Текст книги "Незамужняя жена"

Автор книги: Нина Соломон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Тебе нужен партнер по танцам, Берт? – спросила мать Грейс, стрельнув взглядом на дочь так, что Грейс захотелось спрятаться под стол.

– Мам, пожалуйста, не надо.

– Так ты умеешь танцевать? Как насчет двух недель, начиная со следующего четверга? Приглашаю на вечер мамбы, – сказал Берт. Потом ухмыльнулся: – Конечно, если Лэз не возражает. Хотя я не стал бы винить его, если бы он на время залег на дно. Вокруг его книги – настоящая свара. Каждый…

У матери Грейс отвисла челюсть.

– Что? Да Грейс великолепно танцует! – почти выкрикнула она, пытаясь оглушить Берта своим энтузиазмом. – Ей наверняка захочется составить тебе пару.

Грейс нервно теребила салфетку. Отчасти ей хотелось продолжить разговор с Бертом, но, с другой стороны, она позволила благим хореографическим намерениям матери увлечь себя в вальсе. Она вспомнила об уроках танцев, которые ребенком посещала в Беркли. Все – от напудренных изнутри перчаток до поскрипывающих бальных туфель – мгновенно и осязаемо представилось ей. На танцевальном конкурсе она завоевала второй приз – разочарование, которое ее мать так никогда и не пережила, – унося домой призовую шариковую ручку, с помощью которой было так удобно чертить расписание и делать задания по математике, вместо главного трофея – пары серебряных балетных пуантов.

– Да, вечер мамбы, – повторил Берт. – Смотри не пропусти – пожалеешь.

– Я дам вам знать.

– Прекрасно, только не тяни, а то, пока Франсин не будет, меня того и гляди подцепит какая-нибудь резвая шлюшка.

Индейка прожаривалась гораздо дольше, чем ожидалось, и это вызвало некоторую озабоченность. Даже отец Грейс, позабыв о своем благоразумии, увлекся разворачивавшейся на кухне драмой.

– Я поставила ее в одиннадцать. Потом включила таймер, так что она должна была приготовиться, пока мы тут говорили про Грейси, – волновалась мать.

– Смотри не перетрудись, Полетт, – сказал отец Грейс, погладив жену по волосам кухонной рукавицей. – Уверен, осталось ждать всего несколько минут. Понимаешь, тут нужен научный подход.

– Надо попытаться ее надрезать, если она слишком жесткая, – предложила Франсин. – У меня на такие вещи чутье. В микроволновке она у тебя сама никогда не лопнет.

– Терпеть не могу индейку, – заявил Берт, заглядывая в духовку. – Такая сухая.

Выпрямившись, он перехватил взгляд Франсин.

– Но твоя – пальчики оближешь!

– Нэнси будет с минуты на минуту, – сказала Полетт, вытирая руки оранжево-желтым посудным полотенцем. – А я даже еще не одета.

– Не волнуйся, дорогая, – заверил ее муж, повязывая фартук. – Твоя индейка в надежных руках.

Нэнси Брукмен вошла в кухню в тот самый момент, когда индейку вскрыли с помощью щипцов. Птица вылетела из духовки как артиллерийский снаряд и, срикошетив от потолка, приземлилась в посудомойке.

– Все получится, я не сомневался, – торжествующе сказал Милтон.

– Я без предупреждения, – объявила Нэнси. Отец Грейс бросился ей навстречу, вытирая руки о фартук.

– Ты, как всегда, замечательно выглядишь, – сказал он, принимая у Нэнси ее пальто из стриженой норки.

– Естественно, – ответила она, сняв темные очки. Она отдала ему свои перчатки и рыже-белую сумку для боулинга, которую отхватила в Милане прошлым летом за много месяцев до того, как заявки на такие сумки стали поступать в бутик на Мэдисон-авеню. Разумеется, «сумка для боулинга» – это слишком сильно сказано, поскольку в ней едва умещались пара бумажных носовых платков и кожаные автомобильные перчатки. – Насколько я понимаю, мой недотепа сынок не почтит нас своим присутствием. Нет-нет, ничего личного, – добавила она, тем не менее подчеркнув интонацией слово «почтит».

– Он передает привет, – сказала Грейс.

– Мы получили от него письмо по электронной почте. Он так жалеет, что пропускает праздник, – добавил отец.

– Вы получили письмо от Лэза? – спросила Грейс.

– От моего любимого зятя. Сегодня утром.

– Что он пишет?

– Просит оставить ему чего-нибудь вкусненького, – ответил отец. Грейс захотелось броситься к компьютеру и посмотреть, нет ли письма и для нее.

– Вылитый отец, – сказала мать Лэза. Потом оглядела Грейс с ног до головы. – Вижу, ты носишь брюки, которые я тебе купила. Они меня в этом секонд-хенде просто обожают. На хорошие вещи у меня глаз наметанный.

– Это из комиссионки? – поинтересовался Берт, который провел столько часов в ожидании, пока Франсин появится из примерочной магазина Лемана, что мог считать себя знатоком в области женской моды. – Мягкие, – сказал он, пощупав брюки Грейс.

– Я знала, Грейси оценит, что деньги пойдут на достойное дело. То ли рак легких, то ли детский диабет, не могу вспомнить. Впрочем, не важно. Просто она может сознавать, что сделала свой вклад.

Отец Грейс вернулся на кухню и приступил к процессу разделки, начав с заточки электрического разделочного ножа – на кремне, предварительно изучив его зернистость, словно топографическую карту, и прикладывая лезвие то под одним, то под другим утлом. Когда настало время садиться за стол, все уже чувствовали себя наевшимися до отвала.

– Замечательная начинка, Полетт, – сказала Франсин, зачерпывая ложкой соус.

– Спасибо. В этом году я использовала мацу вместо хлебных крошек.

Индейка и начинка вместе с клюквенной приправой Грейс были единственными продуктами, не принесенными в контейнерах Франсин.

– Большая разница, – согласилась Франсин. Грейс встала из-за стола налить воды в графин.

– По-моему, ты немножко располнела, Грейс, – сказал Берт. – В талии.

– Берт! – оборвала его Франсин. – Я знала, что тебе не следует пить второй кампари. Грейс просто перышко! Гибкая, как березка.

Грейс вернулась и поставила графин на стол. Брюки на ней так и не растянулись. Две порции начинки, которые, строго говоря, нельзя было назвать вегетарианской кухней, и щедрая порция сладкой картошки не спасли ситуацию. Соевые хлебцы, припасенные для нее матерью, не вызывали у Грейс ни малейшего аппетита. Она извинилась, сказав, что ей нужно проверить свои сообщения. На самом деле ей нужно было просто прилечь. Виной тому был не столько стресс, вызванный необходимостью притворяться перед всеми, сколько то, что, сидя за столом, она почувствовала, как у нее прекращается кровообращение.

Она прошла в свою детскую спальню и закрыла дверь. Все в комнате – от зелено-розовых в клетку занавесок и постельного покрывала до травянисто-зеленого коврика и розового потолка – осталось неизменным. На стенах висели репродукции Питера Макса и Дега. Даже розовый махровый халат на медном крючке рядом с дверью был на месте, словно Грейс забежала домой перекусить после школьной волейбольной тренировки.

Грейс посмотрела на себя в зеркало. Повернувшись боком, она несколько раз вдохнула и подобрала живот. Берт был прав, брюки не заслуживали лестных слов. Действительно обнаруживалось потрясающее сходство между ней и праздничной индейкой, стянутой-перетянутой и вот-вот готовой лопнуть.

Пока она стояла перед зеркалом, у нее промелькнуло воспоминание: на Лэзе был розовый махровый халат, когда он впервые встретился с ее родителями. Грейс с Лэзом шли через парк по дороге в «Метрополитен», и их застиг внезапный ливень. Грейс предложила зайти посушиться к ее родителям, дом которых был всего в нескольких кварталах от музея.

Когда они пришли, дома никого не было, и Грейс с Лэзом, вытираясь, забрызгали весь пол. Грейс сунула их вещи в сушилку и надела узкие джинсы и бейсболку, висевшие в ее кладовке. Лэзу был предложен халат. Грейс сдавленно хихикала, он же, казалось, чувствовал себя вполне комфортно, увиваясь за ней, как жигало.

Через несколько минут они услышали доносившиеся из передней звуки. Лэз быстренько затянул на халате кушак, Грейс поправила джинсы, и они оба вышли поздороваться с родителями.

– Рад наконец познакомиться, Лэз, – сказал отец, пожимая руку Лэзу и явно не придавая значения тому факту, что на новом приятеле его дочери надета женская одежда. – На улице льет как из ведра.

Мать слегка толкнула Грейс локтем и шепнула: «Мне он нравится. Мы его не отпустим. И ноги красивые», – и вышла сварить кофе, который они пили потом на застекленной лоджии, глядя на дождь.

Грейс села на кровать. Это была белая койка с двумя выдвижными ящиками внизу. Грейс не заглядывала в них уже много лет. В ящиках хранилась часть ее жизни, которую она называла «до-лэзовской», но про которую на самом деле думала как о жизни «до-Грейс». Что бы ни лежало в ящиках, все теперь обветшало и казалось чужим.

Грейс распустила ремень на брюках и откинулась на валик. На самом деле ей никогда не нравилась ее комната, но, глядя на розовый потолок и редкий снег, реющий за окном, прислушиваясь к звону тарелок, серебряных ножей и вилок, доносившемуся из столовой, она захотела остаться здесь навсегда.

– Кто хочет выпить муската за Лэза? – услышала Грейс голос отца.

Она вернулась к гостям и села к столу.

– Выпьешь? – отец протянул Грейс узкий высокий бокал, налитый почти до краев.

– Нет, спасибо, – ответила Грейс.

– А как насчет чашечки эспрессо? – Отец недавно купил роскошную кофеварку. Она отрицательно покачала головой. – Что-нибудь слышно о Лэзе? – спросил отец.

– Говорит, вернется к полуночи.

– Рад слышать, – сказал отец. – Передай, что мы без него скучали.

– Пирога? – предложила мать, подвигая к Грейс блюдо с ореховым пирогом, как будто принимала участие в шоу «Хлопотливые хозяйки». Грейс взглянула на покрытые карамелью пекановые орехи и озерцо темного сиропа посередине. Обычно она не могла устоять. Берт накладывал себе на тарелку ломтики ананаса и дыни.

– Пожалуй, нет, – ответила Грейс, стараясь вздохнуть поглубже. Ей не терпелось попасть домой, проверить свою электронную почту и переодеться во что-нибудь эластичное и удобное. Потом она вспомнила, что обещала встретиться с Кейном.

– Нам больше останется, – сказал отец. Грейс поглядела на свои часы, а затем на сидящих за овальным столом. Мало что изменилось по сравнению с предшествовавшими годами, кроме Лэза, но его отсутствие тоже почти ничего не меняло.

– Мне надо идти. Через час я встречаюсь с Кейном, – сказала Грейс, когда с десертом было покончено. Мать побежала на кухню и вернулась с продуктовой сумкой, набитой остатками праздничного стола. Нэнси положила сигарету в объедки пирога и повернулась к Грейс.

– Я тебя подвезу. Машина внизу.

Мать Грейс бросила Франсин Шугармен понимающий взгляд.

Даже если бы Грейс осталась еще часов на пять, этого все равно было бы мало. Она встала из-за стола и поцеловала мать в щеку.

– Позвони, как доберешься домой, чтобы мы знали, что все в порядке, – сказал отец.

– И не забудь про вечер мамбы, – напомнил Берт. – Наведи глянец на бальные туфли.

– Не забуду, – ответила Грейс, глядя на отца. – Я имела в виду – позвоню, папа.

По дороге домой Грейс глядела в окно, выводя пальцем закорючки на затуманившемся стекле. Мать Лэза закурила сигарету и повернулась к Грейс.

– Говорят, у Кейна новое увлечение, – сказала она, глубоко затягиваясь, – по имени Грег.

Грейс удивилась, как небрежно мать Лэза говорит о подобных вещах, будто Кейн просто поменял адрес, а не сексуальную ориентацию.

– Грег? – недоверчиво переспросила Грейс. У Кейна было много романов со многими женщинами на протяжении многих лет, и мысль о том, что он гей, казалась Грейс невообразимой.

– Его мать сказала мне на той неделе на обеде членов Общества охраны природы. Звучит серьезно. Одному богу известно, как долго он от нас это скрывал, – сказала Нэнси, выпуская струйку дыма.

– Мне он ни слова не говорил, – ответила Грейс.

– Ну, в сердечных делах он не очень-то откровенен, сама знаешь.

Мысль Грейс бешено заработала, перетасовывая теснившуюся в ее голове информацию и стараясь составить связную картину. Желтые розы и относительная холодность Кейна во время их последнего свидания теперь становились более понятными, но больше ничего не прояснялось. Грейс гадала, знал ли Лэз. Он наверняка сказал бы ей что-нибудь, если бы знал. Когда они ехали через парк, Грейс вдруг почувствовала, что ее мутит. Машина остановилась у ее дома. Прощаясь, мать Лэза приложила ладонь к губам и послала Грейс воздушный поцелуй.

– Целую, дорогая. Надеюсь, ты поможешь нам завтра в десять с оригами. Буду ждать тебя, где обычно. Кстати, нам потребуется твое участие в ходатайстве об аукционе в Историческом обществе. Я сказала им, что ты с удовольствием возьмешься.

Помимо прочих благотворительных обязанностей, на участие в которых она всегда подписывала Грейс, мать Лэза состояла ассистентом при Американском музее естественной истории. Однажды Грейс случайно услышала, как мать Лэза говорила кому-то: «О, Грейс сделает это – ей все равно больше делать нечего». Каждое Рождество Грейс помогала изготавливать бумажные украшения для елки, потому что, по словам матери Лэза, была в ладах с бумагой. Кроме занятий по переплетному делу и сопредседательствования в различных комитетах, всю оставшуюся неделю Грейс круглые сутки «ничего не делала».

– Наилучшие пожелания Лазарю, – сказала мать Лэза, наклонив голову. Прижав пальцы к губам, Грейс смотрела, как поднимается тонированное стекло. Вероятно, скоро мать Лэза поймет, что ее сын ушел.

Поднявшись к себе, поставив контейнер с фрикадельками рядом с другими в морозильник, Грейс в конце концов пожалела, что отказалась от муската.

9
Вверх дном

Ковер был едва виден под одеждой, которую Грейс разбросала по всей спальне; это напоминало взрыв гигантской скороварки, производящей блузки, брюки и юбки и попавшей в круговерть теории относительности. На полу валялись вывернутые наизнанку кожаные брюки: чтобы снять их, Грейс пришлось выдержать настоящее сражение. Ей хотелось бы знать, какие ограничения действуют при возврате вещей в секонд-хенд.

Она сказала Марисоль, что завтра та может не приходить, и теперь горько сожалела об этом. В комнате царил невероятный беспорядок. Едва оказавшись дома, она первым делом проверила, нет ли электронного письма от Лэза, но ее почтовый ящик был пуст. Теперь, что бы она ни надевала, все казалось ей неудобным. Любой ее прежде надежный наряд, вроде сидевшего в обтяжку темно-синего вязаного платья, доходившего до лодыжек, в котором она всегда чувствовала себя уверенно и свободно, выглядел так, будто слишком долго провисел не на своей вешалке, потерял форму и мучился презрением к самому себе, оттого что проснулся в чужой постели и у него не было денег доехать домой на такси.

Кейну обычно было все равно, как она выглядит, а «Бочонок» даже при дневном свете был темным прокуренным баром, но Грейс неистовствовала. Она собрала одежду, сложила ее в свой большой стенной шкаф и закрыла дверцы с жалюзи. Затем открыла шкаф Лэза, вытащила его самые потертые джинсы и бледно-серый кашемировый свитер.

В шкафу скопилось много пыли. Грейс понятия не имела, откуда эта пыль попадала сюда, но она неизменно оседала на деревянных вешалках, воротничках Лэзовых костюмов из тонкой шерсти и ботинках. Лэз был астматиком – недуг, который помог ему избежать роли присяжного, но который так и не помог ему бросить курить по пачке, а то и по две в день. Порой Грейс чувствовала, что одновременно с ним у нее начинается одышка.

Она натянула джинсы и застегнула верхнюю пуговицу. Джинсы хорошо сидели на ней, мягкие и вытертые – после стольких стирок – местами почти до белизны. Правда, они были ей длинноваты.

Надев свитер, Грейс моментально успокоилась. Вязаный кашемир сохранил слабый запах Лэза. Расчесав волосы, она откинула их назад и закрепила заколкой. Потом сгребла в охапку любимый кожаный пиджак Лэза и отправилась на встречу с Кейном, поражаясь тому, что практически не опаздывает, – значит, кое-что еще под контролем. Беспорядок в шкафу, теперь невидимый, скоро позабылся. Вот если бы она могла запихнуть в этот шкаф и Кейна!

Кейн сидел за стойкой – как всегда, безупречно одетый, в однотонных брюках и темно-синем свитере со стоячим воротником, – по-приятельски болтая с барменом. Увидев Грейс, он улыбнулся и обнял ее, потом оглядел с ног до головы:

– Грейс, сегодня что – Хэллоуин? Или ты теперь работаешь под Лэза? Я тоже скучаю по нему, но не до такой степени.

Грейс чувствовала гладко выбритую щеку Кейна, когда он целовал ее, вдыхала его цитрусовый запах и не переставала проверять свою реакцию на него теперь, когда она узнала о нем кое-что новое. Реакция была такой же, как в то время, когда они якобы встречались. Симпатяга, но ничего особенного. Грейс подумала, что должна бы разбираться в таких вещах.

– Как обычно? – спросил Кейн.

Грейс кивнула. Он полез в карман и вытащил сложенную коктейльную салфетку, которую стащил в Нантакете из бара, где, клятвенно заверял он, готовят лучшие «космополитены» в мире. На салфетке были написаны точный рецепт и указания по приготовлению напитка. Кейн разложил ее на стойке перед барменом Питом. Грейс наблюдала, как бармен в точном соответствии с описанной последовательностью совершает церемониальное действо: смочить края двух охлажденных коктейльных стаканов клюквенным соком, потом погрузить в сахарный песок; положить в шейкер лед; влить водку, клюквенный сок, лайм и чуточку «куантро» в определенной пропорции; наконец, два раза встряхнуть и разлить по стаканам.

Бармен положил на стойку две салфетки и широким, эффектным движением поставил перед Кейном и Грейс два сверкающе-розовых коктейля. Он был похож на подростка в своих мешковатых джинсах и бейсбольной кепке козырьком назад – прямая противоположность тщательно одетому Кейну. Волосы Кейна, постриженные значительно короче, чем на юбилейной вечеринке, были зачесаны вперед. Они выглядели блестящими и мягкими, почти как бархат, и Грейс ужасно захотелось их взъерошить.

– Что выберем в этом году? – спросил Кейн. – «Большой сбор»? «Котов, китов, скотов»? «Девятый вал»?

Грейс окинула взглядом бар. Музыкальный автомат играл «Обезьяна у меня в голове». Лэзу нравился «Стили Дэн». Прежде чем ответить, Грейс поглубже вздохнула. Она не хотела напиваться. Пожалуй, надо сыграть пару заходов, а потом под каким-нибудь предлогом пораньше уйти домой.

– Как насчет «Я никогда», – предложила она, прежде всего потому, что в этой игре надо было пить мелкими глоточками, а не залпом.

– Переходим в легковесы? Ладно, посмотрим, – сказал Кейн, знаком показывая бармену, что они готовы ко второму заходу, хотя даже не притронулись к первой порции.

Бармен согласился присоединиться к ним, хотя предпочитал обычную содовую. Все трое чокнулись, и Грейс скрепя сердце выпила свой стакан до дна. Бармен ожидал вынесения вердикта.

– Отлично, – объявил Кейн.

Согласно их ритуалу, все питейные игрища начинались после первой предварительной дозы; при хорошей игре Грейс могла только пригубить следующую. В подобного рода играх Лэз был неумолим, но Кейн мог оказать ей снисхождение. Правда, она не была уверена, сможет ли оказать снисхождение ему, если напьется сама.

– Я начну, – предложил Кейн, потирая подбородок. Он напустил на себя глубокомысленный вид, как будто его следующее изречение могло изменить привычный лик вселенной. – Итак, – медленно начал он, – я никогда не снимался в кино.

Грейс, как и бармен, поднесла стакан к губам и сделала маленький глоток. Кейн притворился шокированным, оставив свой стакан на салфетке.

– А вот почему, Грейси, я и сам никогда не мог понять, – поддразнил он ее, наконец беря стакан.

Обычно Грейс единственная оставалась наполовину трезвой после этой игры, поскольку не принадлежала к людям, выходящим за рамки. Теперь никаких рамок не было.

– На этот раз тебе повезло, – согласилась она. И, на минутку задумавшись, сказала: – Я никогда не читала чужую почту.

Кейн рассмеялся.

– Нечистая игра, – сказал он, отпивая сразу чуть не полстакана. – У тебя что – наблюдательное устройство в моем почтовом ящике?

– Я всегда подозревала, что ты такой.

Кейн перевел взгляд с Грейс на бармена, который, как и она, не прикоснулся к своему стакану.

– Бога ради, это была всего лишь рождественская открытка. Да к тому же это вышло случайно, – пробормотал он, напуская на себя обиженный вид.

Настала очередь бармена.

– Я никогда никому не признавался в любви, чтобы затащить в постель, – сказал он с ухмылкой.

– Вот это уже лучше, – Кейн, казалось, повеселел. Он немного отхлебнул из своего стакана. – Но, по-моему, я тоже имел в виду что-то в этом роде, – добавил он.

Грейс поставила стакан на стойку, пронзив Кейна одним из своих самых испепеляющих взглядов, но чем дольше она на него смотрела, тем более неуверенной себя чувствовала. Разрозненные образы мелькали у нее в голове как стрекозы. Дело состояло не в том, что ей трудно было смириться с мыслью о связи Кейна с каким-то мужчиной, а скорее в осознании того, что сидящий справа от нее человек, которого она считала одним из своих ближайших друзей и который теперь со скучающим видом пригоршнями отправлял в рот орешки, скрывал от нее такую жизненно важную вещь. Оказалось, что она, в сущности, не знает его. Проглотить такой факт Грейс было тяжелее, чем выпить залпом тройной сухой мартини, что она и проделала. У Кейна отвисла челюсть.

– Скажи, что это не так, – попросил он.

– Может быть, мне просто захотелось пить, – смущенно сказала Грейс.

– Так не по правилам, – запротестовал Кейн. Грейс почувствовала, как в груди у нее разливается алкогольное тепло, проникая сквозь непробиваемый прежде слой еды, приготовленной руками ее матери.

– О’кей, значит, я виновата, – сказала она. Образы Кейна в компании Грега, неотвязно крутившиеся в сознании Грейс, теперь сильно поблекли. Пит наполнил стаканы, в том числе и свой, до краев. Грейс не побеспокоилась проследить за тем, выпил ли бармен – Пит, ей постоянно приходилось напоминать себе об этом, поскольку у нее наметилась явная тенденция называть его Ларри, – выпил ли он вместе с ними во время последнего захода. Удивительно, но уровень ее восприятия в данный момент понизился до «кому какая разница».

Они сыграли еще пару заходов, причем заявления варьировались от «Я никогда не спала со своим окулистом» до «Я никогда никому не изменял», и даже: «Я никогда не занимался любовью в супермаркете», пока стакан Грейс почти не опустел в третий раз. Она даже не подозревала, что бармен такой чертовски забавный парень. Снова настала ее очередь. Она уже не контролировала свои мысли. Заколка соскользнула, и волосы упали ей на лицо, закрыв его, как челка у афганской борзой. Она встряхнула головой и впервые поняла, что вот-вот напьется. Голова ее качалась как у марионетки в отсутствие кукловода, и только большим усилием воли она заставила остановиться закружившуюся вдруг комнату.

Ей стало жарко, и, сняв пиджак Лэза, она повесила его на спинку соседнего табурета. Вид пиджака, накинутого на спинку табурета так небрежно, словно это сделал Лэз, заставил Грейс вздрогнуть. На мгновение она почти поверила, что он вышел купить резинку в автомате мужской уборной.

– Пьяная в стельку, – услышала она голос Пита; слова звучали приглушенно, как будто у нее были ватные затычки в ушах. Грейс уставилась на него из-под волос.

– Точно, сейчас свалится, – согласился Кейн.

– Почему вы говорите обо мне в третьем лице? – вмешалась Грейс. – Вам что, никто не объяснял, что это верх невоспитанности? – Пит и Кейн обменялись взглядами. – Короче, – продолжала Грейс, – она не пьяная в стельку, а просто немного перебрала, и ей нужно сходить в дамскую комнату.

– Признаю свою ошибку. – Кейн смахнул волосы у нее с лица и заправил за уши. – Грейси, может, пора…

Грейс подняла голову, посмотрела на Кейна и ни с того ни с сего протянула руку и погладила его по голове.

– Какие колючие, – сказала она, пытаясь встать. Чтобы удержать равновесие, ей пришлось схватить Кейна за плечо. Его свитер был таким мягким, а плечо таким крепким и теплым под ее ладонью, что ей не захотелось убирать руку. – Никогда еще не прикасалась к такому материалу.

– Это шерсть, Грейс, – сказал Кейн, посмотрев на нее.

– А, – сказала она и попыталась рассмеяться, чтобы загладить неловкость. Потом встала, держась за стойку. Ноги у нее стали резиновыми и подгибались, как у одной из тех кукол, о которых она так мечтала ребенком. Она почувствовала, что не в состоянии прямо сейчас самостоятельно проделать путешествие в уборную и обратно, и безвольно осела на табурет. Уже много лет, как она и думать позабыла про тряпичных кукол, и вдруг ей припомнился холодный пасмурный день, когда она отправилась в гости к своей подружке. (Однажды, когда они с матерью зашли в игрушечный магазин, Грейс попросила купить ей тряпичную куклу, но мать решительно повела ее в отдел игрушек из папье-маше, которые, с ее точки зрения, обладали большей воспитательной ценностью.) Когда подружка вышла из комнаты, Грейс спрятала куклу под свою юбочку. Это было несложно, потому что эти мягкие куклы только выглядели трехмерными, если глядеть спереди, но на самом деле были совсем плоскими.

Она вспомнила, как разглядывала куклу, когда вернулась домой. Ощущение острого удовольствия быстро сменилось раскаянием, поскольку Грейс чувствовала себя слишком виноватой, чтобы когда-нибудь и в самом деле играть с ней, но о признании не могло быть и речи. Несколько дней она носила куклу в кармане, а потом мать постирала ее брючки, не проверив содержимое карманов, и жар стиральной машины превратил поролон в полураздавленную зефирину.

Сидя на табурете в облаке коктейльных испарений, Грейс задумалась над тем, от какой бы стороны своей натуры она предпочла отказаться. Даже под давлением обстоятельств вопрос все равно оставался риторическим.

– Мне нужна мелочь – купить резинку, – объявила Грейс, засовывая руку в карман Лэзова пиджака и роясь в нем. Она не взяла с собой сумочку, положив ключи и деньги в карман на молнии. Почувствовав, что в кармане пиджака пусто, она пошарила в другом и вытащила тюбик таблеток «Спасатель» и карманный ежедневник, по поводу пропажи которого Лэз так сокрушался. Она вспомнила, с каким отчаянием он искал его.

– Вот, Грейс, – сказал Кейн, вручая ей два четвертака.

– Нет, мои ключи! – ответила Грейс. – Их здесь нет.

– Ты уверена, что не положила их в карман своего кардигана? Я хочу сказать, Лэзова кардигана? – спросил Кейн.

Грейс снова почудилась вата, но на этот раз не в ушах, а во рту. Поэтому она просто кивнула.

– Не волнуйся, Грейс. Найдутся, – сказал Кейн с утешительной интонацией в голосе, но без капли уверенности. Грейс вспомнила, что его голос никогда прежде не оказывал на нее такого действия, и почувствовала, как впадает в транс. Кейн снял кардиган с табурета и встряхнул. Грейс услышала звяканье и вздохнула с облегчением; плечи ее обмякли. – В подкладке дырка, Грейс, – сказал Кейн. – Вот тебе ключи и помада. О, и еще корешки от билетов на «Дон Жуана», – добавил он, бросив корешки в пепельницу на стойке.

Грейс протянула руку за помадой и туг же отдернула ее. Тюбик был незнакомый. Хотя она и попыталась скрыть свою реакцию, Кейн явно заметил смущенное выражение ее лица.

– Полагаю, это не Лэза, – поддразнил он ее. – Не его оттенок.

Грейс бросила на него еще один грозный взгляд.

– Нет, это моя, – быстро сказала она, отнимая у Кейна ключи и помаду. – Просто забыла, что они там. Спасибо.

Она разглядывала серебристый тюбик, крутя его в пальцах. Она могла купить помаду и забыть про это. А может, это был один из образчиков, которые всегда совала ей мать. Чем дольше Грейс на него смотрела, тем более знакомым он казался, пока она окончательно не уверилась, что это ее вещь. Она внимательно посмотрела на билеты. Лэз не проявлял особого интереса к опере, Грейс тоже, поэтому они почти никогда туда не ходили.

Грейс взглянула на дату: 14 октября, половина восьмого вечера. Она взяла ключи, корешки от билетов и положила их в задний карман. Когда вернется домой, надо будет свериться с календарем. Возможно, она помнила об этом, а потом забыла. Франсин всегда утверждала, что от черники память становится лучше. Грейс про себя взяла на заметку купить немного черники завтра утром, хотя, вероятно, сейчас не сезон и ее импортируют откуда-нибудь из Чили, и стоит она пять долларов полпинты, но Грейс опасалась, что иначе будет забывать все.

Потом она встала, на этот раз медленнее, взяла четвертаки и помаду, извинилась и прошла в дамскую комнату сверхустойчивой походкой, как если бы ее попросили пройти по линейке.

* * *

Двери уборных были помечены картинками: мужская – изображением двух буйков, женская – чаек. В женской по непонятным причинам был установлен писсуар – зрелище, всегда приводившее Грейс в изумление. Ей припомнился один вечер после Дня Благодарения, в компании Кейна и Лэза, когда она по ошибке зашла в мужскую комнату и, не заметив особой разницы, не отдавала себе отчета в ошибке, пока развеселившиеся законные хозяева не устроили ей стоячую овацию; особенно усердствовал Лэз, кричавший: «Грейс тоже решила, что она из буйков».

В «Бочонке» на славу потрудились в честь праздников: кабинки были украшены гирляндами фонариков, а над писсуаром разместилась шоколадного цвета индейка с широкой клетчатой красной лентой на шее.

Освещение в уборной было очень резким. Вымыв руки и сполоснув лицо прохладной водой, Грейс наложила на губы тонкий слой помады. Повернув тюбик так, чтобы можно было прочесть название, она попыталась сосредоточиться. Она скосила глаза, не допуская возможности, что причина, по которой она никак не может вспомнить этот тюбик, имеет хоть какое-то отношение к недостатку в ее организме растительных ферментов. Грейс удалось прочесть название – «Опал». Ну конечно. Как она могла забыть?

Ветер свистел в рамах, сдувая тонкий слой гари с подоконника. Шоколадная индейка пялилась на нее со своего шестка неровно посаженными глазами из сладкой кукурузы с отсутствующим видом, будто собираясь поведать о странных вещах, что здесь творились. Грейс захотелось разбить писсуар, чтобы только избавиться от этого взгляда.

Взяв один из четвертаков, которые дал ей Кейн, она опустила его в автомат и со скрежетом нажала ручку. Подождав, пока не послышится стук шариков жевательной резинки, падающих в металлический лоток, она открыла его. Розовые. Она опустила еще монету – снова розовые. Это обнадежило ее.

Грейс опять сидела за стойкой, держа шарики резинки на весу, будто это были жемчужины, которые ей удалось отыскать в дамской уборной. Но разглядывание жемчужин не возымело желаемого результата, и она спрятала их в карман кардигана. Потом – несмотря на протесты Кейна и Пита – настояла на том, чтобы сыграть еще несколько заходов в питейные игры.

– У меня есть идея, – заявила она, прикончив свой «космонолитен». – Но для этого захода мне нужен бокал белого вина.