Текст книги "Жестокое сердце"

Автор книги: Нина Карноухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Кеннеди, я нашел вас для разборок, – громко крикнул поджидавший его Освальд, когда Джон вошел в номер.

Сначала Джон почувствовал некоторое удивление и небольшой шок, но потом повернулся и пошел к двери.

– Только трус может сбежать, – прокомментировал Освальд.

Но Джон только закрыл дверь на ключ и сказал:

– Если бы я хотел сбежать, я бы сбежал сквозь стену, а это я закрыл доступ невиртуальным людям настоящего, чтобы они не испортили нам все.

– Итак, я пришел убить вас, Кеннеди, меня послала большая секта, я не хочу жертвовать ее авторитетом, я вас убью для блага демократии.

– Зачем, причину назовите, Освальд!

– Коммуняга ты, Кеннеди, коммуняга, тебе не место в Белом Доме.

– Терпеть не могу коммунистов, – шокировал Освальда Джон, – они антинародники, а я демократ. Коммунисты говорят, да не делают, да и говорят все по бумажке, неискренне, а по бумажке можно только цифры и зачитывать. Да и если вы не забыли, Белый Дом теперь не для меня, я просто гражданин, в Белом Доме пусть другие живут, мне он не понравился.

– А почему, почему же вы тогда на второй срок избираться хотели, объясните тогда, раз вам Белый Дом противен.

– Мало вы смыслите, Освальд, во власти, – сказал Джон, садясь в кресло, – власть – это такая штука, которую хотя и ненавидишь, а бросить не можешь, потому что начатое дело нужно до конца доводить.

– Ну вот, вы же не довели.

– Джонсон довел, "новые рубежи", если ты не знаешь, имели огромный успех, и если бы не ты, Америка жила бы лучше, демократа на коммуниста спутал!

– Ну и начинайте все заново! – выпалил, сам не зная почему, Освальд.

– Не могу, мне полжизни перечеркнули, не могу, а вы, Освальд, можете, у вас еще все впереди, вам 24 года, живите, что же вы тратите себя на бесцельные секты, что же вы не живете своей собственной жизнью, что вы поддаетесь толпе, а вы могли бы достичь многого, но вы слабохарактерный, не сдавайтесь, закалите свой характер, зачем вам жизнь старика Кеннеди, которому скоро и 50 стукнет, нет, не порти жизнь убийством, иди и живи.

– Это, похоже, разумный выход, – сказал Освальд и подался к выходу.

– Подожди, – вдруг Джон поменял свою философию.

Освальд остановился и, ничего не поняв, посмотрел на сидящего Джона. Джон же достал из стола револьвер и подал его Освальду.

– На, убей меня, ты за этим шел сюда! Убей и ступай отсюда! Чему быть, того не миновать!

И Освальд взял револьвер и зарядил его.

– Посмотри мне в лицо и застрели меня, – сказал Джон и встал с кресла.

Освальд отошел от него на несколько шагов и начал наводить револьвер.

"О, человек, что ты сделаешь сейчас с себе подобным. Человек! Кто дал тебе право убивать человека. Человек! Не нажимай не курок! Человек, подумай, опомнись, пойми, ты не Бог, ты не можешь отнять жизнь у себе подобного. Человек! Зачем ты нажимаешь на курок? Человек! Помедли! Опомнись! Человек ли ты, я сомневаюсь!"– говорил Освальду его внутренний голос.

Его пальцы не слушались его разума, руки выпустили револьвер и он упал на пол.

– Я не могу, не могу убить честного человека, – крикнул Освальд еще не осознавая того, что говорит его совесть, – не могу убить вас, Кеннеди, вы и так труп, зачем же делать труп трупом, я уезжаю в Даллас, наши дороги больше не пересекутся, прощайте навеки!

Джон посчитал ненужным его останавливать, он и так научил очень неумного человека истине жизни. Он был вне себя от такого дня, он чувствовал, что его душа была перевернута вверх тормашками и сильно стонала и ныла. Душа Джона металась и так хотела вырваться из этой маленькой гостиничной комнатушки.

"Что со мной, кто я? Зачем я живу? Ох, не могу я ответить ни на один вопрос. Кто-то скажет, что меня зовут Джоном, а я мучаюсь. Я и без них знаю свое имя, ну и что из этого. Ничего совершенно не следует... Всю жизнь мне перевернули вверх ногами, а я и не кричал. Слабак? Нет, я просто умею смириться, довольствоваться тем, что дают. Зачем я живу? Быть может, кому-то это надо, кому-то я нужен. Но кому? Христу, может. Скорее всего!"

После этого он спустился в бар и заказал 2 порции крепкого вина, что было ему противопоказано, но оставалось единственным выходом.

"Вынули из меня душу, расколола мое сердце Кассандра, о, что мне делать, что делать?"

Стены непонимания

Этот короткий, но неясный вопрос "Что делать?" терзал не только неутомимую душу Джона, но и эгоистку-Кассандру, которой, кстати, пришлось довольно натерпеться в последние дни. Она так хотела, чтобы Джеффри вернулся к ней, к той, которая считала его умершим 20 лет. И Кассандра узнала все-таки, куда уехал Джеффри.

Довольно потерзавшись в своем огромном безмолвном доме одна, она решила пойти к Джону за парой советов.

Она не села в машину, чтобы за мгновенье добраться до Джона. Душа подсказывала ей пройтись по городу, по вечернему Чикаго с его множеством огней. Кассандра медленно шла по улицам, с любопытством разглядывая витрины, фонари, проезжающие мимо машины, словно маленькая. Влажный зимний ветерок развевал ее волосы, они падали ей на глаза, но она их не поправляла. В этот момент железный прокурор вовсе не был похож на самого себя. В Кассандре что-то окончательно сломалось, она за 20 лет смогла найти все так давно необходимые ей силы, чтобы выйти из железного панцыря концелярщины. Теперь Кассандра не была похожа на грозного прокурора, а лишь на простую американку, неторопливо идущую по городу, у которой душа летает в облаках. Она теперь впервые за всю свою жизнь была обвеяна какой-то романтической мечтой, целью, которой стоит добиться.

Кассандра не сразу достучалась до Джона. Сначала она подумала, что его нет дома, потом – что Джон знал о ее приходе и нарочно не открывает, и наконей, ей пришла идея о том, что Джону сейчас не до нее и у него в номере сейчас гостит другая. Это мысль настолько разозлила Кассандру, что она изо всей силы постучалась в последний раз. "Войдите! Открыто!" – услышала Кассандра знакомый голос, и все ужасные предчувствия, возбужденные ревностью, отошли на второй план и она вошла.

Джон в пижаме и с только что вымытой головой сидел в кресле, держа в руках фотографию Жаклин и детей и гипнотическим взглядом смотрел на нее, или делал вид, что смотрел, чтобы скрыть свое легкое опьянение от сегодняшней выпивки.

– Мистер Кеннеди, – взволнованно на выдохе произнесла вошедшая Кассандра.

– Джон... – последовал холодный отчужденный ответ.

– Джон, я пришла к тебе по очень важному делу.

– Очень важных дел не бывает: есть экстренно важные, а есть абсолютно не важные.

– Раз так, то это экстренно важно, – сказала Кассандра, повесив свой плащ, – ведь тебе небезразлична судьба моего сынишки.

Джон все еще не отрывая взгляда от фотографии пробормотал:

– Он взрослый, сам разберется...

Но Кассандру этим было сложно удовлетворить, она подошла к Джону поближе и провела рукой прямо перед его глазами:

– Да ты не соображаешь, что говоришь!

– Все понимаю, все соображаю, – безразлично откликнулся Джон.

Тут Кассандра не вытерпела и выдернула из рук Джон фотографию, которую он так пристально разглядывал.

– Похоже на Жаклин Боваер-Кеннеди, – сказала Кассандра, взглянув на фотографию.

– Угадала, – коротко ответил Джон и побыстрее постарался упрятать фотографию в книгу, чтобы Кассандра ничего больше не смогла узреть о его знаменитом прошлом, – ты, кстати, знаешь, где Джеффри?

Джон теперь специально решил перевести тему разговора на Джеффри, ведь теперь Кассандра могла запросто сопоставить факты и получить его полный портрет.

– Тебе же это неинтересно. Ты же интересуешься первой леди Америки времен 60-х.

– Я просто ушел в свои мысли, Касси, мне крайне интересно, где Джеффри.

– Он в Далласе. Больше я ничего не знаю, также как и о фотографии Жак...

– Джеффри пытается равобраться в своих мыслях, Касси, – ловко перевел тему разговора Джон, – я бы сказал на его месте то же самое, а потом уединился, разобрался и вышел бы из панцыря. Сколько тебе еще говорить, что он к тебе вернется.

– Но как, как я могу поверить суждения человека, который готов целовать фотографию Жаклин Боваер.

– Жаклин – мое личное дело, – отрезал Джон, – и если у тебя, Касси, нет такового, я имею в виду личное дело, то не мешай другим иметь их тайны.

– Но все же должны быть открытыми! – крикнула Кассандра и с надеждой узнать секрет посмотрела на Джона.

– Согласно твоей философии, – спокойно добавил Джон. – Твоя философия: конституция – Библия, Билл Клинтон – Бог, и нужно каждое утро, вставая с постели, обалдевши, целовать его портрет.

– Вот что делает с американцами свобода слова! – крикнула Кассандра и отошла к окну.

– Ты коммунистка! – заключил Джон.

– А ты демократ! – услышал Джон в ответ.

– Угадала! – радостно сообщил он.

– И ты угадал, – горестно сказала Кассандра, – я это от всех скрывала, это был мой секрет, ведь коммунистов в Америке не жалуют. Я хранила в тайне все свои идейные наклонности и выдавала себя за демократку, хотя терпеть не могу расхлябанную демократию. Один раз, в середине 80-х, профессор университета, в котором я училась, узнал о моих склонностях, и хотел было выгнать меня из университета, но когда узнал, что я чуть не сделала себе харакири, решил помиловать.

– Я не думал, что ты такая грешница...

Кассандра стояла у окна, спиной к Джону, но она чувствовала, что Джон именно тот человек, который может выслушать и понять, потому что у него самого есть сокровенные тайны, еще похлеще, похоже.

– Я знаю, – спокойно ответила она, – но тогда мною руководили чувства и эмоции и я ничего не могла с собой поделать. Но я не смогла, просто не смогла. Я не смогла понять, как вся эта планета будет без меня существовать, я просто испугалась, я струсила. Тогда я и ушла в себя, тогда я и стала жестокой, никто после этого происшествия не узнавал меня.

– Касси, ты сильная женщина, у тебя достаточно смелости, чтобы сломать свой панцырь, выйти наружу, у тебя вся жизнь впереди.

– Нету у меня будущего, Джонни, нету, ты понимаешь? Я коммунистка и все этим сказано. Нас, коммунистов на заре века не жалуют.

– Ты же сама говорила, свобода мысли, свобода совести...

– Я не могу кричать, я боюсь.

– Чего, Касси?

– Я боюсь смерти, – сказала Кассандра, тяжело вздохнув, – я не принимаю смерти!

– Но при чем тут смерть и коммунизм?

– При всем при том, Джонни. Коммунистов убивают. А я жить хочу. Я не хочу умирать, я не хочу, чтобы меня прибили как Джона Кеннеди в Далласе...

– Ты же сама сказала, что я демократ...– как бы между делом сказал Джон, я потом подумал: "Не сказал ли я что-то не то?"

Кассандра не в понятках в первое мгновенье смотрела на Джона и осознавала ту правду, которая ударила по ней так внезапно. Но в следующий момент она уже подскочила к Джону и схватилась обеими руками за его голову.

– Джонни, что ты несешь? Ты хоть понимаешь? Что ты несешь?

Они в упор смотрели друг другу в глаза и теперь никто: ни Джон, ни Кассандра – не могли сказать неправду.

– Я несу правду, которую ты так хотела знать!

– Но как, как, я никак не пойму, не осознаю, что я имею дело с американским президентом. Это чушь, Джон, в это нельзя поверить. Скажи, что ты пошутил.

Джон взял ее похолодевшие руки и крепко сжал в своих кулаках.

– Это правда, Касси.

Кассандра тяжко вздохнула и сказала:

– Значит, ты виртуальная реальность...

– Виртуальная реальность, получается, – подтвердил Джон, – но ты не бойся, я такой же, как и ты, как и Кейти, и многие, многие другие. Только сквозь стены хожу.

Кассандра вырвала у него свои руки и отошла от него. Она никак не могла представить такого исхода дела. И тут она расплакалась и крикнула:

– Виртуальная реальность, значит... Почему у меня всегда все не как у людей... Почему именно мне угораздило влюбиться в виртуальную реальность... В видимое ничто... Почему это было мне предписано?

Теперь и Джон не мог ничего сказать. Его сердце вырывалось из груди, словно лава из вулкана. Он чувствовал то же, что и Кассандра, он осознавал все. У них все получилось просто, невзначай. У них все так было, они понимали друг друга с полуслова, все было просто, не так как в романах. Джон понимал, что Кассандра была создана для него, только она слишком опоздала родиться, но все же сила Бога сделала так, что они встретились, эти родственные души, пусть даже в таких невероятных условиях.

– Если для тебя главное разум, – еле сдержавшись и не заплакав сказал Джон, – то наши дороги разошлись, иди отсюда, а я как-нибудь стерплю, много уже стерпел.

– Ты сделаешь себе харакири, ты все хранишь в себе, поэтому и сделаешь харакири, – сказала ему Кассандра.

– Только трус это может сделать, пусть даже трус только в душе, ты боишься своей души и делаешь харакири. Я какой уже раз говорю: Презираю самоубийц!

– Джонни, ты все в себе держишь и когда-нибудь ты взорвешься и не выдержишь. Тебе нужно выплеснуть все эмоции наружу, а я помогу тебе.

– Лучше монаху исповедаться, чем тебе. Стенка больше тебя поймет, Касси, я тебе для практических целей нужен.

– Каких еще целей? Джонни... – не понимала его Кассандра, – у любви нет целей, а есть только 4 вещи: 2 сердца и 2 души, которые любят друг друга.

– Не выпендривайся, Кассандра, если ты в маске, то я ее сниму с тебя одним махом.

– Я забыла маску дома, Джон. Вот в прокуратуре, на суде, я в маске, а теперь нет. Теперь моя душа открыта перед тобой, нечего мне от тебя прятать.

– Касси, – тихо сказал Джон, – прости меня...

– За что?

– За что, что скрывал от тебя очевидное...

– Да ладно, мистер Президент, все мы не святые, – сказала Кассандра, сев рядом с Джоном.

Она сидела рядом с ним и какое-то странное ощущение тревожило ее, ей казалось, что что-то внутри рядом с сердцем завертелось, выворачивая всю ее наизнанку, и все это вырвалось наружу огненным поцелуем. Кассандра, как, впрочем, и Джон, не отдавала себе отчета ни в чем, ее душа теперь свободно распоряжалась ее телом, а этот первый огненный поцелуй вернул Кассандре ту молодость, которую она утратила 20 лет назад.

– Джонни, – сказала она огненно, – мы такие разные, я дьявол, а ты Бог, а бывает и наоборот, много всякого можно о нас сказать. Между нами была построена стена, большая стена, словно Великая Китайская, а мы ее свергли, просто взяли, толкнули и разрушили. А стена эта называлась "непониманием и недомолвкой".

Джон теперь прекрасно понимал, что Кассандра, свергшая стену между ними, никогда не предаст его, не сделает ему худо, как и он ей. Она просто хочет быть любимой и понятой и готова щедро за это заплатить. Да и Джону так необходима было эта самая любовь, что же, клин клином вышибают.

В маленьком номере отеля, записанном на имя Джона, они, две влюбленные души, были предоставлены только друг другу. Олин мог спасти другого, а другой мог спасти первого. Они были вместе, они оба наконец-то нашли, что смысл жизни – в чувстве.

Если любишь, то любишь, а не любишь, то и искать не надо свою любовь к определенному человеку многие годы, чтобы потом признаться и разойтись в слезах. Настоящая любовь – это секунда, растянутая в вечности. Да ведь это же и жизнь

16. НОВЫЕ РУБЕЖИ

Джеффри, выйдя из здания суда, сразу же направился в аэропорт, чтобы как можно быстрее улететь в Даллас подальше от склок и невзгод, от своей матери, которая оказалась такой трусихой, что не смогла искать его, а поверила в смерть младенца Тимми. Конечно, Джеффри вырос совсем не таким, каким должен был быть предполагаемый Тимми.ю и он считал, что мать показывала свою радость только ради приличия.

Аэропорт Чикаго был совершенно такой же, как и раньше, спешещие туда-сюда жертвы индустрии и нормальные люди, те же намалеванные стюардессы и кассирши и холодные смелые пилоты. Джеффри полез уже в свой бумажник, чтобы достать сумму на билет, как вдруг его с ног чуть не сбила девушка-мулатка, в отчаянии подбежавшая к кассе.

Она протянула десятидолларовую бумажку в окошко, но ей ее вернули и сказали что-то грубое.

– Бежишь от родителей? – спросил ее Джеффри.

Девушка сначала с испугом быть узнанной посмотрела на него, но поняв, что Джеффри – незнакомец, тем более, тоже от кого-то удиравший.ю она подошла к нему и кивнула головой.

– Джеффри, – представился он, – бегу от непонимающей железной мамаши.

– Ненси, – представилась девушка и промолчала.

Дж достал из бумажника 100 долларос и сказал Ненси:

– Видишь Бенджамина Франклина? Он нам улыбается. Он и доставит нас в Даллас.

Ненси посмотрела на Джеффри сначала как на богатенького, но потом осознала, что он профессиональный беглец от родителей и путешествует в одиночку не в первый раз.

– А в Далласе мы будем сидеть в кабаке и пить водку? Если так, то я лучше отправлюсь куда поближе, – показывая свое достоинство, сказала Ненси.

– У меня там дом, недвижимость, понимаешь? Садик, мебель французская, семь замков на двери. Тебя если захотят – не найдут.

И Ненси поверила Джеффри. Они взялись за руки и пошли как закадычные друзья.

Ненси бежала из дому потому, что ее отец, смертельно больной лейкемией, которому оставалось жить не больше месяца, хотел выдать свою шестнадцатилетнюю дочь замуж, чтобы она не так уж страдала по нему. Но парни, которые нравились Ненси были разобраны богатенькими девчонками, а мулатке Ненси с курчавыми волосами приходилось выбирать друга из прыщавых толстых, да к тому же тупорылых халявщиков. Ее отец подобрал ей одного такого прокуренного идиота, но Ненси ради протеста сбежала из дому.

– Ты же совсем убьешь своего отца, – сказал про эту историю Джеффри, когда они уже сидели у камина в доме-норе, – он ведь это ради тебя, Ненси

Ненси ясными глазами посмотрела на Джеффри и ответила:

– А ты своих?

– Мои – другое дело. Отец – уголовник, мать – окружной прокурор. Что я для них значу? Совершенно ничего. Отец чуть меня в тюрьму за собой не утащил, только мой адвокат, мистер Кеннеди... О, мистер Кеннеди имеет замечательный дар убеждения... так вот, мистер Кеннеди убедил отца оправдать меня. О матери же я узнал день назад, да и она раньше готова была зарыть меня, как чужого, только вот мистер Кеннеди. А вот как узнала, что я ей родня, так и запричитала: "Ах, сыночек! Ах, миленький, живи со мной!" Подхалим, да и только.

– Джеффри, она же хочет вернуть все утерянное вами. Она хочет быть любимой, она хочет вернуться в пустую нишу прошлого...

– Нет у нас прошлого, прошлое – это вчера, его вернуть нельзя, нужно нам завтра, понимаешь, Ненси, завтра, то, что будет. Сегодня – это секунда, которая после очередного восхода солнца станет вчерашним днем, а вот завтра – это вещь. Есть в жизни вчера и завтра, и есть еще свобода и Новые Рубежи, как говорил мне мистер Кеннеди.

Тут Ненси словно вспыхнула, когда услышала о новых рубежах?

– А... Я знаю, что такое "Новые Рубежи", я про них по истории работу писала. Это политика такая, начала 60-х.

– Ну вот. Какие новые рубежи посреди века? Там люди – зануды или коммунисты, или демократы, – спутать можно как двух близнецов. Везде кризис, чепуха, холодная война. Модернизация экстренно необходима, но кто придумал называть ее "новыми рубежами"? Да, впрочем, кто придумал, тому пулю в шею всадили. Из этого вывод, Ненси, – несвоевременные мысли.

– Да ты непросвещенный...

– Ненси, я знаю, о чем говорю. Тогда нужны были не "Новые рубежи", а ускорение. "Новые Рубежи" нужны сегодня. Видишь, сейчас вся жизнь наша рубеж, новый рубеж. Рубеж века, тысячелетия, эпохи, всего, нам нужно постигать новые рубежи, мы должны не по инерции плыть по реке времени, а открывать доселе непознанное. Ненси, через две недели все это начнется, кончится наш век. И что будет там?

– Новые рубежи! – крикнула Ненси и подняла руку вверх, в небо.

– Да, но не только новые рубежи, но и новые люди, новые мысли, новый воздух, новое солнце...

– Ты похож на агитатора, Джеффри, – пошутила Ненси.

– Нет, я не агитатор, я лишь за новое, за будущее. Моя душа кричит и ничего с этим не поделаешь.

– Так ты и в президенты загремишь.

– Нет, Ненси. Моя нога никогда не переступит порог дурацкого Белого Дома. Я тихий демократ, я не к власти стремлюсь, я за будущее.

Ненси с упреком посмотрела на Джеффри и ее взгляд говорил ему, что он малость зазнался и поэтому пошли у него неискренние фразы. Теперь Джеффри понял, что он наговорил много и настало время помолчать. Прошло достаточно времени, когда они молча сидели у горящего камина и Джеффри сказал Ненси:

– Тебе нужно вернуться, ты отца убиваешь.

– А ты дашь слово вернуться к матери?

– Зачем тебе это? Я вольная птица, тем более, ей не худо без меня.

– Она страдает очень сильно, – с расстановкой сказала Ненси, теребя в руках прядь своих волос.

Джеффри встал с кресла и прошелся по гостиной. Да, в глубине души он понимал, что Кассандра страдает, что ему нужно немедля вернуться и все уладить, но гордость Джеффри не давала этого сделать.

Ненси еще раз повторила свои слова, еще... и еще. И тут он резко повернулся к ней и крикнул:

– Хватит! Продаю завтра дом и едем в Чикаго!

Джеффри и Ненси вернулись в Чикаго как раз в ту ночь, когда Кассандра пошла исповедаться к Джону. Джеффри и Ненси подошли к темному дому Кассандры и постучали в дверь, но никто, конечно, не отозвался. Они открыли дверь, и лишь пробившийся сквозь щель лунный свет осветил гостиную. Осмотрев дом и даже, на всякий случай, чердак и подвал, Джеффри сделал вывод, что дом был пуст, а Кассандра по его мнению ночевала у Уиндеграундов. И уставшие с дороги Ненси и Джеффри без сил свалились на диван в гостиной и заснули мертвым сном.

Разбудил Джеффри внезапный крик Ненси. Это ее отец нанял полицейских, которые выследили Ненси в Чикаго. Теперь Ненси увлеченно старалась отстоять свои позиции и спорила с отцом о мальчиках, у которых ей суждено было жить. Отец ей предлагал богатеньких сыночков с миллионом долларов карманных денег и виллой чуть ли не на каждой улице Чикаго, но Ненси даже у идеальных богачей находила изъяны.

– Ну как ты, дурочка, не понимаешь, – кричал на Ненси отец, – что Джимми Магисон тебе пара. Это чудо, а не мальчик, а его родители смогут и тебя обеспечить. Это же крупные экспортеры автомобилей. Ты будешь в шампанском купаться, покупать...

– Как ты, папа, не поймешь, – перебила его Ненси, – что не хочу я жить с теми, у кого извилины в форме доллара в мозгах, у кого в мыслях одни зеленые бумажки, а на свадьбу они мне платье обошьют шелухой с портретами Бенджамина Франклина...

– Да как ты смеешь так о Магисонах?! – во весь голос заорал на нее отец.

– Она здесь, с нами лучше будет жить, – сказал вдруг вышедший Джеффри и свысока посмотрел на отца Ненси.

Он принял гордую самодовольную позу, как Джон во время процесса.

– Да ты, кто такой, сопляк, ты не по моему размерчику, на тебе одни ошметки, а не одежда.

– Мистер, вы не знаете, с кем имеете дело, – повторял Джеффри излюбленные фразы Джона, – а жаль, ведь я сын окружного прокурора...

Отец Ненси отошел от дочери и вплотную подошел к Джеффри.

– Ты хоть знаешь, что у этой психованной дуры Армонти нет и не было ни мужа, ни детей, ни даже друга. Ты самозванец!

И отец Ненси дал Джеффри сильную пощечину, что тот даже не удержался на ногах.

– Личное оскорбление прокурору в его доме, нападение на ее сына карается по закону. Я знаю конституцию наизусть, – крикнул Джеффри еще одну излюбленную фразу Джона.

Отец Ненси не выдержал, подскочил к Джеффри, схватил его за ворот рубашки и начал трясти.

– Моя дочь никогда не выйдет за нищего юриста, ей предназначены богачи, так что тебя я заставлю заткнуться.

– Вторжение в чужой дом без разрешения карается по закону, нападение на жителя дома тоже, оскорбление – тоже, уж я то знаю всю конституцию, поверьте, мистер.

– Это ты сказал? – спросил Джеффри отец Ненси и жестоко дернул его за ворот.

– Нет... – услышал он хриплый ответ.

– Это мои слова, – ответил на вопрос отца Ненси только что вошедший Джон, – я, кстати, его адвокат и могу завести дело. Объяснения на стол!

В это время Кассандра подскочила к Джеффри и обняла его обеими руками. Слезы огромными ручьями катились из ее глаз. Она тискала Джеффри словно девочка маленького котенка, не желая больше отпускать его. А Джон в это время разговаривал с отцом Ненси, стараясь выяснить, что случилось на самом деле.

И Джон смог сделать с отцом Ненси то, над чем так безнадежно бился неопытный Джеффри. Да, этот немного неповоротливый, уже немолодой джентельмен с перевязанной шеей смог сделать своим обаянием и улыбкой чудо с отцом Ненси. Сначала тот притворялся, слушая Джона, но потом что-то странное и неповторимое случилось с ним. И конфликт, возникший в доме Кассандры, был подавлен в два счета.

Грубый доселе отец Ненси взял дочку за руку и они не чая друг в друге любви, словно единое целое вышли из дома. К ним вернулось то чувство, та отцовская любовь, которую медленно умирающий отец убивал деньгами также медленно.

То же самое сейчас происходило с Кассандрой и Джеффри. Наконец-то, за столько лет разлуки они были вместе, были связаны крепкими узами отцовской любви, а Кассандра была готова взять в свои семейные объятия и Джона, который смог вовремя остановить ее душу, быстро несущуюся к обрыву, внизу которого была безысходность.

Близился новый век. Все меньше и меньше дней и ночей оставалось до этого бесповоротного события. Прошло и последнее Рождество 20 века, а предновогодние дни бежали со свойственной им быстротой. Уиндеграунды, в первый раз собравшись всем семейством решили провести большой праздник, на который пригласили и Кассандру с ее новым семейством, довольно странным на первый взгляд: она – Армонти, он – Кеннеди, сын – Норрис.

– Я не пойду, мне стыдно перед ними, мама, – сказал про приглашение Джеффри, – я не могу, морально не могу, я им столько зла.

– Если они пригласили, то уж простили, – ответила ему Кассандра, Кейти – такая душка, она и Гитлера простит. Они хотят, чтобы ты пришел.

И после многих уговоров Кассандры, напоминаний о Кейти, Джеффри все-таки согласился.

И вот настал последний день века. За окнами валил мокрый снег, покрывая деревья мягким пушком.

И Кассандра, и Джон, которому вскоре предстояло стать отчимом Джеффри, были заняты подарками всему семейству Тома Уиндеграунда. Но Джеффри интересовал лишь один член этой семьи, Кейти. Эта девушка сто раз меняла направление его пути на противоположный. Он ее то любил, то ненавидел, а что с ним было сейчас, он не знал. Кейти, как и Джон, была для Джеффри солнцем, за которым он шел по какому-то велению свыше. Джеффри быстро собрал для нее свой подарок и оделся так, как никогда до этого не одевался.

Когда они пришли, им открыл Тутанхамон. Завидев Джеффри рядом с Кассандрой, он крепко по-дружески пожал руку и сказал:

– Привет, друг! – после чего у Джеффри не осталось и сомнения, что он прощен и все старое забыто.

Джеффри видел Кейти неоднократно. Она была одета в старинное платье позапрошлого 19 века и выглядела как принцесса. Но Джеффри не решался подойти к ней, словно к запретному для него плоду, словно к тому, что отгорожено для него непробиваемой стеной и что ему никогда не взять в руки и сказать: "Это мое".

Но все же Джеффри решился и сделал знак Кейти, чтобы она подошла к нему. Кейти неохотно встала из-за стола, сказала пару слов Тутанхамону и пошла за Джеффри. Они уединились в полутемной гостиной. Кейти старалась придерживаться с ним на расстоянии.

– Кейти, – начал Джеффри, нарушив кратковременную паузу, – почему ты не дала против меня показания, почему не сделал этого Тутанхамон? Если это из любви, преданности и обязанности перед мистером Кеннеди... Мне, короче, таких подачек не нужно, лучше бы я гнил в тюрьме, чем... такая свобода...

Кейти посмотрела на Джеффри каким-то особым, новым взглядом, ей вдруг привиделись те черты Джеффри, которые казались чуждыми ему, которых никогда не было и быть не могло в Джеффри.

– Ты изменился... В лучшую сторону... После нашего уединения в Далласе... После моего "плена", – сказала после продолжительной паузы Кейти.

– Это ты мне помогла сделать, как и открыть мне замечательный мир... Помнишь, нам было тогда по пятнадцать, ты читала русскую классику, Диккенса, Стендаля... А я за тобой все это перечитывал ночью, с фонариком под одеялом. Я еще про Болконского под Аустерлицем у тебя вырвал... Никогда не забуду "Это бесконечное небо..." Вот когда была романтика...

Кейти посмотрела на него таким взглядом, будто бы укоряла в нем старческую память, нежелание будущего.

– Ты что, старик? У тебя все впереди.

– Знаю... Новые Рубежи... Ненси .... и многое-многое другое.

– Так значит ты встречаешься с девушкой? – не без любопытства спросила Кейти.

– Встретить-то встретил, да уже не та любовь, не первосортная. Кейти, помоги мне, вот знаю я всяких Джонов и Джимов, которые в деньгах купаются, долларами платья обшивают, девушек, как перчатки меняют, нации нашей, американской, имидж кутилы и мота создают. А я так не могу, помоги мне, почему я люблю Ненси совершенно по-другому, точнее, я ее не люблю даже, а жалею.

– Потому что она совершенно другая.

Но Джеффри не был удовлетворен этим ответом.

– Нет, может, я до сих пор тебя люблю... может... поэтому?

– Забудь эту мысль, – прошептала Кейти и подалась к двери, но Джеффри схватил ее за локоть.

Теперь Джеффри видел Кейти, так романтично стоящую перед его глазами. Она была наклонена к двери и одной рукой в белой перчатке держалась за ручку, спина же ее была выгнута словно изгиб гитары, а падающие с плеч волосы делали этот изгиб еще более плавным. А глаза, ее огромные глаза, смотрели на Джеффри с ожиданием ужаса. И Джеффри сказал ей этот ужас.

– Ты меня еще любишь, ведь я не вру.

Кейти посмотрела на него, готовая заплакать, но промолчала.

– Скажи, кого ты любишь? – по-другому задал свой вопрос Джеффри.

Ответ на этот вопрос казался ей раньше таким естественным, она говорила, что любида Тутанхамона, но теперь словно камень застрял в ее горле, и вместо того, ятобы сказать так привычное ей: "Я люблю Тутанхамона", – из ее уст вырвалось:

– Я тебя всегда любила и люблю, Джеффри.

– А как же Тутанхамон?

Но и на этот вопрос она ответила не то, что желала:

– Я его уважаю, это мой лучший друг, а друзей, Джеффри, ты знаешь, не бросают...

И она вырвала свою руку у Джеффри и убежала. Джеффри видел, как она сорвала с вешалки свое синее с белым мехом пальто и выбежала из дома. А вслед за ней прямо проследовал и Тутанхамон. Джеффри открыл дверь и видел, как Тутанхамон догнал Кейти и они мирно шли и любовно разговаривали. Этот мир, их мир, был не для него, он был выше, и Джеффри знал, что ему там место только как лучшему другу.

– Что с тобой? – спросил подошедший сзади Джон.

– Она мне дорогу показала, а свою потеряла...