Текст книги "Второй шанс"
Автор книги: Нинель Лав
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Побрызгавшись чужими духами, чтобы отбить въевшийся в ее кожу запах сигарет, Эрика натянула поверх разорванных колгот свои черные плотные лосины, сгребла вещицы со стола обратно в сумку и, переложив золотые украшения мертвой девицы из своих джинсов в кармашек сумки, сложила свою собственную одежду в большой целлофановый пакет. Покопавшись среди коробок, она вытащила из тайника банку из-под кофе со своими сбережениями, пересчитала их – больше пятидесяти тысяч и, выключив свет, неслышно вышла из палатки.
5
Колька-Прыщ без сна лежал на новом ватном матрасе, уложенном поверх картонных коробок, смотрел в грязный потолок своей халупы, накрытой сверху толстой (не рваной!) пленкой, и думал о будущем.
«– Зима скоро… Надо хибару утеплить и буржуйку починить – совсем тепло не держит. Хорошо бы еще одежонку теплую и чеботы справить, – по-хозяйски мечтал он о лучшей жизни и, достав из-под матраса пачку дешевых сигарет, закурил. – А может, ну ее к черту эту хибару?! Продам ее к едрене фене – охотники найдутся, а мы с Эрикой снимем комнату в настоящем кирпичном доме, отмоемся, отъедимся, отоспимся и заживем, как нормальные люди. Она будет гадать на картах, я татуировки колоть – денег заработаем уйму! А там, глядишь, может, у нас все и сложится. Хорошо, что я ее для себя поберег и на потребу помоичным мужикам не отдал, хотя они и просили – денег поимел бы с них с гулькин нос, а так я от нее столько денег получил, что могу и один комнату снять. Снять и зажить, как белый человек! Могу и один, но с ней лучше! Завтра утром увижу ее и предложу жить вместе в настоящем доме. Авось не откажет. Где она лучше меня мужика то найдет?»
Домечтать Кольке-Прыщу не дали – откинув тряпку, завешивающую импровизированную дверь в халупу, внутрь сунулся один из обитателей мусорной свалки.
– Колян! – зашептал мужичонка в замызганной спецовке и прищурил глаза, вглядываясь в дымную темноту. – Просыпайся, дружбан! У нас такая новость образовалась, ахнешь: под платформой мертвую бабу нашли! Голую! Айда, смотреть.
Тщательно затушив окурок в жестяной банке из-под кильки в томатном соусе (во как он теперь стал питаться!), Колька-Прыщ нехотя сполз с матраца на земляной пол, сунул ноги в стоптанные кроссовки и, прикрыв матрац чистым картоном, чтоб не запылился, повернулся к «двери».
– Молодая? – натягивая на голову вязаную шапку, безразличным баском поинтересовался он больше для того, чтобы поддержать дружеский разговор и уважить незваного гостя, а не из настоящего интереса к голой бабе.
Смотреть на покойников Колька-Прыщ не любил, но развлечений в их угрюмой жизни было так мало, что откажись он идти с мужиком на станцию, его бы не поняли, а непонятного в их «общине» боялись и старались от него побыстрее избавиться.
– Да-а кажись, молодая, как твоя чокнутая…
– Ну, ты, Митяй, фильтруй базар! – привычно рыкнул на мужика хозяин хибары и двинулся к выходу, на ходу застегивая длинную добротную куртку – к куртке прилагалась еще и зимняя подстежка, спрятанная под матрацем (во как он теперь стал одеваться!).
– Молодая, как твоя «девка-найденка», – быстро поправился тощий мужичонка, зная по опыту крутой нрав Кольки-Прыща и предпочитая не сердить его. – Поканали шибчее – там уже небось ментов полно, прогонят, заразы, не дадут насмотреться.
Они вышли из халупы и быстро зашагали к железнодорожной станции.
6
Стоя на платформе, Эрика ждала последнюю электричку в Москву и искоса наблюдала, как из-под соседней платформы доставали труп молодой мертвой женщины.
Ни угрызений совести за то, что она ограбила найденный труп, ни обычного обывательского интереса Эрика при этом не испытывала – все смотрели на эту «занимательную» процедуру, и она смотрела тоже. Смотрела, чтобы скоротать ожидание электрички и не выделяться из толпы припозднившихся пассажиров, но думала она при этом совсем не о мертвой девушке: еще и еще раз она взвешивала все шансы «за» и «против» своего побега из Петушков.
Что ждет ее в большом незнакомом городе под названием Москва? И готова ли она сейчас к новым испытаниям?
Может, пока не поздно вернуться в палатку, хорошенько спрятать добытые вещи (ворованными она их не считала – ведь покойнице вещи без надобности) и, как ни в чем не бывало, зажить прежней жизнью. Подкопить еще немного деньжат, а уж потом…
А что потом?
Как ни крути, а срываться отсюда ей все равно придется!
Разве это жизнь?!
А насчет Кольки– Прыща… С ним она честно делилась заработанными деньгами – делилась поровну, не утаивая и не крохоборничая.
Она отдавала долг – только и всего!
Жизнь жестокая штука и каждый устраивается в ней так, как считает для себя лучшим: Колька-Прыщ в отношении нее сделал выбор – поступил так, как поступил, и не прогадал – теперь получает прибыль от своего выбора. Если она решит не платить ему больше, значит, она посчитает, что долг свой отдала сполна. И ей все равно, что Колька-Прыщ будет думать по этому поводу: его расчеты – это его проблемы. Никто ей цену не называл и о долге не упоминал!
Эрика поправила парик, плотнее прижала рукой к боку кожаную сумку и, посмотрев в сторону долгожданной электрички, вздрогнула: по путям спешно шли две фигуры – не смотря на темноту, одна показалась ей очень знакомой.
«– Неужели кто-то узнал меня в этой одежде? Узнал и предупредил Кольку-Прыща, что я хочу «свинтить» отсюда? – хладнокровно подумала она и сжала кулаки: делиться вещами и деньгами мертвой девицы она не собиралась – все это по праву принадлежало ей одной и никому больше. Это ее счастливый билет в новую жизнь, и она его так просто не отдаст!».
Она быстро достала из внутреннего кармашка сумки три золотых кольца и цепочку с кулоном и, незаметно сунув украшения в рот, прикрыла волосами раздувшуюся щеку – если что, она их проглотит, но делиться не станет!
Проходя мимо платформы, Колька-Прыщ привычно окинул недобрым взглядом людей – он не любил суетливых, вечно спешащих пассажиров, сторонящихся и свысока поглядывающих на помоичную братию – и свернул к противоположной платформе за своим приятелем, устало, по-стариковски, перешагивая через рельсы.
Под соседней платформой и около нее суетились менты и штатские, и это было куда интереснее продрогших на холодном осеннем ветру пассажиров. И все же Колька-Прыщ еще раз оглянулся на толпившихся на краю платформы людей – отчего-то, глядя на них, сердце его неприятно щемило. Нет, ничего странного и никого знакомого на платформе он не заметил и сосредоточился на куда более интересном событии, происходящим под носом.
Эрика осторожно повернула голову и, проследив взглядом за удаляющимися мужскими фигурами, переложила золотые украшения обратно в сумку, но не расслабилась, а продолжала искоса наблюдать за Колькой-Прыщом – главным человеком, способным помешать ее побегу, и его сотоварищем, остановившимися в непосредственной близости от полицейского ограждения.
А Колька-Прыщ, чувствуя этот напряженный, волнующий его взгляд, постоянно оборачивался, ежился, осматривался, ища вокруг знакомое лицо, но знакомых лиц не замечал и зло сплевывал на землю через гнилые зубы. Он попытался отмахнуться от своего навязчивого щемящего чувства тревоги, старался сосредоточиться на происходящем под платформой, и на какое-то время ему это удалось – из-под платформы как раз начали вытаскивать труп молодой женщины, кое-как прикрытый простыней.
Вдалеке показались быстро приближающиеся огни электрички, и Эрика, смотря теперь только на них, вздохнула с облегчением – вот сейчас она сядет в электричку, и та повезет ее отсюда в новую жизнь!
«– «Мосты сожжены! Рубикон перейден!» – решительно заявила она и удивилась своим мыслям – откуда взялся этот Рубикон, и что это может означать?!»
Но, чтобы это не означало, она ни за что не останется здесь – она попробует начать новую жизнь, надев на себя чужую одежду и заняв чужое место под солнцем!
И никакие угрызения совести и моральные принципы не собьют ее с выбранного пути – ей совершенно все равно за что убили эту молодую девушку (а ее, конечно же, убили, даже если никаких ран на теле не было видно: кто-то же ее затащил под платформу и основательно завалил листами картона) – пусть разбирается в этом родная полиция. Для нее это единственный шанс вырваться отсюда и упускать его она не собирается! Слишком тяжело ей было зависеть и подчиняться людям ниже своего интеллектуального уровня: разговаривала она совсем иначе, чем окружающие – очень правильно выстраивая предложения и обходясь без жаргонных словечек. Она была человеком не их круга, и они это чувствовали и старались унизить, оскорбить, сделать ей как можно больнее. Их поступки и слова Эрику не трогали, и это еще больше настраивало и озлобляло против нее «стаю». Она была изгоем среди них, поэтому ни к кому не привязывалась, ни с кем не делилась своими мыслями и мечтами. Умом Эрика понимала эту враждебность, но при первой же возможности попыталась вырваться из помоичной «общины». К тому же ее воротило от тошнотворного запаха свалки и перегарного, гнилого дыханья мужицкой братии, от их грязных трясущихся рук с обгрызенными ногтями, от их масляных глаз и нескрываемых, низменных желаний.
К платформе подъехала электричка, двери открылись, и Эрика быстро вошла в полупустой вагон. Она села на лавку и, стараясь не смотреть в окно, сжала кулаки, но как только электричка тронулась, кулаки разжались – теперь ей никто не сможет помешать!
Эрика повернула голову и долго задумчиво смотрела на темный убегающий назад лес.
– Ваш билетик? – раздался рядом громкий голос контролера, и девушка вздрогнула и слегка повернула голову.
У скамейки стоял пожилой мужчина в форме, а рядом…
7
Старший сержант транспортной полиции был озабочен отнюдь не поимкой безбилетных пассажиров. Начинались занятия в вечернем институте, а времени на поездки в Москву катастрофически не хватало. К тому же Михаил Судьбин был влюблен – влюблен невозможно и безнадежно.
Что больше огорчало его: невозможность или безнадежность неожиданно возникшего чувства (любовь всегда приходит неожиданно) – он еще не определил. Да и о своей влюбленности Михаил догадался совсем недавно – всего месяц назад, когда уехал из родного Владимира в отпуск с друзьями на Волгу: порыбачить, отдохнуть и все такое.
«Все такое» означало познакомиться с классными местными девочками и с пользой провести отпускное время.
Но оказалось, что отдыхать от работы и знакомиться с «классными девочками» ему совсем не хотелось, а ведь друзья предлагали ему на выбор и субтильных блондинок, и полненьких брюнеток, и чувственных рыженьких, но ни одна их девушек не вызвала его интереса. Все они казались ему пресными и скучными по сравнению с той девчонкой-гадалкой, при виде которой у него закипала в жилах кровь, сердце начинало колотиться, как сумасшедшее, и возникало не преодолимое желание схватить ее за руку и уже не отпускать от себя.
Не отпускать никогда!
Ему стало скучно околачиваться на местном пляже, отнекиваться от знакомств с девицами и к концу второй недели Михаил уже не знал, куда себя деть от вселенской скуки – перестал нормально спать, ходил из угла в угол по комнате и мечтал о возвращении на работу. Нет, не домой к матери и сестре, а именно на работу. Он считал дни, подгонял время и даже предложил друзьям вернуться домой пораньше, но друзья уезжать не хотели. И Михаил остался с ними, терпеливо сносил их шутки, поглядывая на часы и благодаря небо, что еще один длинный-предлинный день его «отдыха» без нее закончился.
Но до конца отпуска Михаил так и не выдержал – купил билет и один уехал во Владимир.
Вот тогда то, проведя ночь без сна в трясущемся поезде, он и понял, что с ним случилось. Случилось серьезное и на всю оставшуюся жизнь!
Он влюбился!
«– Как же так? – мысленно удивился он, пришедшему откровению. – Разве я встретил свой идеал: красивую длинноногую блондинку с пышной грудью и тонкой осиной талией? Вроде нет…»
Конечно, невозможно влюбиться заочно: просто насмотреться глянцевых журналов с голыми девицами и воспылать к одной из них искренним чувством. Но эталоном красоты для Михаила служила именно такая журнальная красотка. Он думал об этом всю дорогу, но ничего конкретного так не придумал.
Из Москвы во Владимир он ехал на электричке.
Михаил сел в вагон, но смотреть в окно и скучать в дороге, как другие пассажиры, не смог – сказалась профессиональная привычка. Он внимательно вглядывался в лица пассажиров, пытаясь определить безбилетников, потенциальных нарушителей порядка и разыскиваемых преступников. Вглядывался, вглядывался и вдруг поймал себя на мысли, что не просто всматривается в лица пассажиров, а ищет определенного человека. Человека, из-за которого он раньше времени возвращался домой.
Но этот человек так и не появился.
Когда ожидание стало невыносимым, Михаил встал и пошел по вагонам на поиски этого человека – она могла просто сидеть в одном из вагонов, гадая на картах очередной доверчивой пассажирке.
Признавшись себе, кого же он все-таки разыскивает, Михаил, как вкопанный, остановился посреди вагона и долго не мог двинуться с места от мысли, что именно эту девушку он сейчас хотел бы увидеть, именно о ней он скучал все эти недели, сравнивая с ней других девушек, и именно из-за нее он раньше времени сорвался из отпуска.
«– Как же так? – снова удивился Михаил, понимая, что без этой девушки дальнейшая его жизнь будет пуста и неинтересна. – Неужели можно влюбиться в гадалку?»
Да, он влюбился именно в гадалку!
Влюбился невозможно и безнадежно!
Невозможно потому, что предметом его «внимания и обожания» была бомжиха-гадалка, не достойная ни его внимания, ни тем более его обожания – он даже представить себе не мог, что приводит ее в свой дом знакомить с матерью, а безнадежно потому, что жила эта бомжиха-гадалка на свалке с каким-то мужиком, который ее охранял, откупал и обихаживал.
То, что предмет его обожания был не свободен, добило его окончательно.
Оставшиеся дни отпуска пролетели, как в тумане, и если бы не мать, затеявшая ремонт кухни и не сестра-школьница, пристававшая к нему со своими девчачьими проблемами, то он в день приезда побежал бы на работу и согласился бы работать бесплатно и круглосуточно.
Девушку-гадалку Михаил встретил в первый же день как вышел на работу – это было счастье и несчастье одновременно: он видел ее, но она принадлежала другому мужчине, и это разрывало ему сердце. Чтобы хоть как-то оправдать перед сослуживцами свой интерес и свое внимание к этой девушке-гадалке – скрыть их не удалось от бдительных полицейских очей – он пытался изобразить на своем лице праведный гнев и прикрыться служебными обязанностями: обман доверчивых граждан и вымогательство у них денег должны быть наказаны!
И плевать ему было на негласное соглашение между его непосредственным начальством и криминальными городскими авторитетами! Он дал себе слово поймать ее, доставить в отделение и… и попытаться перевоспитать.
Нельзя же, право слово, в наше время верить в гадание и заниматься таким позорным делом!
Но все его попытки поймать бомжиху-гадалку заканчивались неудачей. Она оказывалась проворнее, легче его и, главное, симпатии большинства пассажиров были не на его стороне. Он долго не понимал почему – ведь он охраняет их же от мошенницы и лгуньи, а они не помогали ему, а мешали, подставляя ноги и спины на его дороге.
Нет, Михаил не обижался на людей – возможно, они хотели как лучше и не понимали, что только он может вырвать эту девушку-гадалку из ее никчемного существования и предложить взамен достойную и правильную жизнь: ему даже снилось, что он вытаскивает ее из болота и ведет за руку к чистой неспешной реке.
Но на самом деле в своем намерении помочь девушке-гадалке он не продвинулся ни на шаг – она была, по-прежнему, недосягаема для него.
Он тосковал о ней и злился на себя за свою тоску, запрещал себе думать о ней и не мог справиться со своими мыслями о ей. Он искал ее глазами по вагонам, высматривал на платформах цветастую цыганскую юбку и красный платок и, если не находил, считал, что день прожит в пустую. Она мерещилась ему на улицах родного города (хотя он никогда не встречал ее на улицах Владимира, а только в электричке), смотрела на него с экрана телевизора большими карими чуть влажными и грустными глазами, чудилась в каждой молодой пассажирке пригородной электрички на его маршруте…
Вот и сейчас, взглянув на девушку, сидящую у окна в последней электричке, направляющейся в Москву, Михаил вздрогнул, увидев те же карие, грустные глаза, будто слеза затуманила шоколадную глазурь, преследующие его днем и ночью. Всего на одно мгновенье встретился он взглядом с незнакомой пассажиркой, а сердце его радостно забилось.
«– Так и сума сойти не долго! – урезонивал он себя, заворожено глядя на то, как незнакомая девушка с каштановыми до плеч волосами достает из дорогой, кожаной сумки железнодорожный билет, протягивает его контролеру, потом кладет билет в карман куртки. – В каждой девушке она мне мерещится – вот и сейчас показалось…»
И все же, помимо своей воли, он шагнул вперед и, лихо козырнув, представился:
– Старший сержант Судьбин – транспортная полиция. Позвольте, ваши документики для проверки!
Длинные девичьи ресницы дрогнули, она вскинула глаза на молодого полицейского, но взгляд ее застыл на уровне его груди и опустился вниз к своей сумке. Тонкой рукой девушка медленно достала паспорт и протянула его патрульному.
С каким-то непонятным волнением Михаил раскрыл поданный ему документ, проверил прописку, печати, внимательно рассмотрел фотографию в паспорте – нет, это была совершенно другая девушка, живущая в городе Подольске, а не на мусорной свалке с Колькой-Прыщом в городе Петушки. Ему опять почудилось, что он видит перед собой «предмет своего невозможного обожания».
– Спасибо, Ангелина Романовна Уварова, – произнес вслух Михаил, прислушиваясь к своей внутренней реакции на имя и фамилию девушки – сердце его никак не среагировало, и он, краснея, отдал паспорт.
И все же в дверях вагона он обернулся – девушка смотрела в окно, ее лицо тускло отражалось в оконном стекле, но самым ярким пятном на лице оказались совсем не удивительные карие глаза, о которых он мечтал днем и ночью, а накрашенные красной помадой губы.
Михаил Судьбин разочарованно вздохнул – нет, не она, и закрыл за собой дверь вагона.
8
Когда сердце Эрики от выплеснутого в кровь адреналина немного успокоилось – вот так встреча! она подняла воротник кожаной куртки и, прислонившись к оконной раме, закрыла глаза. Ей надо было спокойно подумать и решить, что же она будет дальше делать в незнакомом городе, но мысли ее постоянно возвращались к молодому полицейскому – единственное, о чем она будет жалеть, расставшись с этой жизнью, это об их «волнующих играх» в догонялки. Она так привыкла видеть его сердитое, краснощекое лицо в уплывающих дверях электрички, что это стало приятной частью ее безрадостной жизни, с которой расставаться совсем не хотелось.
Однако, Эрика взяла себя в руки, отодвинула мысли о молодом человеке в сторону и попыталась выработать план своих дальнейших действий, но чем больше она думала о плане, тем отчетливее понимала, что не станет ему следовать.
Она вновь достала из сумочки чужой паспорт, раскрыла его и, воспользовавшись отсутствием рядом других пассажиров, по одной рассмотрела все бумажки, хранящиеся под кожаной обложкой главного документа: основной находкой стал договор о найме квартиры Ангелины Уваровой. Эрика прочитала его, запомнила адрес – вдруг понадобится. Сверху на договоре карандашом были написаны цифры.
– Код, – догадалась Эрика, вспомнив кирпичный дом продавщицы тети Клавы – на железной двери подъезда тоже стоял кодовый замок, и убирала паспорт в сумку. – Только не понятно, живет ли кто-нибудь еще вместе с Ангелиной в этой квартире или не живет…
Народ постепенно набирался в вагон и, подъезжая к Москве свободных сидячих мест уже не было.
Москва встретила Эрику огнями и осенней слякотью – первый день сентября выдался дождливым, но это нисколько не испортило ее впечатления от столицы – город поразил ее своей огромностью, суетливостью и безразличностью ко всем и каждому в отдельности, последнее ей было только на руку.
То, что Москва приняла ее, Эрика поняла сразу.
Поняла по тому, как уверенно шла она к выходу вокзала, как не боялась толпы, как решительно обошла стоянку такси и подняла руку, останавливая частника.
Ей казалось, что когда-то это она уже все делала, и, доверившись своему чувству, она села на заднее сиденье остановившейся машины и автоматически назвала адрес.
– Пожалуйста, на Верхнюю Масловку.
Откуда она взяла эту Масловку, да еще Верхнюю?! И что там на ней такое было, Эрика не знала.
Глядя в окно машины на залитые огнями ночные московские улицы, Эрике вновь показалось, что она уже ездила по этим улицам.
Это новое чувство обретенного города немного пугало, будоражило кровь, и девушка решила не теперь, на ночь глядя, ехать на эту самую Масловку. Потом, позже, она обязательно приедет на эту улицу, пройдет пешком из конца в конец, и будет прислушиваться к своему сердцу, а сейчас ей надо совсем другое: надо найти пристанище на ночь.
Ах, как бы пригодилась сейчас съемная квартира Ангелины Уваровой!
– Извините, пожалуйста, – обратилась она к водителю, – хотела сделать друзьям сюрприз, но вспомнила, что они на даче.
– Тогда куда вас везти? – поинтересовался водитель, забирая вправо.
– На Вологодский проезд.
– Мне что… – пожал плечами мужчина, доставая из бардачка карту Москвы, – куда скажите, туда и поедем – вам платить.
Пока они добирались до Вологодского проезда на самом краю Москвы, наступила глубокая ночь.
Расплатившись с водителем, Эрика нашла нужный подъезд в серой, неприглядной пятиэтажке, нажала нужные кнопки на кодовом замке железной двери и, войдя в темное парадное, сразу же наткнулась на искомую дверь.
Немного осмотревшись в полутемном парадном, она сняла парик, чтобы не напоминать убитую девушку – вдруг дверь откроет друг или подруга девицы и придется объяснять их невольное сходство, затолкала парик в пакет со своими старыми вещами и позвонила в квартиру.
Жала Эрика на звонок долго и усердно, прислушиваясь к тишине за дверью, и только после того, как ей не открыли, полезла в сумку за ключами.
Квартирка оказалась маленькой с одной бедно обставленной комнатой и крохотной кухонькой. Не зажигая свет, Эрика обошла квартиру – темнота никогда не бывает непроглядной, особенно в городе, но как только она увидела ванную, тут же забыла обо всем на свете. Ей очень хотелось налить полную ванну горячей воды с нежной пузырчато-радужной пеной и понежиться в ней, выпарив из себя накопившуюся грязь и вонь, но она позволила себе лишь быстро принять душ и вымыть голову.
Стоя под тугими горячими струями, такими забытыми и такими знакомыми одновременно, Эрика только сейчас по-настоящему осознала, что с ее нынешней жизнью покончено окончательно – она перешагнула через пропасть, разделяющую эти две жизни и пути назад уже нет. Больше она никогда не будет жить на свалке, питаться объедками и носить драные, вонючие вещи!
Она сделает для этого все – даже убьет, если понадобится!
Завернувшись в полотенце, Эрика вышла из ванной и быстро обыскала квартиру: ничего интересного кроме небольшой шкатулки с деньгами и дешевыми побрякушками и сезонной одежды в шкафу Эрика не нашла. Денег было совсем немного: тысяч двадцать, но и это было здорово.
Она переоделась в джинсы и теплый свитер, побросала одежду в дорогую дорожную сумку с вензелями на замке, запихнула туда же шкатулку и остановилась в раздумье – уходить из квартиры ужасно не хотелось. Но и оставаться в чужой квартире было опасно: вдруг Ангелина жила здесь не одна и в любой момент мог нагрянуть ее сожитель.
С другой стороны, бродить одной с тяжелой сумкой по ночам довольно рискованно, а так у нее хотя бы была крыша над головой.
Подумав немного, Эрика решила остаться.
Обойдя чужую квартиру, она проверила окна, готовя путь к отступлению – на всякий случай, и подошла к старенькому дивану с горой маленьких подушечек.
– Королевское ложе для принцессы, – пошутила Эрика, борясь с желанием тут же улечься на диван и забыться крепким, здоровым сном – сто лет она не спала, как нормальный человек.
Но чувство тревоги и осторожности взяло верх над естественным желанием, наконец-то, выспаться и, чтобы хоть как-то обезопасить себя от неожиданных гостей, она принесла из кухни табуретку, поставила ее у двери и, сев на нее, прислонилась спиной к двери – так ее уж точно никто не застанет врасплох.
Глаза ее сами собой тут же закрылись…
