Текст книги "Мальчик из Ленинграда"

Автор книги: Нина Раковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

В пути

Осёл бежал быстро, но мне всё время хотелось слезть с него. Он был такой маленький, что Гриша ступнями ног мог доставать до земли, и я боялся – вдруг у него спина сломается. Но и Гриша жалел его, и мы стали поочерёдно слезать с осла и бежать рядом.

Выехали из джугаровых зарослей, миновали помидорные гряды и попали на участки, где я ещё не бывал. Тут лежали прямо на земле крупные, будто осыпавшиеся жёлтые цветы и ветвились плети с листьями, похожими на лопухи. Это цвели кабачки и тыквы.

Всю дорогу мы говорили про Ленинград, про воздушные налёты. Вспоминали наш отъезд. Говорили про школу, про ребят, вспоминали учителей. Я заметил, что про маму Гриша нарочно старался не говорить, – он боялся, что опять я расстроюсь. Незаметно мы подъехали к подножию серой горы.

– Теперь мы почти дома! – сказал Гриша.

Тропинка круто поднималась в гору. Она вилась между утёсами и развороченными каменными глыбами.

Мы оба слезли с ослика и пошли по тропке рядом с ним. Мне не терпелось увидать Гришин дом. Я обогнал Гришу, вскарабкался высоко на гору, оглянулся. И до чего же мне понравилась наша долина!

Поле, на котором работали ребята, было похоже сверху на громадную шахматную доску из разноцветных квадратов – зелёных, жёлтых, бурых, а между ними всюду проходили коричневые полоски – арыки.

– Красота какая! – крикнул я Грише.

– Я уже досыта насмотрелся на эту красоту, – сказал он. – Правда, долина хорошая. Вот мы её с тобой вдвоём поливать будем.

Неужели два человека могут полить такую громадную долину? Мне не верилось.

– Мы только вдвоём работать будем? – удивился я. – Откуда воды столько наберём? Как она во все арыки попадёт?

– Налево смотри, – сказал, поравнявшись со мной, Гриша. – Главный арык видишь?

Из-за кустарников виднелся глубокий пустой канал. Он был вроде жёлоба, высеченного в скале. Этот жёлоб спускался в долину и ветвился там арыками между помидорными, джугаровыми, свекольными полями.

– Сейчас всё узнаешь! – сказал Гриша. – Пошли!

За нами по крутой тропке двигался ослик. Камни, песок летели вниз из-под ног и с шумом осыпались вниз, к подошве горы. Я шёл и всё оглядывался. Какая странная и красивая делается земля, когда на неё смотришь сверху, с горы! Всё меньше вокруг оставалось полей, утёсов, а неба становилось всё больше. Словно голубыми заливами оно вдавалось в горные перевалы, большим клином висело над долиной. И вдруг я почувствовал, будто в ушах у меня зашумели волны, засвистел ветер. Я вспомнил большую розовую раковину, которая стояла у нас в Ленинграде на письменном столе. Она точно так шумела, когда приставишь её к уху. А тропинка уже выводила нас на каменную площадку, ровную и круглую, как тарелка.

На краю этой площадки стоял Гришин дом из камней, с маленькой дверью и маленьким окном.

Так вот откуда светился по ночам огонёк!

– Вот где мы с тобой жить будем! Нравится? – спросил меня Гриша.

Ну как мог не нравиться такой необыкновенный дом!

Голова

В ушах у меня продолжало шуметь. Я подошёл к краю площадки. Она круто обрывалась вниз, к неглубокому ущелью, по которому текла такая бурная река, что вместо воды катилась одна пена. Посредине реки возвышалось странное сооружение: стояли косые короткие плетни. Возле плетней была вырыта бухта. От бухты отходил в сторону канал. А канал был словно заперт железными воротами.

– Вот это и есть голова арыка, – сказал мне Гриша. – Постой, что-то неладно… Так и есть! Фашину прорвало. Вниз пошли!

По реке плыли прутья, сучки. Я видел, что река размывает крайний плетень.

Мы спустились к реке. Гриша снял сапоги, закатал брюки, вошёл в воду.

– Ломай ветки! – крикнул он. – Давай их сюда!

Я начал ломать зелёный кустарник и бросать ветки Грише. Он быстро совал их в плетень, будто штопал его. Наконец мы починили дыру, и Гриша вылез на берег.

– Эти плетни – фашины, – сказал он, – дадут нам с тобой жару. Только и следи за ними. Вечно река размывает их. Видишь, какая она бешеная? А фашины должны быть в исправности. Они, как узда на ретивом коне, бег замедляют и воду в реке скапливают.

Я приставал к Грише с расспросами.

– Канал этот, я уже говорил тебе, называют головой арыка, – объяснял Гриша. – По нему вода из реки в долину стекает. А ворота…

Тут Гриша взглянул на небо. Солнце садилось за гору.

– Сейчас ты поймёшь, для чего они поставлены. Пора нам долину поливать!

Грядка камней отгораживала от реки бухту. Ворота канала, как лодка к причалу, были привязаны канатом к столбу.

– За работу, помощничек! – сказал Гриша.

Мы принялись разбирать каменную гряду, выбрасывать камни на берег, и от этого вода поднималась в бухте всё выше.

Гриша отвязал канат от столба. Вода начала открывать ворота, распахнула их, хлынула в арык и потекла по жёлобу в долину.

– Понял теперь, зачем ворота? – спросил Гриша. – Это шлюз маленький.

– Замечательный шлюз! Мировой!

– Что ты, он уже сто лет тут стоит! Допотопный. Эту долину перед войной решили больше не засевать. Тут хотели настоящую плотину строить. Война проклятая помешала… А сейчас пришлось и за эту долину взяться! Сам знаешь, сколько народу теперь Узбекистан кормит, сколько сюда съехалось. Да и фронту отсюда эшелонами продовольствие отправляют. Вот и пригодился наш старик канал!

А мне допотопный старик канал нравился!

Мы постояли, посмотрели, как бежала пенистая вода и превращалась в канале в спокойную прозрачную. А потом поднялись на площадку, к дому.

За домом была бахча. Там лежали на земле ярко-жёлтые, зелёные и полосатые дыни. Кожура у всех была покрыта серыми жилками, будто на дыни надели плетёные сумки-авоськи.

– Проголодался? – спросил Гриша. – Сейчас ужинать будем.

Он выбрал жёлтую дыню, у которой стебелёк весь высох и лежал на земле, как верёвочка. Разрезал её пополам. Дыня была сладкая, душистая и такая мягкая, как сливочное масло. Мы уселись на порог дома и начали есть дыню ложками и закусывали кукурузными лепёшками.

Только теперь я почувствовал, что очень устал. Ложка дрожала у меня в руках, а лепёшку я ломал с таким трудом, будто это была целая буханка.

Я вспомнил про наш лагерь. Что там делается?

Встал, подошёл к краю площадки, поглядел вниз и крикнул:

– Гриша, мы правда вдвоём всю долину полили!

Коричневая сетка, которая покрывала долину, превратилась в серебристую. Это всюду, по всем арыкам, текла вода. Гриша подошёл ко мне, постоял и сказал:

– Спать пора! Довольно любоваться. Завтра в четыре утра вставать надо – закрывать ворота. Спать иди.

Я улёгся в доме на кошме, закрыл глаза, а передо мной всё стояли фашины, железные ворота… Всю ночь напролёт, будто наяву, я таскал камни, ломал ветки. Под утро я несколько раз вскакивал С постели – боялся проспать. Здесь огороды поливают только ночью, а каждое утро надо закрывать ворота – от дневного полива урожай можно испортить.

На горе

Всё-таки утром Гриша сам разбудил меня, когда солнце только вылезло из-за серого утёса. В долине была ещё ночь, а горы были синие.

Жёлто-красное солнце перед рассветом было похоже на луну или громадный электрический фонарь. Но оно на глазах светлело, делалось золотым… И вдруг в долине и на горе сразу наступило солнечное утро.

Так я увидал первый рассвет в горах. Много раз потом я любовался им, а мне всегда казалось, что я вижу его впервые – такой он необыкновенный.

Нравилась мне жизнь на горе.

Мы вставали раньше солнца. Вместо чая Гриша срывал на бахче холодную дыню, покрытую бисеринками росы. Он резал её поперёк круглыми, как баранки, дольками. Мы заедали дыню лепёшками и после завтрака принимались за работу.

Сперва мы валили в бухту камни, отгораживая канал от реки. Потом Гриша закрывал ворота, привязывал канаты к столбам, а меня посылал вниз проверять берега арыка.

С кетменем я спускался по берегу арыка до самого подножия горы.

Я любил эти утренние путешествия. Жёлоб – головной арык – был вырублен в камнях, проходил через песчаник. Я шёл вдоль берега, перепрыгивал с камня на камень, пробирался по краю ущелья, держась за ветки кустарников, останавливался возле маленьких водопадов и ключей.

Везде ли целы берега?

Иногда вода размывала песчаные края канала. Я закладывал их камнями. Иногда камень скатывался с горы и загораживал путь воде. Если обваливались большие камни, я звал на помощь Гришу.

На мой крик часто отзывались собаки, которые охраняли колхозные стада. Овцы паслись на соседних горах. Воздух тут такой прозрачный, что видно на далёкое расстояние. Я смотрел на стада, которые передвигались медленно, будто серые тучи, по зелёным склонам горы. Иногда я видел, как собаки, почуяв чужого, стремглав катились под гору, словно чёрные камни срывались с вершин.

Хотя от соседней горы нас отделяла глубокая пропасть, мне всегда становилось страшно. Гриша предупреждал меня, что пастушечьи собаки тут невероятно злые, даже хозяин не может унять их, когда к стаду приближается незнакомый человек.

– Во время моих путешествий я иногда садился отдохнуть на валун. Внизу, в долине, работали на полях ребята, и мне казалось, я узнаю среди них Зорьку, Иргашой.

Скучают они обо мне? А Славка, наверное, завидует. И правда, я живу выше всех. Всё вижу. А ребятам только наш огонёк в окне виден да костёр по вечерам, когда мы с Гришей готовим ужин.

О чём только не говорим мы за ужином!

– А вдруг, Гриша, вода ночью прорвёт все фашины и ворота унесёт? Что мы делать будем?

– Не унесёт! Ты разве не знаешь, что я здешний, родом из Ферганы? – говорил Гриша. – У меня отец был водяной техник. Я с малых лет с ним по горам бродил, арыки чинил… И ворота ставил.

Оказалось, у нас с Гришей была похожая жизнь. Его отца тоже убили на белофинской войне. А мама ещё раньше умерла. Мой Гриша был круглый сирота. Он всё умел делать сам, давно жил самостоятельно. Он научил меня стряпать по-узбекски. На камнях, возле дома, стоял у нас чёрный казан. В казане, бывало, шипит бараний жир, жарятся кусочки кукурузного теста с морковью. Я подбрасываю под казан хворост, прошлогоднюю траву, и поэтому от дыма пахнет травами и цветами. Огонь трещит, заглатывает сучки, а я слушаю Гришины рассказы.

Он рассказывает про войну, про встречи с ребятами, партизанами, про бои и своё ранение. Рассказывает, как партизаны помогли Грише с его отрядом отбить у немцев товарный эшелон, в котором фашисты увозили наших жителей в Германию.

Иногда мы молча сидели перед костром. Каждый думал про своё. А что, если я всё же на фронт попаду? И мне казалось, что гора наша преображается… Немецкие патрули бродят между утесами. Я с автоматом пробираюсь через линию фронта к партизанам. Захватываю в плен немецкого офицера. Привожу его в лес, в партизанский штаб. Там встречаюсь с мамой. Мы становимся отважными разведчиками, получаем ордена. И возвращаемся с орденами в Ленинград.

Гриша сидел, задумавшись, и глядел в огонь.

– Уйдём, Гриша, на войну! – просил я. – Уйдём!

– Я и сам не понимаю, почему они меня в военкомат не вызовут. И чего они на моё заявление не отвечают! Плечо давно зажило. Необходимо мне на фронт. А тебе, дружище, рано: всё равно назад отправят. Лучше овощи поливай.

– Не понимаешь ты меня, Гриша! – говорил я.

Но рассказать, как однажды я убегал из детдома, не решался.

И опять молча смотрел в огонь и прислушивался. На соседней горе начинали лаять собаки – почему-то они всегда беспокоились по ночам.

Петух

Я жил с Гришей уже вторую неделю, а в долину, в наш лагерь, ни разу не спускался. Вместо меня туда съездил Гриша и договорился с Осипом Петровичем оставить меня на горе. Осип Петрович дал разрешение и обещал прийти с ребятами повидать меня, как только пройдёт горячая пора – сейчас в долине окучивали овощи. У нас с Гришей тоже свободного времени не оставалось. Из городка Шураба, который находился за горой, приехал к Грише его начальник, старший техник, и велел сделать съёмку горы, план её начертить.

– Решили всё же новую плотину строить, – объяснил он. – Не обойдёмся без неё… Соседнюю долину тоже отсюда поливать будем. Тем более у нас такие помощники налицо! – подмигнул он мне.

Техник уехал, а мы с Гришей целыми днями стали лазить по горам. Я держал высокую жёлтую палку, будто градусник с делениями. Гриша с другой скалы смотрел в подзорную трубу на треножнике – нивелир – и делал вычисления.

Один раз утром, когда мы ещё не кончили съёмку, Гриша послал меня проверить берег арыка. Возвратиться я решил новым путём. Мне пришлось пробираться зарослями ежевики, идти по каким-то старым ступеням, вырубленным в камнях. Чёрные крупные ягоды висели на ветках. Я пробовал их. Они были сочные, сладкие, будто сахаром посыпанные, но с каким-то привкусом.

За то время, что я прожил на горе, я перепробовал много диких ягод, здешнюю дикую сливу, которая росла на берегу реки, нашёл два деревца дикой груши и даже яблоньку с мелкими, вроде китайских, яблочками.

Когда-то в Ленинграде я часто мечтал пожить в плодовом саду. «Вот бы райское житьё было!» – думал я. Но со вчерашнего дня и дыни и ежевика – всё стало казаться мне не то прокисшим, не то проржавевшим. Наверное, я объелся ими.

Я выплюнул ежевику. Вдруг соседний куст шелохнулся. Под веткой стоял петух и жадно клевал ягоды. Даже меня не замечал. Петух был крупный, с золотистой спиной, чёрно-зелёной грудью и таким же хвостом. Я подкрался к нему, схватил под оба крыла. Петух забил крыльями, заклекотал. Потом замолчал и только вертел головой с красным гребнем.

– Съедим тебя сейчас! – сказал я петуху. – Изжарим!

У меня даже слюнки потекли. Давно мы с Гришей мяса не ели.

Гришу дома я не застал. Мне хотелось до его прихода приготовить куриный обед, но я не знал, как за дело взяться. Вынул из кармана верёвку, привязал петуха за ногу к алычёвому дереву. Петух спокойно, как собака на цепи, стал ходить около дерева. Но, как ни хотелось мне куриного обеда, я понял, что зарезать петуха не отважусь.

– Юлька, – спросил меня Гриша, вернувшись, – откуда у нас этот красавец?

Я рассказал Грише, где поймал петуха, как хотел приготовить обед. Но Гриша тоже был жалостливый человек.

– Знаешь что? – сказал он мне. – Это, видно, домашний петух. Наверное, из горного кишлака к нам пришёл, заблудился. Пусть поживёт с нами.

– Пускай! – обрадовался я. – С ним веселее будет!

– А мяса я тебе достану. Сейчас мне в Шураб нужно отправляться. Съезжу туда на осле, там в конторе тебя своим помощником оформлю. Привезу нам сухой паёк – лепёшек, мяса. А тебе здесь с петухом не так скучно будет.

– А когда ты вернёшься? – заинтересовался я.

– К вечеру. Одного тебя ночевать не оставлю. А ты проверь фашины. Булькает где-то… И за воротами приглядывай. Вот день и пройдёт незаметно. Вы тут с петухом полными хозяевами останетесь. Ясно?

– Ясно.

И Гриша вскоре отправился.

Хозяева

Гриша говорил, что до Шураба от нас было километров двадцать. Значит, если считать туда и обратно, получится сорок. Ничего себе!

Я взял петуха на руки и долго следил, как ослик с Гришей на спине мелькал среди утёсов. Наконец они скрылись за серым выступом, и я сразу почувствовал, что остался на горе один.

Наверное, от этого горы показались мне выше, долина – просторнее. Как воздушный океан, синее небо поднималось высоко-высоко над головой, и мне казалось, что вместе с горой я сам плыву по воздушному океану.

Я погладил петуха по спине, поднял его выше, чтобы и он полюбовался синим простором. Потом снова привязал петуха за ногу к дереву. Принёс горсть крупы. Хотел приучить его клевать с ладони, но вспомнил про фашины и побежал к реке.

Хотя река была неглубокая, доходила мне до колен, добраться до фашин было нелегко. Вода была ледяная, бурлила воронками, била меня камнями, старалась свалить с ног. Я нашёл место, где булькает, нашарил под водой дыру в плетне и стал собирать со дна камни, закладывать дыру.

Работал я долго. А когда починил и хотел вылезть из реки, мне послышалось сквозь шум, будто кто-то позвал меня. Или это петух прокричал? Может, он заметил кого-нибудь в горах? Я ухватился обеими руками за фашину и поглядел наверх, на наш дом. Нет, никого не видно. А всё-таки мне страшно стало. Не шутка это. Тут ведь граница недалеко. А около границ чего только не случается… Вдруг ко мне шпион или контрабандист явится!

«И зачем только Гриша меня одного оставил! – с досадой подумал я. – Возвращался бы он скорее… Сказал, к вечеру вернусь, а сейчас всего три часа, пожалуй…»

Ноги у меня совсем заледенели. Я выбрался на берег. Побегал вдоль реки, чтобы ноги отошли, и стал взбираться к дому. Перед домом по-прежнему ходил на верёвке петух. Но страх мой не проходил.

Внизу, в долине, на крыше лагеря развевался красный флаг. Что там случилось? Зачем ребята флаг вывесили? И мне очень захотелось вниз, в долину. «Спуститься бы к ним!» – подумал я. Мне казалось, что я в полчаса добегу туда. Кстати и про флаг узнаю. А через час, ну через полтора, ещё до прихода Гриши, вернусь назад.

Я быстро сбегал на бахчу, сорвал самую спелую, в трещинах, дыню. Захлопнул дверь и просунул вместо засова в дверную ручку кетмень, как иногда мы делали с Гришей, когда уходили.

Петух беспокойно ходил на привязи, клекотал сердито и глядел на меня++++++++++++++++, будто понимал мои мысли. Я постоял немного в раздумье. Потом вынул из кармана кусок от того красного мелка, который отдал Иргашой, и на двери дома написал очень крупно:

«Ушёл к ребятам. Скоро вернусь».

Подпрыгивая от радости, я мчался по тропинке вниз.

В гостях

Прошло, наверное, не меньше часа, когда я, весь красный и запыхавшийся, прибежал к лагерю. Перед домом, прямо на земле и на камнях, сидели ребята с пиалами. Я попал к обеду.

– Юлька! – хором закричали ребята. – Юлька! – и бросились ко мне.

Меня хватали за руки, за плечи. Кто-то сзади обнимал меня за шею. Я стоял среди ребят, улыбался, вытирал пот с лица. Меня спрашивали, как я живу на горе, почему не приходил ни разу. Сунули мне в руки пиалу с супом и ложкой. «Ешь, Юлька!» – угощали меня. Я хлебнул ложку мясного супа. «Не могу, пить дайте!» – сказал я и отдал пиалу мальчику в полосатой майке. Да ведь это Гоша Остров! Он совсем другой сделался – загорелый, толстый. Да и все ребята на себя не похожи. А Партизан словно меньше стал в одних трусиках, без френча своего.

Кто-то закрыл мне сзади глаза руками. Ребята засмеялись. Я схватил руку. Это была Зорька. С ней Иргашой, которая одна не изменилась и по-прежнему была в длинном узбекском платье и тюбетейке. У Зорьки щёки были такие же красные, как её новая майка, а волосы белые, как бумага.

– Ты поседела вся! – сказал я. – Состарилась!

Зорька засмеялась и спросила:

– А кому ты дыню принёс? – Быстро подняла её с земли, понюхала и крикнула: – Партизан, давай перочинный ножик! Дыня розой пахнет.

У Партизана ножа не оказалось. Зорька с дыней убежала к тёте Фене, а меня ребята повели смотреть свекольное поле. Я прямо ахнул, когда увидал гряды. За две недели ботва выросла в локоть, а красные хвостики рассады превратились в свёклы с кулак толщиной. Огород наш стал очень большой – все пустыри ребята без меня засадили. Но какие это были овощи, я не мог сразу угадать. Из земли торчали веточки вроде мышиного гороха. Так растёт узбекская крупа маш. На тонких ножках сидели листья, как блюдца. Это фасоль здешняя. И всё так густо разрослось!

– Это от моего полива так всё разрастается! – похвастал я. – Приходите смотреть, какая у нас река, фашины, какие ворота.

Ребята обещали отпроситься у Осипа Петровича и прийти ко мне в следующее воскресенье. Мы всей гурьбой вернулись к дому. Зорька разрезала дыню на кусочки. Ребятам досталось по ломтику. Мне тоже Зорька дала кусок. Ребята ели и расхваливали дыню: тут они ещё не поспели. Вдруг откуда-то явился Славка. Он так загорел, что родинка пропала у него со щеки.

Угощаетесь? – спросил он. – А мне не полагается?

Я протянул Славке свой ломтик. Он проглотил его.

– Маловато! – сказал он. – Что ж только одну дыню притащил? Жадничаешь?

Ребята засмеялись, я покраснел от досады.

– Не жадничаю! У меня около дома целая бахча с дынями.

– Вот и притащил бы всю бахчу! – не унимался Славка.

– Бестолковый! – рассердился я. – Говорю тебе, я спешил. Знаешь, сколько у меня работы? Перемычку ставить, фашины чинить, ворота открывать на канале, воду вам в долину пускать. А сегодня ещё Гриша в Шураб уехал, я один управлялся…

– И у нас работы много, – вмешалась Зорька. – Видишь флаг на крыше? Его вчера вывесили. Вчера у нас делегаты от шурабских ребят были и нам этот флаг отдали. Мы с ними соревнуемся и уже обогнали их: первыми овощи сняли.

– А ты с кем соревнуешься? – ехидно спросил Славка. – Сам с собой? Или с Гришей своим?.. Кто друг друга перерастёт, ты или начальник?

Ребята смеялись. Я обиделся. Как они меня встретили, а явился Славка – испортил всё!

– Славка, – сказала Иргашой, – ты в Узбекистане живёшь! А мы гостеприимные. Зачем ты Юльку расстраиваешь? Он наш гость.

– Нежности какие! – заорал Славка.

– Ты, Юлька, не обращай на него внимания! – вступился Партизан. – На него даже Садыков махнул рукой. Сказал: «К нему надо принимать особые меры». Мало ли что Юлька ни с кем не соревнуется. Зато на гору не каждого пустят. Только проверенного.

– Он проверенный! – издевался Славка.

– Конечно! – сказала Зорька. – Если он за воротами следить не будет, не пустит воду, вся наша долина засохнет. Всё пропадёт.

Я радовался, что они меня так горячо защищают. Значит, любят. Я ведь тоже по ним здорово соскучился!

– У нас к воде прежде самых старых узбеков приставляли, – сказала Иргашой. – Они воду делили. Их мирабами – водяными старостами – называли. Они важные, бородатые были. Им первым все кланялись.

– Он мираб? – расхохотался Славка.

– А то кто же? – сказал я.

– А мирабское удостоверение есть?

– Есть! Я даже… зарплату получаю! Понял?

Я никак не ожидал, что это произведёт на всех такое впечатление. Славка с изумлением смотрел на меня.

– Сколько? – спросил он присмирев.

Я замялся. Ребята смотрели на меня с таким интересом, что мне стало неловко. Не надо было мне врать!

– Ладно, не отниму! Говори, сколько? – приставал Славка.

– Настоящую зарплату? – сказала Зорька и даже зажмурилась от удовольствия.

В это время из дома вышел Осип Петрович. Он уже снял перевязь с руки, видно, рана зажила. Я обрадовался и бросился к нему. Осип Петрович тоже очень обрадовался, обнял меня и прижал к себе.

– Юлька! – ласково сказал он. – Я по тебе соскучился! Ты совсем к нам пришёл? Или только переночуешь у нас?

И тут я спохватился. Сколько же я тут проторчал?

– Нет, я сейчас уйду. Гриша в Шураб уехал. Может, он задержится, мне самому воду придётся пускать.

– А там сейчас никого нет? – спросил Осип Петрович.

Мне показалось, что он неодобрительно посмотрел на меня.

– Никого!

– Жаль, что на короткое время заявился, – сказал Осип Петрович. – Как там работаете, отшельники?

– Хорошо, Осип Петрович! Приходите к нам. Мы для вас дыни на бахче растим.

– Непременно придём! Я сам к тебе собирался. В воскресенье жди нас обязательно.

– А письмо мне не пришло? – спросил я.

– Пока ещё нет, Юлька, – сказал Осип Петрович. – Как получим, сейчас же тебе сигнал дадим…

Ребята с Осипом Петровичем пошли провожать меня. Я боялся, что по дороге кто-нибудь опять заговорит о моей зарплате. Осип Петрович сразу догадается, что я прихвастнул.

Но всё обошлось благополучно. Осип Петрович так ничего и не узнал. Мы шли вдоль гряд. Ребята кричали хором:

– Юлька, это моя гряда! У нас теперь у каждого по своей гряде. Смотри, какая хорошая.

– Мы уже два раза овощи в Коканд возили, раненым отправляли. Скоро ещё повезём!

У поворота мы расстались, и тут я припустился бежать.