Текст книги "Дневник сломанной куклы"
Автор книги: Нина Катерли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Юлька вовсе не плакала – деловито возилась с готовым пирогом. Не поднимая головы, спросила:
– От меня привет передал?
– Передал, – бодро соврал он. И тут же добавил: – А она просила поздравить тебя и обратиться с речью к племяннику. Персонально! Сказала: дети все секут еще в утробе. Так что – внимание! Тетя Катя тебя поздравляет! Персонально! Слышишь? Эй, Кузя!
– Не ори! Напугаешь ребенка, сделаешь заикой... А почему – Кузя?
– Откуда я знаю? Почему-то Кузя. Пока. Хотя...У меня в детстве был такой котенок, серый с белой грудкой. Кузьма. Редкой сладости.
Без двадцати двенадцать Юлька сняла передник, причесалась, навела ослепительную красоту, они зажгли на елке свечи, погасили верхний свет и уселись за стол. Сперва, как положено, проводили уходящий год, и Юлька заявила, что это был лучший год в ее жизни.
– В моей тоже, – согласился Дмитрий. Сказал чистую правду.
Без минуты двенадцать он откупорил шампанское, они встали и подняли бокалы.
На экране телевизора уже били куранты.
– Пьем под четвертый удар часов, – сказала Юлька тоном эксперта.
Чокнулись и выпили.
– С Новым годом, Митя! С двухтысячным – с ума сойти!
– С Новым годом, милая!
– А, действительно, – милая?
– Самая-самая. А кто еще милее пушистого рыжего кота?
– ...который скоро станет толстым и неповоротливым.
– Толстые коты – вообще загляденье.
– Как тот, в Америке? Которого ты гладил и таскал на руках?
– Точно! Я и тебя буду гладить и таскать на руках. Прямо сейчас и начнем! Пока груз подъемен.
Он подошел к Юльке, поднял ее со стула, взял на руки и стал ходить возле елки, на которой сияли свечи, посверкивали игрушки и блестела мишура. Стало легко на душе. Юлька – милая, теплая, доверчивая. Все хорошо. Хорошо!!
* * *
Ася сказала по телефону, что придет со Славой часам к восьми – помочь резать салаты, чистить селедку и вообще накрывать на стол.
– Сладкое не покупайте, я испекла обалденный торт, одна клиентка рецепт дала. А Вова потом еще принесет лимонад, хлеб и все тяжелое.
– А почему вы придете не вместе? – спросила Лидия Александровна. – Опять поссорились?
– Ну, не то чтобы... Просто он хотел набрать водки, а я сказала, не надо. А он говорит: провожать старый год надо только водкой. А ему же вообще ничего нельзя! Даже шампанского. Он ведь таблетки...
– И правильно. Кстати, у нас все есть.
– Все равно нельзя.
– Ну, шампанского придется налить, а то – сама знаешь... Придется из зол выбрать меньшее. Он и так все время чувствует себя неполноценным.
Ася промолчала. Еще неизвестно, какое зло он сам выберет. Особенно если она станет отговаривать. Разве что при деде не посмеет, деда он пока уважает, не то что... А она, Ася... С дурацкой ревностью все опять пошло по новой. Недавно потребовал, чтобы выписала на бумажку и оставила ему все адреса и телефоны клиенток. И ни одного не пропустила! Зачем? Как это – зачем? А если ему вдруг станет плохо? Или – с ребенком что-нибудь? Как это так – уходить на весь вечер да еще чтобы невозможно найти?
Ася покорно написала ему все, что просил, с указанием времени, на которое назначен каждый визит. Но предупредила:
– Вообще-то за такие звонки мне могут отказать. Эти дамы не любят, чтоб беспокоили.
– Это еще почему?
– Ну, как... Тебе бы понравилось, – пришел, допустим, водопроводчик, чинит унитаз, ты ждешь, чтоб поскорее, а ему тут супруга названивает. Где, дескать, мой Вася, чем там у вас занимается?
Владимир буркнул что-то, взял листок, спрятал. Но пока не звонил ни разу. Зато опять завел моду ждать Асю вечером у подъезда. И она прямо с ума сходила, если долго нет автобуса, а ловить частников теперь уж боялась – помнила, что было...
Как-то не выдержала, зашла к его врачу в диспансер. Ведь улучшений-то нет. Может быть, надо положить в клинику? Все же наблюдение, лекарства...
А врачиха так спокойненько, с прищуром, и заявляет:
– Между прочим, ваш муж предупреждал, что вы придете просить о госпитализации. Чтобы он не мешал вашей личной жизни. Дело, конечно, ваше, но для госпитализации оснований не вижу, общественной опасности он не представляет. Так что без его согласия – не имею права. А вам советую поводов не давать, не усугублять. Гуманней нужно быть с больным человеком.
Теперь Ася жила в ужасе, что докторша обязательно скажет Вовке, мол, жена хочет от него избавиться. Страшно себе даже представить!
Однако в новогоднюю ночь все как раз было тихо и мирно. Володя пил шампанское, причем в самую меру, зато бесконтрольный Славик выдул чуть не целый пузырь лимонада. Говорили за столом, главным образом, об уходе президента, все, кроме деда, жалели. Мог бы доработать до срока, что мешало? А как еще будет с этим, новым, неизвестно.
– Тем более он из органов, – сказала Лидия Александровна.
– Нет. Ельцин правильно поступил. По-мужски, – возразил дед. – Не можешь работать – уйди, не маячь. Можешь – работай хоть до ста лет. Другое дело, что президентский срок так и так кончается. А новый... По делам узнаем его. Так вас в церкви учат, а, Лида?
Только пробило двенадцать, подняли бокалы – звонок. Катюшка: "Пью с вами вместе. Слышите – бокал в руке, стучу о трубку?" Поговорила сначала с дедом, потом с матерью, Асей и напоследок – с братом. Славка к тому времени заснул, и его унесли в дедову комнату.
– Уговаривает приехать. Просто – мертвой хваткой, – сказал Владимир, возвращаясь за стол. Вид у него был довольный. – Сказала, не приедешь, помру с тоски.
– А поезжай! – обрадовалась Лидия Александровна. – Хоть отвлечешься.
– От чего это я должен, интересно, отвлекаться?
– Мать имеет в виду, развлечешься, повидаешь другую страну. Вон – Дима говорит – чудо света.
Ася раньше всех заметила – муж начинает заводиться.
– Да я бы, конечно, съездил. Отчего же... Только на какие шиши? Катюха, понятно, говорит – отец оплатит. Как ребенок! Сколько можно его доить? И так уже... Я ей – приезжай сама. Хотя бы ненадолго. А она – визы ни за что не дадут обратно вернуться. Русских туда сейчас пускать не любят. Это я, кстати, сам слышал.
– А куда – любят? – усмехнулся дед. – Я другой такой страны не знаю. Хорошо себя аттестовали. Вечно побираемся, выпрашиваем кредиты, а у самих спеси выше крыши. Чуть чего: "Я те щас – бомбой!"
– Папа, а почему ты не пригласил к нам своего Андрея? – спросила Лидия Александровна, у которой политика вызывала головную боль. Все равно ничего от нас не зависит, так чего мусолить. – Ты же сам говорил – человек живет один.
– Это как сказать. У человека есть дама сердца.
– Интересно, что это за дама такая? Тоже какая-нибудь... без ноги? Или со стеклянным глазом?– с неожиданной злобой вдруг сказал Владимир.
– Наоборот! Очень даже симпатичная особа. И все при ней, не только руки с ногами.
– Почему же они не поженятся? – спросила Ася, робко посматривая на Владимира, который мрачно что-то такое жевал. И тотчас прокляла себя за этот вопрос, потому что дед ответил, что у дамы, к сожалению, имеются муж и дети, так что о браке речи нет.
Ну, дед! Он про Асину жизнь всего не знает, вот и говорит что придется, да еще так браво усмехается – мол, знай наших! А Володя сразу аж побледнел:
– Ага. Ясненько. У бабенки, значит, семья, а она от живого нормального мужа – к увечному? Называется – извращенка.
Тут, слава тебе Господи, телефон опять зазвонил. Зинаида, соседка. Никогда не звонила, а тут:
– С Новым всех вас годом, веком и тысячелетием! Всем – всего самого наилучшего! Как там наша Катенька?... Ах, звонила, поздравляла... Это, я понимаю, – родственная, за тысячи килуметров звунит, и деньги, небось, не малые, в долларах. Ну, что скажешь... Она у вас всегда была воспитанная, внимательная. Везет некоторым. А мой с проституткой связался, просто зла не хватает... Ну, это уж не телефонный разговор. А у вас, наверное, дым коромыслом? Вся семья в сборе?
– Да нет. Уже спать собираемся, – сказала соседке Лидия Александровна поспешно. Не скажи, та возьмет и явится, к тому клонила. А тут и без нее ходишь как по бритве...
Все-таки прошло без скандала – и слава Богу. Мирно попили чаю с Асиным тортом, и они с Вовой ушли домой, оставив Славку спать. В прихожей Владимир подал жене пальто. Пронесло.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
"Вот – пишу опять после довольно большого перерыва. Придется со скорбью признать: я, как сказала бы мама, маюсь от безделья. Причем все вокруг только и думают, как бы меня развлечь, привлечь и отвлечь. Раньше у меня было железное оправдание – болезнь, увечье. А что теперь? Крепкая, в основном, девица, живу тут, у Рут с Мышей, как в санатории. Поправляю да поправляю здоровье – за их, между прочим, счет. А они не богачи, и, по-моему, с деньгами у них сейчас неважно, хотя мне об этом никто не говорит и ни за что не скажет. Подозреваю: плата за одну мою операцию – нечто чудовищное.
А так – что? Вот, начались занятия в университете.
Недавно посетила мощно разрекламированную лекцию о творчестве Бродского. Читал ее (по-русски, слависты должны знать русский) гость из России, какой-то крайне неряшливый поэт, имя которого я слышала в первый и, надеюсь, в последний раз. Начал он, впрочем, с сообщения, что имеет всемирную известность. Потом приступил к лекции. И мало того, что шепелявил и брызгал слюной, это не вина, а беда, но он о Бродском ничего практически не сказал, все о себе да о себе, обожаемом. Как Бродский любил его стихи и знал их наизусть. Бывало, в каждом письме умоляет – пришли да пришли что-нибудь новенькое. Потом начал, завывая, читать эти свои гениальные стихи. Некоторые были ничего, но уж больно похожи на Бродского, другие – не похожи ни на что вообще. Впрочем, может, он новатор, а я серость.
Я дослушала поэта до конца исключительно в порядке мазохизма. В качестве компенсации Мыша устроил для меня дома литературный турнир. Мы с ним читали Бродского наизусть. Один начинал и прерывался на какой-нибудь строчке, а другой должен был продолжить. Победил, конечно, Мыша.
...Недавно я показала Мыше свои стихи. Те, что считаю лучшими. И он похвалил – без Димкиных восторгов, просто сказал: "Интересно. Молодец". А потом признался, что в молодости и он писал стихи, а потом бросил. Думаю, то же будет и со мной.
Еще я недавно слушала лекцию Рут. Пришла в аудиторию, села, и никто на меня не пялился – мол, а кто это, новенькая, что ли? Представляю, что было бы в России! Все уставились бы, точно в аудиторию прискакала кенгуру.
Я все поняла, потому что привыкла к манере Рут говорить, да и вообще уже, видно, неплохо знаю язык. Рут рассказывала о современной российской политике, и мне было любопытно.
... А Роналда нет, улетел с дядей Томом в Нью-Йорк на какую-то миллионерскую встречу. Обещал, как вернется, свозить меня в театр. А еще пригласить нас всех на обед к себе на яхту. Выяснилось, что у него есть яхта, она стоит где-то в гавани, и он не собирается выходить вместе с нами в океан, навстречу буре и штормам, – просто обед из ресторана привезут туда. Здесь многие так делают, яхта – не безумная роскошь. Но этот званый обед будет позже, когда станет совсем тепло.
Приехала моя подруга Эвелин, заходила, рассказывала, как провела каникулы. Они с Солом несколько дней жили в Лос-Анджелесе, потом поездили по Калифорнии. Рассказ ее состоял, в основном, из довольно монотонного перечисления и описания отелей, где они останавливались, ресторанов, которые посетили, и шопинга, шопинга, шопинга (бесконечного хождения по магазинам). Мне хотелось спросить, любит ли она своего друга. Но это бестактно до хамства, здесь таких вопросов не задают, точно так же, как, например, не спрашивают, кто сколько зарабатывает. Ну, не уроды? Нет, мы не таковы! Помню, Ася когда-то жаловалась, что в больнице, где она работала, перед зарплатой все бегали в бухгалтерию жадно смотреть ведомость. Нет, не узнать про собственную зарплату, а сколько собираются выдать лучшей подруге. Аська говорила, что ее приятельница Галка закатила страшный скандал, когда Асе заплатили больше, потому что она дежурила под Новый год.
Увы, из разговоров с Эвелин я ничего интересного не извлекла. А она расспрашивала меня про приезд Димки. Я, как положено, отвечала аналогично: были там-то, жили в таких-то отелях, я купила для родственников вещи на сэйле. (По-русски Эвелин это называет "на продаж".) И вдруг она задает вопрос: как Димка в смысле секса. Я прямо обалдела, смутилась, а потом гляжу – она об этом говорит точь-в-точь, как о шопинге. И ответила, что, мол, все нормально, вполне на уровне. А что? Димка-то, правда, был на уровне, это я...
Тут уж и мне стало интересно, как это бывает у них, тут, в смысле – как все случается в первый раз. Спросила. Она подумала-подумала (видно, рылась в памяти), потом говорит: "Мне в высшей школе (у них это – в старших классах) нравился один мальчик. Один раз после вечеринки мы с ним зашли ко мне, сидели, слушали музыку. Потом он меня поцеловал. И шепчет на ухо: "Хочешь заняться сексом?" Я немного испугалась, говорю: "Можно, я десять минут подумаю?" Он отвечает: "Думай". Я подумала – а почему нет? У нас в классе у многих это уже было. Ну и сказала ему, что согласна".
С этим мальчиком они потом встречались целый год, а когда кончили школу, он уехал в Чикаго. И все кончилось. Было ясно, что кончилось без надрыва и страданий. Забавные они ребята! Но, может, не у всех у них все так просто до примитивности? Будем надеяться.
А я до сих пор не могу забыть ту ночь в мотеле. И ругаю себя. Ведь главное, что мне тогда было нужно – чтобы он понял: не ее, а меня он любит по-настоящему. А он, судя по всему, это и так понимает. Всегда понимал. А еще он знает, как я к нему отношусь, и не имеет на сей счет никаких иллюзий. Хотя иногда мне кажется, если бы это повторилось, все могло быть по-другому... Скорей всего, я выдумываю. А теперь и думать поздно: неделю назад Димка женился на своей Юле. И дай им Бог счастья. Я позвонила, поздравила. Трубку взяла она, была очень дружелюбна, но... Димку не позвала, все мои поздравления и пожелания выслушала сама и сказала, что обязательно передаст Мите. Не знаю, слышал ли наш разговор сам... Митя, и, если слышал, хотелось ли ему выхватить у нее трубку. Ох! Плохой я человек. Но и Юля эта тоже не так проста: "Она такая бесхитростная! Просто – кот, вроде Ника". Кот-то она кот, а догадалась в первом же разговоре, когда я позвонила, чтобы она ждала Димку двадцать восьмого, выложить все про свою беременность. Поставила в известность. Впрочем, ладно. Димке с ней будет лучше. Спокойней, во всяком случае. А ты, мерзкая карга, сексуально притом озабоченная костяная нога, перестань злобствовать. Все зависть. И безделье. А еще – Роналд уехал, и не на ком испытывать свои чары...
Этот лист я потом вырву и уничтожу.
Из здешних новостей главная та, что в первых числах февраля мы с отцом летали в Дюрам к моему хирургу. Он мной доволен, велел только увеличить физические нагрузки. А поскольку Мыша и Рут не могут состоять при мне шоферами, а к тренеру в клуб пешком не доберешься, Мыша начал-таки учить меня водить машину. Мне жалко его времени, нашел бы лучше инструктора, а он: учить меня ему приятно и интересно, кроме того, инструктор – дорогое удовольствие. Я как-то все время забываю, что Мыша и Рут не миллионеры, вроде Роналда. Вкалывают с утра до вечера, Мыша за последние два месяца раза три летал в Нью-Йорк и в Бостон – читал там по две лекции в день, в Нью-Йорке, кажется, даже три. А еще он как-то нехотя сказал, что заезжал по пути в ту свою фирму, где когда-то начал карьеру. Вел какие-то переговоры. Вернулся усталый, даже осунулся, но это – заработки, и он ими бросаться не может. Да. Нечего мне страусничать – мое лечение влетело им в копейку. Недавно я вошла в кабинет Рут и застала кусок разговора, который сразу оборвался при моем появлении. По-моему, речь шла о том, чтобы продать этот дом и купить другой, в городе. Предложила это, видимо, Рут. Мыша грустно возражал – мол, там не будет вида на океан, а она сказала, зато просторней, ближе к университету и, главное... Тут я и влезла в комнату. А она, наверняка, хотела сказать, что главное – тот дом дешевле. Я ни о чем не спросила, раз они замолчали, но поняла: я сижу у них на шее, свесив ноги. Я потом спросила Рут, чем бы могла им помочь, как вообще тут зарабатывают хоть те же студенты. Она говорит, многие ее студентки работают в кафе официантками, но для меня это пока исключено – там надо бегать. Я предложила: можно поспрашивать, не нужна ли кому-нибудь из профессоров бэбиситтер, то есть няня – на то время, пока они заняты. Это у меня получится, ведь я же оставалась со Славиком. Я могла бы днем работать, а по вечерам готовиться к экзаменам в университет. Но тут Мыша встал на дыбы. Нет и нет. Я, видите ли, еще недостаточно окрепла.
На обратном пути из Дюрама мы с ним посетили Билла, психо нашего аналитика. Я ему все рассказала про себя и Димку. Он чему-то обрадовался, считает, это прогресс, и я в этих делах не должна себя сдерживать, а тем более бояться, что не то чувствую или не так себя веду. Я должна быть раскованной и делать что хочу... Я не сказала ему, что имею на этот счет кое-какие безумные планы – может, из этих планов ничего еще и не выйдет.
Но вернемся немного назад.
Когда мы встречали Новый год на ранчо у Роналда, там, кроме нас, был еще его племянник. Роналд меня предупредил, что не приглашал его, тот сам примчится из Санта-Моники, раз узнал, что будут гости и, главное! – среди них – молодая девушка! Я сперва обрадовалась сдуру, наряжалась, как Наташа Ростова на первый бал. Но когда увидела этого Джерри, мне стало не по себе. Вылитая крыса, сходство поразительное. Вытянутая почти параллельно земле шея, незаметно переходящая в голову, потому что затылок – плоский. Подбородка, считай, нет, острый нос сливается с верхней губой, из-под которой видны два длинных зуба. Реденькие, торчащие вперед между носом и губой усишки. Волосы зализаны назад и завязаны хвостиком. А фигура! Узкие плечи и широкий таз. Только хвоста нет. А может, есть? В штанах? И походка – мелкая такая побежка бр-р-р... И все это наряжено в темно-серый костюм, светло-серый жилет. А под отсутствующим подбородком галстук-бабочка. Красная. И это существо все время точно принюхивается шевелящимся кончиком носа.
Роналд сразу увидел мой ужас и, смеясь, сообщил, что Джерри – сын его покойной сестры и его, Роналда, единственный наследник. А явился сюда столь стремительно потому, что до смерти боится, как бы дядя на старости лет не женился на молоденькой авантюристке, а тогда – прощай наследство! И так он бдит не первый год, не жалея себя. Мы решили его разыграть, изобразить, будто я как раз и есть та самая молоденькая авантюристка и у нас с Роналдом бурный роман. Мыше и Рут мы ничего говорить не стали, а то они начали бы нам подыгрывать и, будучи дилетантами, только бы все испортили.
Получилось здорово! За столом я сидела рядом с Роналдом, нежно называла его Ронни, от чего у моих лезли глаза из орбит, "Ронни" называл меня Кэт, а иногда, понизив голос, – бэби, подливал вино, накладывал закуски, – ухаживал вовсю. Ровно в полночь, с первым ударом часов – у Роналда в столовой стоят на полу старинные часы с боем, – он галантно поцеловал мне руку. А потом, когда мы все сидели на террасе, мой "Ронни", в полутьме, как только мы оказывались в поле зрения наследника, как бы украдкой ласково гладил мое плечо. Я видела недоуменную физиономию отца, но это пусть, главное, я видела, как истерически взволнован Крысак, он просто не находил себе места. Мы с Роналдом нарочно сели в отдалении от всех, он в коляске, я рядом в кресле, так наш грызун каждую секунду, мелко тряся огузком, подбегал что-нибудь спросить, предложить или сообщить. Роналд, видимо, решил создать кризисную ситуацию и во время очередного явления Крысака с коктейлями для нас наклонился ко мне и демонстративно поцеловал в щеку. Потом извинился на ухо, дескать, – условие игры. Но я вдруг поняла, что поцелуй мне понравился и я, кокетка, хотела бы его повторить. Только по-настоящему. И пустилась во все тяжкие. Выпила подряд два коктейля "Манхеттен", казалась себе роковой женщиной и стала пристально смотреть на Роналда. Он почувствовал мой взгляд и повернулся. В глазах его было сперва недоверие, потом удивление. И он тихим голосом спросил:
– Вы... в самом деле этого хотите?
Я молча кивнула. Он сказал:
– Ваш отец меня убьет.
– А Джерри – меня, – сказала я, – но я не боюсь. А вы?
В это время над водопадом погасла последняя ракета, стало темно, и я почувствовала, что он меня целует. Не как в первый раз, а в губы, да так, что у меня захватило дух.
– Все, соблазнительница, – сказал Роналд и отпустил меня. – Пожалейте старика.
И в это время на террасе вспыхнул свет – Крысак в панике врубил электричество. Жалко – по-моему, не видел всего.
Вскоре мы уехали домой, и по дороге я наконец объяснила все Рут и Мыше. Рут смеялась, а Мыша только качал головой. Потом назвал меня легкомысленной леди, которая еще многих сведет с ума.
На другой день я позвонила Роналду. Должна же я была, как воспитанный человек, поблагодарить его за прекрасно проведенный вечер, не правда ли? Он сказал, что вечер был действительно прекрасный, и будь он молодым и, главное, здоровым... как там? "Будь я самым достойным, самым умным человеком и будь я свободен... от моей коляски... я бы сейчас на коленях просил вашей руки и любви. Я правильно сказал? Я давно читал Толстого, но когда-то многое помнил наизусть". Только тут я, поначалу обомлевшая, поняла, что он цитирует по-английски "Войну и мир", то место, где Пьер объясняется с Наташей Ростовой. Еще он сказал, что наш розыгрыш удался с потрясающим результатом. Джерри, весь трясясь, пытался воспитывать дядю. Визжал, что поведение почтенного джентльмена с этой русской просто шокирует. Любому наблюдателю ясно: ей (это мне) нужны только его деньги. Only money! Only! Потом рассказал пару ужасов про русскую мафию.
"А вы? Что вы ему ответили?" – "Сказал, что моя личная жизнь – не его дело. Абсолютно! Я вообще в ближайшее время собираюсь в Россию. После чего и поговорим. Он уехал, находясь на грани безумия, и не удивлюсь, если в ближайшее время подошлет ко мне психиатра". – "А ко мне – наемного убийцу!" подхватила я.
Так прошло празднование Нового года. Очень весело. Хотя здесь, у нас, торжественно встречать Новый год вообще-то не принято, здесь главное Рождество. Но мы встретили Новый год вот так, по-русски.
Первого января мы отсыпались, а когда встали, я потащила всех в бассейн. Мыша нас с Рут фотографировал, и я уже послала экспресс-почтой домой снимки я в бассейне в разгар зимы. У меня очень красивый ( и очень открытый) купальник, вообще карточки получились. Хорошо бы Димка зашел к нашим и они ему их показали... Послать такую фотографию домой женатому человеку я ведь не могу.
С Ронни (это имя он попросил ввести в повседневный обиход) мы продолжаем дружить и встречаться на берегу океана. Он теперь приезжает каждый вечер, а раньше – только в хорошую погоду, хотя и довольно часто, поскольку погода здесь, в основном, обычно хорошая. Со мной он нежен, я с ним – тоже. Он мне нравится. Правда. Похож на Рузвельта. И вообще... Короче, по-моему, он настоящий мужчина, несмотря на коляску.
Вчера я думала о Димке и вдруг что-то сочинилось. Надо бы послать ему, но... У него, поди, теперь дома цензура и – как это? Агитпроп?
Весна – это радость, но ты ни при чем.
Я озером стану, ты – светлым лучом.
Ты был моим братом, а стал водопадом
И солнцем играешь, как желтым мячом.
Весна – это солнце, но ты ни при чем.
Я стану синицей, ты – черным грачом.
Ты был моим братом, а станешь закатом,
Прозрачным потоком и чистым ключом.
Весна – это слезы, но ты ни при чем.
Хлестнули рассветы холодным бичом.
Ты был моим братом... Ты стал моим братом.
Весна – это радость, а ты ни при чем. *
Нет, ей-Богу, я, кажется, поэт, и поэт истинный. А?.."
* * *
Март. Уже март. В Калифорнии бушует настоящее лето. Цветут бугенвилии и какие-то большие белые цветы на деревьях, похожих на магнолии. Только цветы, как из воска, – без запаха. Катя спрашивала и Рут, и отца, и Роналда, что это за деревья, – никто не знал. И она подумала, что они тут не засоряют мозги ничем лишним. Рационалисты!
Этими своими критическими (зато "патриотическими") наблюдениями Катя не делилась ни с кем. Было бы неблагодарностью как-то не так говорить о стране, вернувшей ей здоровье. Кроме того, она боялась огорчить отца, он так старался, чтобы ей было хорошо. Ей и было хорошо, но... иногда абсолютно не с кем поделиться своими мыслями и наблюдениями. Эвелин просто ничего не поняла бы, говорить с ней на серьезные темы – все равно что с Ником и Машей. А отцу, и тем более Рут, рассказать можно далеко не все. Не могла же она сказать Мыше про свои женские переживания, про ночь с Димкой, тем более про теперешние свои мысли. Рут? Она – примерная католичка, и обсуждать с ней, что испытывает Катя, когда Роналд берет ее, допустим, за руку... Страшно даже себе представить!
Рут безусловно нравилась Кате. Она была милая, добрая, хорошо относилась к ней и, главное, любила отца. Решительная и энергичная, умела не давить своей энергией и не навязывать мнений. Словом, была настоящей американкой, в самом лучшем смысле слова – умела уважать чужую свободу. Но Катя теперь понимала, почему, например, Рут с отцом заключили негласный договор не касаться в разговорах российской политики, экономики, перспектив. И особенно войны в Чечне. Рут, увы, считала Россию непредсказуемой, отсталой страной, раньше опасной, потому что сильной, мощной и агрессивной, теперь – слабой, но по-прежнему ядерной и невменяемой, а потому нуждающейся в жестком руководстве цивилизованного мира. Об этом можно было догадаться по отдельным репликам, реакции на новости из России, наконец, по тому, что Катя услышала на ее лекции. Удивительно: у Рут в Москве было много друзей, некоторых из них она искренне любила, помогала, вечно возила подарки, лекарства. Но в рассказах даже об этих людях сквозило что-то... какой-то легкий оттенок превосходства. Точно речь идет о малых детях, хотя среди них имелись и академики, и известные политологи, и журналисты. И еще Бог весть какие интеллигенты. Кате казалось, что каждую свою поездку в Россию Рут рассматривает как довольно опасную экспедицию, вроде путешествия Миклухо-Маклая – на Новую Гвинею. Он ведь тоже любил своих папуасов, среди них у него были друзья. Но... как бы друзья местного значения, для того чтобы общаться с ними там, на Берегу Маклая, а не в Петербурге. При этом Рут с почтением и восторгом относилась к русской культуре, считала Петербург красивейшим городом мира, обожала Эрмитаж, русский балет, признавала отдельные успехи в науке. Как это все совмещалось?.. Проскальзывало еле заметно, но Катя улавливала. Она всегда была наблюдательной, проведя столько лет в изоляции. Иногда ее недетские выводы поражали Димку, и он искренне считал ее самым умным человеком на свете. Димки сейчас рядом не было. Уже не будет. Выкладывать свои соображения по поводу Рут отцу – невозможно. Даже подло! Так и получалось, что иногда поговорить, о чем хочешь, не с кем.
Оставался дневник. Но и тут не все было просто. В свое время он был задуман почти грандиозно – как попытка создания романа, художественно-мемуарного произведения, куда войдут и реальные эпизоды, и рассуждения, показавшиеся автору оригинальными и глубокими. Но допускались и коррективы, иногда даже вымысел, если он того заслуживал. Некоторые (хотя и не все) насквозь выдуманные события Катя, едва написав, вычеркнула или просто вырвала страницы. Была у нее, например, глава, где они с Димкой на его машине съездили в Вологду, нашли там дядю Гришу и утопили в проруби, возле которой тот удил рыбу. Эта глава Кате очень нравилась, сцена убийства получилась здорово – она вложила в нее всю свою ненависть. Целый день ходила довольная, а потом перечитала и решила уничтожить: а вдруг с этой сволочью действительно что-то такое случится, Катины записки попадут в руки милиции и станут неопровержимой уликой против них с Димкой? Были там еще кое-какие моменты, которые стоило бы (и когда-нибудь придется) уничтожить. Но пока было жалко. А одно совсем недавнее событие и разговор она сознательно не включила в дневник, об этом не должен был знать никто на свете. Бедный Крысак!
Она уже неплохо водила машину. Пока, конечно, только сидя рядом с отцом.
Письма из России теперь приходили редко, раз в неделю по выходным кратко писал дед, приезжавший домой из Луги. Димка, в основном, поздравлял с какими-нибудь экзотическими праздниками, вроде Восьмого марта. Одно письмо было очень смешным: Димка прислал несколько анекдотов про "новых русских", и они пользовались здесь бешеным успехом. Про свою жизнь писал скупо, т. е. практически не писал – мол, все нормально, Love, Dima. Первое время неизменно передавал приветы от Юли. И вдруг перестал, будто почувствовал, что Кате это ни к чему. Ни к чему и было... А от Вовки последнее время – вообще ничего. На Катины послания он не отвечал, а дед на ее вопрос о брате сообщил, что с Владимиром опять плохо – вышел на работу в свой банк, сразу там сокрушительно разругался с руководством, в момент уволился и теперь хандрит.
Зато здесь сплошные новости. Отец вдруг сообщил Кате сногсшибательное: он, оказывается, решил оставить преподавание и вернуться в свою изначальную химическую фирму – ему-де предлагают там очень интересную и высокооплачиваемую работу. Далее. "Жить мы с тобой, – сказал он, – будем, видимо, в Нью-Джерси, там для нас уже присмотрели дом. Это большой, просторный дом в колониальном стиле, с колоннами, с огромным садом – настоящая усадьба, тебе понравится. Фирма в часе езды, кстати, почти рядом с университетом, куда ты поступишь, если, конечно, тебе там понравится. И до Нью-Йорка недалеко, будем ездить туда культурно развлекаться и прожигать жизнь".
– А Рут? – спросила Катя, потому что он все время говорил "мы с тобой".
Он помялся, потом как-то невнятно сказал, что Рут, к сожалению, придется остаться в Калифорнии – здесь у нее хорошая работа, а там ничего подходящего нет. Пока. Будет видно, есть кое-какие идеи.
– Зато мы будем летать друг к другу в гости. Тем более, в Нью-Джерси живут родители Рут. И не надо делать из этого трагедии, все хорошо, девочка. Ника возьмем с собой, Рут так решила. А у нее – Маша. И вообще это еще не окончательно, есть другие варианты.
"Все хорошо, девочка"... Все хорошо, прекрасная маркиза. Катя понимала, что все не так уж хорошо, скорее, плохо. А причина – безумные траты на ее лечение, и об этом пора сказать себе прямо в лицо.
