Текст книги "В зоне поражения"

Автор книги: Нина Макарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Кабинет директора

Александр Александрович любит свой кабинет, потому что многое здесь сделано руками ребят.

Письменный стол стоит прямо перед дверью. Директор, еще только открывается дверь, уже видит входящего. Если кто-то не закроет за собой дверь, Александр Александрович не сердится, работает за столом и наблюдает, что делается в коридоре, пока какой-нибудь расторопный ученик не прикроет дверь – зачем лишний раз попадаться на глаза?!

Слева от директорского стола – окно. На нем макет «Востока-1», на котором летал Юрий Гагарин, здесь же макет робота из разноцветных электрических проводов и лампочек и другие самоделки, только что вернувшиеся с городской выставки «Умелые руки».

Справа от стола вдоль длинной стены идут шкафы с книгами. На противоположной от окна стене висит большой портрет Макаренко, нарисованный юным художником, под портретом, на специальной тумбочке, сделанной в школьной мастерской, помещается радиостанция.

И везде: около стола, вдоль шкафов поставлены низкие кресла.

Многие ребята знают кабинет директора очень хорошо. Юра Немытиков, например, один раз здесь даже ночевал. Это было в прошлогодние весенние каникулы, Александр Александрович сдвинул для него два кресла, постелил старые портьеры, а накрылся Юра тогда своим пальтишком.

Александр Александрович в ту ночь встретил его на трамвайной остановке… Теперь Юра каждый день приходит в этот кабинет по всяким юдеемовским делам.

Школьные радиолюбители здесь тоже почти хозяева: через портативную радиостанцию они передают приказы директора, объявления по школе – в каждом коридоре, в лабораторных классах, в учительской, в буфете установлены репродукторы. На вечерах отсюда транслируют в зал музыку.

Являются сюда и двоечники и прогульщики, но вот у них едва ли бывает время разглядывать обстановку.

Когда Александр Александрович сидит за своим столом, все вещи куда-то отступают, и ребята видят только глаза директора – то сердитые, то насмешливые, то сочувствующие, то веселые – или кусочек пола у своих ног…

В этот вечер директор был один в кабинете. Вчера он ездил в сельскую школу, в которой летом разместился лагерь юдеемовцев. Пришлось походить по деревне: к председателю сельсовета, к директору совхоза. Натер культю. Болит, проклятая. Александр Александрович переставлял протез под столом и так и этак, пытаясь найти более удобное положение, ничего не помогало.

Нет, видно, не даст ему сегодня спокойно поработать эта чертова нога… И только он собрался встать, как в дверь негромко постучали.

– Да, входите, – привычно отозвался Александр Александрович.

В кабинет вошла Гера Ивановна, не глядя на него, протянула листок бумаги в клеточку.

Директор тоже молча посмотрел на учительницу, взял листок – это было заявление. Гера Ивановна просила освободить ее от работы.

– Так… – насмешливо сказал Александр Александрович, положил листок на стол и прихлопнул его ладонью… – Очень хорошее решение!

Гера Ивановна, прикусив губу, стояла, стараясь не смотреть на директора.

– Оскорбилась? – спросил директор. – Считаешь, что я неправильно разговаривал с классом? Эх, Гера, Гера, не думал, что мои бывшие ученики будут убегать от меня…

Александр Александрович, когда не было ребят и когда надо было поговорить о чем-то особенно важном, называл Геру Ивановну просто Герой, потому что помнит, как она сама отвечала ему на уроках истории. Гера Ивановна хотела быть учителем, таким, как Александр Александрович. Поэтому и пошла в педагогический. А когда кончила институт, Александр Александрович позвал ее в свою школу.

И вот – заявление: «Прошу освободить меня от работы в вашей школе…»

– Значит, и школа уже «моя», а не «наша»?

Гера Ивановна молчала. Александр Александрович встал из-за стола, медленно, с трудом подошел к одному из кресел, опустился на него, вытянув протез, подвинул поближе соседнее кресло и уже сердито сказал:

– Садись! Ну, так в чем дело? Почему бежишь?

– Я не бегу. – Гера Ивановна говорила спокойно.

«Совсем плохо, – подумал директор. – Уверена в своей правоте».

– Как я могу после всего оставаться? Выходит, я воспитываю провокаторов, эгоистов? Да меня надо гнать из школы! Вот я и хочу вам облегчить это. Сама…

– Значит, обо мне заботишься? Спасибо! Но давай-ка мы с тобой, Гера, подумаем вместе… Вот ты обиделась… Обиделась, обиделась! Чего там! – махнул он рукой. – Ну а если бы я не сказал им всей правды? Дальше-то что? Ну как бы дальше они себя вели? Молчишь? Мы очень часто любим говорить о новом человеке… Мечтаем о нем. Надеемся, что когда-нибудь люди будут совершенными… А ведь еще далеко до того человека. Правда? И кто в этом виноват? Да мы с тобой в первую очередь! Вот ведь где, – директор размахнул руки, – в этих стенах мы их воспитываем такими черствыми…

– Он же не подумал, он же не специально, чтобы так получилось… надел на него эту чертову урну! – вдруг прорвалась Гера Ивановна.

– «Не подумал…», – усмехнулся директор. – А почему одни «не подумав» совершают подвиг, а другие – подлость? Почему? Ты думаешь, если человек бросается в воду или в огонь, чтобы спасти другого, он перед этим раздумывает: можно поступить так, тогда со мной будет то-то и то-то, а можно эдак, тогда случится совсем наоборот… Кто же их научит добру, справедливости, если не мы с тобой? Ну, кто? – Не дождавшись ответа, Александр Александрович заговорил еще терпеливее: – Ребята у тебя в классе хорошие, благополучные, может быть, даже слишком благополучные… И знаю я, сколько труда тебе стоило, чтобы в классе не было неуспевающих. И спасибо тебе за это… Однако упустили мы с тобой что-то не менее важное… Но ты же молода, у тебя должно быть горячее сердце.

Даже самый лучший директор совершает ошибки. Конечно, сейчас Александру Александровичу не надо было хвалить Геру Ивановну, потому что стоило похвалить, как из ее глаз покатились слезы…

– Ну вот… Женщины всегда сильнее меня оказываются… Я не могу говорить на равных с человеком, который плачет…

А в голосе Александра Александровича послышалась радость: «Нет, я не ошибся в ней… – подумал он, – она поймет, что не права!»

– Не обращайте внимания, – сказала Гера Ивановна, промокая платочком слезы. – Вы говорите – хороший класс… Был хороший. А теперь… когда пришел этот Суворов? Разве вы не видите, что он портит весь класс? Неужели ради целого класса мы не имеем права освободиться от этого Суворова?

– Как освободиться? – не понял директор.

– Александр Александрович, – уже деловым голосом заговорила Гера Ивановна. – Сейчас, когда он ударил прутом, когда дело дошло до больницы, мы можем через милицию направить его в спецшколу. Я узнавала. Я это сделаю…

Теперь директор смотрел на учительницу, как утром на класс, будто увидел ее впервые… И вдруг он почувствовал, что еще сильнее заболела у него нога. Так заныла, что терпеть было невозможно.

– Нет, Гера Ивановна, я не отдам его ни в какую спецшколу.

Директор осторожно поднялся, подошел к столу, взял заявление Геры Ивановны, прочитал еще раз, достал из кармана ручку… и вдруг торопливо спрятал ее.

– К вашему заявлению, Гера Ивановна, вернемся, когда кончится учебный год. – Он положил тетрадный листок в свой стол и закрыл его на ключ. – Насильно держать я никого не стану.

– Спасибо. – Гера Ивановна ушла.

Александр Александрович долго еще сидел в своем кабинете, и никто из ребят не знал, как плохо ему было в тот вечер…

Туда, где открывают нефть!

Сашка почти бежал по улицам. Все! Теперь он никогда не вернется! Он сам устроит свою жизнь. А вырастет – придет к отцу и скажет ему, про тюрьму напомнит… Нет, даже для этого он сюда не вернется… Они о нем узнают сами – и отец, и в классе. Неважно как, а узнают. Может быть, оттуда, где Сашка будет жить и работать, сюда приедет кто-нибудь и расскажет, каким он стал… А может, прочитают о нем в газетах… Чем дальше он убегал от дома, тем обида становилась сильнее…

Но как он выберется из города? Далеко ли он уйдет пешком? А надо далеко – на Камчатку, или на Байкал, или еще дальше… Чтобы совсем ничего не напоминало об этой Сашкиной жизни…

Он пошарил в карманах – какие-то медяки. Когда жил в интернате, у него всегда копеек пятьдесят было – тетя Клава давала… Пока Бобер про это не пронюхал… Пробраться бы Сашке на пароход и – на Север! Там открыли нефть…

Года два назад отец ездил с друзьями рыбачить на Север. Сашку они не взяли – маленький, сказали, еще! Сашка слышал тогда названия северных рек: Тымь, Кеть – и что рыбы там тьма-тьмущая была раньше. Теперь меньше – открыли нефть. Но и тогда отец привез целый рюкзак вяленых язей. Сашке они не очень понравились: черствые и соленые. Во рту от них палит – пей не напьешься. Но всю осень к ним приходили отцовы друзья. С утра до вечера по воскресеньям пили пиво и расхваливали этих язей.

Тогда-то язи не понравились, а теперь он вполне может ими питаться. И главное, раз там открыли нефть, значит, наверняка нужны рабочие… И, наверняка, туда ходят пароходы. Отец ездил на катере…

Сашка повернул в сторону пристани.

Над дебаркадером речной ветер развивал красный флаг. Он весело хлопал полотнищем… И белый дебаркадер, и алый флаг, и голубой речной простор – все говорило: не трусь, у нас люди не пропадают. Вот сейчас ты сядешь на пароход и покатишь, куда надумаешь.

Когда Сашка подошел к пристани, он увидел, что таких желающих – сотни! С ружьями и собаками, с тюками и корзинками, с чемоданчиками и даже с воздушными шариками. В такой толпе не трудно будет пробраться на какой-нибудь пароходик… Сашка устроился на скамейке в сторонке, зачем ему заранее тереться в этой толпе. Когда подойдет пароход, он сумеет пробить себе дорогу!

Солнце уже начало садиться – тень от дебаркадера легла на скамейку, на которой сидел Сашка, когда беленькая «Ракета», описав перед дебаркадером круг, прижалась к его борту.

Он уже собрался нырнуть в толпу и тут увидел, что вся эта шевелящаяся, нетерпеливая толпа выстроилась в очередь и так, гуськом, пошла по трапу на дебаркадер. А там стоял матрос и у каждого проверял билет.

Сашка только посмотрел, как нарядная «Ракета» нырнула под арки железнодорожного моста и скрылась за поворотом реки…

Он проводил еще два теплоходика – все повторилось: очередь, ни один человек не прорвется мимо контролера.

Река потемнела, в каютах дебаркадера зажглись огни, ветер стал холодным.

Сашка шел медленно. И он увидел, что поздние летние сумерки сделали все прозрачно-голубым. Расплылись очертания серо-голубых зданий. Потемнело и стало синевато-голубым небо, засветились голубые витрины… И прохожих окутывал голубой воздух… Сашка замечал, что так бывает перед наступлением ночи. Еще чуть-чуть, только он добредет до первого перекрестка, и наступит темнота. Но он прошел и первый, и второй перекресток, а дрожащий голубоватый свет держался. Вечер не хотел уходить. А Сашке надо было, чтобы скорее наступала и кончалась ночь…

Он проглотил голодную слюну. Но не голод главное. Где переночевать? Выбраться легче всего по железной дороге. Но идти ночью на вокзал нельзя, там дежурные, милиция, сразу же заметят, что ночью бродит одинокий мальчишка… А может, пусть заметят, пусть схватят, он переночует у них и все равно убежит. Что они – его в кандалах будут держать?

«Булочная» – было написано на одном из подъездов большого дома. Сашка заглянул сквозь дверь, в освещенном магазине сладко дремала продавщица. Сашка вошел в магазин, тепло и сытно пахло в нем. Он выловил в кармане медяки – восемь копеек. Не густо. Сашка прошел вдоль витрин. Он мог купить или большую баранку или сайку. Лучше сайку. Что баранка – одна дырка! Сашка взял сайку, опустил в карман оставшиеся две копейки. Вышел на улицу и, отламывая кусочки, стал есть. Уходить от этого дома не хотелось. Он обогнул его и со двора вошел в один из подъездов. На решетчатых дверях лифта висело объявление: «Из-за болезни лифтера лифт не работает». И хорошо, что не работает…

Сашка поднялся на второй этаж. Сверху кто-то шел, поэтому он затаился в глубине длинной площадки. Огляделся: над одной из дверей номера не было, на ней горела лампа в металлическом абажуре, и половичка около нее не было. Может, никто не живет? Может, даже не квартира это?

Сашка дернул дверь – закрыто. И тут же увидел небольшой закуток в стене. Вошел в этот закуток, сел на корточки, прислонившись спиной к стене, и почувствовал, как дом начал мягко покачиваться, как дебаркадер на волнах…

– Ты что тут делаешь?

Сашка открыл глаза и увидел парня в очках, сигарета во рту, с помойным ведром в руках.

– Отдыхаю. – Сон слетел моментально.

– Нашел место! Иди-ка домой! Мне надо выбросить мусор.

Сашка поднялся не очень торопясь, он знал, что не надо торопиться, тогда не вызовет подозрения, вышел из закутка.

Парень дернул металлический козырек в стене и высыпал мусор в выползший из стены совок.

Вот это ловко он устроился – под мусоропроводом.

– Ты не заболел? – спросил парень, стараясь разглядеть его в полутемноте.

– Нет, – успокоил его Сашка. – Я сейчас пойду домой. Я просто немножко подумал здесь…

– А подумать-то, видно, есть о чем? – улыбнулся парень. – Иди домой – лучше ничего не придумаешь! – И ушел в свою квартиру.

Ишь какой добрый, пока ничего про него не знает! А скажи ему Сашка, что из дому ушел, сразу за милиционером побежит.

Прятаться под мусоропроводом не имело смысла: без конца будут сгонять с места. Сашка поднялся еще на один этаж. В темноте ощупью разыскал дверь, под такой же на втором этаже горит лампочка в металлической решетке. Сашка был уверен, что эта дверь ведет не в квартиру. Он толкнул ее, и дверь подалась. Дохнуло холодным, нежилым воздухом… Сашка перенес ногу через порожек и нащупал пол.

На лестнице раздались шаги. Сашка вошел в темноту и притворил за собой дверь. Легонько разводя руками, он справа нащупал стену, а слева – металлические перила. Еще одна лестница! И совсем крохотная площадка, на которой он стоял. Сашка подвинулся к стене и опять опустился на корточки, но хотелось лечь, вытянуть ноги, пол цементный, наверное, грязный, и все-таки Сашка сел на этот пол, прислонился к углу.

Поднял воротник пиджака, засунул руки в рукава и постарался представить, как он будет жить у нефтяников. Наверное, в палатке или вагончике… Вначале к нему отнесутся с недоверием, и он уже увидел усатого мужика, который грозил ему пальцем:

– Зачем приехал? Дармоедов нам не надо…

Но потом все удивятся, какой он выносливый и трудолюбивый!

Проснулся Сашка оттого, что увидел страшный сон. Он шел по пустому городу – ни в домах, ни на улицах никого, – и вдруг из-за угла навстречу ему стали выходить люди – штаны и рубахи у них были сшиты из белой бумаги… Вот дурак! Испугался чего, ну и пусть из белой бумаги. Если им так нравится…

Дом ожил, из-за двери раздавались голоса, то и дело лязгал мусоропровод, хлопали двери, а здесь, у Сашки, по-прежнему было тихо. Он встал, одернул пиджак, похлопал по брюкам, чтобы сбить пыль, которую, наверное, насобирал на лестнице, прислушался и, когда выдалась тихая минута – не слышно было ни голосов, ни шагов, – вышел из своего укрытия.

А на улице был уже день! И оттого, что кончилась эта первая и, конечно, самая трудная ночь и с ним ничего не случилось плохого, Сашка приободрился. Теперь на вокзал. Заходить в булочную было не за чем – за две копейки ничего не купишь! Да он и не хотел есть. Теперь важно не встретить знакомых.

Сашка оглядел штаны, здорово помялись, он еще их как следует отряхнул и отправился на вокзал.

Пригородная электричка

Все-таки Сашка Суворов был не такой простак, как думал лейтенант Турейкин, Кардашов и многие другие. Он понимал, что с пассажирского поезда его снимут после первого же перегона. Оставался товарняк и пригородные электрички.

День будний, у пригородных касс совсем мало народу. Стайка пестрых, крикливых цыганок шныряла вокруг пассажиров…

Вот же – ездят, наверняка, без билетов. И он – вольный казак! Куда захочет – туда и поедет: хочет – на запад, хочет – на Кузбасс, хочет – на север! Он-то не пропадет. Все! Сам хозяин своей жизни. Тяжелое, ненавистное, непоправимое кончилось. Он ведь никому не нужен? Значит – все!

Впервые в жизни у него радостно застучало сердце от названий станций: Чебурла, Чик, Дубрава, Издревая, от простых понятий: «маршрут следования» и «дни следования».

Сашка бегал глазами по названиям станций, по минутам отправления. Есть электрички на запад, есть – на Кузбасс, на какое-то Черепаново, а на север – даже направления такого нет. Вот когда пожалел Суворов, что заранее не приготовился к этой дороге. Не достал карты. Не мешало бы и сухарей подсушить. И главное – денег подкопить. А это не так уж трудно, когда есть время: сдавай бутылки, утильсырье, копи от завтраков…

Ладно, из-за того, что у него в кармане пусто, он не сдрейфит. Это они заставили его бежать без подготовки. Выгнали из дому, выжили из школы…

Он еще раз посмотрел расписание: электрички на север не было. А может быть, туда и железных дорог нет? Но он же точно знает, что Томск на севере и туда ходят поезда.

Из Томска приезжала мать Валерия Позднякова. Зимой, в день Советской Армии, – не на пароходе же? И Сашка опять все вспомнил: линейку, плачущую мать Валерия, ребят с автоматами… Теперь и это ушло от Сашки. Конечно, если бы на его месте был человек послабее, он давно бы слюни распустил… А Суворов не станет себе душу растравлять…

Ему надо вспомнить карту. От Москвы до Владивостока точно есть железная дорога, однажды он ее тянул по немой карте, а вот на север и на юг железнодорожных веток вспомнить не мог.

Что делать? Из-за того, что на север до сих пор не проложили железной дороги, не менять ведь свои планы!

Сашка отошел от расписания и сразу же увидел ящики с мороженым и страшно захотел этого мороженого. Специально выставляют людям на глаза! Он обшарил карманы в пиджаке: в одном – коробка спичек: Павлик отдал, наверное, думает, что помог этим Сашке, здесь же – две копейки – вчера от сайки остались. Полез в брючные карманы: табачные крошки, обрывок промокашки, обкусанный карандаш.

Недалеко от Сашки невысокий солдатик ссыпал на ладонь цыганки целую горсть мелочи.

– Не скупись, не скупись, голубь, – уговаривала цыганка и, не считая, опустила деньги в карман среди многочисленных оборок на юбке. Скользнула оценивающим взглядом по Сашке и пошла прочь.

Вот как просто можно заработать! Он не умеет гадать, хотя таким дуракам можно наплести чего хочешь, и Сашка с сожалением посмотрел на конфузливо улыбающегося солдатика.

Сашка может помочь поднести вещи к вагону… К вагону нельзя – там носильщики, а от автобусов и троллейбусов до вокзала – верный заработок… Вон их сколько разворачивается на привокзальной площади. А если милиционер? Ну и что, а может, Сашка – родственник?

Он уже направился к автобусным остановкам и вдруг в правом кармане обнаружил дырку… И только начал прощупывать угол правого борта, как пальцы наткнулись на монетку: или две копейки, или…

Сашка перегнал ее поближе к дырке и вытянул. Это были десять копеек: с гербом и колосками, выпуска 1962 года.

Как раз мороженое за одиннадцать! Конечно, можно бы две булки. Ничего, важно, что Сашке сегодня здорово везет!

Доедая мороженое – не торопясь, растягивая удовольствие, он уселся на скамейку рядом с какой-то бабкой – не очень древней и не очень темной, такая наверняка знает, как добраться до Томска.

Он еще раз поглядел на бабку, та обернулась:

– Не знаете, какой поезд идет до Томска? – «равнодушным» голосом спросил Сашка.

Бабка – коренастая, с большой коричневой бородавкой на лбу, живо, всем корпусом развернулась в его сторону и посмотрела хитрыми, догадливыми глазами:

– Путешествовать отправился? – блеснула ровными белыми зубами.

«Вставные!» – почему-то с тревогой подумал Сашка, а вслух сказал:

– У меня там тетя живет…

– Ну, конечно, я сразу догадалась, что у тебя там тетя! – раскатисто захохотала бабка. Смех у нее был ехидный и противный. – Хоть штаны бы выгладил, а то как корова жевала! «Тете» не понравится. Повидала я вас таких на своем веку! Сорок лет в школе работала… Да ты постой, постой! – ухватила она Сашку за руку, но тот рванулся и, не оглядываясь, полетел на переходной мост, еще издали определяя, в какой состав удобнее заскочить.

Посредине пролета висело электрическое табло и часы.

На часах – двенадцать без десяти… Полоски на табло ожили и начали куда-то проваливаться, а на их место выныривали новые.

Сашка оглянулся, вроде никто за ним не гнался. Старухи с бородавкой не видно… Чуть не нарвался!

Таблички еще немного повздрагивали и остановились. Оказалось, что через пять минут отправлялась электричка в Черепаново.

Сашка опять оглянулся – бабки не было. Черепановская стояла на восьмом рамочном. Где это – рамочные?

Сашка добежал до самого дальнего спуска и здесь увидел эти «рамочные». Он скатился с лестницы и помчался в голову электрички, подальше от переходного моста, от возможной погони. И только пробежав мимо нескольких вагонов, сообразил, что его, бегущего по перрону, раз плюнуть засечь. Юркнул в ближайший вагон…

Вот каким осторожным надо быть! Сердце у него билось прямо в самые ребра: эта бабка обязательно бы сдала его милиционеру, звонок в школу и – конец!

Немедленно, хоть куда, но убираться из города. В любой деревне безопаснее.

В вагоне сидели самые «пригородные» пассажиры: с пустыми корзинками и ведрами – привозили что-то на базар, с кустами малины и смородины – везут в свои сады…

Сашка прошел сквозь три или четыре вагона, чем ближе к голове электрички, тем меньше было народу в вагонах. Сел на пустую скамейку лицом к хвосту поезда.

Тут же раздалось шипение: автоматические двери, мягко стукнувшись резиновыми краями, сомкнулись, и электричка покатила!

Ну вот, наконец-то он едет! Потом можно будет пересесть на другую. А может, там еще есть реки, все они текут на север, ему бы устроиться юнгой, он уже видел себя в рубашке с матросским воротником, в руках – спасательный круг! Правильно, что выбрался из города!

И сразу же навалились заботы: хоть бы пальто с вешалки сдернул, когда убегал из дому. И в кухню бы заскочить: хлеба, кружку, ножик. Даже ножика нет! Ни денег, ничего…

Как же теперь выкрутиться? Ему бы что? Рюкзак, в рюкзаке – кружка, ножик, в баночке – соль, буханка хлеба, стеженка или какое-нибудь пальтишко…

Электричка на минуту остановилась – Сашка настороженно следил за дверями, но вот опять – легкое шипение, дверь сомкнулась. Все, теперь город позади…

За окном тянулась серая лента реки. На пляже пусто. А то можно бутылки собирать… Значит, так, приезжает он в Черепаново, сколачивает нужную сумму денег… Жить будет либо на вокзале, если там вокзал, а не такие вот остановочные платформы, а может, и в лесу, костер будет разжигать и греться. Дело к лету! Спички у него есть. Конечно, хорошо бы завести знакомство с кем-нибудь.

Сашка стал приглядываться к пассажирам. Эти, с кустами, пенсионеры, от них ничего доброго не жди. Они только воспитывать любят… Девчонки с портфелями. Работают или учатся в городе, а живут где-нибудь здесь. Сашка поглядел на пробегающие за окном домишки. Или город еще не кончился, или деревня уже началась?

С девчонками можно будет потолковать. Тетки с корзинами и ведрами Сашку не интересовали – у них копейкой не разживешься. В общем-то, неинтересный народ…

Сашка собрался еще пройти по составу, как с треском распахнулась дверь из тамбура, и парни в черных «под кожу» куртках, таких же кепках, в резиновых сапогах с отвернутыми голенищами ворвались в вагон.

С хохотом, с криками они шли по вагону ни на кого не глядя. И черт им не брат!

– Пошли, пошли, мы его наколем, гада! – орал широкоплечий, невысокий, с большой головой, с красным лицом.

Когда они прошли мимо Сашки – их было трое, – он вдруг поднялся и потянулся за ними. У них компания, у них можно кое-что разузнать, если они захотят, конечно, с ним разговаривать.

Следующий вагон был полупустым.

– И здесь нету! Эх, стерва! Найдем ведь! – И низкорослый выругался.

– Эй, полегче! – крикнул кто-то из пассажиров, но парни не обратили внимания на этот голос.

Им, видно, просто интересно было вот так – хлопая дверями, громко хохоча и переговариваясь – идти по электричке. И чтобы вслед им тоже кричали. Трудно было понять, тот, кого они ищут, друг им или враг? Если найдут его, бить станут или, может быть, обрадуются, закурят вместе.

Дойдя до следующих дверей, высокий, худой, с длинными волосами, он шел первый, повернулся:

– Все! Дальше мотор!

Они налетели друг на друга у этих дверей, потому что электричка сбавила ход.

И тогда широкоплечий, большеголовый так выругался – Сашка остолбенел!

Двое мужиков в брезентовых плащах – на работу, наверное, ехали, ящики с ними, в таких железнодорожники инструмент носят, – обернулись от окна.

– Ну-ка прекратите безобразие! – миролюбиво сказал один из них.

Но парни были здорово раздосадованы, что не нашли того, кого искали, и заругались уже вдвоем и захохотали. Только третий молча улыбался…

Сидящий у окна старичок с кустом смородины в чистой мешковине нервно крикнул:

– Совести нет! Хулиганье!

И тогда большеголовый парень прыгнул к старику и ткнул его в щеку кулаком.

Когда соскочили двое в плащах и начали выбрасывать в тамбур парней, Сашка не заметил. Это произошло мгновенно. Он только увидел клубок дерущихся уже в тамбуре. Старик бросился к Сашке.

– Этот тоже с ними… этот ихний, – и начал выталкивать его в тамбур.

Какая-то тетка крикнула:

– Да нет, это же совсем другой парнишка! – Но ее услышал только Сашка.

Он молча увертывался от старика, а тот расходился все сильней и сильней…

В это время электричка остановилась, мужики в плащах кулаками и пинками вышибали парней из вагона, и старик все-таки вытеснил Сашку в тамбур.

– И этого, и этого, – твердил он, из разбитой губы у него текла кровь.

И, может быть, мужик в плаще подумал, что Сашка разбил старику губу. Тяжело дыша после драки с парнями, схватил Сашку за руку и тоже швырнул из вагона.

И сразу же двери электрички сомкнулись.