Текст книги "Язык и религия. Лекции по филологии и истории религий"

Автор книги: Нина Мечковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

16. Что древнее: ритуал, миф или язык?

Система ритуалов, язык и мифология конкретного народа, – это три различные семиотические системы, каждая из которых представляет собой определенное содержание (информацию о мире) и специфический для данной конкретной семиотики способ хранения и передачи этой информации из поколения в поколение.

Применительно к современному обществу соотношение языка, мифолого-религиозных воззрений, а также ритуалов, принятых в конфессиональной сфере, понимается достаточно определенно: язык выступает как первичная, базовая семиотика, опора и универсальная оболочка большинства форм общественного сознания (см. §9); религиозное сознание социума представляет собой вторичную семиотическую систему, обладающую значительно более глубоким и богатым содержанием, чем язык. Однако, в отличие от языка (в любую историческую эпоху) и в отличие от мифологических воззрений первобытного общества, системы религиозных представлений, бытующие в современных социумах, не являются обязательными для каждого отдельного их члена. Современный церковный ритуал – это компонент плана в ы р а ж е н и я конфессиональной семиотики; для верующих он ценен своей традиционностью, индивидуально окрашенными эмоциональными обертонами, однако он утратил ту самодовлеющую фидеистическую актуальность, которой был наполнен для первобытного человека.

Вопрос о соотношении ритуала и мифа в древности дискуссионен. Согласно довольно распространенной точке зрения, миф предшествует ритуалу: миф – это некоторое фидеистическое содержание, мотивирующее ритуал, который, следовательно, выступает как форма, план выражения мифологического сознания, инсценировка мифа. Языковой компонент ритуала в таком случае понимается как средства, привлекаемые из независимо существующей семиотики (языка).

Ряд исследователей, ставящих вопрос о г е н е з и с е ритуала, мифа и языка, приходят к выводу, что в филогенезе[33]33
  Филогенез (греч. phylon – род, племя и греч. genesis – происхождение, начало, источник) – термин биологии и психологии, обозначающий процесс развития органических форм и форм сознания в течение всего существования жизни на земле; закономерности филогенеза обычно сопоставляют с процессами индивидуального развития организма и его психической организации от рождения до конца жизни – с онтогенезом (греч. ontos – род. падеж от on – сущее и genesis – происхождение… [см. выше]).


[Закрыть] ритуальное действие было первым семиотическим процессом, на основе которого формировались мифологические представления и язык. «Согласно новейшим исследованиям язык символических действий как в истории отдельного человека, так и в истории человечества п р е д ш е с т в у е т словесному языку и служит базой для усвоения последнего» (Иванов, 1985, 351). Доказательства видят, во-первых, в том, что зачатки ритуала (своего рода «предритуал») наблюдаются в поведении приматов и насекомых. Во-вторых, исследователям архаических культур известны древнейшие невербальные (т.е. не имеющие словесного сопровождения) ритуалы; во многих ритуалах вербальная часть явно вторична и необязательна. В этой связи показательна этимология[34]34
  Этимология (греч. etymologia от etymon – истина и logos – слово, учение) – раздел языкознания, изучающий происхождение слов. Результаты этимологических разысканий представлены в этимологических словарях. См., например, Фас-мер М. Этимологический словарь русского языка. Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. Т. I–IV. 2-е изд. М.: Прогресс, 1986–1992; Этимологический словарь славянских языков / Под ред О.Н. Трубачева. Т. I–XX. М.: Наука, 1974–1994 (издание продолжается).


[Закрыть] слов клятва и присяга, обозначающих несомненно древнейшие жанры фидеистического слова. Современное сознание воспринимает клятву и присягу прежде всего как словесные ритуальные акты. Однако этимология соответствующих обозначений свидетельствует, что первоначально в основе ритуалов клятвы и присяги лежало не слово, а телодвижение, жест. Слово клятва (известное всем славянским языкам) связано с праславянским глаголом kloniti: «славянин во время клятвы склонялся до земли, касаясь ее рукой» (А. Брюкнер; см.: Трубачев, 1983, X, 38). Слово присяга (также общеславянское) – того же корня, что и глагол сягать, ставший архаизмом в восточнославянских языках, но еще вполне живой в других славянских языках[35]35
  Впрочем, слово представлено еще у Даля: сягать – доставать до чего, хватать, достигать, напр.. Нарезных ружья на версту сягают (Даль, IV, 383); ср. некоторые производные слова с этим корнем: русск. посягать, досягать, осязать, осязание, белорусск. дасягнуцъ, дасягальны, абсяг и др.


[Закрыть].

Ритуал присяги первоначально состоял в п р и к о с н о в е н и и (это движение и было знаком близости, причастности, верности) к некоторому значимому предмету (обрядовому символу) – земле, священному камню или изображению, жертвенному очагу, оружию и т.п.

Ритуальный жест или телодвижение сохраняются во многих достаточно поздних и светских ритуалах присяги, клятвы, а также нередко и, что очень важно, б е з о т ч е т н о – при неритуальных обещаниях. Вспомним, как принималась присяга в атеистической Советской Армии: с оружием в руках, коленопреклоненно, с целованием знамени и т.п.; ср. также ритуал светской (судебной или должностной) присяги на Библии, своде законов или конституции, принятый во многих странах. Доказательством глубокой укорененности в человеческой психике древних ритуальных движений могут быть также некоторые общезначимые жесты: например, жест «рука у груди» (т.е. ‘на сердце’) в подкрепление обещания или намерения говорить полную правду (ср. вербальный эквивалент этого жеста: фразеологизм русск. положа руку на сердце, т.е. ‘говорить совершенно чистосердечно, откровенно, искренне’); или рукопожатие (в старину рукобитье) в знак достигнутого согласия, договоренности в торговле, при сватовстве[35a]35a
  Ср. у Даля: Рукобитье – битье по рукам отцов жениха и невесты, обычно покрыв руки полами кафтанов, в знак конечного согласия (Даль, IV, 112).


[Закрыть] (и соответствующий фразеологизм бить или ударить по рукам, а также след этого жеста в самом строении (т.е. в мотивированности) слов, связанных со значением договора, обещания: ручаться, порука, обрученье, белорусск. заручыцца, заручыны ‘помолвка, сговор’ и т.п.); или «прямой взгляд» в глаза собеседнику в подтверждение искренности слов или надежности обещания (и фразеологизм смотреть прямо в глаза ‘чувствовать себя свободным, независимым в выражении своих мыслей, взглядов и т.п.’).

Приведенные лингво-семиотические факты говорят о том, что в древнейших ритуалах жест и телодвижение филогенетически предшествовали слову. Что касается первичных мифологических представлений, то они также древнее языка; исследователи предполагают их доязыковое бытие в качестве «коллективного бессознательного» (понятие, введенное швейцарским психоаналитиком Карлом-Густавом Юнгом). По-видимому, коллективное бессознательное существует в форме врожденных и универсальных (общечеловеческих) психических структур, которые Юнг называл архетипами, постулируя наличие таких структур, как «я», «тень» (антипод, антагонист), «анима» (существо противоположного пола), «мать», «мудрый старик» и некоторые другие. Возможно, именно такие генетически наследуемые и бессознательные психические образования мотивировали первые ритуальные телодвижения и жесты, которые становились опорой для формирования как мифологических представлений, так и языка.

В.Н. Топоров, обращая внимание на этимологию слова миф[36]36
  Греч, mythos – это некая «до-речь», «ее природный субстрат, хаотизированное звукоиспускание» в отличие от логоса как «слова-мысли» (В.Н. Топоров).


[Закрыть], писал, что миф – это «то состояние души, которое стучится в мир слова <…>, не довольствуясь ритуалом» (Топоров, 1988, 60). Возможно, вначале это всего лишь «протомиф» – некоторое промежуточное состояние, еще без словесной дискретной оболочки. В концепции Топорова ритуал и протомиф предшествуют языку; язык формировался в недрах ритуала. Ритуал и протомиф выступают «и как последние шаги биологической эволюции, приведшей к антропогенезу, и как первые шаги человеческой культуры…» (Топоров, 1988, 44).

Таким образом, ритуал предстает как самый древний способ хранения информации в бесписьменном обществе. Информация, запечатленная и сберегаемая в системе ритуалов определенного этноса, содержала в себе, во-первых, ту или иную к а р т и н у м и р а и, во-вторых, некоторую модель (стереотип, образец) поведения людей в особо значимых ситуациях. Смысл ритуала – именно в повторении, в воспроизведении сложившейся у племени картины мира и представлений о должном поведении в ответственных и критических обстоятельствах. Соблюдение ритуалов ощущалось архаическим социумом как залог безопасности и процветания. Конечно, такая уверенность действительно помогала племени жить, а кроме того сохраняла этнокультурную идентичность бесписьменного коллектива.

17. Почему язык долговечнее ритуала?

По мере забывания магических мотивов и сакральных смыслов ритуальные действия превращались в обычаи, при этом многие звенья в обрядовых цепочках выпадали, а словесные формулы могли искажаться и позже утрачиваться. Однако миф, слово и обряд забываются не одновременно, процессы идут с разной скоростью. Переменчивее всего и поэтому раньше утрачиваются мифопоэтические представления (т.е. содержание мифологического сознания), в то время как форма – обрядовые действия и слова – сохраняются дольше, при этом языковые знаки или соответствия ритуалам и мифологическим представлениям являются самыми устойчивыми и сохраняются дольше всего.

В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля в словарной статье МОЛИТЬ приводятся (между прочим) такие употребления слова: молить кашу, молить корову, молитвить птицу, Я ныне ягодок еще не молила, Сегодня мы молили убоинку и т.п. Соответствующие значения Даль определяет так: «Говорится о пище: молить, благославлять и есть, с обрядами, первинку, новинку; молить кашу – варить молочную кашу впервые после новотела; <…> молить корову – впервые, после новотела, варят кашу на молоке, ставят ее на стол с блюдом, в котором сено, овес и хлеб; молятся и едят кашу, а блюдо относят корове, и с этого времени едят молоко ея». Молить может означать и ‘резать, колоть животных, по обряду или обычаю’. Даль замечает, что выражения вроде молить поросенка или молить курицу вероятно, «остались еще от язычества» (Даль, II, 341). Вполне возможно, что и глагол мог быть другим – более древним, по с тем же значением ‘просить смиренно и усердно у высших сил’. Однако в некоторых употреблениях и производных словах момент обрядности в значении уже утрачивается: Сегодня мы молили убоинку означает просто ‘били скотину’; мОлево, моленИна – не только ‘моленая, благословенная пища’, но и ‘убоинка, мясо’; мОлины – ‘гостинец, съестное, печенье, лакомства, особенно свадебныя’.

Перед нами (точнее, перед современниками В. И. Даля) тот случай, когда на глазах уходит и ритуал и его словесное соответствие. И все-таки языковой след ритуала стирается последним, так что нередко бывает достаточно самой минимальной этимологической рефлексии, чтобы этот след прояснился. Ср. такие клише, как Спасибо! (из Спаси Бог!), Слава Богу! Черт подери! и т.п.

Итак, взаимоотношения мифа, ритуала и языка в истории человеческого сознания можно представить следующим образом. Телодвижения и жесты в ритуале филогенетически предшествовали словам. Звуковой язык складывался как своего рода «перевод» и закрепление в звуке тех значений, которые выражались при помощи движений и жестов (как в древнейших ритуалах, так и в практическом общении соплеменников). Мифологическое предсознание (коллективное бессознательное, по Юнгу) также древнее языка. По своему содержанию мифологическое сознание глубже и значительнее системы языковых значений: миф – это синкретическое мироощущение и миропонимание первобытного человека. Язык же, как более простая и четкая (потому что дискретная) и поверхностная, более «рационалистическая» семиотика, переводил туманные образы коллективного бессознательного в более надежную оболочку слов. Таким образом, в филогенезе миф (точнее, протомиф) и ритуал предшествуют языку, зато язык выступает как самая долговечная оболочка ранних форм общественного сознания.

Мифология речи

18. Река – древнейший образ речи

Наиболее древние свидетельства рефлексии человека над речью известны из древнеиндийской мифологии. Это связано с принципиальной «словоцентричностью» (В.Н. Топоров) культуры Древней Индии: такая культура «ставит в своем начале Слово как высшую реальность…». Во все времена древнеиндийская культура «сохраняла глубочайшее понимание суверенности Слова, Речи и уникальную среди исторически известных культур осознанность своего отношения к языку» (Топоров, 1985, 6).

В древнеиндийской мифологии Сарасвати – имя главной, наиболее почитаемой реки и имя богини этой реки (по некоторым данным, Сарасвати – сакральное название Инда); одновременно Сарасвати – это и богиня речи, покровительница поэзии; она изобрела санскрит и деванагари[37]37
  Санскрит (др.-индийск. ‘составленный, обработанный, достигший формального совершенства’) – литературный древнеиндийский язык послеведийской поры (памятники начиная с IV в. до н.э.; до сих пор язык части гуманитарного знания и культа; о санскрите см. §3.2.); деванАгари (санскритск. deva – ‘бог’ и nagari – – ‘городской’) – алфавит, сложившийся к VII–VIII вв. на основе древнейшего индийского письма брАхми ; с XI в. самое распространенное в Индии письмо (используется в санскрите, хинди, маратхи, непали и других языках).


[Закрыть]. Иногда Сарасвати отождествляют с богиней речи Вач (др.-индийск. ‘речь, слово’), дочерью божественного провидца Амбхрины (его имя означает ‘влажный’) и одной из жен Праджапати (творца всего сущего), «создавшего воды из мира в образе речи» (В. Н. Топоров, статья «Вач» в МНМ, I, 220; см. также статью Топорова «Сарасвати» в МНМ). Вач обитает на небе и на земле, но ее лоно – в воде, в море. Таким образом, мифологическое сознание соединяет узами родства речь и реку (течение воды).

Связь речи с рекой представляет собой древнейший архетипический образ, отраженный в некоторых мифологических традициях и языках. У хеттов (индоевропейцы, жившие в центральной части Малой Азии), у ханаанеян (древняя Палестина, Сирия, Финикия) река – это божество, символизирующее высший суд. Следы этих представлений сохранялись в обычае «клятвы при воде»; в ритуалах испытания водой. Например, в средневековой Европе в судебных процессах такое испытание – ‘утонет или нет’ – было одной из форм ордалии («Божьего суда») наряду с испытанием огнем. В древней Англии реки почитались за их пророческую силу (Топоров, 1988[а], 376).

Обозначения реки и речи происходят от разных корней, но почему-то они похожи, причем в разных языках. Например, греч. rheos ‘течение, поток’ (отсюда, например, термин физики реология – ‘наука о течении и деформации вязких и пластичных (текучих) сред’) и греч. rhe – корень слов со значением ‘речь, слово’ (от производного с этим корнем позже образовали термин риторика).

Этимологические словари славянских языков не указывают на родство слов речь (из праслав. *rekti – ‘говорить’) и река, но эту близость допускал В.И.Даль: речь по отношению к река – «вероятно того же корня, но отшатнулось и стоит по себе» (Даль, IV, 94). Возможно, это поэтическая этимология, но именно в народном, мифопоэтическом сознании речь человека издавна сближалась со звучащим течением воды. Это хорошо видно в сочетаемости слов. Ср. вполне обычные, с едва ощутимой образностью сочетания-полуклише: льется речь (и Лейся, песня, на просторе!), поток слов, плавная речь, течение речи, термин психолингвистики речевой поток, а также фразеологизмы, включающие сближение речи (или мысли) и льющейся воды: растекаться мыслию по древу, переливать из пустого в порожнее, заткни фонтан! и под. В нефольклорной поэзии этот образ, в силу привычности, почти не используется; ср., впрочем, полноводная речь (П. Вяземский), тихоструйная речь (Ю. Герман), а также в фольклорно-стилизованном контексте:

 
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
 

(А. Пушкин)

В обычной речи образность сочетаний вроде течение речи едва ощутима, но тем очевиднее, что сближение речи и реки существовало в далеком прошлом человеческого сознания.

19. Мифология имени

Одна из фундаментальных особенностей мифопоэтического сознания состоит в отождествлении (или неразличении, или недостаточном различении) имени и вещи. Имя представлялось загадочной сущностью вещи; знать имя означало иметь власть над тем, что названо; произнести имя, назвать по имени – могло означать создать, оживить, погубить, овладеть…

Похоже, что для мифологического сознания имя было одной из главных тайн мира. Кто дал имена вещам? Что означают имена людей? Каким образом звуки составляют имя? Почему именно «эти звуки» в этом имени, а не другие? Что значит имя в судьбе человека? Так звучат главные вопросы мифологической философии имени.

В ряде текстов «Ригведы»[38]38
  Самый ранний в ведийской (древнеиндийской) традиции сборник религиозных гимнов, созданных в XV–X вв. до н.э.


[Закрыть], в «Одиссее», во фрагментах Эсхила, в нескольких пифагорейских источниках встречается сложное слово или выражение со значением ‘установитель имен’ (греч. onomatothetes – дающий (устанавливающий) имя, ономатет)[39]39
  В переводе «Одиссеи» устойчивый, воспроизводимый характер этого оборота, по-видимому, трудно ощутить: «Автоликон, богоданному внуку ты выдумать должен / Имя, какое угодно тебе самому…» (Пер. В. Жуковского)


[Закрыть]. Этот оборот – след древнейшего мифа индоевропейской поры о «создателе речи»). По-видимому, это был типичный миф о «культурном герое»[40]40
  Термин исследователей мифологии и фольклора.


[Закрыть] – человеке (часто это полубог или первопредок), который добыл или создал для людей различные предметы культуры, научил ремеслам, искусствам, установил ритуалы и праздники. В ведийской мифологии «установление имен» равнозначно акту творения. Поэтому в «Ригведе» Господин речи (таково одно из определений Вашвакармана, божественного творца вселенной) – одновременно и Всеобщий ремесленник, ваятель, плотник, создавший небо и землю; он же – вдохновитель священной поэзии и покровитель состязаний в красноречии. В философских сочинениях пифагорейцев о создателе имен говорится, что «после числа на втором месте по мудрости находится тот, кто установил имена вещам» (Иванов, 1964, 88). Согласно мусульманской мифологии, имена вещам установил Адам, первый человек и первый пророк Аллаха, созданный Богом для того, чтобы он был его заместителем на земле.

Мифологические представления о том, что дать имя – это создать, сделать сам предмет, отразились в истории одного индоевропейского корня в славянских языках – корня *dhe -. Это как раз тот компонент, который входил в оборот со значением ‘установитель имен’ (его греч. соответствие thetes), обозначавший того, с кем древние индоевропейцы связывали и наречение именем и создание предмета; в праславянском языке[41]41
  Праславянский язык (славянский праязык, или общеславянский язык) – язык древних славянских племен, выделившихся из индоевропейской общности; существовал примерно тысячелетие, до середины V в. н.э.; на основе диалектов праславянского языка сложились отдельные славянские языки (или их группы).


[Закрыть] ему соответствовал корень *de -. В прошлом во всех славянских языках глагол с этим корнем и его производные обладали двумя группами значений – и ‘делать’, и ‘говорить’. Такая семантическая двуплановость до сих пор сохраняется в чешском, словенском, верхне– и нижнелужицком языках (ср. словенск. dejati ‘делать’, ‘говорить’, ‘класть, ставить’). В восточнославянских языках этот корень в основном связан со значением ‘делать’ (белорусск. дзейн?чаць, злодзей, дабрадзей, русск. деяние, действенный и т.п.). Однако след значения ‘говорить’ сохранился: он ощутим в частицах, которые служат как бы знаками цитирования при передаче чужой речи – де (из древнерусск. он дЕетъ – ‘он говорит’), дескать (из древнерусск. дЕетъ ‘говорит’ + сказати).

В иудаистической мифологии запечатлено напряженное «вслушивание» древнего человека в само звучание имени. Старший из израильских патриархов, приняв «Завет» от Бога, получает и преобразованное имя: было Аврам (‘отец великолепен’) – стало Авраам (‘отец множества’): …но будет тебе имя: Авраам; ибо Я сделаю тебя отцом множества народов (Быт 17, 5). В знак особой милости Бог прибавляет один звук и к имени его жены: И сказал Бог Аврааму: Сару, жену твою, не называй Сарою; но да будет ей имя: Сарра (Быт, 17, 15). В мистических учениях раннего средневековья, когда человек особенно упорно всматривался в знаки и имена, стремясь найти в них тайные значения, имя Адам было осмыслено как символ всего человечества: таким значительным показалось то, что буквы его имени соответствовали четырем странам света (на греческом языке: Anatole – восток, Dysis – запад, Arktos – север, Mesembria – юг).

Мотив символичности букв в имени первочеловека был усвоен и славянской книжностью (хотя при этом переводчикам пришлось подбирать иные смыслы и ограничиться толкованием трех букв). Согласно апокрифу XII в. «Сказание како сотвори Бог Адама», Бог по буквам «собирал» имя Адама: И посла Господь ангела своего, повеле взяти «азъ» на востоце, «добро» – на западе, «мыслете» на севере и на юзе. И бысть человек в душу живу, нарече имя ему Адам [ «Азъ», «добро», «мыслете» – церковнославянские названия кириллических букв, соответственно А, Д и М] (Памятники литературы Древней Руси: XII век. М.: Худ. л-ра, 1980. С. 151). Подробно о традиции неконвенционального отношения к знакам письма см. §23–28.

С верой в магические свойства имени были связаны две противоположные крайности в отношении к слову: с одной стороны, табу, т.е. запрет произносить имя (подробно см. §22), а с другой стороны, повторения значимого имени. Особенно значимы табу и/или повторы имени Бога. Например, в культуре народа ибо (Африка) вместо имени Бога звучит оборот, означающий ‘Тот, чье имя не произносится’. Многократные повторения имени Бога обычны в ритуалах самых разных верований и религий. В истории известны соединения табу и повторов одного имени в пределах одного текста.

Выдающийся лингвист нашего столетия Ф. де Соссюр, изучая в 1906–1909 гг. анаграммы[42]42
  Анаграмма (греч. anagrammatismos – перестановка букв) – повторение звуков или слогов определенного слова в тексте. В древнейших религиозных текстах анаграмма имени Бога создавала многократное, но скрытое повторение сакрального имени: текст был «насыщен» его элементами при одновременном отсутствии имени в явном виде. Об анаграммах в русских загадках см.: Топоров, 1987 В повое время анаграммы встречаются в шарадах и подобных словесных загадках и шутках, иногда в псевдонимах (например, Харитон Макентин – анаграмма имени поэта Антиох Кантемир).


[Закрыть] в молитвах и гимнах на санскрите, древнегреческом, латинском языках, высказал гипотезу об их мифопоэтической мотивированности: в их основе «могло быть религиозное представление, согласно которому обращение к богу, молитва, гимн не достигают своей цели, если в их текст не включены слоги имени Бога» (Соссюр, 1977, 642). Догадки Соссюра об анаграмматическом строении мифопоэтических текстов и о магической функции анаграмм были впоследствии подтверждены (в 30-х гг. – в работах О. М. Фрейденберг о древнегреческой поэзии; начиная с 60-х гг. – в исследованиях ведийских гимнов В. Н. Топорова, Т. Я. Елизаренковой).

К сожалению, в переводах анаграмматические эффекты во многом теряются, и все же эту насыщенность текста значимыми созвучиями и ключевыми корнями можно почувствовать по следующему фрагменту из «Заговора на возвращение коров» («Ригведа», X, 19):

 
О возвратитель, приведи!
О возвратитель, верни!
Четыре стороны земли –
Из них верни их!
 

(Ригведа, 1972, 214)