Текст книги "Второй шанс"
Автор книги: Нинель Лав
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Нинель Лав
Второй шанс
«Если Судьба дает тебе второй шанс,
глупо не воспользоваться такой милостью
и начать жизнь с чистого листа, не оглядываясь на прошлое…»
1
Наконец-то, он вернулся домой!
Эта спонтанная поездка в Санкт-Петербург вымотала его окончательно. Музеи, выставки, архитектурные достопримечательности города, консультации с юристами и нотариусом, оформление его деловых и личных бумаг и апофеоз этой спонтанной поездки свадьба – и это все за одну неделю!
Конечно, он далеко не старик, но уже и не мальчик! Бизнес поубавил ему прыти, добавил серьезности и презрения к физическим нагрузкам – он привык всюду ездить на машине с водителем, подниматься на лифте (даже на третий этаж), сидеть в кабинете и ничего тяжелее ручки не поднимать. А Сашенька… Она моложе его на десять лет, полна энергии и юношеского задора – в дальнейшем ему будет очень трудно справляться с ее неугомонным характером.
То, что ему придется нелегко с Александрой, он знал с самой первой минуты их знакомства, но тогда он не предполагал, что их случайное знакомство закончится свадьбой.
Его красивое, холеное лицо дрогнуло при воспоминании о молодой, умной и серьезной девушке, и едва заметная усмешка тронула его надменно сжатые губы.
«– «Свадьба» – какое нарядное, волнующее слово, – думал Аркадий Завьялов, поднимаясь по ступеням на третий этаж к своей новой квартире. Сегодня он специально отказался от лифта, решив начать новую жизнь с минимальной физической нагрузки – надо держать себя в форме, как бы обременительно это ни было. – Хорошо, что Саша с вокзала поехала в Универ, а потом к деду – у меня будет время отдохнуть перед праздничным ужином в ресторане. Поднимусь в квартиру, выпью рюмочку коньячка и залягу в горячую ванну…»
Когда до вожделенной двери оставалось всего несколько шагов, Аркадий Завьялов опустил руку в карман длинного кашемирового пальто и, нашарив ключи от квартиры, довольно улыбнулся – гнездышко для молодоженов уже давно готово.
С лестницы навстречу Аркадию быстро шагнул мужчина в форменной куртке с надписью «Пицца от Антонио» и, театрально вскинув вверх руку, дважды выстрелил улыбающемуся молодожену в грудь.
Могучая убойная сила отбросила преуспевающего бизнесмена к стене, прижала к холодному равнодушному кафелю и ворвалась внутрь.
Удивившись пронзившей его боли, Аркадий широко открыл глаза и, теряя сознание, стал медленно съезжать по стене на пол, заваливаясь на бок…
2
Старший следователь Следственного комитета Константин Александрович Федин, последним прибывший на место преступления, обошел труп убитого мужчины, брезгливо поддернул серые костюмные брюки и, подобрав полы длинной черной куртки, присел на корточки.
– Кровищи то… – произнес он безрадостным голосом и еще больше поскучнел, хотя скучнеть ему было уже не куда – после смерти жены он совсем перестал улыбаться.
– Заказуха, – прокомментировал молодой опер и поскучнел за компанию со следователем, представляя, как начальство отреагирует на его сообщение об еще одном «глухаре» в конце месяца. – Два выстрела в грудь, контрольный в голову.
– Что-нибудь украли? – по привычке поинтересовался Федин, хотя с первого взгляда было ясно, что ни о каком ограблении речи идти не могло: если бы все случилось в темной подворотне, а не среди бела дня в охраняемом парадном элитного дома и орудием убийства служил бы банальный нож, то Федин еще засомневался бы, а так – грабитель редко решается на убийство в охраняемом подъезде и вооружается пистолетом с глушителем.
– Вроде нет, – пожал плечами молодой опер и с надеждой уставился в глаза «старшему товарищу» – вдруг опытный следак сходу вычислит исполнителя, а заодно и заказчика и пошлет его арестовывать супостатов.
Но ожидаемого чуда не произошло: следователь молчал, приглаживая рукой торчащие в разные стороны волосы на макушке, и молодой опер, повздыхав, стал настраивать себя на головомойку от начальства.
Эксперт-криминалист протянул Федину стопку документов и бумаг, ранее извлеченных из карманов убитого мужчины.
– Ого! – удивился молодой опер, заглядывая через плечо следователя и читая дату на свидетельстве о браке. – Два дня, как женился… Скора ты на расправу молодая жена – Раевская Александра Владимировна!
– Разберемся, – закрывая документы, веско пообещал Федин и, махнув рукой парням в синих халатах, дожидающимся на лестнице с носилками, отошел в сторону. – Если бы в жизни все было так просто и понятно…
3 Полгода спустя… Первое сентября
Эрика успела выскочить из электрички в самый последний момент, когда автоматические двери вагона уже начали закрываться.
Она перебежала платформу, перемахнула через невысокое ограждение, развернулась и, держась одной рукой за перила и балансируя на краю платформы, послала воздушный поцелуй молоденькому запыхавшемуся полицейскому, пытавшемуся открыть автоматические двери уже начавшего движение вагона.
Покачиваясь на носках и издевательски помахивая рукой, Эрика еще успела состроить рожицу разозленному стражу порядка и показать язык, пока его красное от бега и злости лицо уплывало в набиравшей скорость электричке.
Он опять не поймал ее!
Где ему, толстому, неповоротливому увальню!
Она легкая и быстрая – ужом протискивается между стоящих в проходе пассажиров, словно козочка перепрыгивает через их сумки и баулы, а он высокий плечистый с веснушками на курносом носу застревает на первом же «препятствии».
Эрика еще немного постояла на краю платформы, наслаждаясь победой, и, подобрав подол цветастый широкой юбки, легко спрыгнула на землю. Высокая, желтеющая сентябрьская трава спружинила под ее ногами, смягчая приземление.
Привычно согнувшись, девушка юркнула под платформу, чтобы, минуя железнодорожный мост, пробраться под ней и, избежав ненужных встреч с ментами и контролерами, выйти на привокзальную площадь.
Сделав несколько шагов под платформой, она неожиданно почувствовала сладкий, завораживающий аромат дорогого парфюма, превалирующего над привычными в таком месте запахами мочи, кала и прелости, и длинно потянув носом, как охотничья собака, пошла на этот аромат, не задумываясь о причине возникновения его в таком недостойном для французских духов месте.
Раздувая тонкие ноздри и зыркая по сторонам настороженными глазами, Эрика уверенно продвигалась в полутьме прикрытого платформой пространства к темному пятну, от которого так притягательно пахло ванилью и какими-то цитрусовыми корками.
Обворожительный запах духов привел ее к куче наваленного картона. Ей показалось странным, что такой хороший «строительный материал» до сих пор не обнаружен и не растащен жителями ближайшей свалки – их хибары строились из ветоши и драных клеенок, и коробочный не продуваемый ветрами картон считался царской роскошью, но раздумывать над этим странным обстоятельством Эрика не стала. Потянула на себя верхний пласт картона и, увидев край темной одежды, настороженно замерла. Она выждала целую томительную минуту, готовая отскочить в сторону при первой же опасности, но, не уловив никакого движения под листами, стала быстро растаскивать картонную кучу.
Под наваленным картоном лежал человек – вернее, женщина: длинные тонкие ноги в колготках телесного цвета неживыми палками торчали из-под короткой кожаной юбки.
Откинув в сторону последний лист картона, Эрика коснулась холодного лица лежащей на земле женщины и непроизвольно отдернула руку. Снова замерев, несколько секунд она придирчиво нюхала воздух – ни резкого запаха алкоголя, ни тошнотворного запаха крови в окружавшем ее сейчас воздухе она не почувствовала. Эти запахи, как самые опасные и настораживающие, она научилась отличать от других в первую очередь.
– С пьяными лучше не связываться (себе дороже), а кровь надо обходить стороной (нарываются на неприятности с ментами только придурки), – учил ее Колька-Прыщ, как выживать в новом незнакомом мире нищеты и борьбы за существование.
Воспоминания о Кольке-Прыще приободрили Эрику – это был единственный человек, которому она безоговорочно доверяла, но доверяла не безоглядно, а с опаской, как прирученный к рукам дикий зверек, часто и с тоской в глазах поглядывающий в сторону леса – и заставили действовать, словно здесь в полутьме под платформой она была не одна.
Девушка осторожно придвинулась вплотную к лежащей на земле женщине и дотронулась тонкими пальцами до ее белеющей в полутьме руки.
– Эй, дамочка, отзовись, – тихо позвала Эрика, быстро ощупывая кожаную куртку и ловко расстегивая блестящую молнию. – Это чужая территория и находиться здесь не безопасно.
Взгляд Эрики наткнулся на широко открытые безжизненные глаза женщины – рука ее, обшаривающая карманы куртки, дрогнула и похолодела. Но она тут же успокоила сжавшееся от нехорошего предчувствия сердце.
Чего она так испугалась?! Это всего лишь безобидный труп!
Колька-Прыщ учил, что бояться надо живых, а не мертвых!
Глубоко вздохнув, Эрика заставила себя вновь посмотреть в безжизненные глаза женщины и попыталась убедить себя в том, что перед ней лежит уже не женщина, с которой можно поболтать о чем-нибудь на досуге, поспорить или даже поругаться, а бессловесный, холодный, ничего не чувствующий труп. И теперь ей, Эрике, без разницы мужской он или женский: труп он и есть труп – что-то среднее между жизнью и смертью, как бревно среднее между деревом и изделием из него.
Кажется, так учил ее думать Колька–Прыщ, при обыске покойника (предусмотрительный, мать его!), но чистая наука одно, а практика совсем другое – это был первый практический опыт в ее жизни и давался он ей с большим трудом.
Эрика попыталась думать именно так: труп – это не человек, а бревно. И это сработало! Она снова, уже сознательно, дотронулась до мертвого тела, но уже не отдернула руку, а просто замерла, осознавая изменившуюся ситуацию.
– Это самый обыкновенный жмурик, – шептала она обветренными губами, подбадривая себя звуками собственного голоса. – И по всему видать свеженький и не общипанный…
Уже в следующую минуту Эрика ловко стягивала с мертвой женщины одежду, содрогаясь от страха и радуясь одновременно неожиданной добычи.
Мертвая женщина была молодая и не совсем окоченевшая – руки ее гнулись, расставаясь с тонкой кашемировой водолазкой и кожаной курткой.
Эрика сняла все, даже белье – трупы не имеют стыда, как, впрочем, и она не имела стыда, когда лежала в бреду голой на картонных коробках и куче тряпья в халупе на свалке под пристальными, бесстыдными взглядами мужчин и женщин, собравшихся поглазеть на Колькину «девку-найденку». Поглазеть, а заодно и прикинуть, какую выгоду они смогут извлечь, если она все-таки выживет, и они оставят ее в своей «стае».
С украшениями женщины пришлось повозиться – с коченеющих пальцев кольца снимались с большим трудом, и замок золотой цепочки никак не расстегивался. Пришлось Эрике задирать подол цветастой юбки и лезть за зажигалкой в карман стареньких джинсов, завернутых по колено, чтобы не мешали и не торчали из-под широкой цыганской юбки с оборками.
Зажигалка была простенькая, подобранная в мусорном ведре у палатки с сигаретами, которую Эрика подвязалась сторожить по ночам. Тетка-продавщица после десяти часов вечера убегала домой к больному мужу, а Эрика, закрывшись изнутри в сигаретной палатке, заваливалась спать на коробках с товаром, прикрывшись собственной поношенной курткой. Им обеим было выгодно такое сотрудничество: одна приглядывала за больным мужем и, сохраняя товар, спала дома, другая обретала пусть временное, но жилье – из-за тошнотворного запаха мусорной свалки (организм Эрики по каким-то непонятным причинам отторгал этот запах) она вынуждена была допоздна ездить на электричках, гадая на картах, и ночевать на вокзальных скамейках.
Огонек зажигалки вспыхнул ярким светом, освещая вокруг себя небольшое пространство, и Эрика поспешила воспользоваться его светом – приблизила руку к замку цепочки и склонилась над ним. Справившись с замком, она сунула цепочку с кулоном в карман джинсов и, не удержавшись, поднесла зажигалку к лицу мертвой женщины.
Еще недавно молодая девушка была ухоженной, модно одетой девицей с короткими, каштановыми, подстриженными под каре волосами, а теперь даже тональный крем не смог скрыть мертвенную серость лица и фиолетовые круги вокруг серо-зеленых глаз. А может, Эрике только показалось, что глаза имеют зеленоватый оттенок из-за крупных, причудливой формы серег ядовито зеленого цвета.
Увидев серьги, Эрика на секунду задумалась: вынимать серьги из ушей или не вынимать – по ее мнению особой ценности они не представляли, но, решив, что если оставит серьги, то их присутствие на голом теле вызовет у ментов ненужные подозрения (бомжи вряд ли оставили бы на трупе хоть что-нибудь), и быстро вынула одну серьгу. Поворачивая голову мертвой женщины, чтобы удобнее было вынимать из уха вторую серьгу, Эрика потянула женщину за волосы, и волосы неожиданно полезли с головы.
Эрика отпрянула, снова щелкнула зажигалкой, наклонилась и поняла, что на голове у девицы был надет парик – настоящие, рыжие волосы, стянутые резинкой на макушке, представляли собой тонкий крысиный хвостик.
Вынув вторую серьгу из уха девицы, Эрика внимательно огляделась по сторонам – шагах в десяти от тела лежала довольно вместительная кожаная сумка, и Эрика поспешно двинулась к новой добыче.
Стянув с себя широкую цветастую юбку, она аккуратно завернула в нее одежду, короткие сапожки с тонкими высокими каблуками и присоединила туда же каштановый парик. Положила сумку на образовавшийся тюк и, прижимая к груди свою добычу, стала пробираться к краю платформы.
Но выбираться из-под платформы Эрика не спешила, спряталась за бетонную сваю и стала ждать темноты – идти на виду у всех с такой заметной ношей было глупо и опасно: увидят «местные» и, как пить дать, отнимут!
4
Оглядываясь и прислушиваясь, Эрика долго сидела на корточках под платформой, крепко прижимая к груди неожиданно свалившуюся на нее «добычу».
Сентябрьская хмарь медленно превращала идущих с электрички пассажиров в серые бесформенные однообразные силуэты. Еще немного, еще чуть-чуть и можно будет незаметно добраться в безопасное место – всего лишь нужно дождаться того времени, когда сумерки сгустятся, а фонари еще не зажгутся…
Сзади послышались осторожные шаги, и Эрика резко обернулась.
Под платформу забралась небольшая грязная собачина с желтыми голодными глазами.
Эрика знала эту привокзальную вечно щенную суку, рыскающую по помойкам в сопровождении своих подросших вислоухих щенков и нескольких дворовых кабелей. Знала и тут же насторожилась.
Увидев человека, собака недовольно дернула верхней губой, показывая желтые зубы, и зарычала, претендуя на свою часть добычи.
Но и Эрика была «не из робкого десятка», она нахмурилась, посмотрела прямо в собачьи глаза и, оскалившись, утробно зарычала.
Псина попятилась, но хвост не поджала и голову не склонила, стояла и смотрела, оценивая противника. Потом «кхыкнула» пару раз и снова оскалилась – уступать свою «добычу» она не собиралась.
На ее зов под платформу тут же полезли довольно крупные «детки», голодно урча и подозрительно жадно поглядывая в сторону мертвого человеческого тела. Кобели придвинулись ближе, но недовольства своего пока не выражали. Вся эта стая бродячих собак при дневном свете и на открытом месте была довольно дружелюбна, собаки даже махали хвостами в знак благодарности за подачку, но с наступлением темноты они становились злобными и непредсказуемыми, и лучше с ними было не встречаться на узкой дорожке.
Чувствуя эту озлобленность и принимая в расчет «усиление» противника, Эрика предпочла ретироваться и уступить «добычу» более многочисленным соперникам, тем, более, что свою часть добычи, она уже получила.
Кое-как прикрыв цветастый тюк и сумку полами поношенной куртки (отчего она стала толстой и неуклюжей, как беременная женщина), Эрика вылезла из-под платформы, смешалась с толпой пассажиров и, старательно обходя освещенные места, поспешила к привокзальной площади.
Никто из прохожих, занятых своими делами, не обращал на нее никакого внимания – мало ли в наше время беременных малолеток – у каждого были свои проблемы, свои заботы, свои невеселые насущные думы, а спасать и помогать другим людям ни физических, ни душевных сил уже не было.
Дойдя до торговых рядов, Эрика нырнула в темноту за одну из палаток, охватывающих привокзальную площадь плотным палаточным полукольцом. Воровато огляделась по сторонам, точно так же как голодная, грязная собачина постоянно оглядывалась по сторонам, ожидая увесистого тычка или строгого человеческого окрика, и успокоилась – поблизости никого не было. Она запихнула свою добычу под одну из размокших коробок из-под сигарет, валявшихся за палаткой, напялила на себя широкую цветастую юбку и быстро отошла от своей «похоронки». И вовремя…
Дверь табачной палатки приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась женская голова, повязанная темным платком.
– Кто тут ходит? – строго спросила женщина в темноту и басовито пригрозила: – Выходи, а то пальну из ружья!
– Это я тетя Клава, – Эрика появилась в узком освещенном прямоугольнике, склонив голову и отряхивая подол выцветшей цыганской юбки. – Ноги о траву вытирала – опять в дерьмо собачье вляпалась.
Насупленное лицо женщины разгладилось.
– Да уж, развели коблов, – заворчала она, подвигаясь и пропуская «сменщицу» внутрь палатки. – Людям пройти негде стало!
Согласно кивнув головой, Эрика протиснулась мимо дородной женщины, прошла в дальний угол палатки, присела на корточки между коробками и привычно замерла, обхватив колени руками, давая возможность женщине спокойно одеться и собрать объемные сумки с продуктами.
– Ну, все, я побежала, – внимательно оглядывая крохотное помещение – не забыла ли чего, произнесла тетя Клава. – Бутерброды на столе, можешь взять одну бутылку пива, но не больше, а то голова снова разболится. Слышишь меня, девонька?
– Угу, – снова кивнула головой Эрика из своего угла, стараясь унять внутреннюю дрожь – вдруг кто-нибудь из бомжей, пока она тут сидит и слушает наставления продавщицы, случайно наткнется на ее «добычу» и присвоит ее! Хотя бомжи и остерегались подходить близко к сигаретной палатке тети Клавы – уж очень решительно та гоняла от своей «торговой точки» попрошаек и собирателей окурков, но кто их разберет этих бомжей – лучше бы ей сейчас быть поближе к своей «добыче».
– Завтра заканчивай свои гадания в электричках пораньше, моя кума к тебе прийти собиралась – погадаешь ей на картах, а то у нее младший сын жениться надумал. Представляешь, девку из детдома в приличный дом привел! Кума и так и эдак ее выживает, а девка оказалась непонятливая, да настырная, прицепилась к парню, как репей к штанам, и никак не уходит из их дома. Ну, хоть ты тресни!
«– Как бы ты завопила, если бы твой сын захотел жениться на мне?! – зло подумала Эрика и, представив эту картину, скривилась от распиравшего ее смеха. – Невеста без роду, без племени, да еще с помойки! Пусть твоя кума, тетка Клава, радуется, что девушка из детдома, а не с мусорной свалки, как я!»
Вслух, конечно, Эрика этого ничего не сказала, но себе пообещала не разрушать любовь молодых – пообещала не из чувства доброты или сострадания (этих чувств она давно ни к кому не испытывала, по крайней мере, сколько себя помнила), а пообещала из вредности (этого в Эрике было с избытком). Хорошо бы еще припугнуть куму тетки Клавы: сказать, что если она будет плохо относиться к невестке, то помрет раньше времени! Вот бы посмотреть на их встречу после такого предупреждения!
Но об этом Эрика только помечтала.
Гадая на картах, она никогда не обманывала: говорить правду всегда легче – сказала и с плеч долой, пусть человек сам разбирается, что ему с этой правдой делать. К тому же Эрика точно не знала, зачем кем-то сверху ей был дан Дар предвидения – всем клиентам она говорила одну и ту же фразу, возникшую в ее голове после первого же предсказания:
«– Вы получили шанс еще при жизни исправить зло, содеянное вами».
Прислушивались ли люди к ее словам и исправляли ли они это «зло, содеянное ими» (каждый сам ведает свои грехи), Эрика не знала. Да, если честно, знать не хотела – неуемное женское любопытство напрочь отсутствовало в ее душе, как, впрочем, и многие другие чувства: заледеневшая душа ее мало походила на клокочущий трепещущий сгусток чувств и энергии, скорее на бесформенную каменную глыбу, неожиданно застывшую и неизвестно откуда возникшую у нее внутри. О том, что жить с такой каменной тяжестью в душе невозможно, Эрика не задумывалась – да она и не жила вовсе, а просто выживала, а для выживания это как раз было очень удобно: все направлено на одну цель, и не надо отвлекаться от нее на собственные чувства.
Это уже потом, спустя месяц, много думая (она была умная и рассудительная) о своем Даре и анализируя свои разные предсказания, она поняла, что Дар ей дан кем-то сверху не просто так (для зарабатывания денег, например), а для того, чтобы указать человеку на его грех и «показать» или рассказать ему о его «ближайшем будущем», которое он может изменить, если захочет, «исправив» свои «ошибки» или искупив свой грех.
О как!!!
Поначалу Эрике было сложно разобраться в этих «показах», «рассказах», грехах, изменениях и искуплениях, а потом, поднаторев в гаданиях на картах (сравнивая «виденное» прошлое-настоящее-будущее в раскладах и «виденное» прошлое-настоящее-будущее при помощи своего Дара: она брала человека за руки, касаясь своими ладонями его ладоней и «видела», как в кино, его прошлое, настоящее и «ближайшее» будущее, которое можно изменить, «далекое» будущее она не видела, зато она могла «показать» человеку его жизнь, держа его за руки и глядя ему в глаза) она сравнивала, делала выводы, а потом, чтобы не путаться и не мучиться, разделила свои «гадания-предсказания» на три этапа: гадание на картах – сто рублей; гадание на картах и предсказание прошлого и будущего по руке – тысячу рублей; а вот «показ» человеку его прошлого-настоящего-будущего целых пять тысяч, но делала она «показ» очень редко, после него болела голова, ощущалась слабость во всем теле и приходилось долго отдыхать…
Наконец, тетя Клава выговорилась, вышла из палатки и, как обычно, постояла немного у двери, слушая, как Эрика закроет изнутри дверь на засов. Поудобнее перехватила тяжелые сумки и быстро пошла к своему дому.
А Эрика выждав несколько минут в напряженной тишине, погасила свет, открыла дверь, неслышно выскользнула из палатки, обогнула угол и, откинув размокшую коробку, жадно схватила свою никем не взятую добычу. Теперь она могла успокоиться и не бояться за нее!
Снова закрывшись в палатке на засов, Эрика включила тусклую лампочку и уже при свете стала внимательно рассматривать одежду и содержимое сумки мертвой девушки.
Одежда была дорогая, приятная на ощупь, правда, немного испачканная землей, но Эрика быстро справилась с этой неприятностью, потерев грязные места чистой тряпочкой, смоченной минералкой. Она аккуратно разложила одежду на сигаретные коробки подсохнуть и придвинула к себе дорогую блестящую сумку. Раскрыла ее, по одной стала доставать из нее вещи и раскладывать перед собой на застеленный газетой стол.
Вещей в сумке было много, но то, что она вынула последним из бокового кармашка сумки, заставило ее задрожать от радостного возбуждения – в руках у нее оказался паспорт! Настоящий российский паспорт с фотографией и пропиской!
Как давно Эрика мечтала о таком документе!
Рука девушки машинально потянулась к бутылке с пивом, но она вовремя сообразила, что пиво для нее сейчас самый большой враг, и отдернула руку.
Алкоголь резко менял ее настроение – делал Эрику агрессивной, злой и отрешенной, пытающейся вспомнить свое прошлое, а наказанием за эти попытки вспомнить была накатывающая огромной, безжалостной волной головная боль. Отодвигая реальность на край сознания, боль туманила безумством остановившиеся глаза, заполняя возникшую пустоту ослепительными, трепещущими сгустками воспоминаний и протыкая мозг раскаленными прутьями. И тогда Эрика стискивала голову руками, боясь, что та от непереносимой боли расколется пополам, и, качаясь вперед-назад, словно китайский болванчик, начинала подвывать, пытаясь заглушить надвигающуюся волну боли и собственные страхи перед ней.
Возможно, из-за этого животного воя и устрашающе безумных глаз во время этих кратковременных приступов, ее никто и не трогал из помоичной братии, считая ее в таком состоянии способной на все (в том числе и на убийство); а возможно, не трогали Эрику из-за покровительства Кольки-Прыща, делавшего такие «клевые» наколки, что диву давались видавшие виды зеки – даже самые простые наколки под умелыми Колькиными руками превращались в произведения искусства с четкими линиями и готическими каллиграфическими надписями. Но Эрике хотелось думать, что «местные» не трогали ее из суеверного страха и уважения, если не к ней, то к ее картам и предсказаниям уж точно – в ее руках бумажные картинки, как бы, оживали, открывая ей людское прошлое и будущее – к ее предсказаниям прислушивались, их побаивались, но даже недоверчивыми и скептически настроенными воспринимались всерьез. Никто не знал, что карты были совсем не главными в ее «гаданиях-предсказаниях», а были лишь привычным атрибутом гадания, и совсем даже не карты «показывали» ей «грехи» и будущее человека…
Держа в руках паспорт мертвой девицы, Эрика испытывала, прямо, таки, физическое удовлетворение – с каким наслаждением она теперь сунет в нос курносому зазнайке-полицейскому настоящий документ с пропиской и фотографией и с удовольствием посмотрит на его реакцию!
Теперь то ей не надо будет ни от кого убегать!
Это раньше она убегала от него – такого важного и строгого, при исполнении служебных обязанностей – а теперь фигушки!
Это раньше, когда он высокий и плечистый входил в вагон с напарником и контролером и спрашивал «документики» у кого-нибудь из пассажиров, сердце ее тревожно замирало от знакомого баска, а потом начинало биться, как сумасшедшее, в предвкушении «опасной погони».
У нее он «документиков» никогда не спрашивал – просто, увидев ее яркую цветастую юбку и красный платок на голове, хмурил брови, заливался краской гнева и пытался поймать девку-гадалку, занимающуюся «не санкционированными действиями» в общественном транспорте, то есть в электричке – догони он ее, то обязательно отвел бы в отделение транспортной полиции для выяснения личности и «наложении» денежного штрафа.
Вот так с его стороны все было серьезно!
Смешно! Для выяснения личности!
Если бы она сама знала свою личность, то уж точно не околачивалась бы на вокзалах и платформах, а первой же электричкой поехала бы домой!
Домой!
Какое манящее, непривычно безопасное слово!
Дом! Это большая кровать с чистым выглаженным бельем, огромной, мягкой подушкой и толстым, теплым-претеплым одеялом… а еще там можно ходить босиком по чистому полу… и мыться сколько хочешь… и лежать в горячей, пенной ванне с пузырьками… и радужная пена, шурша, тает, неспеша оседает, и уставшее тело размокает в горячей воде, расслабляется, наполняясь покоем и блаженством…
Почему горячая, пенная ванна именно с пузырьками и откуда эти самые пузырьки берутся, Эрика не знала – просто она так чувствовала: горячая, пенная ванна с пузырьками.
Ведь был же у нее когда-то свой дом?! И своя постель, и своя ванна, и своя другая жизнь… И может быть, даже близкие люди были… Может быть, кто-то из родных до сих пор живет в этом ее доме и даже ждет ее возвращения!
Таких опасных мыслей Эрика старалась избегать – как только она пыталась что-то вспомнить о своем прошлом, голова начинала гудеть, предвещая очередной приступ боли.
Вот и сейчас, подумав о «своей личности», Эрика стянула с головы шелковый красный платок и привычно переключила мысли на другое.
– Интересно, сколько лет этой девахе? – задумчиво спросила она у самой себя, раскрыла чужой паспорт и занялась вычислениями. – Двадцать пять… А мне сколько? Старше она меня или младше?
Эрика взяла со стола круглую блестящую пудреницу и, открыв ее, внимательно посмотрела в зеркало на свое отражение – из зеркала на нее смотрела довольно симпатичная, худенькая девушка неопределенного возраста со светло-русыми, выгоревшими на солнце, волосами в пределах от шестнадцати до двадцати пяти. На бледном лице выделялись большие карие глаза с влажной грустинкой, нос и рот, как бы отсутствовали – нос был маленький аккуратненький, губы плотно сжаты в узкую полоску.
Эрика схватила со стола золотой тюбик с губной помадой и, поглядывая на фотографию в паспорте, густо накрасила свои бледные губы помадой – лицо в зеркале волшебным образом преобразилось: с красными губами оно стало игривым и довольно привлекательным. Эрика вытянула губы трубочкой, сложила капризным бантиком и улыбнулась своему отражению – ну, чем не обезьянка перед зеркалом!
Она снова посмотрела на фотографию в паспорте и неожиданно для себя потянулась за париком девицы.
Когда после пятой попытки Эрика все же надела парик и посмотрела на себя в зеркало, то ахнула – с каштановыми волосами и накрашенными губами она стала так похожа на мертвую девушку, что отличить их можно было, лишь по цвету глаз.
Она перестала быть собой и стала двойником мертвой девушки!
Медленно повернув голову, Эрика посмотрела на чужую одежду, и шальная мысль тут же завертелась в ее мозгу.
А что, если?..
Сбросив свои вещи, она надела одежду мертвой девицы. Надела все – даже белье, хотя одежда ей была явно велика, но Эрику это не остановило!
Она примеряла на себя новый облик, словно хамелеон маскировалась под ситуацию, влезая в чужую шкурку. Чужая «шкурка» была не ее размера, терла в некоторых местах и висела в других, но обладала неоспоримым преимуществом: меняла не только внешность, влезшего в нее человека, но и собственную самооценку этого человека – с новой внешностью и новым документом Эрика становилась совершенно другим человеком. Человеком свободным и уверенным, сознающим свою принадлежность к добропорядочным гражданам огромной страны.
С новой внешностью и чужим паспортом у нее появился шанс, о котором так часто говорил Колька-Прыщ!
«– Каждому человеку хоть раз в жизни выпадает счастливый билет, – мечтательно произносил он, поднимая глаза к небу (или к картонному потолку своей хибары – смотря по обстоятельствам), – главное, не лопухнуться в это время, схватить его и использовать по полной программе!»
Возможно, смерть незнакомой девушки дала ей такой шанс?!
И она должна «схватить его и использовать по полной программе»!
Эрика посмотрела на чужой мобильный телефон и заспешила – времени до последней электрички в Москву оставалось совсем мало!
