Текст книги "Незамужняя жена"

Автор книги: Нина Соломон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Она отложила вязание и прижалась лбом к иллюминатору, вглядываясь в горизонт. Какой-то образ подобно грозовой туче затмил ее сознание. Она увидела себя с Лэзом, стоящим на лыжах на склоне горы, в их первый Валентинов день. С обзорной точки, расположенной на высоте тридцати тысяч футов, она рассмотрела лицо Лэза, берущего ее за руку и уводящего к подъемнику. «Ты слишком чувствительная, – говорил он ей. – Кто и когда по-настоящему хотел детей? Это же такая обуза». Он сделал ей предложение ближе к вечеру того же дня, перед последним спуском. Подъемник поплыл вверх, и с губ Лэза сорвались слова: «Выходи за меня». Она вспомнила, как после возвращения в город он не звонил три дня.

Несмотря на все предупреждения и предостережения, касавшиеся погоды, родители Грейс никогда не давали дочери советов, оберегающих от ложных шагов и выгребных ям реальной жизни. Они выискивали в небесах силы природы и не понимали того, что у людей и у неудачных браков есть свои области высокого давления. Они ошибочно думали, что Лэз поднимет уровень их дочери, но смешивали образ его ухаживаний и среду, в которой он вращался, с его человеческими достоинствами. Они не могли предвидеть, что Лэз поднимет Грейс только до положения незамужней жены.

Внезапно она почувствовала, как нитка дернулась в ее руках, будто она поймала рыбу. Прежде чем полностью осознать случившееся, Грейс, испытывая ужас, долго смотрела, как ряд за рядом ее вязанье разматывается, зацепившись за проворные колеса тележки с напитками. Чем сильнее она старалась удержать его, тем быстрее оно распускалось. Попытки Грейс отцепить пряжу привели к тому, что несколько открытых картонных упаковок с молоком и чашек кофе перевернулись (а стюардесса зашаталась, потеряв равновесие), и этот ужас продолжался до тех пор, пока весь самолет, от салона первого класса до кабины экипажа, не оказался опутан мокрой сиреневой паутиной.

24
«Душевная кухня»

Женщина за приемной стойкой гостиницы «Времена года» очень радушно сообщила Грейс о том, что им потребуется другая кредитная карточка.

– Она неплатежеспособна? – спросила Грейс.

– Нет, – ответила женщина, сочувственно качнув головой, – просто заморожена.

– Это невозможно, – сказала Грейс. – Я только что ею пользовалась.

Но, произнеся эти слова, она поняла, что на самом деле не может вспомнить, когда в последний раз пользовалась карточкой. Она даже не могла припомнить, получала ли последний ежемесячный бюллетень. Благодаря какому-то рудиментарному гену, доставшемуся ей от матери, она привыкла расплачиваться наличными. Но чего она совершенно не унаследовала от матери, так это ее склонности торговаться и спорить. Мать, наверное, стала бы выяснять у портье, соответствует ли он своему служебному положению.

– Разрешите, я им позвоню, – сказала Грейс.

Тягучий разговор с компанией по выдаче кредитных карточек, несколько незаметно проглоченных слезинок, бодрящая доза реальности – и Грейс вернулась к стойке портье. Карточка действительно была заморожена, но кем – Грейс не могла точно сказать. У нее имелось при себе достаточно наличных, чтобы оплатить задаток и расходы в течение дня. Она взяла свой багаж, попутно отметив, каким легким был рюкзак Лэза по сравнению с ее чемоданом, и поднялась наверх.

Снятый ею номер оказался просторным и со вкусом отделанным, разве только чуточку безликим. У окна стояли пурпурная фрезия и корзина с фруктами, на кровати под расшитым цветами покрывалом лежали королевского размера подушки, а по бокам стояли платяные шкафы из вишни и ночные столики. Номер был упорядоченным и начисто лишенным какой-либо остаточной истории, в чем для Грейс крылся некий соблазн с оттенком примешавшегося к нему чувства вины. Она чувствовала, будто вступила на сцену идеально, по Платону разыгранной жизни.

За тяжелыми портьерами с высоты сорок первого этажа Грейс были видны берега озера Мичиган. Заметив, что на автоответчике мигает красная лампочка, она нажала кнопку и услышала голос Хлои, приветствующей ее в Чикаго. Грейс перезвонила, и они договорились встретиться и поужинать пораньше в ресторане неподалеку от дома Хлои в Уикер-парке. Грейс привычно извинилась за Лэза, сказав, что у него прием, на котором он обязательно должен присутствовать.

Грейс весь день продрожала, бродя по центру Чикаго в своем розовом пальто и разглядывая местные достопримечательности. Потом немного прошлась по берегу озера. Вернувшись в номер в начале шестого, она надела пару толстых теплых носков и несколько свитеров поверх длинной вязаной юбки. Достала из чемодана подарок, который привезла Хлое: книгу, изготовленную и переплетенную собственноручно. На обложке она изобразила пакет с семенами, чтобы Хлоя не забыла весной посадить цветы на крыльце своего дома. Под пакетом приклеила одно из предсказаний, подаренных Кейном. Предсказание больше подходило Хлое, которая работала над романом, и звучало так: «Вам суждено полюбить художественную литературу». Страницы Грейс смастерила из газетных вырезок с вкрапленными в них дикими цветами и опрыскала эссенцией бергамота – любимого запаха Хлои. Грейс подумала, что, наверное, переусердствовала с ароматизатором, так как теперь все содержимое ее чемодана пахло как чашка крепко заваренного чая «Эрл Грей».

Прежде чем выйти из номера, Грейс бросила взгляд на нераспакованный рюкзак Лэза, висевший на деревянной вешалке. Обычно она чувствовала себя менее одинокой, разложив вокруг вещи Лэза, но в сегодняшнем состоянии духа ей меньше всего хотелось, чтобы его беспорядок испортил эту чудесную, эту безукоризненную картинку.

Ресторан «Душевная кухня» был заполнен почти до отказа, несмотря на ранний час. Публика была необычной – очень молодая, татуированная и изощренно проколотая во всех местах. Хлоя сидела за круглым столиком в середине зала. Волосы ее больше не были коротко подстрижены и выкрашены в темный цвет, теперь они ниспадали на плечи блондинистыми волнами. На ней были рваные джинсы и старомодный джемпер, весь в бисерных цветах, поверх голубой футболки с вышитой поперек груди надписью «Все обо мне». Время от времени свет определенным образом отражался в покрывавших ее джемпер бисеринках, рассыпавших по всему залу разноцветные «зайчики».

– Хиппуют, – сказала Хлоя, имея в виду остальных посетителей. – Это у них врожденное. Мы никогда не были такими нахальными.

Грейс попробовала снять один из своих свитеров, но он зацепился за ожерелье, и Хлое пришлось ей помогать. Официант в красных джинсах и светло-зеленой рубашке с изображением главных исторических событий ухмыльнулся, наливая ей в стакан холодной, как лед, воды.

– Шикарная рубашка, – сказала ему Хлоя. – На распродаже купил?

– Нет, в «Уна мейс».

– Я должна сводить тебя туда, Грейс, – сказала Хлоя. – Тебе понравится.

Они с Хлоей продолжали говорить о своих любимых комиссионных магазинах, и в какой-то момент Грейс показалось, что сейчас официант подсядет к ним.

– А вы откуда? – спросил он, впервые за весь разговор обращаясь к Грейс.

– Из Нью-Йорка, – ответила она. Официант нахмурился.

– Откуда-откуда? Из штата Нью-Йорк?

– Нет, из города, – ответила она. Официант быстро взглянул на Хлою, как бы за подтверждением.

– Круто, – сказал он и пошел – как показалось Грейс, чересчур поспешно – за меню.

Грейс с трудом покончила с половиной порции равиоли, начиненных сладкой картошкой, и обжаренным шпинатом со стеблями одуванчиков. Официант завернул им остатки ужина и, пока они надевали пальто, попросил у Хлои телефон.

– По-моему, тебе здесь нравится, – сказала Грейс, когда они вышли на Милуоки-авеню. У соседнего здания небольшая очередь, вытянувшись цепочкой, ожидала у дверей какого-то клуба. На углу Грейс заметила кучку подростков в куртках с капюшонами, столпившихся перед небольшим гастрономом.

– Очень. Просто не представляю себя в Нью-Йорке. Я знаю, ты любишь этот город, но я даже подумать не могу, чтобы мои окна выходили на кирпичную стену. Теперь, после смерти мамы, меня с теми местами почти ничего не связывает.

– Представляю.

– Я как будто все еще жду, что она вернется.

Они свернули за угол и пошли к надземной станции метро. Хлоя остановилась и повернулась к Грейс.

– Если есть время, можешь зайти посмотреть, как я живу. Очень жаль, что сейчас не весна. Посидели бы на крылечке.

– Мне, правда, хотелось бы, но, думаю, конференция Лэза скоро закончится, а я обещала к его приходу вернуться в гостиницу.

Слава богу, было уже достаточно темно.

– Грейс… – начала было Хлоя, но умолкла. Она надела шляпу, у которой был такой вид, будто ее сшили из обрывков старых свитеров. – Ладно. Тогда в другой раз. – Она порылась в своей красной виниловой сумочке, ища ключи. Недалеко от них притормозило такси. – Еще раз спасибо за книжку. Позвони завтра, скажи, какие у тебя планы. У меня есть для тебя подарок.

Пока они обнимались на прощание, Грейс вспомнила об ожидающем ее в гостинице пустом номере. Хлоя повернулась, чтобы идти.

– Хлоя… – окликнула ее Грейс, махнув такси, чтобы проезжало дальше. Хлоя обернулась.

– Что-нибудь забыла?

– Думаю, у меня найдется время зайти к тебе. Давай я позвоню Лэзу и скажу, что вернусь поздно.

Квартира Хлои находилась в полумиле от ресторана, в Бак-тауне. Они пустились в долгий путь по улицам, носящим имена знаменитых авторов – Шекспир-авеню, Диккенс-авеню, – вдоль которых выстроились в ряд ничем не украшенные строения викторианской эпохи – окруженные высокими изгородями приземистые кирпичные дома, которые, как сказала Хлоя, были построены до того, как этот район был официально провозглашен городским заповедником.

По пути они зашли в «Книгочей», крохотный частный книжный магазин, где проходы между стеллажами были настолько узкими, что два человека едва могли в них разойтись. Пол был усыпан карандашной стружкой. На грубых, шершавых деревянных полках теснились книги, названия которых ничего не говорили Грейс. Гипсовые статуэтки выглядывали из крохотных ниш. Черный кот потерся о лодыжки Грейс и потом ходил за ней повсюду, пока она бродила по магазину, просматривая ряды книг. Во внутреннем дворике был сад, а в нем круглый стол и три никелированных стула. Хлоя пошла наверх, чтобы найти книгу о человеческих утратах. Грейс слышала, как поскрипывают доски пола у нее над головой, и представляла себе книжную лавину, которая вот-вот обрушится на нее сверху.

Грейс отошла к выходу и стала в ожидании Хлои разглядывать разношерстные прикнопленные объявления – но большей части о субарендной сдаче площади и работе на неполный день. Грейс уже собиралась отправиться на поиски Хлои, когда ее внимание привлек желтый листок, призывавший записываться на открытые занятия по гончарному ремеслу. На узкой полоске поверх листка был нарисован крохотный гончарный крут и значился телефонный номер, написанный каллиграфическим почерком. Как много времени прошло с тех пор, как Грейс бросила гончарное ремесло! Ей вспомнилось колесо, крутящееся, пока она центровала глину, поднимала ее и делала форму полой настолько, что, казалось, еще немного – и стенки не выдержат. Черный кот играл у ее ног, перекатывая упавшую кнопку, потом Грейс увидела спускавшуюся Хлою. Грейс незаметно сорвала одно из объявлений и сунула его в карман.

* * *

Хлоя открыла дверь квартиры на втором этаже и, едва они вошли, заперла ее на засов и цепочку.

– До маминой смерти я никогда не запирала дверь. Не хочу, чтобы исчез кто-то еще.

– Мне это чувство знакомо, – сказала Грейс, проходя на кухню. Пол был покрыт старомодным персикового цвета линолеумом с квадратным рисунком – на пересечениях квадратов сверкали золотистые блестки. Стены выкрашены ярко-желтой краской и увешаны более или менее изящными безделушками.

Грейс подумала о своей бабушке, оглядывая разнообразие часов в этой кухне. Все они показывали разное время. Старые куклы расположились на холодильнике – они под стать миниатюрной мебели, которая могла бы вполне естественно дополнить какой-нибудь экспонат с выставки Дэмиена Херста. Магнитные буквы и полосы черно-белой фотопленки украшали дверцу холодильника. Грейс увидела фотографию, на которой они с Хлоей, тогдашние старшекурсницы, были запечатлены во время поездки в «Рай плейленд». Края фотографии загнулись. На снимке Грейс была в обмахрившейся джинсовой куртке и повязанном вокруг шеи пестром шелковом платке. Она с трудом узнала себя. Даже улыбка казалась ей чужой.

Она подумала о ящике под кроватью, где, как она подозревала, лежала нетронутой большая часть ее школьного барахла. Грейс привыкла четко отделять одну часть жизни от другой. Ее научили, что, когда заканчивается один этап, надо складывать вещи, как старую одежду, в походный сундук и переходить к другому. Все, из чего она вырастала, оставалось позади или отправлялось в «Гудвилл»[10]10
  Благотворительная организация.


[Закрыть].

Когда Грейс только начала встречаться с Лэзом, мать затаскала ее по магазинам и заставила выбрать новый стиль прически. Поначалу они покупали вещи за полную цену, примеряя одежду с торжественностью, приличествующей предсмертному обряду причащения. То была кульминация всех лет, проведенных в местах вроде Барклай-скул в подготовке именно к этому моменту. Как знатная невеста в стародавние времена, посаженная на корабль с козлом и комплектом постельного белья, Грейс располагала современным приданым от Бергдорфа, которое обеспечивало ей доступ в сферы, где вращался Лэз. Конечная разница состояла не в том, что она брала с собой, а в том, что оставалось на берегу. Сноровистая рука матери подвела Грейс к порогу замужества без одной очень важной вещи. Оглядывая кухню Хлои, Грейс поняла, что же это. Здесь – в хаосе накопления – и крылся секрет неподзапретной жизни.

– Хочешь ромашкового чая? – спросила Хлоя. Вопрос нарушил мечтательную задумчивость Грейс и вернул ее в мир лжи, где она так легко жила последние шесть недель.

– Можно от тебя позвонить Лэзу?

Хлоя посмотрела на Грейс так же, как возле «Душевной кухни», но на этот раз отрицательно покачала головой.

– Грейс…

– Что?

– Ты думаешь, я дура?

– Конечно, нет. Я просто хотела сказать Лэзу, что вернусь поздно.

– Не перебивай. Я знаю, что происходит. Или ты считаешь, что можешь провернуть это со всяким? Но со мной, Грейс, пожалуйста, не надо. Я ведь тебя всю жизнь знаю.

Вдруг, после бившего ее весь день озноба, Грейс бросило в пот. Она сомневалась, следует ли ей довериться Хлое.

– Что ты имеешь в виду?

– Грейс, Лэз был в Чикаго неделю назад на симпозиуме по правам человека, но большую часть времени он провел, отстаивая свою книгу, если это можно так назвать. Я даже думаю, что он сам верит в историю о концентрационном лагере. Это было во всех газетах. Он все еще утверждает, что шесть недель изображал заключенного. Скорей всего, он просто кому-то заплатил. Я даже ходила на этот симпозиум, чтобы посмотреть на него.

– Ты его видела? Он что-нибудь говорил обо мне?

– Да. Наплел кучу всякой ахинеи. Дело, конечно, ваше, но не знаю, у кого в результате более серьезные проблемы. Он и понятия не имел, что ты приедешь в Чикаго. Хотел получить все сведения о твоих полетах. Будто я когда-нибудь ему их давала. Он ни капельки не изменился. Я раскусила его с первого раза, как мы встретились. Прости, но я никогда не была большой поклонницей этого парня.

Так, значит, это Лэз переоформил билеты.

– Я не хотела врать тебе, – сказала Грейс, опускаясь на стул.

– Послушай, давай я приготовлю чай, и ты мне расскажешь, что происходит.

Хлоя подошла к посудному шкафу, достала две разные кружки с цветочным узором и поставила на стол, положив рядом рукопись с пометками на полях и несколько старых выпусков «Нью-йоркского книжного обозрения».

– Даже не знаю, откуда начать, – вздохнула Грейс.

– Откуда хочешь. Отредактировать успеем.

Той ночью, лежа на футоне[11]11
  Складная постель из циновок.


[Закрыть] во второй спальне Хлои, Грейс никак не могла уснуть. Разговор с Хлоей был вроде грозы жарким августовским вечером, грозы, которая не приносит никакого облегчения. В спальне было полно швейных принадлежностей. Мать Хлои научила ее шить, вязать и вышивать. Льняные в полоску занавески висели на медном стержне, кровать покрывало простеганное вручную одеяло. На деревянном столе стояла принадлежавшая матери Хлои и заряженная катушкой ниток старая зингеровская машинка, словно позируя для рекламы и готовясь заработать вновь. Рядом расположилась прозрачная пластиковая коробка, набитая пуговицами, крючками, наперстками и металлическими шпульками.

У Грейс сохранилось детское воспоминание о том, как еще в первых классах школы она написала свое имя на двухцветных кожаных туфлях. В тот день мать, забирая ее из школы, шла сзади. «Твои новые туфли!» – закричала она. Это был первый раз, когда Грейс написала свое имя на какой-то вещи. Потом она исписала своим именем целую тетрадь, вырезала его на школьной парте, выцарапала на пианино в гостиной. Ее учительница отвела мать в сторону и шепотом предложила встретиться. Грейс услышала слова: «кризис самоотождествления» и, хотя не поняла их смысла, догадалась, что произошло нечто худшее, чем случалось с ней на уроках логопеда, куда они ходили.

«Она точно знает, кто она такая, а если нет, то благодарю вас, я сама скажу ей об этом», – ответила мать Грейс пронзительным голосом, застегнула «молнию» на пальтишке Грейс и свела ее вниз по известняковым ступеням. Когда они вернулись домой, мать сунула в руки Грейс кисть, смоченную в перекиси водорода и моющем средстве. Пальцы Грейс побелели после того, как она трижды смазала туфли толстым слоем обувного крема «Киви», после чего поставила их на ночь сушиться на газету.

Завтра ее день рождения. Она отпразднует его без Лэза. Внезапно, как ребенок в летнем лагере, скучающий по дому, она испытала страстную тоску – нет, не по бежевому свитеру отца, не по прогнозируемым им ливням и не по эликсирам матери, даже не по Лэзу. Это была тоска по чему-то, чему она еще не знала имени. Вернувшись в Нью-Йорк, она все расскажет родителям.

25
Выбор Грейс

Хлоя, в джинсах, пурпурном свитере и шлепанцах, уже встала и чем-то занималась на кухне, когда вошла Грейс. На буфете стоял чайник, кипела вода.

– Привет. Как спала? Выстрелы не разбудили? – спросила Хлоя.

– Выстрелы? – Грейс присела к столу.

– Каждую ночь. Я уже так привыкла, что почти не замечаю, но, когда услышала в первый раз, упала на пол и стала кататься, как в «Зле Майами» или еще каком-нибудь боевике.

– Думаю, я их не слышала, – сказала Грейс, хотя у нее было такое чувство, что она вообще не спала.

– Вот и хорошо.

Чайник засвистел. Хлоя выключила старую газовую плиту и, взяв желтую лейку, пошла поливать цветущее растение, подвешенное в горшке возле окна. Дотянувшись, она оборвала показавшийся ей увядшим лист.

– Проклятье, – сказала она, вытирая руки кухонным полотенцем.

– Что такое? – спросила Грейс.

– В моей петунии развелась моль!

Хлоя сняла горшок с крючка, осторожно вынесла его на крыльцо и мощно встряхнула, после чего около дюжины серых мотыльков вылетели из цветка и упорхнули.

– В последнее время у нас серьезные проблемы с молью, – сказала Хлоя. – Потом придется опылить. Я люблю свою петунию, хотя бабушка и говорила, что это плебейский цветок.

Хлоя налила себе кофе. Потом положила чайную заварку и немного свежей мяты в чашку Грейс и залила кипятком.

– Хочу отвести тебя позавтракать в «Бонго рум». В честь твоего дня рождения, – сказала она, садясь за стол. – Они лучше всех готовят яйца. Там будет несколько моих друзей, которые должны тебе понравиться. Потом можем пробежаться по комиссионкам.

Когда они пришли, ресторан был уже битком набит. В первый момент Хлоя не увидела никого из своих друзей. Хозяйка, в облегающем черном свитере и брюках военного образца, сказала, что ждать придется по крайней мере час.

– Если ты не против, я могу и подождать, – сказала Грейс.

Но, прежде чем Хлоя успела ответить, какая-то троица, сидевшая в большой кабинке, замахала им руками.

– Ой, гляди! Они там.

Хлоя потянула Грейс за руку в конец ресторана и представила ее:

– Ребята, это Грейс, моя подруга из Нью-Йорка, о которой я вам все уши прожужжала.

– Рада познакомиться, – сказала Грейс, втискиваясь между двумя девушками, Ким и Селой, одетыми в одинаковые свитера из шерсти ламы. Хлоя села рядом с молодым человеком с алмазными сережками в ушах. На нем был красный бархатный пиджак поверх выношенной синей футболки.

– Джефф, я вижу, ты решил надеть свой пиджак от Криса Крингла, – заметила Хлоя.

– Просто хотелось привнести немного праздничного настроения, – ответил молодой человек.

Еще один приятель Хлои появился позже; он принес стул и уселся во главе стола.

– Привет, Йэн, – сказала Хлоя. – Это Грейс.

Йэн кивнул. На нем были шарф и синий бушлат, расстегнутый сверху на одну пуговицу. Йэн забарабанил пальцами по столу; волосы его потрескивали от статического электричества, такие же наэлектризованные, как его темперамент. После того как все сделали заказы, Грейс заметила, что Йэн пристально смотрит на нее. Она старалась не отвечать на его упрямый взгляд, но приходилось слишком часто проверять, смотрит он на нее или нет.

– Так, значит, вы первый раз в Чикаго? – спросил Джефф, сдувая ворсинку со своего пурпурного пиджака.

– Да, еще не доводилось бывать, – ответила Грейс.

– Хлоя говорит, вы скульптор.

– Нет, мне приходилось преподавать это искусство, но сама я не скульптор, – сказала Грейс, думая об объявлении о гончарном классе и куске глины в своей кладовке. Кроме елочных украшений из пластилина, она уже давно ничего не лепила.

– Скульптор, скульптор!.. Просто она сама об этом забыла, – вмешалась Хлоя.

– Знаете, – начал Джефф, – я однажды слышал, как кто-то сказал на собрании: «Прыгайте, а уж кто-нибудь подстрахует». Это помогло мне избавиться от страха сцены.

Когда он замолчал, у него было такое выражение лица, как будто он только что изрек нечто глубокомысленное.

Грейс понятия не имела, какое собрание имел в виду Джефф и почему обращался к ней, словно она спрашивала его совета. Так или иначе, мысль о любом прыжке мало привлекала ее, но прыгать, не имея под собой прочной страховочной сетки и хорошо продуманного плана, учитывающего все возможные случайности, – это и вовсе было ей непонятно. С Грейс случился легкий приступ клаустрофобии, и она глубоко вдохнула, удерживаясь от того, чтобы, перебравшись через девиц в свитерах, спастись бегством в дамской уборной.

– Джефф, Грейс не знает о Ближнем Западе, – сказала Хлоя. Сидящие за столиком серьезно закивали, так что Грейс едва не почувствовала себя параноиком. – Это собрание «АА», куда я хожу с тех пор, как переехала сюда.

– Анонимных алкоголиков? – спросила Грейс. – Но ты же не алкоголик.

– Я тоже туда ходил, – сказал кто-то. Грейс вдруг почувствовала себя так, будто угодила на собрание какой-то тайной ложи и не знает секретного рукопожатия.

– Грейс, я не пью уже почти пять лет. И я думала, ты об этом знаешь.

Грейс не могла припомнить, когда Хлоя последний раз напивалась. Конечно, в колледже на раз бывало, что Хлоя перебирала коктейлей.

– Почему ты мне не сказала? – спросила Грейс.

– Я несколько раз пыталась. Но ты и слышать не хотела.

– Пригубим из неупиваемой чаши, – сказал Джефф.

– Что это значит? – спросила Грейс.

– Отречение.

– И давно ты начал говорить лозунгами? – спросила Хлоя Джеффа, сделав глоток апельсинового сока.

– Выследи, дай отпор и уничтожь, – продолжал Джефф.

– Трезвым будь, пока не умрешь, – добавила Ким. – Поусердствуй.

– Хватит, – сказала Хлоя, подавляя смешок. – Видишь, с кем я здесь связалась? Может, переехать обратно в Нью-Йорк и предоставить этих полоумных самим себе?

– Помилосердствуй, – сказал Джефф.

– Вот это мне больше нравится, – сказала Хлоя.

Заказанные ими омлеты подали в овальных тарелках величиной с блюда матери Грейс. Ее порция была такой большой, что на нее ушло, наверное, по меньшей мере с десяток яиц; по бокам омлет был обсыпан мелко покрошенным мясом и хорошо прожаренным луком, так что ей показалось, что она никогда с ним не справится. Лэз обычно все доедал за Грейс. Она настолько привыкла к этому, что иногда была не уверена, действительно ли она доела свою порцию или по привычке оставила что-то Лэзу.

Грейс вспомнила, как однажды они ужинали с Лэзом в парижском бистро. Толстые, простроченные золотыми нитями шторы закрывали входную дверь, спасая посетителей от холода. Они с Лэзом были голодны как волки, пробродив целый день по Монмартру и Же-де-помм. Как всегда, Грейс оставила кусочек бифштекса, немного пюре из репы и несколько frites, которые Лэз съел, обмакивая хлеб в перченый соус на ее тарелке. За десертом она смотрела, как он сгребает ложкой остатки суфле, и только теперь задумалась, приходило ли ему когда-нибудь в голову, что она может доесть сама.

– Твоя подруга – хороший едок, – сказал Джефф Хлое. Грейс опустила взгляд на свою тарелку и увидела, что съела все подчистую, тогда как остальные едва притронулись к своим порциям.

– Сама не думала, что так проголодалась, – сказала она.

– Возьми то, что тебе нужно, и оставь остальное, – сказал Джефф. Хлоя закатила глаза. И снова Грейс не была уверена, что Джефф говорит об омлете, а не о чем-нибудь другом.

Грейс вслушивалась в разговор, и чувство одиночества покидало ее. Плечи расслабились, дыхание стало легче. Она поняла, что этот круг Хлоиных друзей в «Бонго рум» был предназначен не для того, чтобы находить ответы – потому что, как говорил Кейн, иногда ответов нет, – а для того, чтобы задавать вопросы. Вопросы эти возникали стремительно и хаотично, один за другим, словно выделывая кульбиты в воздухе. Если она отказалась от иллюзии, то кто или что убережет ее от падения? И почему ей это так необходимо?

Грейс подняла глаза – проверить, не смотрит ли на нее Йэн. Он размотал шарф и наконец снял свой бушлат, бросив его на спинку стула.

– Я вас не знаю, Грейс, – сказал он, наклоняясь к ней через стол, – вот если бы вы остались здесь подольше, я бы вас хорошенько порасспросил. Но лозунги вам не помогут, вам нужно сделать несколько шагов.

И хотя его слова показались ей излишне жесткими, Грейс стало легче оттого, что кто-то говорит с ней начистоту.

Впервые она прямо взглянула Йэну в глаза. Они были бледно-голубые и под определенным углом отливали серебром.

– Вы правы. Я их делаю. И в данный момент – тоже.

– Слава богу! – воскликнула явно довольная Хлоя. – Прошу любить и жаловать – моя подруга Грейс.

После завтрака Грейс с Хлоей прошлись по расположенным поблизости комиссионным магазинам. В одном, таком же большом, как «Прайс клуб», куда частенько захаживали родители Грейс, Хлоя снимала вещь за вещью с нагруженных вешалок. Она складывала их в металлическую тележку, продвигаясь по узким проходам к западной части платяного отдела, который в конце прохода примыкал к секции вещей из фланели, непосредственно перед яркими гавайскими рубашками.

Грейс поразили масштабы магазина, но еще больше ее изумляло то, что все продававшееся в нем когда-то принадлежало другим людям и что двух абсолютно одинаковых вещей не было. Выбрать здесь вещь по себе – это было нечто большее, чем просто подобрать нужный размер.

Грейс задумалась: почему какая-то вещь подходит именно этому человеку, а не тому? И еще: меняет ли одежда людей или наоборот?

Когда Грейс с Хлоей подошли к вешалке, где висели пальто «под леопарда», Хлоя остановилась как вкопанная и посмотрела на Грейс.

– Думаю, мне это не подойдет, – сказала Грейс.

– Ничего не говори, пока не примеришь, – ответила Хлоя, выбрав пальто прямого покроя и проверяя, все ли пуговицы на месте. Потом она сгребла несколько темных наушников и пару черных байкерских сапог.

– Здорово, что мы попали сюда пораньше, – сказала Хлоя, изучая вышивку бисером на жемчужно-белом кардигане. – Видела бы ты, какая сюда очередь после двенадцати. И все хорошее, конечно, разбирают.

Хлоя подтолкнула тележку в направлении примерочной и знаками показала Грейс, чтобы та встала в очередь. У женщины, стоявшей перед ней, лежала в тележке такая гора одежды, что можно было подумать, будто она собирается открыть собственную комиссионку. Когда подошла очередь Грейс, служащий, выдававший номера, даже глазом не моргнул при виде кипы одежды, которую она взяла с собой в примерочную (слишком пышное наименование для закутка, в котором едва можно было повернуться и где все оказывалось на виду). По сути, это была круглая площадка, задернутая занавеской для душа. Грейс повесила свою одежду на крючки, в бытность свою служившие кранами горячей и холодной воды, и посмотрела вниз – убедиться, что не наступит на водосток. Хлоя стояла снаружи, передавая ей одежду из тележки.

– Надень эту блузку под кардиган, а потом примерь брюки в полоску. Я хочу посмотреть, как они на тебе смотрятся, так что выходи, – командовала она. – И не забудь байкерские сапоги.

Когда Грейс вышла, на ней не было ни одной своей вещи, за исключением черных носков Лэза и нижнего белья. Увидев Грейс, Хлоя захлопала в ладоши и тут же подвела подругу к прислоненному к стене зеркалу в полный рост. Стоя позади Грейс, она поправляла воротник леопардового пальто.

Впервые за много лет Грейс узнала себя. То, что она увидела, ей понравилось – все, от мешковатых брюк до тяжеленных сапог, и даже выношенное леопардовое пальто. Она чувствовала себя бодрой, словно только проснулась, глаза сияли, и лицо светилось без всякого грима.

– Ты вернулась, – сказала Хлоя.

– А я и не знала, что уехала.

– Не уехала… Просто затаилась, – ответила Хлоя. – Пошли! Заплатим, а потом заберем твой багаж из гостиницы.

– А как же моя одежда, в которой я пришла? – спросила Грейс, глядя на розовое манто, переброшенное через спинку пластикового стула.

– Оставь. Все равно эти вещи принадлежат кому-то другому.