Текст книги "Круговорот лжи"

Автор книги: Нина Бодэн (Боуден)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– До сих пор нравилась.

Она посмотрела на меня с вызовом.

– Все это одни слова, правда? Думаю, беда в том, что я страдаю заниженной самооценкой. Ужасно, когда ты всегда неправа. Начинает казаться, что так было с самого рождения. Я нравилась родителям только тогда, когда хорошо себя вела. И в школе я тоже никому не нравилась. У меня не было ни одной настоящей подруги, кроме Илайны, но Илайна всегда всем нравилась…

Она тихонько всхлипнула.

– О, я не должна жаловаться,это только оттолкнет тебя. Я знаю, о чем ты думаешь! Что я пытаюсь оправдаться, пытаюсь сделать так, чтобы ты жалел меня больше, чем Барнаби. В каком-то смысле это правда, но не вся правда. Мне хочется, чтобы ты понял меня, но в результате я только тебя отталкиваю. А если ты ненавидишь меня, то скажи сразу, чтобы я привыкла к этому, перестала надеяться и навсегда ушла из твоей жизни. Не волнуйся, я найду такую работу, чтобы брать с собой Барнаби, где будут готовы принять нас обоих. Вроде интерната для детей-инвалидов. Думаю, я могла бы с ними работать. Кажется, я их понимаю. Да, я знаю, у меня нет специального образования, но я могла бы убирать, помогать на кухне, по вечерам учиться, получить диплом, и постараться стать полезной…

Я не мог не рассмеяться. Клио побагровела, сразу став старше лет на двенадцать, и подняла на меня мрачный, обиженный взгляд. Я сказал:

– Извини, я не должен был смеяться, но ты очень похожа на гусыню. Мою милую глупышку-гусыню. – И я обнял ее.

Она была нелепа. И очень трогательна. Если я изобразил Клио глупее, чем она есть, то это моя ошибка. Средства, которыми я пользуюсь (мои впечатления, ее слова, возникающие в памяти отдельные моменты, кажущиеся важными), искажают подлинную картину. Честно говоря, Клио редко устраивала мне подобные сцены. Гораздо чаще она была тихой, спокойной горничной с неслышной походкой и негромким голосом.

Она действительно любила меня и нуждалась в том, чтобы я любил ее. А быть любимым и нужным чрезвычайно лестно.

Поначалу мне льстила даже ее ревность.

– Если бы взглядом можно было убивать, мой труп уже лежал бы у ее ног, – сказала Элен. – Ты ведь не собираешься женитьсяна ней? На этой упрямой девчонке с сердитым взглядом?

Мы должны были встретиться с Тимом на квартире Пэтси и отправиться покупать ему костюм. Элен заехала за мной на машине – бывшей нашей, теперь ее. И Клио открыла ей дверь.

Я сказал:

– Мне очень жаль, что Клио смотрела на тебя сердито. Просто она не знает, какие у нас планы.

– Разве ты не сказал ей?

– Сказал. Но она все равно не поверила.

Я засмеялся. Мысль о том, что эта невинная вылазка кажется Клио подозрительной, доставляла мне странное удовольствие. Я сказал:

– Конечно, она не может понять, почему это так важно. Почему мы должны вместе покупать Тиму костюм и почему он хочет, чтобы мы поехали с ним! Где ей понять? Он достаточно взрослый, чтобы самому покупать себе одежду! А если он боится ходить по магазинам один, то почему не попросит свою подружку составить ему компанию? И так далее. Я не смог этого объяснить. Для Клио он не ребенок. Они же одного возраста.

– Вот именно, – ответила Элен. – Она годится тебе в дочери. Когда она достигнет нашего возраста, тебе будет за шестьдесят. Ты подумал об этом?

Тон у нее был недовольный. Я сказал:

– Кстати, зачем Тиму понадобился костюм? Он не говорил тебе?

– Думаю, это идея Пэтси. Она говорит, что он должен попытаться найти работу, поэтому ему нужен костюм. Это звучит немного… Надеюсь, что она не слишком давит на него. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду… Ты видел ее?

– Однажды. Они приходили за его книгами. Девица крупная, деловая, бездна энергии. Говорила без умолку, дымила как паровоз, выпила целое море джина… В общем, ее многовато.

– Кажется, она окончательно зацапала его. Во всяком случае, взяла на себя заботу о нем. Ты доволен?

– А ты нет?

Элен вздохнула.

Я сказал:

– Даже если она ему совершенно не подходит, это для него возможность испытать, что такое самостоятельность. Кажется, Тим не прочь попробовать, иначе он не съехался бы с ней. Если только это не минутный порыв.

– Это могло быть так, если бы решение исходило от него. Но я уже говорила, у меня такое чувство, что Пэтси подобрала его в порыве каких-то материнских чувств. И может так же легко его бросить.

– Мы не сможем защищать его всю жизнь.

Элен не ответила. Внезапно ее профиль стал упрямым. Она чудесно выглядела, но показалась мне сильно постаревшей. На самом деле она мало изменилась с последней нашей встречи, просто я невольно сравнивал ее с Клио. Эта мысль заставила меня устыдиться. Я отвернулся и посмотрел в окно. Мы ехали по незнакомому мне району северного Лондона. Загородные дома конца эпохи королевы Виктории, цветные фонарики, ухоженные палисадники, чисто выметенная мостовая, узкие улицы с двумя рядами магазинов, кошерные мясные лавки. Была пятница, и навстречу попадались правоверные иудеи в больших плоских фетровых шапках и пейсах. Затем мы свернули за угол, пересекли невидимую границу, и те же дома внезапно стали неузнаваемыми: облупившаяся краска, выбитые окна. Автомобили с погнутыми бамперами, ржавеющие в сточных канавах, жизнерадостные черные лица, африканские прически. Другой мир. Другая страна. Мне пришло в голову, что здесь можно было бы написать пару неплохих картин для моего лондонского цикла. Я сказал:

– Поразительно, как люди меняют местность, в которой живут.

Элен злобно ответила:

– Он тебе надоел,правда? Ты махнул на него рукой. Это видно невооруженным глазом! Должно быть, он тоже это заметил. Как ты думаешь, почему он ушел из дома? Дело не в этой девушке, а в мальчике, маленьком мальчике. Ты захотел вернуть время, когда Тимми был маленьким, обворожительным и подавал надежды.Поэтому ты бросил его и решил начать все сначала. – У Элен сморщился подбородок. – Черт побери, я не хотела… Я не должна была так говорить. Даже если это правда. Я должна была радоваться за тебя.

– Господи Иисусе, – пробормотал я. – Ты сама хоть понимаешь, что говоришь? О Господи! Кто бросил его первым? Ты ушла…

– Я не ушла.Это ты…

– Кстати, как поживает Тед?

– Ох, какой же ты подлый! Подлый и жестокий! Я уже говорила тебе, что случилось. Но ты никогда меня не слушаешь. Жизнь Теда превратилась в кошмар. Его жена выписалась из больницы, они больше ничего не могут с ней сделать, одна нога парализована, и лучше уже не будет. Тед выбивается из сил, ухаживая за ней…

– Извини, я не знал…

– …а она день и ночь кричит на него. Бедный Тед так раскаивается, но она не дает ему житья, говорит, что никогда его не простит…

– Мне очень…

– …и правильно делает, сука несчастная, – закончила Элен с ноткой странного ликования в голосе, а потом покосилась на меня. Она мрачно улыбалась, ее лицо было залито слезами.

– Мне действительно очень жаль жену Теда… – начал я и тут же осекся. – Элен, ради Бога, следи за дорогой! Ты что, тоже хочешь попасть в аварию? О Господи, перестань плакать… сверни на обочину и дай мне сесть за руль. Пожалуйста.

Она ударила по тормозам; меня бросило вперед, и в грудь больно впился ремень безопасности. Элен выскочила из машины и стала обходить ее спереди. Я тоже вышел и сказал:

– Похоже, с тобой нашей старушке пришлось пережить немало приключений. Ты что, участвовала на ней в ралли Монте-Карло? Сзади вмятина. А вот и еще одна….

– Я подавала машину назад и стукнулась о столб ограждения.

– Должно быть, ты делала это на скорости сто тридцать километров в час. Самой подходящей для заднего хода.

Она бросила сквозь зубы:

– Я тебя ненавижу.

Я сел за руль, отрегулировал сиденье и зеркало заднего вида, застегнул ремень и сказал:

– Знаешь, ты чуть не сбила велосипедиста.

– Я всегда говорила тебе, что у этой машины плохой обзор. Но ты все равно купил ее. Ты говорил, что хочешь открытую машину, потому что любишь солнце и ветер. Но на самом деле ты думал, что она быстраяи новая.Надеялся, что стоит тебе остановиться у светофора, как в нее будут прыгать прекрасные блондинки.

– Если машина тебе не нравилась, зачем же ты ее взяла? Я мог бы оставить ее себе, а тебе купить другую.

– Разве ты забыл, что тогда мы не могли позволить себе вторую машину? Кроме того, ты сам хотел, чтобы я взяла ее.

– Может быть, и хотел. А может быть, надеялся, что ты откажешься.

– Если хочешь, можешь забрать ее обратно. – Она издала странный горловой звук – не то стон, не то смешок. – Вот бы Генри разозлился, если бы услышал меня!

– Он считает, что ты должна была обобрать меня до нитки?

– Не совсем. Но здравый смысл подсказывает ему, что ты был достаточно щедр. Он понимает, почему ты оставил дом за собой: там твоя мастерская, а первобытный инстинкт родственника говорит ему: «Как этот прохиндей смел так обойтись с моей сестрой!»

– Может быть, он просто представляет, что случится с ним, если Джойс когда-нибудь…

– Нет, это совсем другое дело. Генри очень осторожен. И все получается так, как он хочет.

– Но Джойс может считать по-другому. – Я не хотел продолжать этот разговор и быстро сменил тему. – Нет, сейчас мне эта машина не нужна. Я купил микроавтобус и очень этим доволен. Там больше места для моего барахла.

Барнаби нравилось ездить в микроавтобусе, уютно устроившись на заднем сиденье. Он говорил, что чувствует себя «невидимкой»; кажется, это доставляло ему удовольствие. Мне хотелось рассказать это Элен, но я знал, что она не найдет в этом ничего трогательного, и сказал, не глядя на нее:

– Прежде чем мы приедем к Тиму, будь добра привести себя в порядок, иначе он сразу догадается, что мы поссорились. Сама знаешь, как это его огорчает.

– Это всегда было для тебя важнее всего, правда?

– Не огорчать Тима? А для тебя?

– Не будь идиотом. Ты знаешь, что я имела в виду. Я имела… нет, имею в виду вот что: все эти годы он был для нас важнее всего. Тим – единственное, что нас связывало. Все остальное время мы ссорились или отпускали глупые шутки. Как будто ничего столь же важного у нас не было.

Внезапно ее тон стал ровным и спокойным; в нем не осталось ни гнева, ни какого-нибудь другого чувства. Элен смотрела прямо перед собой; взгляд ее зеленых глаз был рассеянным, как будто она сидела на пляже, глядя на море. Я осторожно спросил:

– Ты пытаешься объяснить, почему ушла к Теду? Потому что с ним ты могла говорить серьезно? О чем? Наверное, о себе самой, это то, чего все хотят. Почему ты не говорила мне, что чувствуешь между нами отчуждение? И вообще никогда не заикалась о своих чувствах?

– Это ничего не изменило бы. Кроме того, я сама не понимала, в чем дело. Я осознала это только сейчас, в машине. Мне стало ясно, что это все из-за Тима, хотя он и не виноват.

– Так всегда бывает с детьми. Впрочем, возможно… – Я посмотрел на ее профиль и запнулся. Ее лицо еще никогда не было таким застывшим. – Если бы другой ребенок выжил, возможно, мы не уделяли бы Тиму столько внимания.

– Может быть. Но девочка умерла, и мы уже не узнаем этого. А тревога и страх за Тима тут ни при чем. Просто мы позволили этому превратиться в манию. – Элен повернулась ко мне и улыбнулась; ее зеленые глаза, омытые слезами, стали еще ярче. Она сказала: – Сейчас то же самое происходит у нас с Тедом. Мы говорим только о его жене. О нашей вине и ее несчастье. Не могу сказать, что мы часто встречаемся. Он нашел практику рядом с домом, чтобы иметь возможность приходить туда в обеденный перерыв, и в нашем кабинете появляется лишь изредка, когда встречается сложный случай и мне нужна консультация. Если хочешь знать, мы больше не занимаемся любовью, просто сидим в пивной или в ресторане и причитаем. Тед говорит, что я не должна осуждать себя, что это он виноват, но все же подсознательно стремится разделить ответственность со мной. Я тоже хочу этого, знаю, что должна, но все время чувствую, что только усугубляю ситуацию. Ему больше не весело – во всяком случае, со мной. Я для него стала символом его вины. Мы с Тедом пришли к тому же, что когда-то случилось у нас с тобой. Нас окутали серые тучи, за которыми не видно неба. И нельзя сказать, что на горизонте нет света. Просто мы не хотим, чтобы он там был.

– Судя по твоим словам, тебе нужно порвать с Тедом.

– Генри тоже так считает. Он говорит…

Но мнение Генри меня не интересовало. Я сказал:

– Я понимаю, почему вы с Тедом чувствуете себя так, словно попали в ловушку. Но у нас с тобой все было по-другому. Тим болен, и все же мы любим его. И нам иногда было хорошо вместе, разве не так? Мы были счастливы. Смеялись. Мы могли бы…

Она перебила меня.

– Мы были как заключенные на прогулке. Сколько ни притворяйся свободным, ты знаешь, что находишься в тюрьме, из которой нет выхода.

Я собирался сказать: «…начать сначала». Но вместо этого бросил:

– Ты передергиваешь. – И тут же подумал: нет, ищешь себе оправдание!«Ах, я бедная, неудачный брак вынудил меня броситься в объятия другого!» Она заставила себя поверить в это… Я сказал: – По крайней мере, у нас всегда была надежда. Она есть и сейчас. О да, мы слишком часто отчаивались. Я знаю, что грозит Тиму. Но это только ярлык, который на него навесили. Психиатрам известно далеко не все. Могут появиться новые методы лечения, новые лекарства, которые ему подойдут. Может случиться так, что ему станет легче вообще без всяких лекарств. Может быть, уход из дома – это лучшее, что могло с ним случиться. Что он там видел? Вечно занятых родителей, всем своим видом напоминающих о том, чего он лишен, разочаровавшихся в нем и заставляющих его чувствовать себя обузой. Нет смысла говорить, что мы знаем и понимаем, как трудно Тиму вставать по утрам и заставлять себя куда-то идти. Возможно, с Пэтси ему будет легче, а интимные отношения с ней придадут ему уверенности в себе. Нет, что бы ты ни говорила, я считаю, что знакомство с Пэтси Тиму на пользу.

– Иными словами, она временно стала нашим помощником. По-твоему, ее надолго хватит? Сомневаюсь, что она понимает, за что взялась. А ты как думаешь?

– По-твоему, мы должны сказать ей?

– Нет. Конечно, нет.

– Помнишь, как мы договорились, что это было бы нечестно, что мы должны предоставить Тиму возможность самому обзаводиться друзьями и не вмешиваться. Но, возможно, в данном случае все обстоит по-другому. Если Пэтси ждет от него слишком многого…

– Она все равно не поверит нам. Подумает, что мы лезем не в свое дело. Чересчур заботливые родители, обыватели, которые пытаются затащить сына в свое буржуазное болото…

Я сердито перебил ее:

– Кажется, именно Пэтси предложила, чтобы мы купили ему костюм. Что это такое, как не…

– Ох, брось, дружочек. – Элен сморщила свой острый носик. – От чего ушли, к тому и пришли. Едва речь заходит о Тиме, как начинается все то же хождение по кругу. Надеюсь, ты не собираешься проделать тот же путь со своей вечно надутой Клио. Это какой-то злой рок. Люди вступают во второй брак, но тащат с собой свое старое барахло и вьют новое гнездо так же, как старое.

Я возблагодарил Господа за то, что не рассказал Элен, как Клио обращается с Барнаби. С каким наслаждением она ухватилась бы за мысль о том, что я променял одного несчастного ребенка на другого! Конечно, думать так было несправедливо, и все же ситуация складывалась до боли знакомая. Элен всегда знала, как ударить побольнее. Впрочем, по зрелом размышлении я признался себе, что она права, по крайней мере, в одном. Для нас все кончено. Я сказал:

– Я не думал о браке. Тем более, что мы с тобой еще не развелись.

– О, это не за горами. – Она выгнула брови и бросила ключи мне на колени. – Если ты собираешься вести машину, то они тебе понадобятся. Пора ехать. Поговорим о чем-нибудь другом. Более отвлеченном. Как поживает Мод? Я давно ее не видела, но она звонила мне сообщить, что у Неда родился ребенок – конечно, про Полли она ничего не рассказывала – и что она будет крестной. Похоже, она очень этим гордилась. А на прошлой неделе я встречалась с Мейзи. Мы устроили веселый ланч в пивной – той самой, в парке, которую мы откопали, как только она переехала в Боу. У Мейзи появился новый друг – точнее, очень старый, еще с детских лет – и внезапно чувство вспыхнуло вновь. Она говорила, что не видела тебя уже две недели, и предположила, что ты очень занят у этих светских знакомых Мод в Норфолке. Я сказала, что не знаю, потому что сама давно тебя не видела, и посоветовала Мейзи позвонить тебе. А она ответила, что звонила и разговаривала с Клио, но ты не перезвонил ей. Поскольку со мной не раз случалось то же самое, я решила, что твоя очаровательная юная помощница пытается отгородить тебя от всех.

Я понятия не имел, что испытывала Элен, говоря все это. То ли ощущала облегчение, выкладывая, что у нее на уме, то ли радовалась, что в конце концов избавляется от меня, то ли тщательно скрывала свою скорбь. Чем бы это ни было, в тот момент она избрала жизнерадостно-агрессивный тон. Когда мы свернули на улицу, где наш сын жил с Пэтси, и сбавили ход, пытаясь рассмотреть номера на облупившихся стенах или отыскать мопед Тима среди обшарпанных мусорных ящиков в глубине старых садов, Элен игриво похлопала меня по руке (как леди восемнадцатого века, разговаривающая со своим поклонником) и сказала:

– Хочешь совет? Независимо от того, женишься ты или нет, не позволяй этой девушке становиться между тобой и матерью.

Мейзи

Лучшая школьная подруга моей матери, которая потом работала с ней на военной фабрике и неизменно сопровождала ее по субботам на танцы в «Пале», была толстой коренастой женщиной. У нее было широкое, бледное, одутловатое лицо с удивительно мелкими, кукольными чертами, безыскусными, как детский рисунок: носиком пуговкой, круглыми глазками и губками бантиком. Лучшей компаньонки для моей хорошенькой, хрупкой матери нельзя было придумать. Возможно, именно поэтому они и подружились: соседство простушки и красавицы было выгодно обеим. Эта дружба продолжалась и позже. Когда мы жили в Саутенде, Дот, или тетя Дот (как меня учили называть женщин постарше, которые не были нам родней, но являлись друзьями дома), была у нас постоянной и желанной гостьей. Она приезжала на выходные, когда моя мать неизменно сбивалась с ног, тут же засучивала рукава и принималась за уборку дома и чистку овощей, уговаривая подругу «успокоиться и отдохнуть». А та отвечала, что это Дот нужно отдохнуть от уборки офисов Сити, которой она занималась всю неделю.

– Мейзи, не морочь мне голову! – восклицала в ответ Дот. – Сама знаешь, я не люблю сидеть без дела. Я что, приехала к тебе со светским визитом?

Конечно, после этого матери приходилось удвоить усилия; разве она могла отстать от Дот? В результате к вечеру воскресенья после традиционного холодного ужина обе, смертельно усталые, но довольные, устраивались у камина в маленькой гостиной на первом этаже и пили херес или чай с бисквитами. Когда после ежевечерней чашки молока с медом и корицей меня отправляли спать, я бунтовал, не желая покидать веселую компанию.

– Это ненадолго, – говорила мать, укладывая меня и целуя на ночь. – Радость моя, ты сам знаешь, что я тебя ни на кого не променяю. Просто тетя Дот – единственный человек, который знает обо мне все. Мы дружим чуть ли не с рождения, и мне больше не с кем похихикать и подурачиться. Не сердись, пожалуйста, ладно?

Я надувался, и она вздыхала.

– Бедной старой тете Дот тоже нужно с кем-нибудь поговорить, – уговаривала она, взывая к моим лучшим чувствам. – Дома у нее не очень весело, вот она и рвется к нам. Так что ее визиты на пользу нам обеим. Мы поднимаем друг другу настроение.

Я не возражал, чтобы она поднимала настроение тете Дот. Но поднимать настроение ей самой вовсе не требовалось; ведь у нее был я.

– А тете Мод она не нравится, – однажды мстительно сказал я.

– У Мод свои подруги, а у меня свои! – вспыхнула мать, а потом пристально посмотрела на меня. – Кстати, с чего ты это взял? Она так сказала?

Я покачал головой. Мод умела выражать свое неодобрение без слов. Когда при ней произносили имя тети Дот, она вскидывала подбородок и поджимала губы.

– Догадываюсь… Мод считает, что старушка Дот для нас недостаточно хороша, – сказала мать. Она помолчала, задумчиво покусывая верхнюю губу. – Впрочем, даже Мод могла бы понять, что не годится бросать людей в беде…

Голос матери звучал так, словно она размышляла вслух, а не разговаривала со мной. Я спросил:

– Тетя Дот заболела?

Мать улыбнулась с таким видом, словно вернулась откуда-то издалека. Потом она наклонилась, подоткнула мне одеяло и ответила:

– Нет. С человеком, которого она любит, случилась беда, и она очень несчастна. Я не могу рассказать тебе всего. Дот не хочет, чтобы ты знал, потому что маленьким этого не понять. Я понимаю, взрослые всегда говорят так, но тут по-другому нельзя. Так что будь хорошим мальчиком, не задавай лишних вопросов и не мешай мне утешать ее.

Прошло много времени, прежде чем я узнал, что случилось с тетей Дот. Это действительно было серьезно; мне, тихо и мирно жившему вместе с матерью, было трудно поверить, что такое бывает. Тетя Дот была обручена и собиралась замуж. Самые веселые вечера, проведенные ею в компании моей матери, были заполнены разговорами о предстоящем венчании, о платье, которое скрыло бы полноту невесты («я не хочу быть похожей на белый атласный диван»), и количестве гостей, которых она хотела пригласить на свадьбу. Жених тети Дот был таксистом, по выходным работал и поэтому никогда не приезжал с ней в Саутенд. Впрочем, возможно, это был только предлог. Тетя Дот говорила, что он тихий, стеснительный человек, замкнутый, некурящий и непьющий. Едва ли этот мужчина был подходящей парой для веселой и общительной тети Дот, которая, по ее собственному выражению, могла «удавиться за компанию», но он единственный сделал ей предложение, а она была достаточно практичной женщиной, чтобы превратить благодарность в любовь.

И вдруг он разорвал помолвку без всяких объяснений. Однажды вечером они пошли в кино. После сеанса он на своем такси довез тетю Дот до дома (она жила с родителями, над маленькой бакалейной лавкой, принадлежавшей ее отцу). Когда Дот вышла, он не поднялся с сиденья. Просто опустил стекло, поблагодарил ее (как обычно, за билеты платила она) и сказал, что они больше не увидятся. Шел дождь. Дот спросила, что он хочет этим сказать, но он просто пожал плечами. Когда она начала умолять объяснить, в чем дело, он продолжал смотреть прямо перед собой. Это молчание раздавило ее. Она стояла в темноте под дождем, держа в руках сумку и зонтик, и неловко пыталась снять перчатки (в то время женщины всех возрастов и сословий еще носили перчатки), чтобы вернуть ему кольцо. И тут он заговорил.

– Можешь оставить кольцо себе в качестве компенсации за обиду, – сказал он, тронулся с места и включил знак «свободно».

– И это было самым ужасным, – закончила мать, когда наконец рассказала мне историю тети Дот: это было вскоре после смерти Эрика Мейджора. (Не помню, почему она решила это сделать; помню только, что стоял сырой воскресный вечер. Ее словам аккомпанировал стук капель в стекло.) Я спросил, почему она так считает. В то время я расспрашивал ее обо всем, очень дотошно и придирчиво, и ужасно возмущался безмятежной неопределенностью ее ответов. – О, не знаю, милый. Просто это было цинично.Ведь он разбил ей сердце!

– Думаешь, было бы лучше, если бы он включил знак, свернув за угол? – насмешливо спросил я, ломая себе голову над таким классическим примером женской логики. И мать ответила:

– Тактичнее. – Она с минуту молчала, глядя в огонь камина. – Я понимаю, это звучит глупо. Но все остальное было так ужасно, что Дот не могла даже думать об этом. Бедняжка…

Жених Дот оказался насильником и убийцей. Оставив Дот в тот вечер, он посадил в машину женщину, вышедшую из пивной, подвез к одному из бомбоубежищ, еще существовавших в той части города, то ли уговорил выйти, то ли выволок из машины, изнасиловал и задушил. Тело на следующее утро нашли дети, пришедшие в бомбоубежище поиграть, а во второй половине дня он пришел в полицейский участок и сдался. На суде ему было предъявлено обвинение в ряде других изнасилований и попытках изнасилования. Он признался во всех.

– Самое ужасное, что все они были совершены после его помолвки с бедняжкой Дотти, – сказала мать. – Она не имела понятия, что он… я хочу сказать, что между ними ничего не было. Поцелуй на прощание, несколько ласковых слов, вот и все. Именно этим он ей и нравился. Казалось, он ее уважает.

Ее безмятежный тон разозлил меня.

– Значит, она заставляла его сходить с ума от желания?

– Нет, милый. Я знаю, тебе трудно понять это. По-твоему, она такая толстая и некрасивая, что не может вызвать у мужчины желание. Дот и сама потом ужасно переживала, решив, что если бы она легла с ним в постель, то могла бы спасти этих бедных женщин. Но я считаю, что он просто боялся заниматься любовью со знакомыми женщинами. До тех пор у него никогда не было подружки, он ни с кем не встречался. Во всяком случае, так говорила его бедная мать. Он был ее единственным сыном; его отец погиб на войне, и они очень тихо жили вдвоем в муниципальной квартире в Уоппинге. Эта женщина во всем обвиняла Дот – неслыханная жестокость! – но ты сам понимаешь, каково ей было – видеть своего сына на скамье подсудимых, плачущего, опозоренного, слышать все эти ужасные вещи… разве легко это вынести? Дот жалела ее, пыталась успокоить – сам знаешь, какая она добрая – но это только раззадорило женщину. Когда судья вынес приговор, она начала кричать на Дот, обзывать нехорошими словами, которые я не могу тебе повторить, и приставам пришлось вывести ее из зала. Мы с Мод думали, что Дот станет плохо, уговаривали ее уйти, но она оставалась в суде, пока его не увезли.

Я сказал:

– Невероятно… Невероятно, что я ничего об этом не знал.

– Тебе тогда было всего десять лет. Это случилось в то жаркое лето, когда ты болел корью. Мне пришлось попросить миссис Томкин присмотреть за тобой, чтобы поехать в Лондон и побыть с Дот. Правда, это продолжалось всего неделю.

Я не помнил никакой миссис Томкин. Но зато хорошо помнил корь. Помнил тетю Дот, менявшую простыни и смешившую меня; веселую грузную женщину, ее белые руки с ямочками, поднимавшие меня и разглаживавшие простыню. «Господи, какой худенький! Не ребенок, а креветка, – говорила она. – Придется тебя как следует подкормить, и тогда к свадьбе ты, может быть, станешь человеком!»

– Я помню, что она была на моем дне рождения, – сказал я.

– Да, верно. Честно говоря, нам повезло. Твой день рождения был в пятницу, а суд закончился в четверг. Мы всю неделю волновались, что процесс затянется и мы не успеем вовремя вернуться в Саутенд, чтобы все приготовить.

– Ох, перестань. Неужели ты думаешь, что я в это поверю?

– Милый, что ты хочешь этим сказать?

– О Господи! Неужели непонятно? Вы с Дот были на суде, где речь шла о жизнитого человека. Там происходила страшная трагедия. Вы не могли думать…

Мать прервала меня с необычной для нее резкостью.

– Думать о двух вещах одновременно вполне реально.

Я отчаянно замотал головой.

– Как можно сравнивать одно с другим?

– Милый, ты очень ждал свой день рождения. А Дот это помогло отвлечься. Во время обеденного перерыва в суде мы с ней купили целую кучу разноцветных воздушных шариков. Она тогда стала прежней Дот, и я впервые поверила, что она сумеет оправиться от горя. Но мне запомнилась одна ее фраза… Мы покупали шарики в магазине на Ладгейт-Хилле, и я помню, как она сказала: «У твоего худышки вся жизнь впереди». Ей не стало легче, но, переключившись на твой день рождения, она поняла, что за стенами суда жизнь продолжается как ни в чем не бывало.

Я сказал:

– Как ты можешь говорить об этом так спокойно?!

– Это было давно. Тогда я вряд ли относилась к этому спокойно. Но ведь всякое случается. Мы каждый день читаем подобные истории в газетах, и чаще всего они происходят с самыми обычными людьми. Ты думаешь, что с тобой такого случиться не может,но когда оно все же случается, тебе приходится пережить это. Такова жизнь. А мы с Дот… ну, мы привыкли ко многому. Видел бы ты нас на фабрике! А иногда она помогала мне за стойкой. В пивной чего только не увидишь…

– Тем не менее убийства происходят не каждый день.

– А разве на войне не умирали? На дом в конце нашей улицы упала бомба и убила всю семью. Отца, мать, троих маленьких детей и двух жильцов. Из развалин торчали руки и ноги, тела разорвало на куски. Это ведь тоже убийство, не правда ли?

Я терпеливо вздохнул.

– Мама, это совсем другое дело. Тут ты не знаешь убийцу.

– Но кто-то их непременно знает. У каждого убийцы есть мать. А Дот собиралась за него замуж. Мы с ней были очень близки. Даже Мод понимала это, хотя ей не нравилось, что вожу компанию с такими простыми людьми. Она относилась бы к Дот по-другому, если бы та была образованной: получила диплом и была бы служащей, а не уборщицей. Но это не мешало Мод ездить с нами в суд. Она сохраняла присутствие духа, привозила и увозила нас на машине и отбивалась от репортеров, пытавшихся нас фотографировать. Одному из них она даже разбила фотоаппарат! А когда все кончилось, Мод нашла Дот работу в гостинице на севере, где та могла начать жизнь заново, не опасаясь пересудов соседей. Я не знаю, что случилось с Дот потом. Однажды она прислала мне открытку, но там не было обратного адреса.

– Если Мод нашла ей работу, то она должна была знать ее адрес.

– Наверно, ты прав, милый. Но я не мастерица писать письма. Кроме того, если бы Дот захотела со мной увидеться, она бы это сделала, правда?

Меня покоробило от ее равнодушия.

– По-моему, инициатива должна была исходить от тебя. Ты просто бросила ее, вот и все.

Мать слегка нахмурилась.

– Я считала, что она хочет забыть прошлое.

– По-моему, это просто отговорка. Попытка оправдать свою душевную лень. Просто тебе не хотелось поддерживать с Дот отношения. А она наверняка подумала, что ты сторонишься ее, как будто она заразная. Тебе это никогда не приходило в голову? Нет, конечно, нет. С глаз долой, из сердца вон, да?

– Милый, пойми, я принимаю жизнь такой, какая она есть, – мягко ответила мать. – Мне очень жаль, если это сердит тебя. Я храню память о Дот в своем сердце и каждый вечер молюсь за нее. Я ее не забыла.

Я был недоволен собой. С какой стати я разозлился?

– Ты слишком сильно любишь свою мать и не можешь смириться с тем, что она не совершенство, – как-то раз сказала Элен. – Все мальчики проходят эту стадию, и ты должен был перерасти ее. Но ты следишь за Мейзи, словно ястреб. Стоит ей сделать малейшую ошибку, как ты бросаешься на нее.

Мы с Элен были знакомы всего три недели. Я еще не сделал ей предложение. В тот день она познакомилась с моей матерью. Я сказал: