Текст книги "Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны"

Автор книги: Нина Соротокина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

10

В Колокольцы Родион приехал затемно. Он не знал, что его ждет в некогда родной усадьбе, поэтому Флора в дом с собой не взял, оставил с лошадьми в заснеженном осинничке. Обстоятельства могли сложиться самым причудливым образом: дом мог оказаться пустым, его заселили чужие люди, не исключено, им настолько не понравится Родионов визит, что ему придется спасаться бегством.

Поспешая по вытоптанной тропе, которая шла вдоль нерасчищенной главной аллеи, он все время ждал опасной встречи или оклика, К ночи похолодало. Мороз уж совсем вроде ни к чему. По рассеянности Родион сунул в дорожную, притороченную к седлу сумку теплые рукавицы. Теперь руки ужасно зябли. Вот ведь гадость какая – пробираешься к родному дому ровно тать!

Средние окна первого этажа теплились светом. Площадка у главного подъезда была вся изъезжена полозьями саней. Родион толкнул дверь. К его удивлению, она оказалась открытой. В лицо пахнуло теплом, запахом свежих дров и навощенного пола. Оплывшая свеча в оловянной плошке, видно кем-то забытая, давала мало света, но его было достаточно, чтобы осветить намалеванное на медном циферблате напольных часов счастливое, улыбающееся солнце. По-китайски узкие глаза дневного светила с лукавым удивлением таращились на прежнего хозяина. Часы отсчитывали время гулко и жадно.

Родион опустился на стул у двери, подышал на замерзшие пальцы. Как ни слабы были звуки, говорящие о его появлении, они привлекли внимание обитателей дома, и те бесшумно, словно бестелесные тени, стали стекаться из боковых дверей и, кланяясь, выстраиваться у стеночки. Эта была отцовская дворня, иных Родион узнавал, других нет, впрочем, темно, лиц толком не рассмотришь. Они стояли молча, торжественно, как на похоронах, потом ловко подтолкнули к Родиону маленькую старушку, почти карлицу, в черном, барского фасона чепце. Это была ключница Настена, она же любимая нянька молодого барина.

– Сыночек мой, деточка, слезинка моя горемычная. – Настена бросилась к Родиону, покрыла поцелуями рукав его мокрой от снега епанчи, потом расплакалась в голос и уткнулась в грудь барина. Дворня вздыхала, почтительно ожидая конца ритуала. Родион молча поглаживал няньку по круглому плечику. Наконец она подняла красное от слез лицо: – Вижу, ненаглядный, с плохой ты вестью.

– Их уже в Сибирь мчат.

Нянька не спросила, кого подразумевал Родион под словом «их», каждому из стоящих в сенях ясно было, о ком говорил молодой барин.

– Я уж не чаял вас здесь увидеть, – продолжал Родион.

– А нас и не было. Всех в дальние деревни сослали. А как отдали дом Миниху, всех назад вернули.

– Так вы сейчас фельдмаршалу Миниху принадлежите? – удивился Родион.

– Ему, дитятко. Только сегодня ты здесь хозяин. – Настена поднялась с колен и, обернувшись к дворне, прокричала неожиданно грозно: – Серенька, баню топить! Лука Гаврилыч, Кузьма, Макарка… Распорядитесь на кухне. Стол большой накрыть, как подобает. Жирондоли [20]20
  Жирондоли – канделябр, большой украшенный подсвечник для нескольких свечей.


[Закрыть]запалить! Климент, не стой столбом, прими у барина одежду.

– Настена, пошли кого-нибудь в осинки, там Флор с лошадьми дожидается, небось замерз до обморока. А я хочу побыть один.

Приказание Родиона было немедленно исполнено, и через десять минут счастливый Флор уже сидел на кухне над горячими щами, рядом стояла брага в запотевшей кружке. Вокруг стояла дворня, почтительно внимающая его рассказу:

– Я теперь при барине незаконно, а вы, коли спросят, язык держите за зубами: ничего не видели и не слышали. Я как бы в бегах.

– Если поймают – кнут, а то и каторга!

– А мне для Родиона Андреевича самой жизни не жаль!

С мороза брага не пьянит, а только веселит кровь. Глаза у Флора блестели. Он с таким азартом рассказывал о последних событиях, что, право, казалось, ему можно позавидовать.

А Родион со свечой в руках обошел весь дом. Обыск, переход к новому хозяину почти не изменил облик жилища, и это вызывало у Родиона обиду, словно дом был живым существом. Разве для того тебя строили люберовские крестьяне, возили камни на фундамент, рубили бревна в заповедном бору, тесали стропила, чтобы ты достался немчуре, графу Миниху?

Кончил он свой обход в комнате ключницы.

– Родион Андреевич, дитятко дорогое, я вот здесь нужное собрала, чтоб не попало в чужие руки. – Нянька поставила перед ним плетеную бельевую корзину с крышкой. – Здесь игрушки ваши, письма, бумаги исписанные, что удалось от обыска спрятать. Еще вещи носильные матушки вашей, а вот колечко с камешком. Прочее побоялась брать, а это возьмите, Христа ради.

– Настена, куда я с игрушками-то? У меня и угла своего нет.

– Ну где-то ведь вы живете… Поставьте в уголочек, место не простоит, а это на пальчик. – И она ловко надела на мизинец Родиона колечко с брильянтом.

В бане мылись вместе с Флором, из одной бочки воду брали, чего уж там – сейчас между слугой и барином различия, почитай, нет. Родион лежал на верхней полке, слуга на нижней, и каждого кучер Елисей услужливо охаживал вначале веником березовым, потом дубовым. Попарились всласть, потом, как водится, рюмка водки с соленым огурчиком и квас в избытке.

Ужинать подали уже в десятом часу в большой зале. Родион сидел на торце длинного семейного стола, и два лакея, одетые по всей форме, торжественно, словно особе царской фамилии прислуживали, подавали на серебряных блюдах утку печеную, поросенка с хреном, обязательный холодец и маленькие, тающие во рту пирожки. На сладкое подали груши, засахаренные в меду. «Это, наверное, еще матушка готовила», – подумал Родион, подбирая корочкой сладкое желе.

Он все ел с удовольствием, несмотря на душевное волнение. Но насладиться ужином в полной мере мешали неотступные мысли о картине, ради которой он и явился в этот дом. Портрет покойной тетки висел на прежнем месте. У Родиона первоначально была слабая надежда, что, глянув на парсуну, он сразу обнаружит в ней какие-нибудь изменения, что-то вроде пририсованного внизу пергамента с объяснением, как на полотнах старых немецких мастеров. Ладно, не приписал отец масляной краской буквы, так, может, поставил где-то в нужном месте точку или крестик? Ничего похожего.

Но Родион не отчаялся. Поиск шифра требует внимания. Необходимо зажечь оба канделябра и исследовать картину сантиметр за сантиметром. Он принялся зажигать канделябр, и в сенях часы начали бить, последний удар пришелся как раз на последнюю свечу – полночь. Это показалось ему странным и плохим предзнаменованием – надо же так подгадать! Чертовщина какая-то!

Теперь Родион снял портрет со стены и внимательно изучил полотняную изнанку. Она была украшена замысловатым автографом художника и датой – более ничего не было. Затем он внимательно обследовал раму, может, втиснута там какая-нибудь записочка. Нет ничего, рама как рама. Он повесил портрет на стену и принялся изучать застывший пейзаж. В одном месте у основания дерева, там, где была изображена то ли пожухлая трава, то ли земля коричневая, обнаружился какой-то изъян, словно в этом месте чем-то чиркнули, но скорее всего черточку проделала не человеческая рука, а само время, видно, краску художник плохо положил.

Осталось только предположить, что отец зашифровал свои тайные сведения в самом сюжете картины. Может, он имел в виду какую-нибудь аллегорию? Но какая здесь возможна аллегория, если вещей на картине до обидного мало. Стоит юная тетушка в каком-то придуманном месте, сзади нее бьет Фонтан в три струи, от фонтана идет аллея с плохо нарисованными деревьями, а на переднем плане справа от тетки – изящный столик на трех ножках. На столике книга, чернильница с воткнутым в нее гусиным пером и все. Тетка щедро увешана драгоценностями. «Может быть, их и велел найти отец, найти и украсть у новых владельцев?» – подумал Родион с кривой усмешкой. Однако сосредоточимся… Знать бы, чего ищу, оно бы и легче!

Тетка на портрете была миловидна, круглолица, скуластенькая такая… щеки, видно, по русской моде свеклой подкрашены, но художник смягчил румянец до нежной розовости. Волосы свои, прическа простая, на прямой пробор, а над ушами ровно пена из завитков. На стройную шею с двух сторон спускались два тугих локона, полная грудь сильно открыта: жемчуга, крестик золотой и подвес в виде рубиновой капли. Красное камлотовое платье украшено серебряной рюшкой, но умеренно, только по рукавам и лифу. Он ничего, ни-че-го не понимает.

Родион прошелся по зале, заглянул в буфетную, куда нянька загодя поставила для него штоф с водкой, налил себе полный бокал, хрустнул огурцом. Потом стал ходить по кругу, как лошадь на манеже, до тех пор, пока не закружилась голова. Устав, он встал напротив портрета и вперился тяжелым взглядом в широко распахнутые глаза тетки, словно в гляделки играл. Сейчас его осенит, сейчас придет в голову нужная идея.

И вдруг шевельнулось что-то на портрете, а по спине у Родиона побежали холодные мурашки, сердце отчаянно стукнуло. Он скользнул взглядом вниз и увидел лилейную ручку, которая опять застыла в полной неподвижности, указывая розовым, сужающимся книзу перстом с перламутровым ногтем, каких в жизни-то не бывает, на книгу… Господи, конечно! Отец особенно упирал на то, что тетка была грамотна.

Родион был столь возбужден, что не удивился бы, если б нарисованная книга, трепеща страницами, развернулась сама собой и остановилась на нужном, отчеркнутом отцовской рукой абзаце, объясняющем зашифрованную тайну. Но книга лежала спокойно, только глаза вдруг увидели напечатанное готическими буквами имя автора – Плутарх. Трудно поверить, что красавица тетка читала Плутарха по-немецки, скорее всего художник выбрал книгу для натуры, обложка в зеленом бархате как нельзя лучше гармонировала с общим фоном и фонтаном.

– Спасибо, красавица. – Родион поклонился портрету, схватил шандал со свечой и бегом бросился в комнату отца к книжному шкафу. «Вот сейчас все и разъяснится», – ликовал он, а внутренний голос – второе «я», сей господин, который вечно является в самый неподходящий момент, с упорством идиота бубнил: «Нетути… нетути…» Заткнись, болван! Коридор, лестница, второй этаж, поворот, дверь… Что такое наш внутренний голос, как не безошибочное предчувствие, уже какой раз Родион утверждался в этом. Отцовская комната была пуста, то есть почти пуста, стол с его любимым голландским стулом стоял на месте, но ни книг, ни самих шкафов не было.

Шалая со сна Настена вначале ничего не соображала.

– Светик мой, Родион Андреевич, солнышко, какой шкаф? Да кто ж тебя напугал эдак, дрожишь весь? О-ой, как винищем-то от вас разит! Да не тряси ты меня! Книги все эконом в столицу свез, я думаю, в главный Минихов дом. Как дала? Да ты что, дитятко, говоришь-то? Этот эконом мужчина лютый. Он только сюда приехал, перво-наперво начал нас всех скверными словами лаять: и бездельники, и ветрогоны, и паскудники. Мало того что словесно убеждал – для острастки дак еще ручно действовал, все по мордам. А ты говоришь…

Родион вернулся в залу, затушил все свечи и на цыпочках ушел в свою комнату. На портрет он смотреть не стал. А ну как ручка тетки уже не указывает на книгу и занимает первоначальное положение. Вспомнить бы, как эта ручка художником первоначально нарисована? Может, просто опущена, а может быть, чуть поднята и отведена в сторону. Нет, это левая рука поднята, а правая… Убей Бог, не помнит. Одно точно, он ясно видел, как шевельнулась эта розовая, божественной формы ручка. А может, пламя свечи дрогнуло и сыграло с ним глупую шутку? Был сквозняк, был, и какой-то шум вслед за ним, наверно, говор или лай собачий. Ба-а-ашка трещит!

Вправду говорят, водка лучшее снотворное, если принимать правильную дозу. Для неиспорченного хмелем организма Родиона полный бокал соответствовал норме. Он уснул и проспал, как убитый.

Наутро первым делом спустился в залу. Красавица в красном держала левую руку чуть поднятой и отведенной в сторону, а правой точно указывала на книгу. И надпись, тисненная золотом на зеленом корешке, была та же – Плутарх.

11

Убегая от одиночества, Родион оставшееся от службы время тратил на бесцельное шатание по городу. Месяц назад он поостерегся бы появляться в людных местах из опасения быть узнанным, а тут вдруг ему на все стало наплевать.

Петербург был еще маленьким городом, если считать с пригородами, то тысяч семьдесят жителей, может, и наберется. Люди богатые и знатные все друг друга знали. Дня не проходило, чтобы Родион не сталкивался на улице нос к носу с кем-нибудь из старых знакомцев. Они не замечали сына опального дворянина, проходили мимо, не только не удостаивая его поклоном или взглядом, но даже не проявляя минутного замешательства, когда человек раздумывает: узнавать – не узнавать? Примерно то же было и в канцелярии. Родион не навязывал себя сослуживцам, и они отвечали ему полным равнодушием.

Родион жил задыхаясь. В ветреном, свежем, прозрачном воздухе Петербурга ему не хватало кислорода. Боже мой, как это странно – чувствовать себя бестелесным! Родиону казалось, что его не замечают не только разряженные сановники и дамы в париках, но и обыватели, и городская чернь. Торговец горячими блинами, уложенными на деревянном подносе, продавец сбитня с горшком на лямке, разносчики овощей и рыбы – все они громко зазывали покупателей, но не его. Он казался себе тенью, потерявшей хозяина.

Темен Петербург зимой, странен, и на город-то не похож: редкие строения, верфи, сараи, одинокие дворцы с островерхими крышами, занесенные снегом парки, вмерзшие в лед корабли – скопище призраков. Любимым местом прогулок стал вечерний Летний сад. Разбитый на правильные аллеи с уснувшими на зиму фонтанами, украшенный статуями, изображавшими персонажей басен Эзопа, сад был почти безлюден. Редкая фигура мелькнет меж деревьев и тут же скроется – холодно, сыро, все путники торопятся к теплым печам. Именно в Летнем саду в голову Родиона пришла разумная мысль – написать в Москву по оставленному отцом адресу к стряпчему Лялину и выяснить местонахождение князя Матвея Козловского, если, конечно, тот уже вернулся из Парижа.

После посещения отцовской усадьбы Родион самым тщательным образом обследовал спасенные ключницей Настеной бумаги. Большую их часть составляла деловая переписка по поводу овечьего завода и картонажной фабрики, оказывается, у отца все было готово, чтобы наладить производство бумаги. Еще Родион обнаружил письма отца к матушке, которые тот писал из-за границы. Эту переписку Родион читать не стал, негоже при живых родителях интересоваться их любовными изъяснениями. В бумагах лежал также черновик делового письма – без начала и конца, – в котором как-то неуверенно развивалась мысль о перенесении шведского судопроизводства на русскую почву. Словом, Родион не обнаружил никакой подсказки для разгадки тайны, связанной с портретом тетки.

Что ж, он будет считать, что его версия с Плутархом верна. Если отец свою тайну не загодя готовил, а в последний миг, когда драгуны вошли уже в дом, то, стало быть, он мог сунуть что-то в книгу. Теперь это что-то и следует искать.

Но для того, чтобы наведаться в библиотеку Миниха, ему нужен помощник. Флора туда не возьмешь… На роль помощника очень сгодился бы молодой князь Козловский. Былое раздражение, которое вызывал князь Матвей, прошло. Более того, Родион обнаружил, что относится к нему с симпатией. Князь Козловский – товарищ по несчастью, он поймет, с ним можно поговорить, и во время разговора он не станет пугливо отводить глаза. Ругаться, наверное, будет! Лишился наследства, лишился всего, а что он, Родион Люберов, предлагает ему взамен? Портрет тетки с тайной в придачу. Но это лучше, чем ничего. Будем распутывать этот клубок тайн вместе.

Только один раз Родион наведался на Васильевский, посмотрел издали на родной дом. Там шла новая жизнь. Маляры красили фасад, суетились какие-то люди, втаскивали в дом укутанные соломой ящики, у подъезда стоял солдат на часах.

А потом Родион увидел сон. Сидевший на лавке белоголовый, грустный человек, на котором была надета то ли рваная ряса, то ли плащ в длинных складках, ничем не походил на батюшку, но, как это часто бывает во сне, Родион твердо знал, что это он – страждущий. Отец молча смотрел мимо Родиона, и тот, смущаясь и томясь, ждал: вот сейчас войдет мать и тогда он сможет наконец задавать вопросы. Но мать не приходила. Не выдержав, он начал искать ее взглядом по углам помещения, но там была чернильная темнота. Он всматривался до рези в глазах, и тьма вдруг рассеялась, превратившись в заснеженное поле с островками бурьяна. Кисточки отцветшего бодяка, их он видел ясно, были присыпаны инеем, как солью, а дальше – необъятность, ветер гнал поземку по твердому насту до самого горизонта. Сон был длинный, мучительный, и тем страшнее делалось, что в нем ничего не происходило, только сидел на лавке отец, дул ветер и длилась тоска.

Наутро Родион понял – пора – и пошел в Тайную канцелярию. Чтоб не дразнить гусей, он решил назваться дальним родственником матери – орловским помещиком Волковым. Канцелярия для тайных розыскных дел размещалась за стенами Петропавловской крепости в одноэтажном, выкрашенном в розовый цвет, чрезвычайно приличном здании: просторные сени, направо – светлица секретаря, налево – подьячая комната, далее коридор, в который выходили двери прочих покоев. Главное розыскное учреждение, наводившее ужас на всю Россию, выглядело весьма безобидно.

Родиона принял канцелярист Иванов, худой, чернявый человек с ухоженными и чрезвычайно суетливыми руками. По делу Люберова? Так, так… Надобно справиться с опросными листами и определениями. Зайдите через неделю. Матвей вышел на ватных ногах. Стены крепости давили на плечи. И еще он понял, что есть «теснота времени». Кажется, время не может быть тесным, это реку можно перегородить запрудой, время – никогда. Но время его жизни перегорожено со всех сторон, его время – это стоячий пруд с тиной, и нет надежды, что когда-нибудь что-то изменится.

Вторым чиновником, принявшим Родиона через неделю, был подканцелярист, некто Волобуев: небольшого роста, рыжеватый, с бородавкой на ноздре. Волобуев сидел за столом, не поднимая глаз, и всем своим видом изображал крайнюю занятость. У подканцеляриста была очень красивая чернильница – серебряный пузырек с лазоревой перегородчатой эмалью, крышечкой в виде луковицы и длинной, серебряной же цепочкой. Глубоко умакивая перо, Волобуев любовно придерживал чернильницу рукой, и Родион понял, что он эту безделушку всюду носит с собой. Не давая себе труда додумать, по каким именно признакам он это угадал, Родион решил, что этот – с бородавкой, если ему половчее дать, – примет. Надо бы только намекнуть об этом как-нибудь поделикатнее.

– Сведения о сестре моей и ее муже, – Родион продолжал играть орловского родственника, – чрезвычайно меня волнуют. Однако обстоятельства семейные понуждают ехать в родную вотчину. К весне, поверите ли, загодя надобно готовиться. Посему очень прошу работы по отысканию дел моих родственников как-то ускорить. Я, со своей стороны…

– Паспорт извольте, – сказал Волобуев, не поднимая глаз.

– Паспорт?.. Ах ты, Господи, я и не предполагал, что сию бумагу надобно при себе иметь. Уж в следующий раз непременно… Я могу встретиться с вами в любом, удобном для вас месте. Скажем, у Гостиного двора на Троицкой площади, а? Если желаете, можно в Адмиралтейской стороне. Синий мост вас устроит? Или у храма Святого Исаакия Долматского? – спрашивал Родион заискивающе (вот мука!).

– У Исаакия завтра в два часа пополудни, – скороговоркой сказал Волобуев, сгреб бумаги, цепко ухватил чернильницу и вышел из комнаты.

Вечером Флор собрал все имеющиеся в доме деньги, уж и сундук перетряхнули, и карманы вывернули, а слуга все твердил: мало, мало…

– Да откуда ты знаешь-то, что мало? – разозлился Родион. – Какая там у них норма, в Тайной?

– А норма у них такая: чем больше, тем лучше. Понеже они – прорва.

– Ладно. Если что, кольцо матушкино присовокуплю.

В назначенный час Родион был в условленном месте. Он укрылся в галерее, недавно пристроенной к храму для укрепления стен. Куранты голландских часов на храме пробили два.

Волобуев опоздал на пятнадцать минут. Он подошел к Родиону не спеша, встал бочком, глаза его рассматривали городские дали. Кошелек без малейшей задержки перетек из одних рук в другие и исчез в недрах подканцеляристского камзола.

– Я ознакомился с делом известных персон. В строгом смысле слова все это и делом-то назвать нельзя. Есть приказ об аресте, об обыске, но опросных листов нет, пыточных листов тоже нет.

– И что это значит? – быстро спросил Родион.

– А это значит, что Люберова подвергли арестованию, а далее, не утруждаясь допросами, тут же отправили в ссылку бессрочно. Об этом и реляция говорит.

– Значит, не было допросов с пристрастием?

Волобуев вдруг быстро, зорко глянул на Родиона, и тот поразился, сколь всепонимающим был этот взгляд.

– Вы ведь сынок им будете? Я не ошибаюсь?

– Вы не ошибаетесь, – согласился Родион. – А за что арестован отец?

– Сие есть тайна, – буркнул Волобуев и сунул руку в карман, словно желал ощупать кошелек – жидковат…

– Не могли бы вы принять от меня подарок, – пробормотал Родион, раскрывая ладонь с кольцом, брильянт сверкнул тревожно.

Волобуев, кажется, и взглядом не удостоил подарка, однако же все приметил: и истонченное золото ободка, и величину камешка.

– Колечко маменькино себе оставьте. Зачем вам знать подробности? Все как обычно. Был донос, уличающий означенную персону в противогосударственной деятельности. Но главное, папенька ваш богат был. Видно, перебежал кому-то дорогу…

– Ладно. Здесь я все равно никогда ничего не узнаю. Куда сослали родителей?

– Этого я пока не знаю. В реляции сказано – под Соликамск, но конвой еще не вернулся, посему точное место нам неизвестно. Арестанта выслали ранее, арестованную с двумя услужителями, людьми вашими, вдогонку. Мой вам совет: не ходите больше в наше заведение, не мозольте глаза. Пройдет год, два… тогда и справитесь. Я вам помогу, только вместо себя пришлите кого-нибудь. Так оно вернее будет.

Волобуев исчез как-то удивительно легко. Кажется, и сделал-то всего три неторопливых шага – и нет его, как растворился.