Текст книги "Сбежавшее лето"
Автор книги: Нина Бодэн (Боуден)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
2 «ДЕРЖИ ВОРА!»
Мэри пустилась бежать. Выбравшись из сада, она промчалась главной улицей городка, спустилась на берег моря и кинулась к пирсу. В голове у нее стучало, а от воздуха при каждом вздохе ломило зубы и, словно ножом, кололо в горле.
Дул холодный ветер. Солнышко, которое ранним утром светило вовсю, спряталось (как и предсказывала тетя Элис), и на покрытом галькой пляже, отлого падающем к бескрайним серовато-синим морским просторам с чайками над ними, было почти пусто.
И не только на пляже. Большинство кафе на набережной были забиты досками, аттракционы закрыты. Этим летом приезжих было довольно мало из-за того, что берег был испачкан мазутом, поэтому у моря встречались в основном пожилые люди: надежно укрывшись от порывов ветра и укутавшись в шарфы и пальто, пансионеры сидели, напряженно вглядываясь в даль, словно чего-то ждали.
Пробегая по пляжу, Мэри засунула два пальца в рот и громко свистнула, но никто из стариков не подпрыгнул от испуга, даже не глянул в ее сторону. Только несколько чаек с криком сорвались с места.
Мэри сгорбилась и дальше уже не побежала, а пошла. Возле самого пирса была палатка, где торговали сладостями, мороженым самых разнообразных видов и форм и пушистой сахарной ватой на палочках. Возле палатки красовалось огромное чучело медведя. Если опустить в подвешенный у него на шее ящик шестипенсовую монету, то можно было сесть на него верхом и сфотографироваться. Обычно медведь с его грозно оскаленной пастью и острыми желтыми зубами казался Мэри почти живым, но сегодня он стоял одинокий, заброшенный, будто изъеденный молью – и в самом деле, на боку у него была довольно большая дыра, сквозь которую проглядывала набивка. Засунув палец в отверстие, Мэри вытащила оттуда клок шерсти, но из палатки тотчас появилась голова, и продавец громко ее выругал.
Мэри показала ему язык и спрыгнула с набережной на пляж, очутившись возле небольшого мола. По другую сторону его был клочок песка, где возились двое малышей. Они строили замок, украшая его морской травой и кусочками загустевшей смолы. Мэри забралась на мол, легла животом на его покрытую зеленой слизью поверхность и начала смотреть на них. А поймав их взгляд, состроила гримасу. Она умела корчить страшные рожи и на этот раз удостоила малышей самой страшной: оттянув уголки рта вверх, а уголки глаз вниз с помощью больших и указательных пальцев, она одновременно нажала мизинцем на кончик носа с такой силой, что остались видны только дырки от ноздрей,– получилось совершенно безумное лицо. А если еще и закатить глаза, то гримаса становится совсем жуткой. И правда, дети испугались: залившись плачем, они, спотыкаясь, с воплями бросились к своей матери, которая задремала, сидя в шезлонге. Приоткрыв один глаз, она спросила сердито:
– А теперь в чем дело?
Довольная успехом, Мэри слезла с мола и побежала по берегу в сторону купальных кабин. Но больше детей на пляже не было, и только возле одной из кабин сидела какая-то женщина в старой-престарой шубе – лысых мест больше, чем меха,– с прозрачным, как папиросная бумага, лицом в мелких морщинах. Но когда Мэри и ей состроила такую же гримасу, женщина на удивление проворно вскочила и, погрозив Мэри свернутой в трубку газетой, сказала:
– Сию же минуту убирайся отсюда, гадкая шалунья!
– «Сию же минуту убирайся, сию же минуту»! – замахав руками, передразнила Мэри возмущенную старуху, но в глубине души была оскорблена: шалунами обычно называют только малышей. Она скорчила еще одну гримасу – будто ее рвет,– но сделала это без души, чем вызвала у старухи только презрение. Старуха села, поплотнее запахнув шубу на тощих коленях, и закрыла глаза.
Мэри в упор смотрела на нее. Иногда люди начинают сердиться, когда, открыв глаза, замечают, что с них не сводят взгляда, но старая дама оставалась неподвижной – может, в самом деле заснула или умерла? – поэтому спустя минуту Мэри сдалась и, поднявшись по ступенькам, снова очутилась на набережной. И вдруг, почувствовав себя тяжелой и неуклюжей, ощутила такую скуку, что ей захотелось зевать. Кривляться и дразнить других нетрудно – что тут такого? Узнай об этом дедушка, он бы даже не рассердился, а сказал бы только: «Не очень-то это учтиво, а?» И все!
Нет, от обычных шалостей толку нет. Собственно, о каком толке идет речь? Просто ей хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы дедушка, а вместе с ним и все остальные поняли, какая она по-настоящему плохая девочка. Ей казалось – почему, она сама не могла объяснить,– что от этого ей сразу станет легче.
Но что бы такое придумать? Она оглядела пустынную набережную и длинный ряд купальных кабин с закрытыми ставнями. Дедушка тоже арендовал одну из таких кабин, чтобы в ней переодеваться после купания, а купался он ежедневно, если было тепло. Тетя Элис считала, что он слишком стар для морских купаний – ему было около восьмидесяти,– и постоянно напоминала об этом. Вдруг ему станет плохо с сердцем, вдруг он утонет, вдруг простудится! С сердечным приступом или возможностью утонуть тетя Элис была не в силах бороться, поскольку за всю свою жизнь так и не научилась плавать, но зато она всеми силами боролась с простудой, сопровождая дедушку на пляж, где в кабине варила ему на плитке какао. Дедушка ненавидел какао, но тетя Элис заставляла его выпить целую чашку, всем своим видом показывая: «Делай, как я говорю, а не то...»
«Старикам живется не легче, чем детям,– часто думала Мэри.– За них тоже решают, что для них полезней, насильно заставляют надевать фуфайки и пить нелюбимое пойло».
И она принялась размышлять о том, чем бы досадить тете Элис. Ключ от купальной кабины спрятан под порогом, прикручен проволокой к нижней ступеньке. Можно забраться внутрь и устроить там неплохой кавардак: рассыпать по полу сахар, набросать в какао песку...
С минуту мысль эта казалась привлекательной, но нет, и Мэри опять зевнула. Лень даже заниматься всем этим! Кроме того, тетя Элис была близорукой, могла не заметить песок в банке с какао и напоить дедушку жуткой смесью. А он, если и догадается, чьих это дело рук, все равно ограничится только тем, что скажет: «Бедная Мэри, что с нее спрашивать? Она расстроена, ее никак нельзя винить». (Поскольку Мэри вечно подслушивала у дверей и знала, что-ее поступкам почти всегда находят оправдание, то у нее не было сомнений, что дедушка произнесет именно эти слова.)
На этот раз Мэри зевнула так, что чуть не вывихнула себе нижнюю челюсть. Нет, если уж натворить что-нибудь по-настоящему плохое, то нужно как следует подумать. Например, совершить какое-нибудь преступление: ограбить банк или кого-нибудь убить!
И она двинулась обратно в сторону пирса, прыгая по плитам, которыми была выложена набережная, а чтобы затруднить этот процесс, свела глаза к переносице. «Интересно, сколько можно держать глаза косыми?»– подумала она и так сосредоточилась на этом эксперименте, что проходившая мимо женщина, взглянув на нее, поспешно отвела свои собственные глаза и сказала мужу:
– Какая жуткая трагедия, а! Только посмотри, такая славная девочка и...
К тому времени, когда Мэри добралась до пирса, глаза у нее от напряжения разболелись, да еще захотелось есть. Отыскав в кармане монету в полкроны, она подошла к палатке купить сахарную вату на палочке. Интересно, вспомнит ли продавец, что она вытащила из медведя клок шерсти? Но он даже не поглядел на нее. Он смотрел куда-то мимо, спеша обслужить мужчину, которому понадобились сигареты, хотя Мэри подошла к палатке раньше его.
За это Мэри возненавидела продавца. Когда он наконец обслужил и ее, подав ей палочку с сахарной ватой, и повернулся к кассе за сдачей, она схватила с прилавка две шоколадки и сунула их себе в карман. Потом взяла сдачу, так сладко улыбаясь и так громко благодаря, что продавец даже удивился, улыбнулся в ответ и на прощание пожалел, что ясное утро сменялось холодом и ветром.
Шоколад прилип к джинсам. Мэри, прикрыв карман рукой и продолжая сладко улыбаться, попятилась прочь от киоска. Потом повернулась и побежала вприпрыжку, что-то мурлыча себе под нос. Она испытывала и страх и радость одновременно. Ей не терпелось оглянуться и посмотреть, не было ли свидетелей ее поступка, но она боялась. Поэтому она просто бежала вперед, подскакивая, подпрыгивая и напевая, как девочка, у которой нет ни единой заботы, пока не добралась до ступенек, что вели вниз на пляж. Она сбежала по ним, перепрыгнув через последние три прямо на гальку.
Сердце у нее стучало. Она села у стены набережной, бетонный козырек которой приходился над ее головой. Во время прилива волна обычно доходила как раз до этого места, а потому здесь, словно в пещере, пахло морской травой и чем-то кислым. Мэри сморщила нос, но подняться не посмела. Страх и тревога росли, ноги сделались тяжелыми и неподвижными. Вдруг кто-нибудь видел? И не один человек, а сотни людей! Она-то думала, что на набережной никого нет, а в действительности позади эстрады, у стены и возле высоких деревянных столбов, на которых держался пирс, притаились люди! Они ждали и смотрели! Вдруг они все сейчас поднимутся и побегут за ней с криком: «Держи вора! Держи вора!..»
Вдруг они уже бегут за ней?
Сердце у нее застучало еще быстрей. И когда вправду раздался голос, она почувствовала, что оно рвется у нее из груди.
– Мы тебя выглядели,– сказал кто-то прямо у нее над головой. Сахарная палочка упала на землю. Подняв глаза, Мэри увидела обращенные к ней два краснощеких, круглых личика, которые, как ей на мгновение показалось, сидели прямо на двух парах коротких толстых ножек. Опомнившись, она сообразила, что эти кошмарные существа на самом дел две самые обычные девочки, которые, сидя на корточках так, что подбородки у них касались колен, заглядывали под козырек. Одеты они были в шорты, а их коротко остриженные темные волосы казались намазанными масляной краской – так они были прилизаны.
– Мы тебя выглядели,– повторила одна из них и хихикнула.
– Не выглядели, а углядели,– поправила другая, ухмыльнувшись так широко, что ее толстые щечки превратились в блестящие воздушны шарики.– Мы тебя углядели,– повторила она хриплым, торжествующим голосом.– Ты воровала.
Последнее слово прозвучало не очень отчетливо – девочка заливалась смехом,– но Мэри оно почудилось громом среди ясного неба.
– Тсс...– прошептала она, но они всё смеялись, подталкивая друг друга локтями и всхлипывая, пока она не разозлилась: —А ну пошли от сюда, толстомордые хохотушки!
Они тотчас перестали смеяться и удивленно посмотрели на нее, словно никто раньше так грубо с ними не разговаривал. Потом уголки их рта опустились, и Мэри с ужасом поняла, что они вот-вот заплачут. Из-под козырька ей не было видно, нет ли с детьми кого-нибудь из взрослых. Им было не больше пяти-шести лет, поэтому, если они заревут, могут прибе жать взрослые и...
Мэри уже совсем забыла свои мечты о том, чтобы кто-нибудь увидел какая она плохая девочка. А потому сказала как можно ласковее:
– Простите меня, я не хотела вас обидеть. Просто вы глупышки. Ни чего я не украла! Придумать такое!
Девочки посмотрели друг на друга. Они были похожи как две капли воды: одинаковые сияющие карие глаза, одинаковые гладки волосы. А теперь на их лицах появилось и одинаковое упрямое выражение.
– Но мы смотрели,– сказала одна из них,– и выглядели тебя.
– Мы тебя углядели,– подтвердила другая.
– Не «выглядели» и «углядели», а «видели». «Мы тебя видели»,– сердито поправила их Мэри. У нее не было ни братьев, ни сестер, поэтому она забыла, что малышам не всегда удается говорить правильно. Затем она припомнила, что в данный момент грамматика не столь важна, и потому заспешила:—Ничего вы не видели, потому что и видеть-то было не чего. Я купила палочку с сахарной ватой и две шоколадки, а теперь, вот видите, вы меня напугали, и палочка сломалась.– Она притворилась, что ужасно расстроена случившимся, пнула палочку ногой и втерла ее в гальку.– Смотрите! Совсем сломалась и вся грязная!
У них был такой несчастный вид – встретившись с ней взглядом, они виновато отвели глаза,– что Мэри даже стало их жаль.
– Да ладно!—улыбнулась она, надеясь развеселить их.– Вы ведь не нарочно это сделали, правда?
Но у них были по-прежнему серьезные и грустные лица.
– У меня в кармане есть мятная конфета,– сказала одна из них.– Она, правда, немножко растаяла, но, если хочешь, возьми.
– Полли не любит мятные конфеты. А я свою съела,– объяснила другая девочка.
– Значит, я похожа на Полли,– сказала Мэри.– Я тоже не очень люблю мяту. Знаете что? Если вы сюда спуститесь, я угощу вас шоколадом.
Спустившись на пляж, они окажутся вне поля зрения взрослых. Она даст им шоколадку и убежит. Ножки у них короткие, ступеньки крутые, и не успеют они взобраться обратно на набережную, как ее и след простынет!
– Нет,– покачали они головой,– нам надели чистые шорты. Мы идем к зубному врачу.
Мэри продолжала улыбаться. Злиться бесполезно.
– А вы держите шоколад как следует,– принялась она уговаривать их,– и тогда не испачкаетесь. Кроме того, доктор будет смотреть вам зубы, а не шорты.
Они снова захихикали и переглянулись.
– Ну-ка быстро, я целый день ждать вас не собираюсь,– поторопила их Мэри.
Она вынула из кармана шоколадку и, не глядя на них, начала сдирать с нее серебряную бумагу. О чем-то пошептавшись, они, шлепая сандалиями, побежали к ступенькам. Спускались они медленно, держась друг за друга, поочередно переставляя ноги. Мэри тошнило и трясло, словно ей самой предстоял визит к зубному врачу. Если бы она съела шоколад, подумала она, ее, наверное, тут же бы вырвало.
Спотыкаясь, они бежали по пляжу, глаза их сияли надеждой. Развернув и вторую шоколадку, она сказала:
– Видите, каждой по шоколадке! Ну и повезло же вам!
Две толстые ручки словно выстрелили вперед. «Интересно, кто из них Полли,– подумала Мэри,– и умеет ли их различать их собственная мама?»
– Это тебе, Полли,– наугад сказала она, но, оказалось, ошиблась.
– Я не Полли,– засмеялась малышка, откусывая шоколад.– Я Аннабел. Сокращенно Анна. Нас вечно путают.
– Особенно в детском саду,– добавила Полли.
Они опять переглянулись. Губы у них уже были измазаны шоколадом.
– Один раз я подула в молоко, полетели брызги, а Полли за это поставили в угол,– сказала Аннабел.
– А когда наша руководительница поняла, что ошиблась,– хихикнула Полли,– она дала мне лимонную конфетку.
«А ведь они довольно славные,– думала Мэри,– со смешными круглыми мордашками, носом пуговкой и хрипотцой в голосе».
– Осторожней, Полли, не то ты испачкаешь шоколадом свою рубашечку,– предупредила она.
Полли посмотрела вниз, и ее подбородок исчез в пирамиде из подбородков.
– Ах, Полли, Полли, какая же ты замарашка! – пожаловалась она так комично, что Мэри не смогла сдержать смех.
Верней, она только начала смеяться. Но тут же остановилась, с открытым ртом замерла на месте, потому что над ними раздался голос:
– Поллианна, Поллианна...
Будто обращались к одному человеку.
– Я должна идти...– прошептала Мэри, но не успела она сделать и шага, как на верхней ступеньке появился какой-то мальчик.
– Поллианна! – Он спустился по ступенькам и уже шел по пляжу. Тяжелая корзинка кренила его в сторону и била ему по ногам.– Я же сказал вам не ходить на пляж. А что это вы едите? —Манерой говорить он больше походил на взрослого, чем на мальчика, хотя был, решила Мэри, не намного старше ее. Повыше, пожалуй, более худой, с беспокойным лицом в веснушках и рыжими волосами.– Шоколад! – грозным голосом сказал он.
– Это она нас угостила,– объяснила Полли.
Он поставил корзинку на землю и вытер о штаны руки.
– Сколько раз мама должна твердить вам, что нельзя брать сладости у чужих?..– Он посмотрел на Мэри и тем же взрослым, но уже извиняющимся тоном добавил:—Пожалуйста, не взыщите за причиненное вам беспокойство.
– Это не ее шоколад, она его украла,– сказала одна из девочек. Какая именно, Мэри не поняла, потому что у них были одинаковые голоса, а она смотрела не на них, а на мальчика, который вдруг начал краснеть. Сначала краска залила ему шею – он был в открытой голубой рубашке,– потом перешла на щеки, и весь он стал почти такого же цвета, как его волосы.
– Это ложь.– Мэри задрожала и, чтобы не упасть, прижалась к стене спиной.
– Поллианна! – позвал мальчик, и близнецы посмотрели на него широко раскрытыми невинными глазами.
– Мы углядели ее, Саймон,– объяснила Аннабел.– Мы смотрели, как она покупала сахарную вату, а когда продавец отвернулся, она схватила шоколадки.
– Я заплатила за них, гадкие лгунишки!
И хотя Мэри удалось вложить в эти слова все свое презрение, как было бы хорошо, подумала она, если бы стена разверзлась и она могла бы провалиться в дыру. Или если бы ей было известно какое-нибудь волшебное слово, которое сделало бы ее невидимой. В сказках, которые она читала, когда была маленькой, всякий раз, когда действие заходило в тупик, происходило нечто подобное, и, несмотря на то что Мэри нынче уже не интересовалась подобным чтением, резонно считая, что феи и прочие чудеса – это ерунда, тем не менее она провела пальцами по скользкой стене в надежде отыскать какую-нибудь кнопку или ручку...
Но ничего такого не произошло. Она стояла, как стояла, над головой у нее было серое небо, под ногами скользкая галька, а близнецы и явно смущенный мальчик не сводили с нее глаз.
– Так нельзя говорить,– упрекнул ее мальчик. Лицо у него горело по-прежнему.– Они никогда не лгут. Они, может, и маленькие, но всегда говорят только правду.
– Ложь хуже воровства,– самодовольно ввернула Полли и, доев свою шоколадку, вытерла руки о рубашку и шорты.
– Смотри, что ты наделала! – ахнула Мэри, надеясь тем самым отвлечь внимание мальчика от собственной особы.
Он, наверное, был обязан присматривать за Полли и Аннабел и не давать им пачкаться. Но мальчик лишь мельком глянул на Полли и сказал, что теперь уж ничего не поделаешь, но, мол, это не беда: шоколад легко отстирывается, не то что мазут.
И снова повернулся к Мэри. У него были похожие на камешки голубовато-зеленые глаза в коричневую крапинку. Мэри всегда обращала внимание на глаза. Она считала, что по глазам можно догадаться, о чем человек думает,– между прочим, мысли не всегда совпадают со словами.
Но глаза этого мальчика ее озадачили. В них было удивление и, как ни странно, жалость. Почему ему жалко ее, Мэри понять не могла.
– Ты была голодна? – спросил мальчик.
Вопрос был таким неожиданным, что Мэри не нашлась что ответить.
– Может, ты на самом деле была голодна?—опять покраснел мальчик.
– Саймон, давай устроим суд,– схватила его за рукав Аннабел.– Мы должны устроить суд.
– Ой, правда, Саймон, давай! – запрыгала на месте Полли.– Я буду свидетелем, а она подсудимой.
– И я хочу быть свидетелем,– заявила Аннабел.– Я еще ни разу в жизни не была свидетелем. Это нечестно.
Мэри, ничего не понимая, смотрела на них во все глаза.
– У нас дома, когда кто-нибудь напроказничает и не хочет раскаяться в своем поступке, мы устраиваем суд...
У него был явно смущенный вид, как у человека, который вынужден открыть домашний секрет постороннему, но, помимо этого, на его лице были написаны не то застенчивость, не то стыд. Повернувшись к близнецам, он пробормотал:
– Это не игра. Неужели вы не видите, что бедная девочка в самом деле голодна? Она сегодня, наверное, еще и не завтракала.
– А я съела весь свой завтрак,– похвасталась Полли.– Кукурузные хлопья с молоком, гренки и яблоки.
– Молчи,– яростно одернул ее Саймон.
Она заморгала и засунула большой палец в рот.
Мэри наконец-то сумела перевести дыхание. Все понятно. Ведь перед тем как прийти на море, она каталась в кустарнике по земле, втирая грязь и листья в лицо и волосы. Ветром, наверное, всю грязь смахнуло, но вид у нее и сейчас, должно быть, как у бродяги или цыганки. Как у бедной-пребедной.
Вот почему Саймону было ее жаль.
В первую секунду она ужасно обиделась и хотела крикнуть, что это неправда. Может, сама она и не богата, но ее родители весьма состоятельные люди. Во всяком случае, у них хватит денег купить ей столько шоколадок, сколько она пожелает.
Но она ничего не сказала. Открыла рот, посмотрела на Саймона и промолчала. Она испугалась. И при этом вдруг сообразила, что испугалась вовсе не того, что он может сделать,– она с легкостью могла от него убежать, поскольку при нем были Полли-Анна и корзинка, а того, что он может о ней подумать. Подобное чувство ее порядком удивило, ибо обычно она с полнейшим равнодушием взирала на то, что о ней думают другие люди, за исключением, пожалуй, дедушки и ее первой учительницы, которая была удивительно добрым человеком. Саймон же ни в коем случае не входил в число этих людей...
Опустив голову, она сквозь ресницы рассматривала его. Он был худой, рыжеватый, с глазами как пестрые камешки, словом, самый обычный, и тем не менее она знала или, скорей, чувствовала, потому что, поскольку они только что познакомились, было еще рано говорить, что она его знает, что он человек, с которым придется считаться. А в общем-то, решила она, пусть лучше он жалеет ее, чем презирает.
– Ты правда не завтракала?—спросила Полли.– Даже хлопьев не ела?
Мэри отрицательно покачала головой. Длинные волосы упали ей на лицо, его не было видно.
– А почему твоя мамочка не накормила тебя?—спросила Аннабел.
– Или папа? – добавила Полли.– По воскресеньям или когда у мамы рождается новый ребеночек, папа сам кормит нас завтраком. На прошлой неделе появился ребеночек, поэтому сегодня утром готовил завтрак папа, а мы ходили за покупками.
– Я не живу с мамой. Я живу с тетей,– объяснила Мэри.
– Почему тетя тебя не покормила?
– А почему ты не живешь с мамой?
Вопросы эти прозвучали одновременно, и близнецы не сводили с Мэри блестящих глаз. Две толстые малышки решили во что бы то ни стало докопаться до истины. «Ничто их не остановит,– подумала Мэри,– они как каток для укладки асфальта». И перевела молящий о помощи взгляд на Саймона, но он стоял к ней спиной, копаясь в своей корзинке.
– Моей тете все равно, завтракаю я или нет!
Мэри знала, что ее слова были, мягко говоря, некоторым искажением истинных чувств тети Элис, которая была убеждена, что Мэри умрет от голода, если не доест гренки или яйцо, а потому от всей души старалась впихнуть в нее как можно больше, но это было единственное объяснение, которое она была способна придумать с ходу. Что же касается второго вопроса, то отвечать на него искренне было неловко, а подыскать подходящее объяснение сразу не удалось, и поэтому она сделала вид, что не расслышала его. Отойдя от них на несколько шагов, Мэри подняла горсть камешков и принялась кидать их в торчащую из гальки ржавую консервную банку.
– Может, ее мама умерла? – услышала она за своей спиной шепот Полли.
– Твоя мама умерла? – спросила Аннабел, подходя к ней и заглядывая ей в лицо.
– А тебе какое дело? – Мэри швырнула в банку очередной камень, но промахнулась.– Черт побери!
– Так нельзя говорить. Это ругательство! – упрекнула ее Аннабел.– Ругаться нельзя. Я ведь только спросила. Я не хотела тебя обидеть.
Мэри окончательно растерялась.
– В таком случае да. Да, да, да! Она умерла.– Она вдруг почувствовала себя опустошенной и злобно глянула на малышку.– И папа тоже, если хочешь знать. Я сирота. Что еще тебе рассказать?
– Ничего,– затрясла головой Аннабел и бросилась к Саймону и Полли.
Они о чем-то шептались. О ней – поняла Мэри и продолжала бросать камни, но в банку не попадала, потому что в глазах у нее как-то двоилось. Может, если не обращать на них внимания, они уберутся восвояси?
Но тут рядом с ней послышался голос Саймона:
– Знаешь, у меня тут кое-что есть. Если ты голодна...– И он протянул ей какой-то неуклюжий сэндвич.– Это сардины. Я купил их к ужину, но открыл банку и сделал бутерброд.
Еще ни разу в жизни Мэри не испытывала такого чувства отвращения к еде. Вдобавок ко всему она ненавидела сардины.
– Извини, но масла при мне нет.– Саймон был смущен до слез.
Мэри взяла бутерброд. Она не собиралась его брать, но рука сама потянулась за ним. Она осторожно откусила кусок, но легче ей не стало: противный, как она и предполагала.
Близнецы тоже подошли вслед за Саймоном и, встав по обе стороны от него, смотрели на нее.
– Какая невоспитанность! – вдруг громко произнесла Аннабел суровым голосом.
– Тсс...– зашипел Саймон и, повернувшись к сестрам, приказал: – А ну идите отсюда! Быстро. Вверх по ступеням.
– Пусть она сначала скажет то самое слово,– запротестовали они.– От нас ты ведь всегда требуешь, чтобы мы его говорили. Это нечестно.– Но покорно двинулись прочь с пляжа.
– Извини, пожалуйста,– сказал Саймон.– Они еще совсем маленькие.
– Я сама виновата, – призналась Мэри. Она проглотила кусок сэндвича и смиренно добавила: – Я знаю, что должна была сказать спасибо.
– Ты, наверное, очень голодна. Какой ужас...
Он выглядел таким обеспокоенным и говорил с таким участием, что у Мэри не хватило духу рассмеяться. Кроме того, со страхом поняла она, он собирается стоять и смотреть, как она ест, будто во время кормления диких зверей в зоологическом саду.
– Я не в силах съесть все сразу,– пожаловалась она.– Когда человек по-настоящему голоден, лучше есть медленно. Быстро есть опасно, если желудок отвык от пищи.
Секунду он пребывал в сомнении, потом лицо его прояснилось, и он улыбнулся.
– Ладно, я не буду стоять и смотреть.
Но он и не ушел. Улыбка сползла с его лица, он смущенно переминался с ноги на ногу.
– Послушай, это, конечно, не мое дело,– торопливо заговорил наконец он,– но где ты будешь сегодня обедать? То есть, хочу я спросить, твоя тетя очень бедная?
– Да нет, она не бедная,– не подумав, бухнула Мэри. Но, заметив на его лице удивление, поспешно добавила: —Ты не думай, она не морит меня голодом. Просто она... Она меня не любит и поэтому кормит всякими объедками и остатками, а они не всегда бывают съедобны.
– А почему она тебя не любит?
Мэри тихо вздохнула. Она очень любила сочинять про себя разные истории, но, прежде чем поведать их миру, ей требовалось время. А Саймон торопит ее. «Он такой же, как и его сестры, – возмутилась она,– лезет, вынюхивает, выспрашивает...»
– Не суй нос в чужие дела! – кинула она.
Саймон опять залился краской – удивительно быстро он краснел («Как девчонка»,– подумала Мэри.),– но спокойно ответил:
– Не хочешь рассказывать, не надо.
И пошел прочь. Мэри смотрела ему вслед и вдруг почувствовала себя такой одинокой. Саймон был противный мальчишка, который любит совать нос в чужие дела, но зато он единственный из ее сверстников, с кем ей довелось поговорить за целый месяц. Ни дедушка, ни тетя Элис не знали никого из местных детей. У дедушки все его приятели были такие же старые, как он, а тетя Элис по робости характера ни с кем не знакомилась. С соседями она заговаривала только по необходимости, а идя по улице, почти всегда делала вид, что никого не видит.
Мэри наконец одолела себя и крикнула:
– Саймон, прости меня, пожалуйста.
Он остановился и оглянулся. Лицо его было непроницаемым.
– Я не хотела нагрубить. Дело в том, что...– В чем? Она ничего не могла придумать, но слова возникли сами собой, и она их произнесла: – Дело в том, что мне трудно об этом говорить.
– Не хочешь, не надо.– Он говорил отчужденно, словно все еще был обижен, но тем не менее улыбнулся:—Все это, в общем, как-то нелепо. Я даже не знаю, как тебя зовут.
– Мэри.
– А меня Саймон Трампет.– Он помолчал.– Послушай... То есть... Если...– Он снова умолк, наклонился над корзинкой, поднял ее, накренившись под ее весом, и затем сказал, словно вместе с корзинкой подобрал с земли и смелость: – Я хочу сказать, что, когда будешь голодна, приходи к нам. Мы живем в «Харбор-вью», это сразу за пирсом.
Он не стал дожидаться ответа, а взбежал по ступенькам, где к нему присоединились и Полли с Анной. Одна взяла его за руку, другая ухватилась за корзинку.
Они почти сразу же скрылись из глаз, но Мэри только через пять минут по своим часам решилась похоронить среди гальки остатки сэндвича. А потом принялась сочинять свою историю. Может, ей больше и не суждено встретить Саймона, но уж, коли эта встреча произойдет, нужно придумать что-нибудь позаковыристее.
