Текст книги "Круговорот лжи"

Автор книги: Нина Бодэн (Боуден)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

А его мать плачет. Когда я слышу звонок и подхожу к двери (хотя у Элен остались ключи, она хочет показать, что приходит сюда только как посетитель, чтобы забрать теплую одежду), ее лицо кажется упрямым и твердым как камень. Но когда спустя примерно полчаса она выходит из кладовки, держа в руках кипы одежды, это выражение смягчается, расплывается от горя. Комната, наша спальня наполнена золотым светом осени. Слова из той неотосланной телеграммы радостно поют у меня в душе; я протягиваю руки и иду к ней. «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ДОРОГАЯ…»

Но она плачет вовсе не по нас, не по нашему утраченному счастью. Она плачет по своему любовнику-дантисту. Вчера после очередной ссоры жена Теда выбежала из дома, погнала машину как сумасшедшая, разбилась и сломала позвоночник.

– Бедный Тед, – говорит Элен, заливаясь слезами. – Не могу простить себя за то, что мы ему сделали.

На самом деле она хочет сказать, что не может простить меня. Что ж, это вполне естественно. Я превратил ее жизнь в ад, заставил уйти из дома, вынудил Теда почувствовать ответственность и вспомнить о долге перед женой. Элен осуждает меня, словно я не обманутый муж, а некое всемогущее олимпийское божество – вроде ее отца – и людская греховность оскорбляет меня. И тут мы наконец расстаемся, слишком измученные болью, чтобы причинять боль другим.

Я написал матери. Письмо получилось весьма благородное.

«Мне очень жаль, чтоя должен сообщить тебе плохую новость. Но пусть она не повлияет на твое отношение к Элен. Я знаю, что она любит тебя, а ты ее и что, несмотря на все случившееся, мы все еще любим друг друга. Мы испытываем не горечь, а лишь смирение и грусть. По крайней мере, до сих пор мы жили хорошо и нам есть что вспомнить».

Я написал еще несколько вариантов письма. Они становились все лживее и претенциознее. Мне следовало навестить мать, но я придумывал отговорки. «Мне нужно закончить викторианскую картину»; «в доме грязно»; «я должен готовить Тиму еду, стирать его и свою одежду; найти кого-нибудь прибрать в доме; наша приходящая домработница, всегда такая надежная, болела уже две недели». «Элен выбрала не самое подходящее время для ухода, не правда ли?»

Моя мать отнеслась бы к этому с пониманием. Она всегда придерживалась мнения, что ухаживать за домом должна женщина, и слегка осуждала Элен за то, что та работает на полную ставку. Мне пришло в голову, что можно позвонить матери по телефону. Но она слегка глуховата. Кроме того, она почти наверняка сказала бы что-нибудь вроде: «О Боже, вы хорошо подумали?»или «Не верю своим ушам; вы же всегда были так счастливы вместе!».

При мысли о тех глупостях, которые могла сказать мать, меня разбирал гнев. Я хотел услышать от нее эти слова, чтобы опровергнуть их. Но спорить с глухой женщиной по телефону нечестно.

Вместо этого я позвонил Мод и рявкнул:

– Элен ушла от меня!

– Ты шутишь!

– Нет. Мы решили разъехаться.

– Вы что, с ума сошли? Вы же всегда были так счастливы вместе.

Я саркастически рассмеялся.

– Теперь уже нет. Это совершенно ясно.

– Не верю своим ушам. Вы хорошо подумали?Ты уже сообщил Мейзи?

Именно это мне и требовалось. Я терпеливо вздохнул и сказал:

– Да и нет, Мод. Да, я хорошоподумал. Нет, мама об этом еще не знает. Я написал ей.

– Ты уже отправил письмо?

– Еще нет. Это нелегко. Сама знаешь, она любит Элен, очень любит, и я не хочу портить их отношения. Мне нужно как можно тщательнее подобрать слова.

– Что ты городишь?При чем тут слова? Мейзи все равно ужасно расстроится.

– Тут уж ничего не поделаешь. Ты всегда пыталась защитить ее, хотя я никогда не мог понять, почему. На самом деле она очень сильная, честное слово. В ней нет ни слабости, ни хрупкости, ни неприспособленности к жизни. Честно говоря, твое отношение к ней всегда казалось мне слишком покровительственным.

– Чушь. Абсолютная чушь. И все же, не торопись…

– Рано или поздно она все равно узнает.

– Нет, если вы передумаете. Если вы с Элен все еще остаетесь друг для друга любовниками. О Господи, вы женаты много лет и не можете разойтись всего лишь из-за какой-нибудь дурацкой ссоры. Ты сам не понимаешь, как тебе повезло. Элен такая славная девочка. Конечно, семейная жизнь – дело трудное и требует усилий. Похоже, ваше поколение этого не осознает. Повсюду есть свои ямы и ухабы, а вы, как только вас начинает подбрасывать, норовите собрать вещички и выйти из машины. Думаю, все дело в том, что у тебя кто-то есть. Какая-нибудь молоденькая, хорошенькая глупышка. Это старо, как мир.

– Ничего подобного.

– Должна признаться, я потрясена. От тебя я этого не ожидала. Кто она?

– Мод, у меня никого нет. Хотя, должен признаться, твое предположение мне очень польстило. – Лучше слыть бессердечным волокитой, чем обманутым мужем. Я глупо хихикнул.

Мод спросила:

– Как ты можешь смеяться? Ты что, хочешь сказать, что Элен?…

– Нет, не хочу. С чего ты взяла, что все так просто?

Она умолкла. Неужели мне не удалось убедить ее? Я тут же перешел на более высокомерный и бесстрастный тон:

– Знаешь, дорогая, люди часто отдаляются друг от друга, сами не понимая, что случилось. Это может длиться годами. Потом появляется конкретный повод, но сам по себе он не имеет значения. Просто однажды утром ты просыпаешься и понимаешь, что твой брак потерял смысл, что говорить вам больше не о чем, что у вас не осталось общих интересов и вам не к чему стремиться. Признать это трудно и больно, но…

– Ты говоришь о себе и Элен или о ком-то другом? Что, Элен действительно ушла?

Вопрос был философский. Имел ли я право сказать «ушла», если надеялся, что она вернется? Но она не собиралась считаться с моими надеждами. Продолжал ли я надеяться? Каковы были ее намерения? И так далее. Я сказал:

– Она ушла из дома. Живет в квартире над зубоврачебным кабинетом. Никто из нас на развод не подавал. Точнее, не подавал я. Но если бы Элен сделала это, то, скорее всего, сказала бы мне.

– Она забрала одежду?

– Да. Но не всю. Думаю, в шкафу еще что-то осталось. – Я прекрасно знал, что там осталось черное шерстяное пальто, две шелковые юбки и блузка, которые Элен никогда не нравились, и три пары обуви: пара лакированных туфель на низком каблуке с ободранными носками; пара немилосердно жавших серебряных вечерних туфель на высоком каблуке, которые ей было жалко выбросить, потому что они стоили целое состояние, и пара потертых пляжных сандалий на веревочной подошве. – Всякое старье, – признался я. – То, что она давно не носит.

– О Боже, – пробормотала Мод. – Значит, она и в самом деле бросила тебя!

Я ответил с героической сдержанностью:

– Я уже сказал, что она сделала это. А что, ее одежда имеет такое значение?

– Все зависит от того, что человеку дорого. Ты бы понял, что я ушла из дома, если бы не увидел моих книг и проигрывателя для компакт-дисков.

– Это другое дело. У тебя получается, что Элен – существо пустое и тщеславное.

– Вовсе нет. Просто одежда доставляет ей творческое удовлетворение.

– Так же, как шляпы доставляют творческое удовлетворение моей матери?

– У Элен есть вкус! Одежда для нее способ самовыражения, а не проявление тщеславия. Если ты не понимаешь этого, неудивительно, что она ушла от тебя.

– Спасибо, Мод.

– Ох, извини, мой утеночек. Я не хотела сказать ничего плохого. Честно говоря, я очень расстроилась. – Последовала пауза, а затем вздох. – Я понимаю, ты тоже расстроен. Это для тебя тяжелый удар. Мне действительно ужасно жаль. – Последовал еще один вздох, тяжелее первого, еще более продолжительная пауза, являвшаяся формальным выражением скорби и сочувствия, а затем Мод бодро сказала: – Нет смысла киснуть. Возвращайся к работе, это лучшее лекарство. Берись за лямку. Тебе Джордж не звонил? Мы с Недом были у него вчера вечером. Эта симпатичная малышка – как ее там… – приготовила отличный обед. Нед ел за троих.

– Илайна. Дочь Джорджа зовут Илайна. Нет, сегодня с Джорджем я еще не разговаривал. Я думал, вы с Недом не видитесь.

– Ох, перестань. С какой стати? Время от времени он срывается с поводка. Бедняге это необходимо. Дело в том, что Полли ждет ребенка, и Нед ужасно волнуется. Но она девушка здоровая и, я думаю, справится с этим без особого труда.

– Полли?

– ЖенаНеда. Ты же знаешь, он женился.

– Да. Но, по-моему, ты была от этого не в восторге.

– Разве? Ну, с тех пор много воды утекло. Старый дурак сделал девушке ребенка и, со своими старомодными взглядами, счел, что обязан жениться. Неужели я тебе не говорила? Или ты меня просто не слушал? Честно говоря, я уже сама не помню, когда Нед сказал мне об этом. Видишь ли, он не слишком гордится собой и чувствует, что оказался в дураках, хотя все вышло лучше, чем можно было надеяться. Мы с Полли неплохо поладили. Ей нужна помощь по хозяйству и советы, как вести себя с Вдовой. Тут ей Нед помочь не может. Он сам ужасно боится матери. Я всегда говорила ему, что в ней корень зла – именно из-за нее он всегда боялся женщин.

Я чувствовал себя как Рип Ван Винкль. За те пять месяцев, которые я был заперт в четырех стенах, ссорился с Элен и разъезжался с ней, жизнь других людей продолжалась, калейдоскоп складывался в новые узоры, появлялись новые углы, возникали новые детали. Тетя Мод применила «лучшее лекарство» и с головой ушла в работу, она копалась на участке, ходила на заседания, мирилась со своим старым другом Недом, изменяла отношение к его браку и становилась кем-то вроде третьего партнера в его новой семье – лучшей подругой мужа, наставницей молодой жены.

Впрочем, тут мало что изменилось, просто появился новый игрок. Будет ли Полли такой же уступчивой, как Дженни? Вряд ли Нед был способен стать решительнее; человек, который «боялся» женщин, едва ли мог устоять против Мод. Нед сумел отдалиться от нее настолько, чтобы сделать девушке ребенка, однако, похоже, теперь снова оказался на коротком поводке. Впрочем, возможно, он сам к этому стремился. Жертва нередко бывает заодно с преступником, а Мод всегда придавала его жизни полноту: животрепещущий сгусток интриг и драм. И тут я подумал (уже не в первый раз): а вдруг Нед и моя тетушка и в самом деле когда-то были любовниками?

Тем временем Мод говорила:

– …подумывает продать пять-шесть картин, чтобы заплатить налоги. Национальная галерея заинтересовалась; Нед и сам хочет предоставить им право первой ночи, но вчера Джордж сказал, что это лучше сделать в Нью-Йорке. Конечно, придется получить в галерее разрешение на вывоз. Безусловно, на все это уйдет уйма времени. Послушай-ка… Кажется, брат Элен работает в Министерстве торговли? Я сказала Неду, что он может оказаться нам полезным. Хотя, наверно, теперь неловко к нему обращаться, ведь вы с Элен…

Я сказал:

– Не волнуйся, Джордж прекрасно знает, как действовать в таких случаях.

Она и не волновалась. Роль кукловода была коньком Мод и всегда доставляла ей удовольствие.

Ее жизнь била ключом.

Мод продолжила:

– Дело не только в налогах. Нед просто разрывается на части. Знаешь, сколько требуется на содержание этих огромных, продуваемых ветром бараков? Придется потратить уйму денег на балки, крышу, лестницу, которая ведет к галерее. Плесень, грибок, древесный жук… Со всем этим они уже столкнулись, и Бог знает, что их ждет, когда они приступят к делу. Нед просто поседел от хлопот.

– Бедный старина Нед. Наверно, ему следует обратиться за помощью в Службу социального обеспечения.

– Это не смешно. Я прекрасно знаю, что такое бедность. Ты наверняка считаешь, что ему следовало бы передать все в Национальный фонд, и дело с концом. Но Нед вбил себе в голову, что должен собрать воедино всю коллекцию Оруэллов. И дело не только в уважении к предкам, хотя это тоже имеет место. Он хочет оставить это всем – тебе, мне, своим потомкам. Лично я думаю, Нед совершает благородный поступок.

– А ты не находишь, что частный дом в северном Норфолке не слишком подходящее место для галереи, ведь он расположен в стороне от всех магистралей…

– Галерея открыта два дня в неделю. Люди приезжают отовсюду. Если картины разделить и передать в государственные галереи, большинство из них будет пылиться в запасниках. Нам с тобой это известно лучше, чем кому бы то ни было. Очень жаль, что с некоторыми из них придется расстаться. Но, по крайней мере, их можно скопировать и хранить в коллекции копии. Это дело должно представлять для тебя интерес, и не только материальный. Хотя речь идет о миллионах. Вот ирония судьбы! Ведь дед Неда покупал картины, потому что они ему нравились. Для удовольствия, а не для прибыли. Но вкус одного человека… придает коллекции определенный индивидуальный отпечаток. Мне казалось, тебе это должно понравиться. Я права? Нед сказал, что предложил тебе заняться этим, но не понял твоей реакции.

– А он мне предлагал? Когда?

– Вы же встречались с ним за ланчем…

– Это было несколько месяцев назад. Насколько я помню, он упоминал о картинах, но ничего мне не «предлагал». Тогда мы разговаривали главным образом… о другом.

Неужели она напрочь забыла, о чем именно?

– Нед очень стеснительный человек, – недовольно сказала она. – Возможно, в то время он был слегка не в своей тарелке. Но когда вчера вечером я сказала ему, что ты бы с удовольствием взялся за это дело, он был рад. А Джордж одобрил такой план. Да и тебе не повредит, если образцы твоих копий окажутся в известной коллекции, а в каталоге будет значиться твое имя.

– Как квалифицированного поденщика?

Мод засмеялась.

– Так ты помнишь ту аферу, да? Мне тогда тоже здорово досталось. Расскажу как-нибудь на досуге. Но тогда ты ведь не ударил в грязь лицом, правда? А если Нед повесит рядом с копиями твои авторские картины, это может сделать тебе хорошую рекламу. На время ремонта галерею придется закрыть, но когда он закончится, можно подготовить новую экспозицию, где акцент будет слегка смещен в сторону твоих картин. Искусный копиист, который написал также несколько оригинальных работ. Разница между хорошей копией и репродукцией. Примерно в таком роде. Думаю, будет нетрудно найти неглупого критика, который напишет об этом толковую статью. Один такой есть в «Гардиан». Да, все это дело будущего, но ничто не мешает нам заранее все продумать. Да и тебе это пойдет на пользу. Работа не дает человеку раскисать. Приезжай в Норфолк, посмотри картины, подыши морским воздухом…

Остановить мою тетушку невозможно; это такая же природная стихия, как ветер. Сделать можно только одно: нахлобучить шляпу и пригнуться. Я уклончиво пробормотал, что, конечно, дело интересное, но я должен обсудить его с Джорджем, который, в свою очередь, переговорит с Недом; что тут нужно подумать как следует, что у меня намечаются другие заказы, в том числе переданный через американское посольство от исторического общества в Бостоне. Там хотят иметь копии портретов Георга Третьего и Уильяма Питта. В общем, я сказал, что подумаю.

Мод ответила:

– Ну что ж, когда надумаешь, сообщи. Если машину взяла Элен, я всегда смогу подбросить тебя в Норфолк.

Я мысленно беседовал с Элен.

– Мод использует меня. Как всегда. О, конечно, она поступает так бессознательно. Бьюсь об заклад, она искренне уверена, что действует только в моих интересах, но Нед сбежал от нее или почти сбежал, и она хочет с моей помощью снова привязать его к себе. У нее появится повод звонить Неду, предлог для визитов – в общем, то, что не имеет отношения к его жене и чему Полли не сможет помешать. А я стану чем-то вроде входного билета. О, Мод не торопится!Эта интрига рассчитана на продолжительный срок. Уверен, что она отомстила бедняге обозревателю, который посмел сказать, что она скучна.Это было очень давно, но Мод злопамятна. О, она страшная женщина! Настоящий суккуб…

– Дружочек, не думаю, что ты говоришь серьезно, – хихикнув, отвечает Элен. – Лучше посмотри в словаре, что означает это слово. Почему ты злишься? Пыхтишь, дуешься… Мод нравится заботиться о других. Она так выражает свою любовь. Нужно ценить такое отношение.

– Ей нравится не заботиться о других, а держать их на коротком поводке. Заставлять чувствовать себя в долгу перед ней. А я предпочитаю независимость.

– Это ребячество. Посмотрел бы ты на себя со стороны. Нед хочет, чтобы ты скопировал его картины. Тебе нужна работа. А если Мод получит удовольствие, устраивая это дело, что тут плохого? Нед некрасиво поступил по отношению к ней. А ты наверняка даже не удосужился поблагодарить ее. Ты привык брать, а она – давать. И с матерью ты ведешь себя так же. Эти женщины избаловали тебя. Ну как же, один ребенок на двоих, маленький принц… Тебе это нравится, и ты ждешь того же от всех женщин.

– Не поэтому ли ты ушла от меня? Потому что я избалованный, эгоистичный ублюдок? Спасибо за откровенность. Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что Нед некрасиво поступил с Мод? Она вторглась в его жизнь и пыталась женить на себе. Но он не мог пойти на это, потому что не любит ее.

– Нед должен был догадаться о ее чувствах. Он не так глуп. Но он брал то, что ему давали, поскольку это его устраивало. Иными словами, он обманул ее. Это низость.

– Да как тебе не стыдно говорить об обмане, тебе, которая…

С легким вздохом она констатирует:

– Ты злишься не на Мод, а на меня.

И тут же уходит. Как всегда, когда я атакую ее в лоб, она не удосуживается ответить, а просто молча ускользает, тает, как бледный оттенок в солнечном свете; я не могу ее видеть, только слышу. И мои надежды услышать: «Я люблю тебя, я хочу вернуться к тебе…» становятся бесплотными.

Тим просовывает голову в дверь моей мастерской.

– Папа, почему ты говоришь сам с собой?

– Первый признак безумия, – бормочу я.

Безумие, печаль… Наверное, я веду себя, как те, кто понес тяжелую утрату – вызываю призрак Элен из пропасти боли, из зияющей бездны горя.

– Сходить с ума тяжело, – говорит Тим и тут же поспешно меняет тему, словно боится, что я могу подумать, будто он осуждает меня: – Принести тебе что-нибудь? Кофе или пива?

Ему отчаянно хочется что-то делать. Он встает поздно, разгадывает кроссворды, ходит в угловой магазин за сигаретами. Иногда он, преодолевая свой страх перед незнакомыми людьми, идет за меня в супермаркет. Мне трудно представить, каково это. Я говорю:

– Слушай, посмотри для меня в словаре, что значит «суккуб».

Он убирает голову. Я заканчиваю его портрет, покрываю фон умброй и черной краской. Вытираю тряпкой светлое пространство за волосами. Его лицо и шея слишком бледны, и я втираю пальцем в щеки и подбородок немного крапп-марены.

Тим возвращается неслышно, останавливается у меня за спиной и смотрит, оценивая сходство. Я спрашиваю:

– Ну, что скажешь? Бабушке понравится?

Он кивает.

– Суккуб – это женщина-демон, которая вступает в сношения со спящими мужчинами. Вот и все, что сказано в «Кратком оксфордском словаре». А в «Малом оксфордском» говорится, что в семнадцатом веке этим словом называли блудниц и продажных женщин… Папа, а ты кого имел в виду?

Тим смотрит на меня с опаской. Он обожает мать. Когда он был ребенком, мы называли его Маленьким Эдипом. Теперь это уже не кажется мне забавным. Я говорю:

– Никого, Тим. Просто это слово вертелось у меня в голове. Я понял, что не знаю его значения, вот и все.

– Ага, – говорит он. – Тогда все в порядке. Едва ли так можно назвать знакомую женщину. Разве что в сердцах.

Я тепло улыбаюсь.

– Хорошо, – говорю я. – Оченьхорошо, Тим. – Слезы наворачиваются мне на глаза при виде быстрой ответной улыбки уголком рта – доказательства того, что успех этой маленькой шутки доставил ему удовольствие.

Клио

Мне трудно точно отражать последовательность событий; сам ключевой, поворотный момент от меня ускользает. Где-то зимой Тим начал дрейфовать между мной, своей матерью и друзьями: несколько дней здесь, ночь там. Но я не могу вспомнить, когда он наконец ушел из дома и переселился к Пэтси. Критерии Мод тут не годятся. Тим путешествовал налегке, а признаками его возвращения были свернутая постель и пластиковая сумка с книгами, валявшиеся в коридоре.

Чтобы привести воспоминания в порядок, нужны определенные приемы, как в любой области человеческой деятельности. Например, когда копируешь картину, главное – добиться правильной передачи цвета, его комбинаций, палитры. Что позволит получить нужный оттенок – смесь берлинской лазури и жженой охры? Или непрописанность? Например, стекло легче всего изобразить, слегка подчеркнув белое коричневым. Из-за контраста оно начинает отдавать в синеву, хотя на самом деле вовсе не синее. Цвет относителен; все зависит от того, какой будет рядом.

Наверно, профессиональные писатели ведут дневники. Я ничем подобным никогда не занимался. Все, что я могу, это вызвать тот или иной образ, перелистывая воображаемый альбом с фотографиями. Я помню, что в тот раз Тим ездил со мной в Норфолк, потому что перед моим умственным взором появляется картина: Тим в доме Оруэллов; он стоит у подножия красивой широкой лестницы, ведущей в галерею, его взлохмаченные волосы в свете, льющемся из стеклянного купола над головой, кажутся пыльными и зеленоватыми; стыдливо уткнувшись подбородком в поднятое плечо, он поворачивается к молодой жене Неда, Полли. Неуклюжую, плосколицую (словно она всю жизнь прижималась носом к оконному стеклу), ее красит беременность; ей идет длинная прямая спина и гладкая спелая груша, которую она носит перед собой. На Полли алое неотрезное платье без пояса, повторяющее контуры ее тела, и несколько тяжелых золотых цепей. Ноздри ее маленького приплюснутого носика покраснели, широко расставленные глаза бледны и холодны, как галька.

Эта картина вызывает во мне смешанное чувство тревоги и досады. Наверное, я слышал, как Полли задала Тиму вопрос, на который он не ответил или затруднился ответить, напуганный этой молодой женщиной с ледяными глазами и писклявым голосом; впрочем, скорее всего, он просто застыл от арктического холода, царившего в этом огромном доме. Только мать Неда, облаченная в лыжные штаны и высокие сапоги, казалась одетой соответствующе; скрюченные костлявые пальцы этой маленькой морщинистой ведьмы время от времени высовывались из длинных рукавов огромного, тяжелого, связанного вручную свитера, чтобы указать на картину, которую я, невежда, мог не заметить или пропустить. Нед представил меня как художника, племянника Мод, но я остался для нее безымянным простолюдином. Она называла меня «мистер».

– Боюсь, я не знаю ваших работ, мистер. – Кажется, так она и сказала, и я смущенно отвернулся, потому что бедный Нед в этот момент как раз показывал матери мое «Видение Лондона», расхваливая картину на все лады. Попутно я взглянул на Тима, который оказался предоставлен сам себе и мог разволноваться.

Впрочем, там должна была присутствовать Джойс. Она любила Тима и присматривала за ним, всегда готовая прийти на выручку. Мы останавливались на ночь у нее; она нас и увезла. У меня сохранилось смутное, словно расплывчатый рисунок сепией, воспоминание о том, как потом мы с ней болтали в машине. Видимо, Тим молча сидел сзади. Едва ли мы оставили мальчика в компании Неда, его жены и этой ужасной старухи, его матери. (Насчет нее Мод была совершенно права; мне хватило одной встречи, чтобы убедиться в этом. «Мистер, если ваши копии действительно так хороши, то как же отличить их от оригиналов? В конце концов, речь идет о таких деньгах…» Я ответил, что она сможет определить оригинал по раме, и старуха осталась довольна: «Точно, мистер, видите ли, нам нужно соблюдать осторожность».)

– О, это вопиюще невежественная женщина, – говорила Джойс, сидя в машине. – Она не знает ничего, но думает, что знает все. Или знает, что ничего не знает, но решила, что все, чего она не знает, и знать не стоит. Не пойму, как тебе удалось быть с ней спокойным и вежливым; лично мне хотелось ее пристукнуть. Не думала, что такие бывают, мне, слава Богу, не попадались. И дело тут не в старости. Моя бабушка помнит ее молодой; они встречались во время балов, посвященных открытию сезона охоты; это были пышные приемы; теперь трудно представить, что они значили для некоторых девушек – когда это было, в начале двадцатых? Так вот, бабушка говорит, что Гермиона тогда была удивительно хороша собой и столь же поразительно глупа. Она смотрела сверху вниз на всех, кого считала ниже себя – то есть всех, кто не обладал титулом. В общем, классическая, безмозглая аристократка, из тех, кого высмеивают коммунисты! И это при том, что ее семья не была аристократической, просто богатой, с землей, деньгами, нажитыми на сельском хозяйстве. Они решили, что их дочь непременно должна выйти за помещика. Впрочем, так случается и в наши дни, хотя, естественно, теперь это делается не столь открыто. Я встречала отца Неда всего пару раз; он приезжал навестить мою бабушку, когда она пару лет назад лежала в больнице. Потом я узнала, что когда-то он и бабушка были большими друзьями… даже больше, чем друзьями. Может быть, поэтому она всегда так язвительно отзывалась о Гермионе Оруэлл. Но это неважно… Я хотела сказать вот что: отец Неда был очень милый человек, такой же любезный, добрый и тихий, как старина Нед. Бедняга, он стал калекой. Будем надеяться, что Полли не сделает с Недом то же, что Гермиона сделала с его отцом; впрочем, она – я имею в виду Полли – показалась мне слегка туповатой, во всяком случае, сегодня; думаю, она не в состоянии стать такой же отвратительной. Ты знал первую жену Неда? Дженни мне очень понравилась, хотя она неважно себя чувствовала, когда мы с Генри вернулись в Норфолк – точнее, вернулась я, потому что Генри никогда не жил нигде, кроме Лондона – и тетя Мод представила нас. Дженни была очень мила и приветлива, и Нед тоже; потом они познакомили нас со всеми местными жителями…

Не стану утверждать, что я передал монолог Джойс абсолютно точно. Если бы я попытался это сделать, он получился бы намного длиннее. Однако и этого достаточно, чтобы получить представление о манере Джойс вести беседу – это скорее размышление вслух, чем обмен репликами. Думаю, так разговаривают все женщины, которые слишком много времени проводят в одиночестве или вынуждены общаться только с детьми (у Джойс их трое). Я слушал ее, но это не мешало мне время от времени отвлекаться. Я думал о том, что было бы, если бы висевшее в вестибюле полотно Ван Дейка на самом деле оказалось принадлежащим кисти Лили; представлял себе картины, которые Нед хотел скопировать; подсчитывал, сколько времени мне придется провести в этом ледяном доме, чтобы все подготовить; прикидывал, многое ли можно будет сделать у себя в Лондоне; надеялся, что мой сосед из Вест-Индии сумеет справиться с охранной сигнализацией, когда придет покормить моего старого кота, и пытался вспомнить, оставил ли я консервный нож рядом с банками, которые вынул из кухонного стола.

Должно быть, к концу поездки (мы ехали по замерзшим равнинам Норфолка около часа; всходила луна, и темный пейзаж постепенно расцвечивался черной и серебряной красками) я окончательно ушел в себя, и молчание стало невежливым. Я услышал, как Джойс сказала:

– …извини, я тебя утомила,правда? Ты должен был прервать меня! Генри говорит, что моя болтовня похожа на шум водопада.

– Это очень мирная картина, – ответил я. – Если Генри больше не на что жаловаться, то он просто счастливчик.

Джойс засмеялась. У нее был очаровательный смех – легкий, девичий. Выслушав ее бессвязный поток информации, я на какое-то мгновение посочувствовал Генри. Хотя Джойс является в этом повествовании героиней скорее второстепенной (если бы я был художником восемнадцатого века, то нанял бы помощника, чтобы написать ее на заднем плане), я люблю ее и восхищаюсь ею. Чтобы изобразить эту женщину, особого мастерства не требуется; достаточно небольшой доли симпатии и уважения. Она милая и простая, очень земная, с крепко сбитым коренастым телом и круглым лицом; ее щеки и шея покрыты тонким пушком, как персик (я никогда не испытывал к Джойс физического влечения, но мне часто хотелось погладить ее). Что еще о ней можно сказать? Она добра к пожилым людям; к ней часто приезжают и подолгу живут ее родители, старая бабушка, отец Генри и Элен (а у него нелегкий характер); она прекрасная мать троих детей, хорошо воспитанных, умных и здоровых, как яблоки.

Персики, яблоки… где-то на ее портрете следовало бы написать великолепную корзину с фруктами, и не только потому, что она хозяйка большого сада. Для моего подмастерья визит к Джойс был бы приятным и романтически невинным; он сделал бы несколько набросков уютного перестроенного деревенского дома, ситцевых занавесок с рисунком в виде веточек, выцветших ковров на полированном деревянном полу, узнал вкус густого домашнего супа и свежего хлеба, услышал потрескивание поленьев в камине… Джойс, устроившаяся перед огнем на большом пухлом диване (после обеда Тим исчез; должно быть, пошел поиграть с детьми), выразила сочувствие по поводу того, что произошло между мной и Элен. Она делала достаточно долгие паузы, чтобы при желании я мог ответить ей, но эти паузы ни к чему меня не обязывали. Она говорила, что Тим выглядит лучше, чем в прошлый раз, он более раскован; что если бы мальчик захотел пожить здесь, она была бы рада, и не только за него; ей всегда нужны лишние рабочие руки в саду; конечно, она неплохо платила бы ему, вычитая определенную сумму за еду, чтобы мальчик не чувствовал себя нахлебником. Потом она спросила, как я управляюсь с домом, приходит ли к нам кто-нибудь (пришлось сказать ей, что наша домработница уволилась), сказала, что знакома с дамой, у которой есть агентство в Норвиче, и та может подобрать мне в домработницы толковую деревенскую девушку, а не приехавшую учить язык иностранку, с которой будет куча проблем: языковой барьер, тоска по родине, социальные проблемы…

Конечно, она говорила намного дольше, чем я излагаю, сопровождая свой монолог лирическими отступлениями, забавными рассказами о людях, которых я не знаю, обсуждением местных теленовостей (то, что происходит за пределами графства, ее не волнует) и несколькими страшными историями о домработницах-иностранках. Я запомнил только одну из них: о беременной подруге, которая, встречая в аэропорту няню-шведку, с ужасом увидела, что та тоже на последних месяцах беременности.

– Ничего хуже нельзя было себе представить, – говорила Джойс. – Конечно, моя подруга не могла отправить ее обратно – не помню точно, почему, кажется, у этой шведки произошла какая-то трагедия, но все обошлось. Обе благополучно родили и поладили. Но вскоре эта девушка сбежала с ее мужем, который на полгода улетел в Австралию по делам своей транснациональной нефтяной компании, и бросиласвоего ребенка…

Должно быть, я покачал головой, слегка вздохнул и огорченно хихикнул, пытаясь одновременно выразить сочувствие подруге Джойс, осуждение ее мужу и удивление человеческой глупостью. Но поскольку к тому моменту я был по горло сыт проблемой домработницы, то ответил, что как-нибудь справлюсь сам; во всяком случае, надеюсь на это. У Джорджа – точнее, у его дочери – есть знакомая девушка, которая, может быть, согласится на время переехать к нам и позаботиться о домашнем хозяйстве. Я так настойчиво напоминал себе, что не следует говорить Джойс о четырехлетнем сыне этой подруги Илайны, дабы не вызвать нового потока штормовых предупреждений, что забыл главное: ведь Джойс может не знать, кто такой Джордж, кто такая его дочь, и (самое главное) что у этой дочери роман с Генри.