Текст книги "В зоне поражения"

Автор книги: Нина Макарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Сам за себя в ответе

Прошло уже больше месяца, как Сашка Суворов учится в новой школе. Дела у него идут – он считает нормально, правда, за это время схватил несколько двоек, но уже исправил. Даже по английскому, который ему в новой школе не дается, у него двойка и тройка. Тройка – последняя. Двойки ему никак нельзя получать. После каждой в классе смотрят на него, как на ненормального, и отец злится, говорит, что нельзя Сашкиным словам верить, трепач, мол, он, Сашка…

Сегодня уроки уже закончились, но домой никто не уходит, потому что еще собрание. Тем, кому исполнилось четырнадцать, пионерский отряд будет давать рекомендацию в комсомол. У них в классе таких пятеро: Кардашов, Назарова, братья-близнецы Колесниковы и он – Сашка…

Раз у него все двойки исправлены, его тоже можно рекомендовать в комсомол – не хуже он других. Если бы он был в интернате, он бы, наверное, не очень беспокоился из-за этого.

А здесь все считают позором, если тебе четырнадцать и тебя не примут в комсомол.

Олег упрашивал Тамару – вожатую – рекомендовать и его, хотя ему четырнадцать будет еще в июне. Тамара засмеялась и сказала: «Дорасти вначале». Умылся, маменькин сынок!

Сашку должны принять: если отец узнает, что всех приняли, а Сашку нет – расстроится опять… Он все говорит, что из-за Сашки ему на людей смотреть стыдно: сын – двоечник! Сказал: пусть даже не показывает дневника, если в нем будут двойки. Сашка и так старается изо всех сил. Вчера не успел по химии выучить, так еле упросил, чтобы его не вызывали. А то бы схватил «пару»…

Ну, заревели дурными голосами, как дикие кошки! Сашка посмотрел в сторону парты, где сидели Ольга Кныш и Татьяна Назарова. Парту облепили девчонки, уже третий день подряд завывают одну и ту же, будто английскую, песню. А Сашке кажется, что они тянут: «обалдел балда». Битлы ее поют. Конечно, в класс ее принесла Сова – Суворов только так и зовет Ольгу. Здорово подходит! В интернате у всех были эти прозвища. Сашку звали то фельдмаршал, то генералиссимус!

Сова, оказывается, вундеркинд: и музыкой занимается, и художественной гимнастикой, и еще чем-то. Кривляка первая. Назариха никогда не орет вместе со всеми, только слушает и улыбается. И Сашке она улыбается. Даже предлагала помочь по английскому. Но Сашка и сам справится.

Около парты Кардашова собрались мальчишки. Наверное, опять травит про свой милицейский отряд. В интернате «мильтон» была позорная кличка. Конечно, Сашка понимает, что такой, как Бобер, целоваться с милицией не станет. Но и Сашка теперь глядит на этого Кардашова с подозрением. Милиционером Сашка сроду не станет…

В класс торопливо вошла Тамара, она всегда торопится, а за ней Гера Ивановна. И сразу какой-то комок в горле у Сашки застрял: он думал, что рекомендовать будут без нее. Чувствует Сашка, что классная руководительница относится к нему недоверчиво, как он к Кардашову, например.

Гера Ивановна только многозначительно посмотрела на класс – и сразу стихла всякая возня! – и прошла в угол на последнюю парту.

А Тамара – веселая и торопливая – быстро заговорила:

– Ребята! Вначале я вам должна вот что сообщить…

И она рассказала, что пионерские отряды школы будут бороться за право носить имя Героя Советского Союза Валерия Позднякова. Имя будет присваиваться в День Победы. Так что еще больше двух месяцев… Надо, чтобы в отряде не было неуспевающих, чтобы отличная дисциплина и хорошая общественная работа: и стенгазеты, и металлолом… Отряду 7 «А» легче добиться этого почетного имени: успеваемость высокая, ребята у них дружные и есть свой юдеемовец. Другие отряды еще до этого не доросли!

Что тут поднялось в классе: закричали, захлопали в ладоши, будто уже победили в этом соревновании. И все оглядывались на Геру Ивановну. И она улыбалась, и кивала ребятам. Сашка тоже оглянулся, но учительница как раз смотрела в другую сторону…

– Тихо! Тихо! – замахала Тамара. – Итак, сегодня у нас очень торжественное собрание. Мы будем рекомендовать лучших наших пионеров в Коммунистический Союз Молодежи. Быть комсомольцем – это и большая честь и большая ответственность. Быть комсомольцем – это значит отвечать за все: и за свои поступки, и за поступки своих товарищей. Быть комсомольцем – это значит все свои силы, а если потребуется, то и жизнь, отдать за дело нашей Революции.

Тамара передохнула и неожиданно просто спросила у ребят:

– А как вы думаете, каким должен быть комсомолец? Когда от него не требуют ни самопожертвования, ни геройских подвигов. Чем отличается в будничные дни комсомолец от некомсомольца?

Несколько мгновений в классе была тишина, первым откликнулся Кардашов:

– И в обычной жизни могут быть опасности, потому надо воспитывать в себе смелость!

Он, конечно, опять про свою милицию.

– Нужно быть до конца честным, даже если это тебе не выгодно! – сказала Татьяна.

– А что такое – выгодно или невыгодно? – перехватила ее ответ вожатая.

И тут крикнул Сашка:

– Говорить правду, если даже тебе от этого будет плохо! – Он вспомнил про Бобра, теперь бы он ему все сказал! Не испугался.

– Комсомолец не должен лениться. – Это, конечно, Сова.

Ничего интереснее она придумать не могла…

Вожатая еще немного послушала и сказала, что они правильно все понимают.

Дальше вести собрание должна была Татьяна Назарова – она председатель совета отряда. Но первой как раз обсуждали ее, поэтому вожатая сама предложила:

– Кто хочет сказать о Тане Назаровой?

Тут же выскочила перед классом Сова:

– Таня очень, очень хорошая… отличница, принципиальная. Честная…

Тараторила, как всегда. Сашка ее всерьез не слушал и без нее знал, что Татьяна стоящий человек.

Назарова ответила так:

– Только сейчас вот я поняла, как мне дорого ваше отношение… В общем, не знала, что так буду волноваться. Правда! Я прошу вас… Говорите мне прямо, если я что-нибудь не так, ну, поступлю вдруг не по-комсомольски… Ладно?

И Назарову, и Кардашова рекомендовали единогласно.

Вот уж никогда бы не подумал Сашка, что тоже будет с таким страхом ждать, когда начнут говорить о нем. Но еще были два Колесниковых. Интересные эти братья, вовсе не походят на близнецов; у одного брови черные, а у другого почти никаких! У одного волосы обыкновенные – русые, у другого – рыжие, еще кошки бывают такого рыжего цвета.

Русого Колесникова рекомендовали в комсомол, с рыжим решили подождать до следующего года, потому что он младше на один час – это, конечно, для смеха сказали – и потому, что он в общественной работе вяло себя показывает…

– Ребята! Теперь мы с вами должны поговорит о Саше Суворове. – Татьяна сказала это доброжелательно, но у Сашки все равно ладони вспотели. – Правда, Суворов у нас учится только с этой четверти, но все равно ему интересно знать, что мы о нем думаем. Чтобы потом учесть в своей жизни. Правда? И ты, Суворов, не обижайся, если не все будет приятно тебе?..

Слова были не такие, как он ожидал, но когда Сашка поднял глаза от парты, посмотрел на Татьяну и встретился с ее внимательным, серьезным взглядом, подумал, что все идет нормально. Верно ведь, он у них еще «новенький», и его они обсуждать должны как-то по-другому…

– Ребята, может быть, мы вначале попросим Суворова, чтобы он рассказал, как жил раньше, до того, как пришел к нам? – спросила Назарова.

Все, конечно, согласились…

И тут Сашке стало почти до слез радостно, что они все захотели узнать, как он жил раньше…

И, конечно, он бы мог рассказать им, какой он на самом деле смелый, что он тоже хочет учиться на пятерки… Или еще что-нибудь такое сочинить… если бы его спрашивала не Татьяна, и если бы сама Татьяна не просила только что ребят говорить о всех ее недостатках.

Поэтому Сашка встал перед классом и, глядя в их любопытные глаза, сказал самое трудное про себя, чтобы было все до конца честно:

– Один раз… Это было еще в интернате… Я воровал деньги, из карманов на вешалке… Но больше Бобер ни разу меня не заставил это делать…

И сразу же он почувствовал, как изменился класс. Только что праздничная, добрая тишина напряглась и уже отгородила его от всех…

Он стоял один перед классом.

И тогда поднял руку и первым начал говорить Олег…

– Я потому, что Суворов мой сосед. А другие, может быть, еще не узнали… Суворов очень злой! – Сашка не сразу понял и еще какое-то время смотрел в спокойное, розовощекое лицо Олега, будто надеялся, что тот сейчас скажет: «Это я, конечно, пошутил, на самом деле Суворов…» – Никогда не даст учебника или карандаша… если попросишь. И потом, он всем придумывает прозвища… Олю Кныш, например, он зовет Совой…

Вот только когда Сашка опустил голову. Гад такой! Доносчик. Нашел себе слугу, чтобы за него таскать учебники и карандаши…

– В общественной работе не принимает участие… – это говорил уже не Олег. Это опять выскочила Сова. – Ни с кем не дружит…

Значит, они все против Сашки? Все заодно… Зачем же он рассказал им про себя?.. Разоткровенничался… Вы давали какое-нибудь поручение? Не давали. Вон даже на переменах собираетесь или вокруг Кардашова, или вокруг Назаровой, а Суворова обходите, потому что он вам чужой…

– Разрешите мне? – попросил из самого дальнего конца класса спокойный низкий голос…

Гера Ивановна медленно шла к столу, а в классе все как будто затаили дыхание. Девчонки говорят, что она красавица. Разве красавицы такие должны быть? Ну и что из того, что большие глаза, а смотрит так, будто не видит тебя, зрачки совсем сузятся, и не мигает, будто ресницы приклеенные, трудно ими хлопать. Да и наплевать ему, красавица она или нет… Все… теперь все, теперь ему совсем не на что надеяться.

А Гера Ивановна уже была у стола:

– Саша очень трудный ученик. Зачем он сейчас именно на этом собрании, сказал, что воровал деньги? Ведь это преступление! А он, видимо, считает геройством и хвастает. Да, трудный и странный характер. Смотрите, какой он неприветливый, он почти никогда не улыбается. Он еще не вошел в наш коллектив, да по правде говоря, я не знаю, хочет ли он входить. И успеваемость у него не блестящая. По английскому, например, он еле-еле тянется. Потом у него есть еще одно нехорошее качество – навязчивость. Сегодня, например, учительницу по химии просил не вызывать его. Разве это достойно не только комсомольца, но и пионера? Боюсь, что он подведет наш класс. По-моему, рекомендации не может быть и речи…

Каждое ее слово заставляло Сашку все ниже и ниже опускать голову… Он, Сашка, знает, за что эта Гера-Мегера злится… У других приходят чуть ли не каждый день папы и мамы к учителям… А его отцу некогда… Сашка сам за себя отвечает. Но у него тоже есть самолюбие… Он сказал про себя, потому что хотел честно. Он может все про себя рассказать… Не испугается… Но никто вам не давал права изгаляться…

Когда по-прежнему спокойно Гера Ивановна пошла на место, Сашка опять заговорил. Он все еще стоял перед классом, и прямо в их глаза – и в круглые глаза Совы и в насмешливые Олега, и в чьи-то еще испуганные настороженные – только сочувствующих не было, если и были, то им Сашка не верил, – прямо в эти глаза он бросил:

– Примерные, образцовые, да?! О честности говорите! Расхваливаете себя! А я не боюсь… Да, я воровал. И вы все, все тоже бы воровали… Если бы на моем месте… Еще хуже бы!..

Какой тут поднялся шум! Нет, его никто не хвалил за честность. Все осуждали… У Совы только хвост мотался из стороны в сторону. Олег перегнулся через вторую парту, что-то говорил соседям, перекрутился весь, только толстый зад торчал над партой…

Сашка схватил портфель и выскочил из класса.

– Суворов! Вернись! – крикнула ему вслед Татьяна.

Но он и не подумал возвращаться. Они все ненавидят его. Ну и пусть, а в комсомол он все равно вступит… Он совершит что-нибудь такое. Они еще пожалеют…

Он оделся и выскочил на улицу. Сразу же в лицо ему ударил целый заряд снега, залепил глаза, рот, нос; Сашка повернулся боком и так стал пробиваться сквозь метель.

Ненасытный вурдалак

Вот это вьюга так вьюга! Андрей еле перебрался через снежный хребет у своего подъезда. С трудом оттянул забитую снегом дверь.

Перескакивая через ступеньки, мигом одолел первый лестничный пролет, и вот они – почтовые ящики! Зелененькие, четырехугольные.

Андрей научился издали, «нюхом», чувствовать, есть или нет сегодня письмо от родителей.

Они работают далеко на Курилах, на цунами-станции, которая изучает землетрясения и вызванные ими гигантские морские волны.

Оказывается, каждую минуту на Земном шаре происходит землетрясение. И люди учатся заранее угадывать, где оно будет и когда, чтобы предотвратить несчастье. И даже в морях извергаются вулканы и бывают землетрясения.

Кардашов вычитал, что «цунами» – слово японское. По-нашему, просто – волна. Цунами бывает такой высоты, что может смыть целый город. Однажды на остров, на котором работают отец с матерью, шла волна высотой в тридцать метров. Это две школы поставить друг на друга.

Конечно, на Курилах должны работать смелые люди. Потому что Курилы – цунамиопасные.

Андрей гордится своими родителями, но сам он мечтает кое о чем поопаснее. Об этом он никому, даже отцу не говорит, потому что прежде всего ему надо перевоспитать собственный характер. Вырос, как девчонка: всего стесняется, ничего не умеет… С бабушками – сразу двумя – растет, а они, известно, всего боятся: «Андрюшенька, не ушибись, да, Андрюшенька, не надорвись!»

Сегодня, конечно, нечего и надеяться на письмо – в такую погоду и самолеты не летают, и почтальоны не ходят… Но кругленькие глазки почтового ящика радостно подмигнули чем-то белым. Андрей сразу понял – это не газеты, это – письмо!

Кардашов торопливо достал из портфеля ключик, весело скрипнула дверца почтового ящика, и конверт авиа с красными шашечками по обрезу лег в его жадные руки.

Теперь надо не торопясь подняться по лестнице, спокойно позвонить, как можно спокойнее пройти в свою комнату.

Баба Тася – она сейчас одна – знает, что Андрей любит сам вскрывать конверт и первым читать, и не помешает ему.

А у себя в комнате швырнуть портфель на стол, усесться поудобнее на диване, который служит Кардашову и кроватью, и медленно, вникая в каждое слово, насладиться письмом от родителей…

Баба Тася открыла дверь, быстро взглянула на конверт, но будто это ее не касалось, кивнула и пошла в столовую, громко по складам диктуя:

– …не за-се-ян-ное кре-стья-на-ми по-ле…

«Не засеянное – писать раздельно», – автоматически подумал Андрей.

Опять с кем-то занимается! Упросили, значит, – ну да, третья четверть, пора людям браться за ум… Ох эта баба Тася, опять будет страдать, если ее подопечный схватит очередную двойку. Будет причитать: «Я же не волшебник, я же не могу за три дня из неграмотного человека сделать грамотного… Позор-то, позор-то какой…»

А баба Катя будет ей опять давать микстуру Павлова на ночь и ругаться.

– Ты понимаешь, Катюша, – станет оправдываться баба Тася, – вот он сейчас нашлепал ошибок, это потому, что нет навыка. А правила-то он теперь запомнил, ты погоди, потом он будет грамотнее… – И завздыхает: – Не понимаю я теперешних учителей… Да я бы со стыда сгорела, если бы мой ученик пошел к репетиторам.

– Тебе что, больше всех надо? – сердится обычно баба Катя.

– Но если люди просят помочь… Как же отказать… Может, от этого его судьба зависит?..

По словам бабы Таси, получается, что все ее прежние ученики были абсолютно грамотными. А сама и сейчас еще в письмах – от врачей, инженеров, моряков – ошибки потихоньку исправляет! Идеалистка она тоже!

Эх, бабушки, бабушки! Знаменитые вы у Андрея: одна – заслуженная учительница, другая – того хлеще – профессор! Но даже две необыкновенные бабушки не могут заменить одного самого обыкновенного отца… Трудно все-таки ему, Кардашову, одному с двумя бабушками. А родители все просят – поживи да поживи: бабушки уже старенькие, как они одни останутся?

Как бы сделать, чтобы они все жили вместе? Может быть, заболеть ему? Тогда родители уж обязательно приедут…

Но, во-первых, нужно заболеть очень сильно – иначе баба Катя вылечит моментально: она в медицинском институте работает. А сильно болеть Андрею не хотелось. Во-вторых, все это глупость, ребячество…

Плохо, конечно, что его родители должны работать где-то «у черта на куличках», как выражается баба Катя. И они еще только через неделю узнают – пока дойдет Андрюшино письмо, что его сегодня весь класс единогласно рекомендовал в комсомол. Все-таки это очень важно – иметь авторитет в классе!

Андрей старался думать о хорошем, а в сознании, где-то глубоко, как заноза, сидел крик Суворова: не боюсь вас! И вы бы сами на моем месте… Еще хуже бы!

Зачем он все это крикнул? И Гера Ивановна, и ребята потом говорили: героя из себя строит, нашел чем хвастаться!

«Вы сами на моем месте…» – эти слова возмутили класс больше всего…

В комнате сегодня сумеречный, сероватый свет, такой бывает глубокой зимой, в декабре… Метель будто в снежки играла, швыряла в стекло комками снега, все окно залепила…

Отстраняя от себя Суворова, Андрей принялся отклеивать язычок конверта. Ему даже это было приятно делать, папины или мамины руки точно так же трогали конверт, заклеивали его. Вынул листки, одни исписаны мелким, бисерным почерком – от мамы, другие отцовскими размашистыми буквами – с длинными вертикальными черточками у «р», «ф» и «ж».

Андрей, еще не читая, осмотрел со всех сторон листки… и до него дошел чуть слышный запах маминых духов и папиного трубочного табака…

Ни один человек ни за что на свете не узнает, что всегда сдержанный, всегда спокойный Кардашов плачет, читая мамины вопросы о том, здоров ли он и здоровы ли бабушки…

Андрей отложил мамино письмо, вытер щеки и взялся за отцовское.

«Сын! Сообщаю тебе „официально“: на летние каникулы мы тебя ждем! Только ешь побольше картошки…»

На Курилы?! У Андрея даже сердце быстрее застучало! Он каждое лето собирается, но все что-нибудь да мешает… Значит, нынче он поедет! Только бы родители опять не передумали. Но так определенно они ни когда еще ему не обещали…

«…а то соскучишься и запросишься домой… – Почему он соскучится? Из-за картошки-то?! – У нас здесь пальмы есть и магнолии цветут, а картошки нет. Недавно маме один знакомый капитан привез с Сахалина ведро картошки, теперь она чувствует себя богачом! Зато икрой накормим, будешь черпать, как гречневую кашу, ложкой из тарелки!..

А теперь, сын, я хочу поговорить с тобой о матросском ремне… – Вот на какое время растягивается разговор с отцом: пока письма туда и обратно слетают. – Видишь ли, все люди ошибаются. И в этом ты себя напрасно уж так винишь. Это не самое страшное… Но только, знаешь, одни ошибаются, предполагая в людях чаще хорошее, а другие – плохое… Ты бы хотел к которым относиться?

Мое мнение: лучше ждать от людей хорошего… Конечно, глядеть через розовые очки тоже не следует… В общем, я не хочу тебе говорить неправду: не все люди хорошие, есть и подлые… Но все-таки больше в жизни хорошего. Это точно, Андрюха. И я вот боюсь, в своем юдееме не привыкнешь ли ты видеть только черное, неблагополучное? Достаточно ли ты уже взрослый? Плохо, если врач, который сталкивается с болезнями, будет считать всех больными. И уж совсем никуда не годится, если человек думает, что кругом одни преступники. Сын, не из-за этого ли у тебя произошла история с ремнем?..»

Трудно в письмах разговаривать! Когда теперь Андрей объяснит, что вовсе не думал о людях только плохое? Если хочешь знать, отец, у твоего сына другой недостаток: неуверенный он в себе человек… Робкий – потому что бабушки воспитывали. Вот только что думал: наверное, правы ребята, и нечего жалеть этого Суворова. Действительно, он же хвастался: вот, мол, смотрите, какой я, воровал и не боюсь об этом говорить.

А вот прочитал твое письмо и опять сомневается. Может быть, правда, Суворов хотел про себя сказать все, даже самое стыдное, потому что считает, что иначе нельзя быть комсомольцем? Раз он сказал: «Вы сами бы на моем месте…», – значит он не считает себя исключением, героем?..

Лихо, наверное, сейчас этому Суворову. Когда Андрея лейтенант Турейкин чуть не исключил из отряда, как ему было погано. Но за него тогда были все ребята. А Суворов один… Но попробуй подступись к нему: раз Кардашов хотел поговорить просто так, тот что-то буркнул и ушел…

Как бы ты, отец, Суворова оценил? Только разве в письме все напишешь так, как было в действительности.

Конечно, надо самому во всем разобраться и принять решение…

Андрей достал из стола чистую тетрадку, вынул середину и начал писать: «Дорогие родители! Я, как вурдалак ненасытный, только что получил от вас письмо и вот уже жду следующего…»

Он не слышал, как проводила баба Тася своего ученика, как вернулась из института баба Катя, очнулся, когда она положила маленькую, сухонькую руку на его плечо:

– Андрюшенька, обедать!

Он взглянул на нее, на стол, на котором лежали исписанные крупным, очень похожим на отцовский, почерком тетрадные листки, и засмеялся:

– Обедать – это хорошо! – и заглянул прямо в сочувствующие бабы-Катины глаза. – Баба Катя, все в порядке! Папа пишет: нынче я обязательно поеду на Курилы!

Когда они вместе вошли в столовую, баба Тася сокрушалась:

– Не знаю уж, Катюша, задался ли у меня сегодня борщ? Я, кажется, капусту переварила…

Перед каждым обедом баба Тася страхуется:

– Кажется, сегодня мясо не уварилось… Понимаешь, Катюша, пришел Петя Семенов – прекрасный мальчик, а гласные все время путает… Я и прозевала вовремя поставить…

Но все обычно кончалось благополучно. Баба Тася очень ответственно относится к своим обязанностям и кормит вкусно.

На этот раз баба Катя даже не дослушала ее оправданий:

– Собирай внука в дорогу! – объявила она.

Баба Тася перестала разливать борщ.

– На Курилы поеду. Но это еще когда, в каникулы! – успокоил ее Андрей.

И тут обе бабушки разом рассмеялись. Оказывается, они давно это знали, но молчали, пока не было точно известно. Боялись расстраивать мальчика!

– Надо бы Андрюшеньке непромокаемую куртку теплую… Там же ливни и эти… цунами. – Теперь баба Тася примется хлопотать.

– Никаких курток! – отрезал Андрей. – Пока не будет в руках билета – никаких сборов! И вообще, вдруг еще сорвется! Даже говорить об этом много не стоит… И потом… у меня важное сообщение. Класс сегодня в комсомол рекомендовал, – Андрей старался не очень показывать торжества.

Бабушки, как по команде, подняли головы. Даже по их взглядам можно было определить характеры. Баба Тася смотрела настороженно: не случилось ли в классе несправедливости и не обидели ли там ее внука. Баба Катя – снисходительно, мол, знаю, все в порядке, раз сам заговорил.

– Меня рекомендовали.

– Хо! – внезапно пришла в восторг баба Катя. – Теперь ты, Таточка (так она звала бабу Тасю), держись! Скоро за этим столом будут обедать два коммуниста, и только ты одна беспартийная!

Андрей слушал, как бабушки переживают приятную минуту, а в душе опять почувствовал еле ощутимый укол: нет, о Суворове он здесь не станет рассказывать, бабушки тоже скажут, что воровство – преступление и тут нечего даже рассуждать. Сидел бы за этим столом отец…

– Вот чертовщина! – воскликнула в конце обеда баба Катя, ее темно-коричневые выпуклые глаза блестели сердито, ноздри довольно крупного, с горбинкой носа шевелились. – Пятый раз приходит и пятый раз ее выставляю…

Андрей уже знает, что разговор идет о студентке, которая никак не может сдать анатомию. Баба Катя заведует кафедрой анатомии в своем институте.

– Представляешь, Таточка, у нее уже пузо на нос лезет, а она анатомии не знает…

– Катюша! – поспешно останавливает баба Тася.

– А что? – невинно улыбается баба Катя. – Андрей, надеюсь, подозревает, что женщины рожают детей!

– Катюша!!!

– Да знаю я, знаю, что знаменитая Иванова замужем, – успокаивает бабушек Андрей и встает из-за стола.

– Ты опять в свой отряд? – не глядя на него, спрашивает баба Катя.

На другом конце стола замирает вилка около бабы-Тасиных губ.

– Сегодня нет. Мы по средам и субботам…

– Очень уж часто бывают эти среды и субботы, – смеется облегченно баба Катя.

Вот она – одна из трудностей его существования. Бабушки никак не могут примириться с тем, что Андрей «записался в милицию». Мальчишество – думают они.

Эх вы, бабушки, не догадываетесь, что он это сделал из-за вас: очень уж интеллигентное и оранжерейное воспитание вы ему дали. А ему необходимо выработать в себе мужество. Отец его сразу понял и написал бабушкам, чтобы не мешали. Они «не мешают», но не прошло еще ни одного дня, чтобы не задавали Андрею этого вопроса. И каждый вечер, когда он уходит из дому, его провожают испуганные глаза бабушек…