Текст книги "Дневник сломанной куклы"
Автор книги: Нина Катерли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
С Юлькой было легко, она все понимала правильно.
Владимир был рад, что адрес Катюшкиного отца нашли так скоро и без его участия. Не то чтоб ему было лень или некогда этим заняться, просто он пока был захвачен решением совсем другой проблемы, важнейшей, и отвлекаться не хотел да и не умел. Сначала он должен начать и завершить одно, главное и неотложное дело (и так сколько лет потеряно!), а там уже браться за другое. Последовательно. Но вышло так, как вышло. И это к лучшему. Вот только вопрос: что делать с полученной информацией? Димка-то считал, распечатка с портретом папаши и его координатами должна быть немедленно вручена Катюхе, а она уж пускай распоряжается по своему усмотрению.
На первый взгляд, верно. Но он знал свою сестру, полгода станет обдумывать, как да что написать, чтоб про нее, не дай Бог, не подумали, что набивается. Это раз. А второе: про свою болезнь, уж точно, не напишет ни слова. Еще подумают, что клянчит помощь! Лучше смерть! В конце концов они с Димкой решили пока подождать. А Владимир тем временем пошлет профессору короткий мессидж от себя. И все объяснит.
Дядя Миша его должен помнить. И пусть уж он потом поступит, как сам решит. Может, и вообще не откликнется – кто его знает. У них там сейчас все почти уверены, что русские либо нахальные нищие, либо жулики и вымогатели.
Каким он стал? Да и вообще, поверит ли, что Катюшка действительно его дочь? Она-то не унизится до того, чтоб доказывать, а он, Владимир, еще как унизится – и фотографии ее пошлет, детскую и сегодняшнюю, и копию свидетельства о рождении. Хотя со временем полный завал, у него сейчас неотложное дело...
– Да, ты прав, – сказал Дмитрий, – лучше пока ей ничего не говорить. Пусть он сперва ответит тебе. Пиши. И прямо сейчас. Другие дела подождут. Это ж не роман, а короткое письмо: мол, так и так. А получишь ответ – тогда уж пускай Катерина. Хорошо, что я сдуру вчера ей среди ночи не брякнул, вот было бы...
... И ведь позвонил бы, кабы не Юлька.
Ночью все, как всегда, было замечательно, а утром она, как всегда, плакала. И, как всегда, клялась, что ревет – в последний раз, потому что это свинство – реветь, Митя же не виноват... раз так все сложилось вкривь и вкось. И она понимает: бросить Катерину он не может, даже если б не любил. А он любит.
– Я ведь тебя тоже люблю, – сказал Дмитрий, понимая, что она не поверит, хотя это – чистая правда.
– Я знаю. Ее – сердцем, а меня...
– Дура! А хочешь, я Катьке все расскажу? Про нас? – вдруг спросил он. Катька, уверен, ни капли не расстроится. Может, даже обрадуется – потому что эти мои воздыхания ей уже – вот где! Она-то ко мне не так относится. Она любовью брата.
– Эйнштейн! Жан-Жак Руссо с Д'Аламбером. Ох, Митяй, какой же ты все-таки у нас балбес. – Юлька безнадежно махнула рукой. – "Обрадуется". Это надо же! Жестокие вы существа, мужики. И упертые.
* * *
"Случилась масса событий. Или – события не случаются, а происходят? Хорошо – произошла масса и т.д. Сейчас буду излагать все по порядку.
О главном чуть позже, а пока поговорим о странностях любви.
Моя искусственная жизнь – придется признать, во многом как бы синтетическая, так как я живу, как Божья птичка, – сама для других мало чего (чтоб не сказать – ничего) делаю, а все мое существование, на которое жаловаться грех, – произведение окружающих, их забот и попечений. Я потребитель любви, и поэтому мне хорошо и почти... почти ничего больше не нужно. Это – как вода для рыб, в которой я, кажется, только и могу дышать и вообще – быть.
Я могла бы сейчас поханжить, мол, мне стыдно, и я недостойна, но это было бы враньем. Потому что ничего подобного я, как правило, не чувствую – рыба же не думает, что – вот, какое счастье – она в воде, ах, ах!
Итак, мой пруд, среда обитания. Мама и дед – помощь, дружба и любовь. Причем, дед больше друг, чем мама. Она бы, я это вижу, хотела, чтоб мы были подругами, но что-то ей все время мешает... И что-то мешает мне. Что? Не знаю, но нам уже давно друг с другом неловко. С тех самых пор, как я поняла, что этот скот и она... Но это не значит, что я не люблю маму и не жалею... А вот дед – он как скала, о него можно опираться. В любом смысле. Ему все что угодно можно доверить, и он поймет. Точно. Без раздумий и колебаний. Может, когда у меня со здоровьем все более или менее наладится, я покажу ему эти записки. Но перед тем тщательно отредактирую, чтобы не жег позор за бездарно исписанные страницы.
Кстати, насчет здоровья: я уже почти не опираюсь на вторую палку, она мне нужна больше для надежности. Хотя походка, конечно, как говорится, "заставляет желать много лучшего" и такой, наверное, останется. Я уже с этим смирилась. Впрочем, здесь-то можно сказать правду – я ведь понимаю – это значит, на многом придется ставить крест. А это... Ладно, проехали.
Дальше – брат Вовка. Он вечно занят, у него жуткий характер, но для меня сделает что угодно, абсолютно все, что сможет и даже сверх того. И от этого жизнь приобретает надежность. Хотя наорать способен и на меня, потому что псих. Правда, на меня – редко. И только если я сама нарвусь – скажем, объясню ему, какой он хам с матерью. Последнее время он стал просто жутко нервный, похудел, наверное, слишком много работает, рискуя жизнью в своей охране. Чтобы всех нас содержать. Аська жалуется, любимый муж и ей стал грубить и даже на Славика рявкает. Аська боится, что у него будет нервный срыв, – он и спит плохо и вообще, как она говорит, "стал задумываться". Хорошо, пока не пьет. Надо бы его – к врачу, посоветуюсь с Евгением Васильевичем – вот и нашелся повод позвонить.
Димка. Особый случай. Медицинский. Он – мой верный рыцарь, а я, хоть и колченогая, а все равно как бы женщина. И, как всем дурам, мне необходимо, чтобы кто-то обожал и смотрел молитвенным взором собаки, которой страшно, что побьют. Это чистый эгоизм, я понимаю, но ведь никто его не заставляет... Недавно я задала себе вопрос: а что если бы Димка был просто друг? Без затей, типа – брат. И честно сама ответила: еще чего?! Получается: сама на его любовь ответить не могу, а при этом – гони обожание и нервные вздохи. А он, между прочим, здоровый человек, у которого наверняка есть определенные, скажем так, мужские потребности. И выходит, мне нужно, чтобы он вел монашеский образ жизни, поскольку я убогая и холодная рыба. Да если бы и не рыба, все равно. Стыдно даже представить себе: урод с полудохлыми ногами выползает, как червяк, из своей коляски, чтобы предаться страстной любви. Тьфу! Нет уж, такого со мной не будет. Тут даже у Димки все чувства пропали бы. Навсегда.
Почему я вдруг стала об этом думать? А потому, что последнее время, месяц или даже два, Димка стал какой-то... другой. Нет, ко мне он относится по-прежнему, готов любое желание выполнить, даже каприз. И смотрит... Но то ли он повзрослел, то ли... Короче, он как будто сделался не мальчиком, но мужем. Более уверенный, более решительный. Не похож на несчастную полудохлую собаку. Такой, как сейчас, он мне вообще-то нравится гораздо больше. Но, честно говоря, тревожно.
Что-то я очень путано все это объясняю, а если сказать прямо, то иногда мне кажется, что у Димки появилась женщина, которая его любит и с которой... А вот это уже не твое дело, урод несчастный! Должна бы радоваться, если он, физически нормальный человек, ведет нормальную, полноценную жизнь. Должна... Врешь! Не считаешь, что должна, не лицемерь! И в душе, если на то пошло, что-то такое шевелится. Вроде ревности. Да не "вроде", а точно – она. Подло? Да. Тем более что сама я продолжаю нещадно кокетничать с Евгением Васильевичем, которому мое кокетство, приплати – не нужно, но мне от этого не холодно и не жарко, я не для него кокетничаю, а для себя.
Это – насчет странностей любви. А теперь о важном и главном. Димка нашел в Интернете данные о моем отце: электронный адрес, телефон, портрет и проч. Точнее, даже не сам Димка, а кто-то с его работы – их главный компьютерщик. Крутой, видно, мужик. Стало быть, так. Мой отец – профессор химии, в качестве ценного кадра живет в Штатах, в маленьком университетском городке. Димка принес большую карту Америки, и мы этот городок отыскали. Он на берегу Тихого океана, с одной стороны океан, с другой – горы. Рядом Санта-Барбара, с ума сойти!
На портрете отец мне понравился, и все говорят – мы похожи, хотя сама я этого не улавливаю. Мама на радостях с утра до вечера молится, а Вовка уже успел послать ему письмо по е-мэйлу (научное название электронной почты) и получил ответ. Ответ состоит из двух частей, одна из них – брату, эксклюзивно. Там отец пишет, что прекрасно помнит Вовку-маленького и ему странно представить себе, что этот ребенок умеет пользоваться электронной почтой, работает в секьюрити (в смысле – охранник) и написал такое веселое письмо да еще по-английски. Вообще ему странно, что у нас тут – электронная почта, тем более Интернет. При нем и телефоны-то были не у всех.
...Ха. Они и сейчас не у всех. А компьютеры только у продвинутых.
Письмо мне – совсем другое. Приводить его здесь не буду, оно какое-то... потрясенное. Короче, он там пишет, что я могу не верить, но, хоть ему и сказали двадцать лет назад, что меня не будет, иногда он вдруг чувствовал это неправда, я – есть, он даже представлял себе, как я выгляжу, и, когда получил от Вовки через Интернет мое изображение, сразу узнал. То есть он меня сегодняшнюю именно такой и представлял. Точь-в-точь. Он пишет, что я его единственный, первый и последний ребенок, он долго вообще не женился, а теперь у него есть жена, профессор политологии из его университета. Ее зовут Рут, она моложе его на двенадцать лет, часто бывает в России, говорит по-русски. А он в Россию не приезжал за эти годы ни разу. И не хочет. А вот видеть меня наоборот и даже очень. Так что просит срочно прислать всякие данные обо мне, а он вышлет мне приглашение, билет на самолет и, конечно, встретит в аэропорту. Он передает приветы маме и деликатно спрашивает, как дед и бабушка – видимо, не уверен, что они живы. Письмо очень теплое. Единственный недостаток, что написано ужасно: русские слова латинскими буквами. Наверное, он думает, что я плохо знаю английский. Вовка-то по-английски писал, ему он по-английски и ответил. А мне – вот так.
В тот же вечер раздался длинный телефонный звонок. И все почему-то сразу поняли, кто это. Мама побледнела и пошла из комнаты, невротик Вовка тоже побледнел, а дед сказал:
– Ну, Катерина, бери трубку.
Я взяла и во всю глотку заорала: "Алё! Алё!"
А меня спокойно, негромко и очень отчетливо, будто Димка из соседнего дома, спросили:
– Это Катя?
– Да, – ответила я на сей раз почти шепотом.
– Ну, здравствуй, дочь, – сказал он.
– Здравствуйте... здравствуй... – я не знала, как к нему обращаться "отец" или "папа". Или, может, по имени-отчеству?
– У тебя голос совсем как у... матери, – сказал он. И, наверное, это мне послышалось, да и вообще я не знаю, как он говорит обычно, но мне показалось, что он сдерживается, чтоб не заплакать. Потому что следующую фразу он произнес хрипло:
– Ну... как ты там... дочка?
– Спасибо. Нормально.
– Это... смешно. Но здесь все обычно жалуются, что, когда они спрашивают своих детей, как у них идут дела, дети тоже всегда отвечают "нормально".
Тут я поняла, что он говорит по-русски совершенно правильно, но с небольшим акцентом. Вернее, это даже не акцент, а, во-первых, именно чрезмерная правильность – он выбирал слова, а во-вторых, интонация была не наша, американская. Как у телеведущего Доренко. Я сказала:
– Очень трудно, когда разговариваешь в первый раз... – чуть не ляпнула "с незнакомым человеком", но спохватилась, – ...в первый раз за столько лет сразу ответить, "как дела". Ведь вы же обо мне ничего не знаете. И я о вас.
– Называй меня, пожалуйста, на "ты", – сказал он, – а по существу ты, конечно, права. Скажи, ты на меня очень обижена?
– Я?! За что?! Мы же не знали о существовании друг друга. Мама только недавно сказала про... ну, про этот... аборт. Якобы.
– На маму не сердись, – сказал он быстро, – Это я виноват. Маме было труднее, чем мне, помни это... Как она?
– Мама? Нормально.
В ответ он хмыкнул, потом сказал, чтобы я передала маме привет и что он просит у нее прощения. За все. А еще сказал, что я права – говорить на общие темы с человеком, которого никогда не видел... как это? "В глаза не видал"? Так? Это – очень трудно. Поэтому он просит меня написать ему по электронной почте подробное письмо, он ответит, у нас будет обмен корреспонденцией. И когда мы будем хоть что-то знать друг о друге, телефонные разговоры станут более осмысленными. Хотя, конечно, больше всего он хотел бы меня просто увидеть. И побыстрее.
– Так приезжай, – сказала я.
– Это сложно. Я напишу, почему. Приезжай лучше ты, – ответил он и стал прощаться. Передал привет всем нашим, особенно Вовке, сказал, что был растроган, когда тот в письме обращался к нему, как в детстве, "дядя Миша, то есть uncle Misha, по-английски. Еще сказал, что ждет моего ответа, а сам будет теперь писать каждый день, и мы быстро узнаем все друг о друге.
Когда я повесила трубку, у меня тряслись руки.
Назавтра Вовка притащил мне модем и привел какого-то парня, который его подключил. Теперь у меня есть свой адрес для е-мэйла (Емели) и я могу переписываться с отцом без посредников. Но я просто не знаю, что делать. Не в смысле английского – тут у меня почти порядок, напишу получше Вовки. Но что делать – вообще? Конечно, я хочу увидеть родного отца – о чем речь? Но как я появлюсь перед ним и его супругой в таком жалком виде? Ведь он же сразу подумает (и жена Рут тоже подумает!), что я и явилась-то к ним в качестве калеки – Христа ради, за помощью, а это – да ни за что!
Предупредить? Это ничего не изменит, кроме того, что он при встрече не испугается моего вида.
Выход один: ждать, когда я, по крайней мере, начну ходить с одной палкой и более уверенно. Но Евгений Васильевич – он у нас страх до чего честный! сказал, что на это может уйти год, а в Штатах можно все ускорить и намного, так что, если есть возможность... Не знаю. Буду думать, а пока напишу письмо веселое и ласковое, не вдаваясь в подробности о своем здоровье – то, се. Как наш Славик. Я его спрашиваю, как дела, а он: "Хорошо живем!" Напишу, что учусь, сдаю сессию (на самом деле имею "хвост"), мама сеет разумное, доброе и т. п., дед строг, но справедлив, здоров и бодр... а есть такое слово "бодр"? И как это по-английски? Cheerful? Fresh? Ладно. Напишу про Вовку, про Димку. И попробую уговорить его все-таки приехать сюда.
Вот не зря же я отметила, что, как рыба в воде, живу в любви окружающих появился еще человек, которому я, похоже, не безразлична и даже очень. Еще одна речка влилась в мой пруд.
Я, конечно, должна была начать эту главу именно с этого важнейшего события, но по закону моего жанра – называется "правдивый дневник" – всегда пишу в хронологической последовательности. И, кроме того, начинать с появления в моей жизни отца, а потом рассуждать про возможный Димкин роман на стороне неправильно. Конечно, если я решу превратить все это в литературу, я изменю имена и некоторые обстоятельства, это понятно. Кое-что уберу, кое-что усилю.
Телефонный разговор с отцом я тогда же дословно пересказала маме с дедом и Вовке. Мама по обыкновению расплакалась и все повторяла, что от нее – одно зло, ведь наверняка найти отца можно было давным-давно, и тогда все могло сложиться по-другому. Вовка ядовито заметил, что нет ничего бессмысленней, как повторять задним числом любимую фразу идиотов "надо было". Дед нахмурился, но братца на сей раз не одернул. Не хотел портить мне настроение".
* * *
– Так в чем проблема?
– Тут... Понимаешь, Стас... Мне больше – не к кому... В общем, нужно разобраться... с одной мразью.
– Разобраться конкретно?
– Вполне. Решить, как говорится... эту, ну... проблему. Полностью.
– Ну, что ж... Проблемы в принципе решаются.
– Это я понимаю. Вопрос: сколько?
– Зависит. Кто? Где?
– Никто. Мразь. Есть ФИО, возраст. А вот где?.. Придется поискать.
– Думаю, тонн семь. Если бы с адресом – пять. Если тут, в Питере, еще поменьше.
– Нет, к сожалению, не тут. Черт его знает где.
– И еще: желательно фото.
– Попробую... И... я потом должен буду с кем-то встречаться?
– Все через меня.
Такой вот разговор больше месяца назад состоялся у Владимира со Стасом Бусыгиным, начальником службы безопасности их банка, его, Владимира, непосредственным руководителем.
До этого Владимир долго ломал голову, как решить проклятую проблему. Прочитав дневник сестры, он решил все сделать сам. Тут без вопросов – подонок, испортивший жизнь их семье, не должен больше поганить землю!
Катерина была в реанимации, он вернулся домой с ее тетрадкой, успокоенный – операция прошла, Женька сказал, успешно. За обедом выпили с женой за Катюшкино здоровье, в благостном настроении Владимир позвонил матери. А та опять за свой отврат – лучше бы ее саму искромсали на кусочки, чем снова терзать несчастную девочку, которая – ведь все равно, все равно! – никогда не будет, как все! "И ты меня прости, Вовочка, я ж и твою жизнь покалечила... " и так далее, как обычно. Владимира с ходу разозлили эти сопли. Спохватилась! Думать надо было пять лет назад, когда заставляла девочку терпеть в доме своего кобеля.
После обеда он гулял со Славкой, потом съездил на работу, хотя предупредил ребят накануне – его не будет, у сестры операция. И все это время – пока сидел у песочницы, где сын сперва строил какую-то пирамиду, а потом подрался с девочкой, взявшей его совок, пока ругал Славку за жадность и агрессивность, вел домой, ехал в банк и занимался там делами, – все это время в голове торчал какой-то гвоздь: он был уверен теперь, что про несчастье с Катькой, про то, как она ухитрилась выпасть из окна, ему известно не все. Просто так на окна не лезут и не падают. Чем-то подонок ее достал. И он это хотел знать, имел право! Он – старший брат.
Первое, что снова пришло на ум, – допросить мать. С пристрастием. Если надо – пригрозить. Чем? Да чем угодно. Что не будет пускать к ней внука или... Нет, ей и грозить не придется. Он чувствовал – достаточно слегка нажать, и она расскажет... А если нечего рассказывать? Мать была в больнице, когда все произошло. Но ведь Катюха могла ей потом пожаловаться, а мамаша теперь помалкивает. И тут он вспомнил про Катькин дневник. Катерина – человек скрытный, это известно всем. Скрытный и гордый. Жаловаться как раз не любит. Но дневники пишут именно скрытные люди, те, кто не может свои переживания взваливать на других, все держит в себе. А уж когда припрет – лучше, как говорят, доверить бумаге, чем кому-то. Дед, конечно, строго наказал: читать этот дневник разрешено только в случае, если... короче – ясно. Ну и что? Дед из другого поколения, где было принято молчать под пыткой и стоять на часах до потери пульса, даже если тебя попросту забыли сменить. Была такая книжка "Честное слово", кажется... Дед дневник не откроет. А брат – откроет! Подумаешь, Катерина не велит! Начиталась книжек из прошлого века, реальной жизни не знает, сидит дома, общается или с Димкой, или со своей литературной училкой Марго: "Ах, Пушкин! Ах, Достоевский!" И выдумывает глупости про тайные записки, которые можно читать только после смерти автора. Чушь! Он прочтет дневник и никогда никому не скажет, ни одной живой душе. Ей – тем более. Может, там и нет ничего, а все равно он должен...
Он даже не представлял себе, что его ждет. И не знал, что, взрослый бугай, способен реветь – впервые, кстати, с тех пор, как тогда, мальчишкой, когда понял все про мать и ту сволочь.
Казалось бы – тогда-то чего особенного? Мать, молодая женщина, имела право на личную жизнь, а ему самому было не восемь лет – в армию собирался. Но то, что она, его мама, самая красивая, самая лучшая – и с... этим, с таким... было невыносимо. Унизительно, мерзко. И он плакал и ненавидел обоих.
Потом было не до козла – беда с сестрой, работа, работа, работа, работа потому что нужно было много денег... А может, он еще тогда, перед армией, предчувствовал, чем все кончится? В то время как-то не обращал внимания, не хотел видеть, а теперь отчетливо вспомнил, какие липкие взгляды бросал ублюдок на маленькую Катьку, как норовил до нее как бы невзначай дотронуться, какие пошлости отпускал при ней. А теперь... Страшно себе представить. Страшно читать.
Знает мать всю правду о том, что случилось? Катерина ничего никому не сказала, но матери могли сказать врачи. Должны были. Если матери известно о преступлении подонка и она утаила это от милиции, она – сама преступница. Пособница! Теперь-то заявлять поздно, да и Катьку жалко...
А уничтожить мерзавца необходимо. Как он уничтожил всю их семью.
Бабушка умерла, это он ее убил. Дед, как бы ни хорохорился, после смерти бабушки уже не тот, что раньше. Мать превратилась в плаксивое, забитое существо... которое и надо бы пожалеть – да не выходит. А потому что сам он, Владимир, стал сухим и озлобленным от такой жизни. О Катерине – говорить нечего, тут ясно. А сволочь живет себе поживает в Вологде или черт его знает где еще...
В первый момент Владимир решил: уничтожит гадину сам. Это его долг, долг брата. Оружие – без вопросов, хотя брать служебный пистолет, конечно, нельзя. Но проблема решается. Стреляет он нормально. Да и прирезать, если потребуется, – в десантных войсках служил. И не на кухне. Несколько дней он упорно обдумывал, как узнать точный адрес, да чтобы не привлечь к себе внимания. Представлял, как поедет туда, где живет козел, найдет его и... А перед этим скажет – за что.
Потом понял, что сделать все чисто не сумеет. Все же не специалист. Короче – или не сделает дела, или – точно! – сядет. А возможно, и то, и другое. Запросто. И тогда семья, уже полуразрушенная, без него пропадет. Еще одного горя никто не выдержит, не говоря о нищете, которая накроет всех разом, включая Аську и мелкого.
Но дело сделать надо, тут сомнений нет. Сволочь жить не имеет права. Или он, Владимир, не мужик.
Самое прямое – найти профи. Но где?.. Как – "где"? – Владимир вспомнил про Стаса Бусыгина. Стас работал у них в службе безопасности давно, майор, отставник. Из "Альфы" или что-то вроде. Успел повоевать в Чечне. Банк за Стасом, как за каменной стеной – никаких разборок с бандитами, тем более с конкурентами. Даже черновую работу – с пожарной охраной и, там, санэпидстанцией – брал на себя только Стас. И со всеми эффективно договаривался. Как? – без понятия. Но что стопроцентно: у Стаса везде свои люди. Разные люди. Очень разные! А выглядел Стас весьма цивильно, не "качок", Боже упаси. Джентльмен. Худощавый, высокий, вежливый, элегантно одетый. Со сверкающей американской улыбкой, будто сутками рекламирует "орбит без сахара". Но, конечно, – "ауди" с тонированными стеклами, мобильник, квартира в центре на два этажа, все, как у реального человека, бизнесмена. А команда – стандарт, как положено: накачанность, свирепость, камуфляж. Владимир знал, что и сам такой... Аська говорит: "Ну, в кого это ты? Бандит бандитом". К своим на Московский он в форме не ходил, чтоб не пугать... А Стас вызывал только доверие и приязнь. Обаятельный, как леопард. Забавно, выглядел он почти копией председателя правления банка Сергея Юрьева, но копией более крупной, более грубо сделанной. Черновиком. Про Юрьева в прежние времена вообще сказали бы: вшивый интеллигент – худой, осторожный, в больших очках, всегда безупречно одетый и причесанный, невероятно воспитанный. А улыбка, как у Стаса. С Юрьевым Владимир знаком был давно, тот его как раз и в банк пригласил, но особой дружбы не образовалось. Да никто и не пытался, разные уровни, субординация. А со Стасом с первого дня возникла взаимная симпатия, хотя и говорили-то мало Стас молчаливый и сдержанный. Но что-то было, вроде даже тепло какое-то. И доверие – по ряду признаков.
И вот теперь этот разговор. Конкретный. Никаких вопросов – почему да за что. Заказ принят: семь тысяч долларов и фотография. Деньги сразу. Имя, отчество и фамилию – только Стасу. Устно. И ориентировка – где искать гада, хотя бы приблизительно. В общем, базара нет. И никаких вещдоков.
Это надежно, Владимир был абсолютно уверен. А что киллера возьмут, тот заложит Стаса, Стас – его самого... Не бывает. Тем более, нет проблем, будто он, Владимир, становится... ах, ах! – убийцей. Как бы... Именно, что "как бы"! Убийцей был тот. Выродок. Если б его тогда сразу посадили, его бы, уж точно, теперь в живых не было – на зоне с такими разбираются быстро и по делу насильник, да еще малолетней... Опустили бы тут же, а потом... Потом замочили бы, тут без вариантов. Эх, мама... Да что теперь?.. Начали.
Он отправился на Московский. Мать была у сестры в больнице, дед собирался на прогулку с Филей. Увидел внука, открывшего дверь своим ключом и со "здрасьте" проследовавшего к секретеру, в верхнем ящике которого хранились альбомы с фотографиями. У Катерины типа хобби: все снимки сортировать и аккуратно раскладывать по альбомам в хронологическом порядке, по годам. Владимир взял альбом с наклейкой "1993". Дед молча стоял в дверях. Филя опутывал его ноги поводком. Владимир точно помнил – фотографий, на которых запечатлен Гришка, должно быть несколько. Все групповые.
Была пара-тройка карточек, где все сидят за столом по поводу дня рождения матери, еще – это точно! – Владимир снимал всю семью перед уходом в армию. Тогда вышло что-то вроде скандала: козла он, конечно, снимать не собирался усадил на диван мать с Катюшкой, Катюшка, само собой, взяла на руки Филимона. И вдруг... этот. Входит – и к Катьке: "А давай, я тебя – на колешки, а ты своего кабыздоха. Будет смехота". Владимир хотел сказать наконец, кто здесь кабыздох и какого черта на семейной фотографии, где люди, должен быть этот скот? Не сказал, пацифист долбаный, не стал связываться. Все-таки вроде последний день дома, прощальный, то, се. Катерина дернула плечиком и не пошевелилась. Так этот все равно – пристроился с ней рядом и еще руку положил на плечо, вонючка. Руку она аккуратно сняла. В этот момент Владимир их всех и щелкнул. И прекрасно помнил, что фотографию ту видел, когда приезжал через полгода, начальство послало в Питер с разными поручениями, и он моментально зашел домой.
А вот была ли эта карточка да и остальные тоже, когда он вернулся? Черт знает, не до фоток стало. Потом появились новые, но те лежали в других альбомах.
Владимир перелистал страницы, внимательно просмотрел все снимки, – ТЕХ не было.
– Ты что-то ищешь, Вова? – спросил дед, выпутываясь из поводка.
– Да я... Просто мне... Хотел тут поглядеть одну вещь...
– Вещь. Ну и как, поглядел?
Дед становится жутко въедливым – возраст, старики, известное дело, подозрительны и любопытны, хотя раньше за дедом такого вообще-то не водилось.
– Поглядел, – ответил Владимир хмуро, продолжая листать альбом. И вдруг увидел снимок, где Гришки не было и в то же время – был. Попал в кадр случайно. На снимке – Катюшка во дворе с неизменным Филей, позади парадная, а из парадной выходит... Владимира с сестрой не видит, смотрит вбок, но его-то в принципе разглядеть можно. Если кто постарается.
От вида поганой рожи у Владимира аж горло свело. Дед все не уходил. Что-то делал с Филей.
– Чаю, что ли, у вас попить? – сказал Владимир равнодушно. Захлопнул альбом, положил на место и направился в кухню.
Дед сразу засобирался, тем более Филимон настырно скулил под дверью. Владимиру велел взять в холодильнике колбасу и масло.
– А еще лучше – изготовь себе яичницу! – распорядился, уже закрывая за собой дверь.
Ничего жарить и вообще – есть Владимир не стал. Быстро вернулся, взял фотографию, спрятал в карман. Один пункт задания выполнен. Осталось всего-ничего – достать деньги. А вот с этим проблема. Зарплата, правда, шла, но никаких накоплений не получалось, две семьи, ясно и ежу. Продать машину? Но и тогда не хватит. Можно, конечно, залезть в долг, дадут без всяких. Но пойдут расспросы: на что да почему. Сказать – на новую тачку? Мол, эту продал, решил покупать "мерс"... Черт его знает... Аське-то, конечно, долго объяснять не придется – сказал, надо, значит, надо. Золотая жена досталась, а он еще, чуть что, – на нее орать, псих.
Ясно одно – быстро это все не устроить, тут поспешишь и... насмешишь аж до колик... Кое-кого из правоохранительных органов. Ничего. Пусть козел еще месяц-другой походит. Повоняет напоследок. Зато потом все будет наверняка. Конкретно, без спешки и мандража.
А начать надо так: перевезти своих на дачу. Дальше – продавать машину. А там – долг или что еще.
...Александр Дмитриевич, вернувшись с прогулки, сразу взял с полки альбом. Просто так взял, на всякий случай. Все было вроде в порядке.
"...Вот так оно и вышло. А теперь я сижу на деке, отец, мой отец! – не виртуальный, а самый настоящий, – внизу работает на компьютере, пишет очередную статью. Рут умчалась на велосипеде в университет – занятий сейчас нет, но у нее какие-то общественные дела. У моих ног на солнышке блаженствуют коты – пятнистая гладкошерстная Маша (про таких пятнистых здесь говорят "ситцевая") и огненно-рыжий пушистый толстяк Ник. Вот вам, пожалуйста, брат и сестра, причудливая игра природы. Он – огромный, простодушный и невероятно косматый, хоть Рут и расчесывает его каждый день специальной щеткой, она маленькая, лукавая, очень веселая и любит играть. Ник, впрочем, тоже не дурак поиграть, а игры у него дурацкие. Весь день он спит. Возьмешь на руки (тяжеленный, как сундук!), не открывая глаз, начинает мурлыкать. Рут его называет "певчий кот" – singing cat. Просыпается он только затем, чтобы поесть, это они оба любят. Зато вечером, когда все мы сидим в гостиной, Маша, как обычно, на коленях у Рут, начинаются игры Ника. Он отправляется в кабинет отца и планомерно, с какой-то немецкой педантичностью, сбрасывает с книжных полок и со стола разные предметы: фотографии, ручки, карандаши, раковины, которые наш аквалангист Мыша некогда достал со дна океана. Теперь, после операции, ему нырять запретили. Покидав это все на пол, Ник принимается катать карандаши, грызть ракушки – в общем, вредничает как может. Отец обреченно встает, идет, приносит кота и кладет его мне на колени (Ник – мой любимец, еще и потому, что по цвету он точь-в-точь наш Филя). На коленях он мгновенно запевает свою песню, чтобы усыпить бдительность, потом спрыгивает и уносится, чтобы продолжить хулиганство в кабинете. Спит Ник со мной. Маша зачем-то устраивается у Рут на подушке, и та боится во сне шевельнуть головой. Ник наваливается мне на ноги всеми своими центнерами, и я тоже стараюсь его не потревожить. Но он не такой нежный: столкнешь нечаянно – прыгнет назад и развалится рядом. Сейчас вот я должна следить, чтобы звери не вздумали спуститься вниз, в сад. Вообще-то сад у нас обнесен специальной сеткой, чтобы они не сбежали. Да и сбегут – ненадолго: у каждого имеется ошейник, где указан наш номер телефона. Но Рут все равно очень волнуется, если кто-то из них уходит. Потому что Маша (она заядлая охотница) забралась однажды на большой эвкалипт и не могла слезть, сидела там и плакала. Переполох! Хотели уже звонить по 911. Потом кто-то из соседских ребят с удовольствием залез и снял. Это было еще до меня. В данный момент они, по-моему, и не собираются никуда бежать – Ник разлегся на боку, заняв весь пол, Маша свернулась в клубок. Идиллия.
