хватит даже на то, чтобы похоронить отца. Куда идти за помощью, девушка не знала.
Она залезла на сиденье и стала думать. Позднее октябрьское солнце коснулось ее темно-рыжих волос. Лэйси расплакалась.
ГЛАВА 2
Фургон с запасами еды, кухонными и постельными принадлежностями достиг середины реки. Мулы, по брюхо в воде, продолжали упорно продвигаться вперед. Другой фургон, груженный бочками с водой и досками, стоял на берегу, дожидаясь своей очереди переправляться через реку.
Трэй Сондерс очень боялся этой переправы. Иногда после сильных дождей река разливалась и быстро несла свои мутные воды, предательски скрывавшие неровное дно, усеянное бесчисленными глубокими ямами. Впрочем, дождя не было вот уже три недели, и сегодня река выглядела вполне миролюбиво.
Трэй уже готов был вздохнуть с облегчением, как вдруг фургон въехал колесами в одну из подводных ям, так беспокоивших его. Повозка опасно накренилась вправо, и задняя часть ее начала погружаться в воду.
Выругавшись на чем свет стоит, он что было силы оттянул мулов по спине кнутом, грозя им всеми карами небесными, если они не выберутся из этой чертовой речки. Животные повиновались и постепенно, шаг за шагом, вытянули тяжелую повозку.
Когда фургон поднимался по отлогому берегу, повар Джиггерс обнаружил, что речная вода все же просочилась в бочку, где находилась мука и пятьдесят фунтов сахара.
– Да меня же пристрелят, если я не подам им вечером бисквиты, – пробурчал Джиггерс, когда они с Трэем снимали подмокшее продовольствие с повозки.
Трэй окинул взглядом прерию, где, пощипывая сочную траву, мирно паслось стадо примерно в тысячу молодых волов. Не успеешь оглянуться, как это пастбище покроет слой снега в целый фут толщиной. Шла последняя неделя октября, поэтому зима здесь могла начаться в любой момент – хоть завтра. Он от души надеялся, что они успеют отогнать стадо в Додж-сити, что в штате Канзас, еще до того, как выпадет снег.
– Через речку животные переправились, успокоились малость, и теперь пастухи и без меня с ними справятся, – ответил Трэй на сетования повара, – А я сейчас доскачу до Джулесберга и прикуплю муки и сахару нам на ужин и на завтрак. А ты завтра доедешь до города на фургоне и купишь остальное для всей поездки.
Джиггерс кивнул, а Трэй, весь в пыли, от шляпы до обшарпанных ботинок, ловко вскочил в седло и, ударив каблуками в бок жеребцу, поскакал прочь.
Где-то глубоко внутри него постепенно стал разгораться огонь бешенства, и дело было не в нескольких лишних милях. Наоборот, ему даже хотелось чуточку побыть одному.
Нет, гнев его был направлен против его отца. Он и отправился в этот долгий перегон лишь для того, чтобы убраться от этого старого тирана.
Вот уже скоро год, как отец пристает к нему со своими попытками женить его – ему, видите ли, понадобились внуки! Он так обнаглел, что даже подобрал ему подходящую, на его взгляд, жену – женщину, с которой переспала чуть ли не половина мужского населения Маренго в штате Вайоминг.
Что же касается того, чтобы наградить Булла Сондерса внучатами, то для Трэя этот вопрос был решен давно: он не подпустил бы никого из своих детей, будь они у него, и на милю к такому дедушке. Трэй слишком хорошо помнил свое собственное детство. Он от этого истинного дьявола никогда и доброго слова не слышал. Напротив, папочка имел обыкновение драть его как минимум три раза в неделю, вообще без всяких причин. А когда мать пыталась вмешиваться, он рявкал на нее: дескать, ничего, пусть парень закаляется.
Побои действительно закалили его, но Трэй затаил в душе глубочайшую ненависть к человеку, формально являвшемуся его родителем.
При этих воспоминаниях взгляд Трэя ожесточился, а лицо словно окаменело. Он ненавидел Булла Сондерса, даже если бы тот никогда не поднимал на него руку. Этот ублюдок на протяжении долгих лет терроризировал тихую, добрую женщину, давшую ему жизнь.
Первые восемь лет супружества Марта Сондерс прожила в обложенной дерном землянке и при этом рта не раскрывала, чтобы пожаловаться. Она молчала и тогда, когда ее муж хвастал перед владельцами ранчо, жившими в сборных домах, что он-де живет лучше.
– Мое жилье из дерна в три дюйма. И выдержит любую непогоду. И пожар его не возьмет. Летом прохладно, а зимой тепло.
О чем этот старый ублюдок умалчивал, так это о том, что после дождей вода капала с крыши неделями и нередко оттуда падали не только капли, но и змеи, проползавшие сквозь эту, с позволения сказать, крышу из грязи и травы.
Мало было Марте этих невзгод, так она вынуждена была еще мириться с тем, что ее муженек таскал в эту землянку чужих баб. Трэй помнил, как в такие вечера мать его ложилась к нему на узкий соломенный матрац, а очередная шлюха заваливалась в кровать к Буллу Сондерсу. Отец не имел привычки задувать лампу и мать тогда поворачивала его лицом к стене, чтобы мальчик не видел, что вытворял его папочка со своей очередной потаскухой.
Трэй с матерью нередко гадали, что же делает Булл с вырученными от продажи скота деньгами. С годами крохотное стадо превратилось в огромное и насчитывало тысячу голов, а то и больше. Каждую осень свыше пяти сотен голов перегонялись в Додж, где их, в деревянных клетях, на пароходах отправляли в Чикаго. Но ни он, ни Марта и ведать не ведали, куда девались деньги от их продажи.
Одним весенним днем, когда они с матерью отправились в Маренго за покупками, они выяснили, зачем Булл Сондерс все эти годы прижимал деньги.
На холме перед маленькой бухтой они увидели каркас строящегося дома: Трэй восторженно улыбнулся матери и воскликнул:
– Все же ты вырвешься из этой грязной норы, мама!
В ответ Марта лишь едва заметно улыбнулась, а он больше ничего не сказал. Мать все еще оставалась женой своего мужа, и ей было все равно, где жить с ним.
Два месяца спустя строительство дома было завершено. Булл заранее позаботился о том, чтобы переплюнуть соседей. Здание было в два этажа, с высокими окнами и выкрашено в белый цвет. Здесь имелась и широкая веранда, откуда Булл мог созерцать свои владения и тысячи голов скота.
Он обставил дом мебелью, искусно выполненной по его заказу краснодеревщиком в Джулесберге. В день переезда Булл пригрозил жене, что если она не будет как следует приглядывать за новым домом, это закончится для нее печально, так как у него тяжелая рука.
Трэй окинул отца взглядом, полным ненависти. Можно подумать, что, если она будет хорошо приглядывать, он перестанет ее бить.
Когда все, по его мнению, наконец, было закончено, Булл решил организовать торжественный ужин. Теперь он покажет тем, кто все эти годы смотрел на него свысока, что их дома – жалкие халупы по сравнению с его жилищем.
Он отправил одного из своих пастухов разнести приглашения соседям. Те, все до единого, отказались, причем под какими-то явно неубедительными предлогами.
В припадке злобы Булл страшно избил и Трэя, и мать, причем у Марты были сломаны два ребра и подбиты оба глаза. Мальчик перевязал сломанные ребра лоскутами разорванной одежды и обмыл ей лицо. Не сумев сдержать слез ненависти, он дал себе клятву, что придет такой день, когда он изметелит Булла Сондерса до полусмерти.
День этот пришел, когда Трэю исполнилось пятнадцать лет. Однажды Булл подошел к нему с хлыстом, явно намереваясь избить его за то, что лошадь, которую мальчик пытался объездить, два раза скинула его.
– Я покажу тебе, как приклеивать задницу к спине лошади, – угрожающе прорычал Булл. Щелчок хлыста по земле прозвучал как оружейный выстрел.
Трэй для своих лет был слишком рослым и слишком сильным, поскольку вкалывал, как раб, с детских лет. Он тут же сказал себе, что это последняя попытка папочки отколотить его.
Булл охнул от неожиданности и боли, когда хлыст был вырван у него из руки и крепкий как камень кулак шибанул его в подбородок. Он повалился в пыль, а сын набросился на него. Работая кулаками как бешеный, Трэй наносил удары, вкладывая в них всю годами копившуюся ненависть, пока лицо Булла не превратилось в кровавое месиво. Когда он поднялся, жирные губы Булла кровоточили, передних зубов не было, а оба глаза затекли.
Трэй молча смотрел на еле дышавшего от изнеможения, мычащего что-то нечленораздельное мужчину. Сам он не задыхался и почти ровным голосом произнес:
– Если ты еще раз поднимешь руку на мою мать или на меня, я убью тебя.
Пнув Булла на прощанье носком ботинка в бок, Трэй повернулся и размашисто зашагал к конюшне.
Двое пастухов, украдкой ухмыляясь, подняли избитого на ноги и отвели в дом.
С этого дня ни Трэй, ни его мать ни разу больше не становились жертвами побоев отца, однако моральное давление на них с его стороны продолжалось. К сыну он обращался не иначе как «ублюдок», а к Марте – «никчемная шлюха». Как и прежде, в доме постоянно паслась какая-нибудь баба, которая оставалась до тех пор, пока Булла не начинало от нее тошнить, или же она, вдоволь насытившись его звериными ласками, не убиралась восвояси.
Именно одна из таких и лишила Трэя невинности, когда ему было семнадцать. Он был благодарен судьбе за возможность и таким способом отомстить своему отцу. Отныне все потаскухи, переступавшие порог дома Булла, в конце концов, оказывались и в его постели.
Это прекратилось лишь тогда, когда хитрюга Булл, видимо догадавшись о том, что у него появился дублер, повадился таскать на ранчо индейских женщин, намеренно выбирая таких уродин, спать с которыми для Трэя было невозможно.
Тень грусти пробежала по лицу ковбоя. Когда ему было восемнадцать, мать скончалась от непонятной болезни. Доктор так ничего и не смог у нее найти.
– Ей словно жить расхотелось, объяснял он. – Мне кажется, она просто измучилась вконец и захотела покинуть этот свет.
Это Трэй мог понять. Ради чего было жить его матери? Ее сын теперь мог и сам постоять за себя и, вероятно, она действительно устала от такой жизни.
В ночь, когда Марта умирала, сын держал ее руку. Булл находился через стенку, и скрипя пружинами, развлекался с очередной индианкой.
Все, кто отказался прийти к Буллу на новоселье, явились на похороны Марты. Ее любили все соседи и от души ей сочувствовали. Они выразили соболезнование сыну, а вечно чем-то недовольного, угрюмого мужа проигнорировали.
Все, включая и самого Булла, думали, что Трэй после смерти матери уедет с ранчо.
С мрачным удовлетворением Трэй вспомнил сцену, разыгравшуюся между ним и отцом после возвращения с кладбища. Булл сразу же, не теряя времени, взял быка за рога:
– Ты уедешь завтра или уже сегодня?
Трэй с притворным удивлением взглянул на него:
– Уеду? А я не собираюсь никуда уезжать. Ни сегодня, ни завтра, ни вообще когда-либо. Это мой дом. С какой стати мне переться куда-то?
– Больше это не твой дом! – Булл грохнул кулаком по столу. – Матери твоей больше нет, стало быть, все ранчо – мое.
Злобным взглядом он уставился на него: – Завтра к полудню ты покинешь мою собственность.
– Может, взглянешь на это? – явно забавляясь ситуацией, полюбопытствовал сын. Сунув руку в жилетный карман, он извлек оттуда сложенный лист бумаги и развернул его. – Адвокат Дэвис вручил мне это перед тем, как покинуть кладбище. Такова воля моей матушки. Свою половину она завещала мне.
Трэй озорно улыбнулся:
– Так что, старина, теперь мы партнеры. Он думал, что его папеньку хватит удар – лицо его стало багровым от злобы.
– Дай-ка мне взглянуть на это, – отец протянул за бумагой чуть трясущуюся руку.
Пробежав глазами завещание, Булл хотел было швырнуть документ в огонь, однако Трэй предвидел это. Схватив отца за запястье, он вывернул его руку, и бумага выскользнула из пальцев Булла.
Все двенадцать лет, миновавшие с того памятного дня, оба жили под одной крышей, не спуская друг с друга глаз. Бывало, что они за несколько дней не говорили и двух слов. Любое случайно брошенное замечание неизменно вызывало ожесточенные споры.
Булл продолжал таскать к себе представительниц коренного населения, да и Трэю случалось приглашать к себе на ночь женщин. Однако чаще всего он предпочитал публичный дом в Маренго.
Трясясь на скакавшем галопом маленьком муле, Трэй ломал себе голову над вопросом, почему это его отцу вдруг захотелось внуков. Ведь он наверняка терпеть не мог детей, иначе позаботился бы о том, чтобы их в семье было больше.
Вдруг ему пришло в голову, что мать его могла бы, при желании, нарожать их с десяток за все эти годы. Одному Богу известно, почему этого не произошло. Может быть, этот старый ублюдок не совсем здоров?
Губы Трэя медленно растянулись в злорадной ухмылке. Черт возьми, да ведь Булл Сондерс бесплоден! Как те кастрированные быки на пастбище! Какой это должен быть удар по его самолюбию – сознание того, что он смог сделать лишь одного ребенка, и то ненавидимого от всей души.
Впереди замаячили постройки Джулесберга, и Трэй отбросил в сторону размышления о прошлом. Когда он въезжал в город, внимание его привлек старый, обшарпанный фургон разъезжего торговца медицинскими снадобьями, приткнувшийся сбоку к платной конюшне. Трэй объехал его сзади. Дряхлый, измученный мул, впряженный в этот фургон, вызвал у него сочувствие – он стоял, опустив голову, лениво и как-то невесело отгоняя хвостом целый рой жужжавших вокруг него слепней. «Да, старина, миновали твои веселые денечки», – подумал Трэй.
Юноша наскоро разделался с покупками. Приобретя муку и сахар, он добавил к заказанному немного жевательного табаку для Джиггерса и еще коробочку «черутс» – особых сигар с обрезанными концами. Их Трэй купил для своего друга Мэтта Карлтона.
Мэтт Карлтон, холостяк, был соседом Сондерсов, имевшим почти такое же большое хозяйство, как и они. Он всегда сочувствовал Трэю, проявляя к нему то внимание, которое тот не получал от своего аспида-отца. Мэтт стал для забитого мальчишки своего рода кумиром. Это был спокойный высокий мужчина, учивший его ездить верхом и садиться на коня, бравший парня с собой на охоту или рыбную ловлю, в случае, если тому удавалось ускользнуть от Булла. Когда Мэтт увидел, что мальчик уже достаточно повзрослел, он научил его обращаться с револьвером и винтовкой, стрелять.
Ученик вскоре стал экспертом по устройству «Кольта-45» и перещеголял своего учителя в деле стрельбы и молниеносной готовности к ней.
Мэтт жил в скромном домике у склонов Скалистых гор, в районе Уинд-ривер.
Выбор земли оказался очень удачным. В этом месте была и река, и несколько высохших русел. Трава здесь вырастала сочной, густой, и корма хватало на все стадо, а оно насчитывало ни много ни мало – две с половиной тысячи голов. Все друзья не переставая корили его за то, что он, мол, не смотрит в будущее и не обзаводится детьми – некому будет передать свое хозяйство после смерти.
Трэй закрепил свои покупки на спине лошади и ловко вскочил в седло. Натянув поводья, он, было, направил мула обратно, туда, откуда приехал, но передумал. Дело в том, что уже довольно давно у него не было женщины, а тут, неподалеку от конюшен, располагался местный бордель, в который Трэй давно уже собирался заглянуть.
