Текст книги "Одалиска"
Автор книги: Нил Стивенсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
– Ту же просьбу вы могли бы обратить к любому из присутствующих мужей, ибо я ничем не выше их, – сказал Гюйгенс.
Некоторое время Уотерхауз и Фатио состязались с ним в самоуничижении, затем все облачились в зимнее платье и поднялись на крышу. Небо замутнял лишь морозный пар изо рта. Гюйгенс закурил глиняную трубку. Фатио, помогавший ему прежде, с напряжённой точностью колибри расчехлил большой ньютоновский телескоп, одновременно прислушиваясь к Уотерхаузу и Гюйгенсу, беседующим об оптике, и поглядывая на Элизу, которая прогуливалась вдоль парапета, любуясь видами. На востоке лежал тёмный Гаагский лес, на юге дымились трубы и сияли окна Хофгебейда. На западе открытая всем ветрам площадь Плейн тянулась до Гренадерских ворот Бинненхофа. Много воска и ворвани жгли там в ту ночь, освещая торжество в большом зале. Для приглашённых на празднество молодых дам иллюминация была невиданной роскошью. Для Гюйгенса – досадной помехой: от множества ламп и свечей влажный воздух дрожал слабым рассеянным светом, неразличимым для большинства людей, однако губительным для наблюдений.
Через несколько минут старшие мужчины принялись наводить телескоп на Сатурн, отчётливо видимый вне зависимости оттого, сколько свеч жгут в Бинненхофе. Фатио подошёл к Элизе.
– Давайте не будем церемониться и поговорим напрямую, – сказала она.
– Как желаете, мадемуазель.
– Яхта и головорезы – ваше измышление или…
– Скажите, ошибаюсь ли я: каждое утро, если погода не совсем ужасна и ветер дует с моря, принц Оранский в десять часов отправляется на окраину Схевенингена, берёт песчаный парусник и мчит вдоль побережья до дюн у Катвейка, хотя в погожие дни он доезжает до самого Нордвейка, затем поворачивает назад и возвращается в Схевенинген к полудню.
Не желая радовать Фатио подтверждением его правоты, Элиза отвечала:
– Вы изучали привычки принца?
– Не я. Граф Фениль.
– Фениль… я слышала это имя в салоне герцогини д'Уайонна. Он из тех мест, где сходятся Швейцария, Савойя, Бургундия и Пьемонт.
– Да.
– Католик, франкофил.
– Он савояр по имени, но очень рано понял, что Людовик XIV затмит герцога Савойского и поглотит его земли, поэтому стал больше французом, чем сами французы, и поступил в армию Лувуа. Это одно должно было доказать французскому королю его верность. Однако после того, как французская армия продемонстрировала свою силу на самом пороге его страны, Фениль, очевидно, счёл, что надо выслужиться как-то ещё. Он составил план, о котором я вам рассказывал: похитить Вильгельма и доставить во Францию в цепях.
Они остановились на углу крыши, откуда открывался вид на Плейн и на Бинненхоф. Когда д'Аво впервые привёл сюда Элизу кататься на коньках, дворец выглядел в её глазах великолепным, по крайней мере по европейским меркам. Теперь она привыкла к Версалю, и Бинненхоф казался ей дровяным сараем, невзирая на множество огней. Там сейчас должен быть Уильям Пенн, а также другие члены дипломатического корпуса, включая д'Аво. Он пригласил Элизу сопровождать его; она сперва согласилась, потом переменила решение ради сегодняшнего обеда. Посол был недоволен и задавал неприятные вопросы. После того, как он завербовал её и отправил в Версаль, их отношения приняли характер вассальной зависимости. Не раз д'Аво показывал Элизе свою жестокую, мстительную сторону, главным образом через завуалированные намёки, чем чревато для неё его недовольство. Элиза подозревала, что именно д'Аво сообщил Фенилю о привычках Вильгельма.
Зима стояла тёплая, и Хофвейвер перед Бинненхофом лежал чёрным, ещё не замёрзшим прямоугольником; порывы ветра дробили отражение праздничных фонарей. Элиза вспомнила своё собственное похищение на берегу и едва не заплакала. Фатио мог говорить правду, а мог лгать, но вместе с недавними угрозами д'Аво слова швейцарца наполнили её сердце щемящей тоской – не связанной с каким-либо человеком, планом или событиями; просто тоской, чёрной, как вода, поглощающая весь свет.
– Откуда вам известно, что на уме у графа де Фениля?
– Несколько недель назад я навещал отца в Дюийере – нашем швейцарском поместье. Фениль в то же время нанёс ему визит. Мы вышли прогуляться, и он рассказал мне то, что я сейчас передал вам.
– Он должен быть совсем безмозглым, чтобы говорить об этом открыто.
– Допускаю. Хотя в той мере, в какой его главная цель – поднять свой престиж, чем больше он говорит, тем лучше.
– Очень необычный план. Граф изложил его кому-нибудь, кто способен его оценить?
– Да, маршалу Лувуа, который в ответ прислал письмо и велел начинать приготовления.
– Как давно это было?
– Достаточно давно, мадемуазель, чтобы закончить все приготовления.
– Так вы приехали, чтобы предупредить Вильгельма?
– Я всеми силами пытаюсь его предупредить, – сказал Фатио, – но он не даёт мне аудиенцию.
– Непонятно, зачем вы обратились ко мне. С чего вы взяли, будто принц Оранский станет меня слушать? Я живу в Версале, занимаюсь тем, что инвестирую капиталы придворных французского короля. Время от времени я езжу сюда посоветоваться с агентами, а также встретиться с моим добрым другом и клиентом д'Аво. Откуда вы взяли, будто я как-то связана с Вильгельмом?
– Довольно сказать, что я это знаю, – спокойно отвечал Фатио.
– Кто ещё знает?
– Кто ещё знает, что тело, подчиняющееся закону обратных квадратов, движется по коническому сечению? Что между кольцами Сатурна есть щель?
– Всякий, кто читает «Начала» и смотрит в телескоп, соответственно.
– И способен проникнуть в то, что прочёл или увидел.
– Да, из тех, кто владеет книгой Ньютона, мало кто может её понять.
– Истинная правда, мадемуазель. Подобным же образом всякий может вас видеть или слушать сплетни о вас, но, чтобы извлечь из этого истину, нужны дарования, которыми Господь одаряет немногих.
– Так вы узнали обо мне от своих собратьев? Они есть при каждом дворе, в каждой церкви и в каждом университете и узнают друг друга потайным словам и знакам. Пожалуйста, не темните со мной, Фатио, это так утомляет.
– Темнить? Я и в мыслях не посмел бы оскорбить женщину вашего ума. Да, скажу без утайки, что принадлежу к эзотерическому братству, в рядах которого немало людей знатных и влиятельных, что самая цель этого братства – обмениваться знаниями, которые нельзя открывать профанам, и что из этого-то источника я и знаю про вас.
– Выходит, милорд Апнор и прочие господа, справляющие нужду в коридорах Версаля, знают о моих связях с Вильгельмом Оранским?
– Среди них большинство – позёры, не обладающие истинной способностью к пониманию. Не меняйте своих планов, вообразив, будто они смогут проникнуть в то, во что проник я.
Ответ не слишком успокоил Элизу. Она не ответила, и Фатио вновь взглянул на неё с мольбой. Она отвернулась – в противном случае пришлось бы фыркнуть и закатить глаза – и посмотрела на Плейн. Её внимание привлекла высокая фигура в длинном плаще, с рассыпанными по плечам серебристыми волосами. Человек вышел из Гренадерских ворот, словно только что с торжества. Он прокричал, выпуская изо рта облачко морозного пара:
– Как видимость?
– Много лучше, чем мне бы хотелось, – отвечала Элиза.
– Очень, очень плохо, господин Роот, из-за нашего беспокойного соседа.
– Не отчаивайтесь, – крикнул Енох Красный. – Полагаю, что сегодня ночью Пегас украсится метеором; обратите свой телескоп в ту сторону.
Элиза и Фатио обернулись к телескопу, стоявшему на противоположном углу крыши, где Гюйгенс и Уотерхауз не могли ни видеть, ни слышать Еноха Роота. Когда они снова посмотрели вниз, Роот уже повернулся спиной и пропал в одной из улочек Хофгебейда.
– Какая досада! Я хотел пригласить его сюда… должно быть, он с праздника в Бинненхофе, – сказал Фатио.
Элиза про себя закончила мысль: «Где по-свойски общался с моими собратьями при голландском дворе – теми самыми, что не смогли промолчать насчёт вас, Элиза».
Фатио взглянул на Полярную звезду.
– Полночь миновала, что бы ни говорили вам церковные колокола.
– Откуда вы знаете?
– Читая положение звёзд. Пегас далеко на западе, вон там. Через два часа он уйдёт за горизонт. Ужасное место для наблюдений! К тому же метеоры проносятся так быстро, что на них не успеваешь навести телескоп… что он имел в виду?
– Так это образчик того, как общаются в вашем эзотерическом братстве? Немудрено, что алхимики знамениты главным образом взрывами в собственных домах, – сказала Элиза, отчасти довольная, что заглянула одним глазком в загадку и не увидела там ничего, кроме намеренной каверзности.
Почти час они разглядывали и обсуждали щель между кольцами Сатурна, названную в честь французского королевского астронома Кассини. – Фатио объяснял её математически. Другими словами, Элизе было холодно, скучно и одиноко. В окуляр мог смотреть только один человек, а мужчины, совершенно забыв про учтивость, ни разу не подпустили её к трубе.
Потом Фатио уговорил остальных навести телескоп на созвездие Пегаса, вернее, на те несколько звёзд, что ещё не утонули в Северном море. Пегас занимал их куда меньше Сатурна, поэтому они уступили Элизе инструмент, и та могла сколько угодно поворачивать трубу, выискивая предсказанный метеор.
– Что-нибудь разглядели, мадемуазель? – спросил в какой-то момент Фатио, заметив, что Элиза взялась задубевшими пальцами за верньер.
– Облако. Оно только что вышло из-за горизонта.
– Такая славная погода, как сегодня, никогда не стоит долго, – произнёс Гюйгенс с чисто голландским пессимизмом, ибо погода была и без того ужасная.
– Похоже на дождевую тучу, или…
– Это я и хочу выяснить, – сказала Элиза, пытаясь навести телескоп на резкость.
– Енох над вами подшутил, – объявил Гюйгенс, ибо Элиза с Фатио уже рассказали ему про загадочные слова Еноха. – У него болят кости, и он знает, что погода меняется! И ещё он знает, что тучи придут из Пегаса, потому что Пегас на западе, и ветер дует оттуда. Очень умно.
– Несколько облачков, и впрямь… но то, что я сперва приняла за тучи, на самом деле корабль под парусом… воспользовался лунной ночью, чтобы поднять паруса, и мчит к берегу, – сказала Элиза.
– Контрабандисты, – предположил Уотерхауз. – Из Ипсвича. – Элиза отступила на шаг, и он заглянул в окуляр. – Нет, я ошибся. Парусное вооружение иное.
– Корабль быстроходный, но сейчас движется осторожно, – заявил Гюйгенс.
Наступил черёд Фатио:
– Уверен, он везёт контрабанду из Франции: соль, вино…
И так оно продолжалось некоторое время, всё скучнее и скучнее, пока Элиза не сказала, что идёт спать.
Разбудил её колокольный звон. Почему-то она знала, что очень важно сосчитать удары, но проснулась слишком поздно и могла пропустить первые. Элиза нащупала длинный плащ, которым укрывалась поверх одеяла, и быстрым движением накинула его на плечи, пока холодный воздух не забрался под ночную сорочку. Потом сбросила ноги с кровати, пнула меховые домашние туфли на случай, если внутрь забралась мышь, и сунула в них ступни.
Ибо как ночью мыши тихонько устраиваются в одежде, так в спящее сознание Элизы прокралась некая мысль. По-настоящему она оформилась чуть позже, когда Элиза спустилась в гостиную развести огонь и увидела на всех гюйгенсовых часах одно и то же время: несколько минут десятого.
Она выглянула в окно и увидела высокие белые облака. Дым из всех труб Бинненхофа стлался на восток. Идеальный день для катания на песчаном паруснике.
Элиза подошла к двери в спальню Гюйгенса и подняла кулак, потом замерла. Если её догадка ошибочна, глупо его беспокоить. Если верна, глупо тратить четверть часа, чтобы будить Гюйгенса и убеждать его в своих подозрениях.
Гюйгенс не держал много лошадей. На выстрел от его дома начинались Малифелд и Коекамп, так что, если ему самому или кому-нибудь из гостей хотелось покататься, они могли без труда дойти до любой из тамошних платных конюшен.
Элиза выбежала через чёрный ход, едва не сбив голландку, подметавшую мостовую, и, как была в домашних туфлях, побежала дальше.
Тут она остановилась, вспомнив, что не взяла денег.
Она обернулась и увидела, что к ней по улице бежит Николя Фатио де Дюийер.
– У вас есть деньги? – крикнула она.
– Да!
Элиза припустила вперёд. До конюшни было шагов двести. Сердце её колотилось, лицо раскраснелось. К тому времени, как Фатио её догнал, она уже торговалась с хозяином. В тот миг, когда швейцарец вбежал в ворота, она указала на него пальцем и крикнула: «…он платит!»
Чтобы взнуздать коней, требовалось несколько минут. Элизу мутило, она боялась, что её вырвет. Фатио тоже волновался, однако воспитание взяло верх над здравым смыслом: он попытался завязать разговор.
– Я заключаю, мадемуазель, что вы тоже имели сегодня утром разговор с Енохом Роотом?
– Только если он пришёл и нашептал мне что-то во сне.
Фатио не знал, как это понимать.
– Я встретил его несколько минут назад в кофейне, куда хожу по утрам. Он разъяснил свои вчерашние загадочные слова…
– Мне хватило того, что он сказал вчера, – отвечала Элиза.
Сонный конюх выронил седло и вместо того, чтобы сразу за ним нагнуться, решил отпустить шуточку. Хозяин конюшни суммировал цифры пером, на котором не держались чернила. Слёзы отчаяния брызнули из глаз Элизы.
– Чёрт!
* * *
«Скакать без седла – то же самое, что просто скакать, только круче», – сказал ей как-то Джек Шафто. Элиза старалась думать о Джеке как можно реже, но сейчас невольные воспоминания нахлынули сами собой. До их встречи под Веной она никогда не сидела на лошади. Поначалу Джек учил её с удовольствием, особенно когда она была не уверена в себе, или падала, или Турок от неё убегал. После того, как она стала заправской наездницей, Джек сделался привередлив и при всяком удобном случае напоминал, что невелика хитрость – держаться в седле; кто не умеет ездить без седла, тот вообще ничего не умеет. Джек, разумеется, умел, потому что так бродяги крадут коней.
Самое главное (объяснял он) – правильно выбрать лошадь. Если их много, надо красть скакуна с плоской спиной, но не слишком широкого в боках, чтобы их можно было обхватить ногами. Холка должна быть не слишком высокая – на неё не ляжешь, когда будешь скакать во весь опор, но и не слишком низкая – не за что будет уцепиться. И лошадь должна быть покладистой, потому что рано или поздно на крутом повороте или ухабе конокрад начнёт с неё сползать, и только от лошади зависит, удержать его или сбросить.
По чистому совпадению любимая Элизина лошадь в этой конюшне – кобыла, которую она брала всякий раз, как выезжала кататься, – обладала плоской, но не слишком широкой спиной, средней – не высокой и не низкой – холкой и покладистым нравом. А может, выбор Элизы подсознательно определили советы Джека. Так или иначе, кобыла звалась Фла («Крем»), и Элиза полагала, что сможет усидеть на ней без седла. Конюх седлал другую лошадь, однако Фла стояла всего в нескольких шагах. Элиза подошла, открыла дверцу стойла, приветствовала Флу по имени, потом поднесла нос к самому носу кобылы и легонько дунула ей в ноздри. Фла огромной мордой потянулась ближе к теплу. Элиза рукой взяла кобылу за подбородок и снова дохнула ей в ноздри; Фла благодарно затрепетала. Могучие мышцы задвигались, пробуждаясь. Элиза вошла в стойло, ведя рукой по лошадиному боку, потом забралась по дощатой перегородке настолько, чтобы запрыгнуть Фле на спину. Одной рукой сжимая идеальных размеров холку, она ногами обхватила лошадиные бока – для этого пришлось задрать узкую ночную сорочку, но плащ закрывал её с обеих сторон. Голые ягодицы и ноги прижимались к восхительно-тёплому телу кобылы. Фла восприняла всё довольно спокойно. Когда Элиза первый раз хлопнула её по крупу, она словно не заметила, на второй раз вышла во двор, а когда Элиза назвала её умницей и хлопнула в третий раз, пустилась рысью. Элиза, едва не слетев на землю, вытянулась вдоль лошадиной спины, зарылась лицом в гриву и вцепилась зубами в жёсткий конский волос. Несколько мгновений она думала только о том, как удержаться. Конюхи бежали сзади, не понимая, что произошло – нелепая случайность или преступление. Впрочем, Элиза скоро от них оторвалась.
Они направлялись по краю большого поля, называемого Коекамп и ограниченного с одной стороны каналом, идущим до самого Схевенингена. Фла хотела отворотиться мордой от холодного морского ветра и свернуть на Коекамп, где обычно отрабатывала свой овёс, катая седоков. Элиза строго пожурила кобылу и плотнее стиснула её бока. И так, покуда справа лежал Коекамп, а затем Манифелд, отношения между наездницей и лошадью оставались натянутыми. Однако когда соблазны остались позади, Фла наконец сообразила, что они скачут вдоль канала в Схевенинген, и заметно успокоилась. Элиза снова хлопнула её по крупу, и кобыла перешла на полевой галоп, куда более быстрый и не такой тряский. Очень скоро Элиза уже неслась во весь опор вдоль канала, крича: «Дорогу во имя штатгальтера!» всякому, кто попадался на пути. Впрочем, это происходило редко – здесь, за городом, коровы встречались чаще прохожих.
Прав был Джек, удержаться без седла на скачущей лошади оказалось вопросом равновесия, способности предугадать её движения, а также её доброй воли. Бока кобылы скоро покрылись мылом и стали скользкими. Элизе пришлось отбросить всякую мысль, что она сумеет удержаться за счёт грубой силы, и целиком положиться на странное, поминутно меняющееся взаимопонимание между ней и Флой.
Фатио нагнал её лишь ближе к Схевенингену. Их преследовали, правда, далеко отстав двое – надо думать, стрелки из гильдии святого Георгия. Пока их разделяло больше выстрела, можно было не беспокоиться. Время объясниться ещё будет.
– Корабль… который мы видели… – прокричала Элиза, задыхаясь и подпрыгивая на лошади, – это была яхта?
– Да… «Метеор»… флагман… герцога… д'Аркашона! Можно не сомневаться… что на нём… солдаты! – крикнул Фатио.
За их спиной кто-то затрубил в рог, предупреждая начальника схевенингенской полиции, подведомственного городскому совету Гааги; очень скоро Элизе и Фатио предстояло узнать, как хорошо начальник полиции справляется со своими обязанностями и насколько бдительны его часовые.
Они доскакали до лодочной станции в десять минут одиннадцатого. Элиза издалека увидела песчаный парусник, над которым трудились мастеровые, и крикнула: «Ага!», думая, что они поспели вовремя. Но тут она заметила полосы на песке и, проследив их на север, увидела другой парусник, уже на расстоянии мили, подгоняемый морским ветром.
Станция была на самом деле не одним зданием, а полукругом сараев, навесов и мастерских: кузнечной, столярной, парусной. На какой-то миг Элиза потерялась во всех этих частностях, затем, обернувшись, увидела настоящее столпотворение: запыхавшиеся гаагские стрелки, гвардейцы, моряки и схевенингенские дозорные пытались схватить Фатио, а тот торопливо объяснялся на французском. Он бросал взгляды на Элизу, то ли умоляя помочь, то ли желая защитить её от толпы.
– Палите из пушек! – закричала Элиза по-голландски. – Принц в опасности! – И, как могла, принялась на ломаном голландском пересказывать, что им известно. На каждое её слово кивал головой капитан синих гвардейцев, который, по всей видимости, изначально не ждал ничего хорошего от одиноких катаний принца. В какой-то момент он решил, что выслушал достаточно, и выстрелил в воздух, чтобы утихомирить толпу, потом кинул дымящийся пистолет гвардейцу, который перебросил ему назад заряженный. Затем капитан что-то сказал по-голландски, и толпа рассеялась.
– Что он сказал, мадемуазель? – спросил Фатио.
– Он сказал: «Гвардейцы – вперёд! Дозорные – огонь! Моряки – на воду! Остальные – с дороги!»
Фатио зачарованно смотрел, как эскадрон верховых гвардейцев во весь опор поскакал за принцем. Моряки бежали к пристани, артиллеристы на береговых батареях заряжали орудия. Каждый, у кого было огнестрельное оружие, палил в воздух, однако принц не слышал их за воем ветра и волн.
– Полагаю, мы относимся к «остальным», – обречённо проговорил Фатио. – Думаю, всё будет хорошо… кавалеристы скоро его догонят.
Солнце выглянуло из-за туч и осветило пар, поднимающийся от конских боков.
– На таком ветру им его не догнать, – сказала Элиза.
– Может быть, он услышит это! – возразил Фатио, вздрагивая от нестройной канонады.
– Он просто решит, что батарея салютует входящему в порт кораблю.
– Так что делать?
– Исполнять приказ. Убираться отсюда.
– Тогда почему вы спешиваетесь?
– Фатио, вы – дворянин, – крикнула Элиза через плечо, сбрасывая домашние туфли и босиком направляясь к песчаному паруснику, – и выросли на Женевском озере. Вы умеете управляться с парусом?
– Мадемуазель, – отвечал Фатио, спрыгивая с лошади, – на таком паруснике я дам фору голландцу. Мне недостаёт одного.
– Говорите.
– Парусник будет крениться, а парус – терять ветер. Если только кто-то маленький, ловкий, цепкий и очень храбрый не станет с наветренной стороны в качестве противовеса.
– Так вперёд, и защитим Защитника! – воскликнула Элиза, взбираясь на деревянную конструкцию.
* * *
Парусник не мог нестись так быстро, как мнилось Элизе; во всяком случае, так она думала, пока они не догнали гвардейцев. Повернув румпель, Фатио мог бы обогнуть всадников, словно те стоят неподвижно. Вместо этого он потравил шкот, выпустив из паруса заметную долю воздуха. Движение сразу замедлилось; казалось, парусник катится со скоростью пешехода, оставаясь тем не менее вровень со скачущими гвардейцами. Он опустился на все три колеса, и Элиза, игравшая роль противовеса, чуть не зарылась головой в песок. По счастью, она двумя руками держала трос, который Фатио обмотал вокруг мачты, и сумела вовремя выпрямиться. Теперь у неё было несколько мгновений, чтобы стереть с лица солёную грязь и завязать мокрые волосы узлом, чтобы не хлестали по лицу.
Фатио криками на смеси языков привлёк внимание гвардейцев. Что-то полетело к ним, крутясь в воздухе, ударилось о парус и сползло на колени Фатио – мушкет. Другой пролетел над их головами, зарылся дулом в песок, и его тут же накрыло волной. Теперь к ним летел пистоль; Элиза, сообразив наконец что к чему, поймала его в воздухе.
Тут же Фатио натянул шкот, и скорость резко возросла. Они обогнали передовых гвардейцев и свернули с прибойной полосы на более сухой и твёрдый песок. Элиза успела затолкать пистоль под пояс плаща и намотать трос на запястья; Фатио сильнее потянул шкот, и парусник рванул вперёд так, что чуть не опрокинулся. Одно колесо вращалось в воздухе, мокрый песок летел в нависшую над ободом Элизу. Та, упираясь босыми ступнями и перехватывая верёвку, отклонилась почти горизонтально и теперь видела (когда вообще что-нибудь видела) днище песчаного парусника.
Наверное, ещё никому в мире не случалось нестись с такой скоростью… Минуту она жила с этой мыслью, потом натурфилософ в ней напомнил, что на льду трение меньше, и такие парусники мчатся, наверное, ещё быстрее.
Тогда откуда упоение?.. Ибо несмотря на холод, опасность и неизвестность исхода, ей было легко, как никогда со времён скитания в обществе Джека. Интриги и заботы Версаля остались позади.
Вывернув шею, она могла посмотреть на море. Там сновали обычные судёнышки с косыми парусами. Яхта герцога д'Аркашона с её прямым парусным вооружением сразу бросилась бы в глаза. И впрямь, Элиза вроде различила в нескольких лигах к северу стоящий на якорях корабль с прямыми реями – наверняка это «Метеор»! Видимо, солдаты до зари подошли к берегу на шлюпке и спрятали её где-то неподалёку.
Фатио уже несколько минут что-то кричал о братьях Бернулли – швейцарских математиках, а следовательно, его друзьях и коллегах.
– Сто лет назад парусные мастера считали, будто паруса буквально вбирают воздух – потому-то на старых картинах паруса выгнуты так, что их хочется подтянуть… теперь мы знаем, что парус развивает тягу за счёт воздушных токов по двум его сторонам… Мы знаем, что они определяются кривизной паруса и сами её определяют, но не понимаем частностей… Бернулли этим занялись… скоро мы сможем использовать моё дифференциальное исчисление, чтобы шить паруса в соответствии с научными принципами…
– Ваше дифференциальное исчисление?
– Да… и сможем достигать скоростей… даже больших… чем эта!
– Вон он! – закричала Элиза.
Парус закрывал Фатио обзор, однако Элиза отчётливо видела мачту песчаного парусника за низким песчаным бугром. До него было, может, полмили. В четверти мили впереди (расстояние это быстро сокращалось) тянулась песчаная гряда – как раз такая, за которой можно устроить засаду. И впрямь, в это самое мгновение мачта выпрямилась и задрожала, останавливаясь…
– Началось! – крикнула Элиза.
– Хотите, чтобы я остановился и ссадил вас, мадемуазель, или…
– Не болтайте чепухи!
– Отлично! – Фатио по стремительной дуге обогнул бугор, и взглядам предстала миля открытого побережья.
Прямо впереди и пугающе близко с северной стороны дюны лежала груда разворошённых веток. Человек шесть рослых французов тащили к воде баркас – его киль пересекал след, оставленный парусником Вильгельма десять минут назад. Шлюпка отрезала принцу путь к отступлению, а Элизе и Фатио – путь вперёд. Фатио резко повернул румпель и обогнул баркас со стороны берега – Элиза едва удержалась за верёвку. Она стиснула зубы, чтобы не прокусить язык, и зажмурилась. Два колеса прыгали на борозде, пропаханной килем шлюпки, третье – то, что было в воздухе, – задело одного из французов, и тот рухнул, как истукан.
На расстоянии выстрела из лука шестеро французов бежали к паруснику принца Оранского. Он налетел на цепь, натянутую между вбитыми в песок колышками. Французы не видели Элизу и Фатио, они смотрели только вперёд, на принца, который спрыгнул на песок и повернулся лицом к противнику.
Вильгельм отступил от парусника, сбросил плащ и вытащил шпагу.
Фатио наехал на бегущих солдат и повалил двоих. На этом их с Элизой регата закончилась: парусник зарылся носом и аккуратно перевернулся. Элиза впечаталась лицом во влажный песок. Рядом сыпались обломки парусника, но её задели лишь несколько мокрых верёвок. Когда она с трудом поднялась на ноги – мокрая, замёрзшая, в песке и синяках, – то обнаружила, что потеряла пистолет, а когда отыскала, сражение уже закончилось: шпага Вильгельма, сверкавшая за мгновение до того, стала алой, а два француза лежали на песке. Ещё одного Фатио держал под дулом мушкета, последний бежал к баркасу, размахивая руками и крича.
Баркас уже качался на волнах, готовый доставить французов и пленника на «Метеор». Обменявшись несколькими словами, четверо из тех, что тащили его к воде, побежали к стоящим парусникам, а ещё один остался держать баркас за верёвку. Шестой по-прежнему лежал носом в песок, след от колеса шёл через его спину.
Элизу никто пока не заметил.
Она присела на корточки за сломанным парусником и несколько мгновений изучала замок пистоля, пытаясь вычистить песок и в то же время не стряхнуть весь порох.
Раздался крик. Элиза обернулась и увидела, что Вильгельм просто подошёл к французу, которого Фатио держал под дулом мушкета, и пропорол того шпагой. Потом забрал мушкет, опустился на одно колено, тщательно прицелился и выстрелил в бегущих солдат.
Ни один не упал.
Элиза легла на живот и поползла к берегу. В какой-то момент солдаты пробежали в десяти шагах. Как она и надеялась, её не заметили. Французы смотрели только на Фатио и Вильгельма, которые стояли теперь спина к спине, обнажив шпаги.
Элиза поднялась на ноги и сбросила длинный тяжёлый плащ. Перед тем, как взобраться на парусник, она одолжила у Фатио кинжал и теперь обрезала им подол ночной сорочки, освободив ноги. Покончив с этим, она бегом припустила к баркасу, с ужасом ожидая выстрелов, означавших бы, что французы решили уложить Вильгельма и Фатио на месте. Однако слышен был только шум прибоя. Видимо, французы получили приказ доставить принца живым. Фатио они не знали и убили бы без всякого сожаления, однако не могли стрелять в него, не задев Вильгельма.
Одинокий солдат у баркаса ошалело смотрел на бегущую к нему Элизу. Даже если бы он не ошалел, то всё равно ничего бы не сделал, поскольку не мог ни отпустить шлюпку, ни в одиночку втащить её на берег. Подбежав ближе, Элиза увидела, что за пояс у француза заткнут пистоль, но волны дохлёстывали ему до груди, так что порох уже намок.
Она остановилась, подняла свой пистоль, извела курок и с десяти шагов прицелилась в солдата.
– Он может выстрелить, может не выстрелить, – сказала она по-французски. – Пока я считаю до десяти, решай, готов ли ты поставить на кон жизнь и бессмертие души. Раз… два… три… я упомянула, что у меня месячные? Четыре…
Солдат додержался до семи. Его сломил не столько вид пистолета, сколько Элизино остервенение. Он отпустил верёвку, поднял руки, бочком выбрался на берег и побежал к товарищам. Решение было разумным. Пистолет мог бы выстрелить, он был бы мёртв, и баркас унесло бы в море, а так оставался шанс позднее отбить у Элизы шлюпку.
Она аккуратно отпустила затвор, бросила пистоль в баркас, пробежала несколько шагов по воде, схватилась за транец и подтянулась. После нескольких неудачных попыток ей удалось закинуть ногу наверх, выбраться на корму и перекатиться в лодку.
Первое, что бросилось ей в глаза, был законопаченный сундук. Взобравшись на него, Элиза увидела, что в лодке таких ещё несколько – вероятно, с оружием. Однако, если дело дойдёт до перестрелки, им всем конец.
Ей нужен был не мушкет, а весло. Они лежали на виду, поперёк дощатых банок. Элиза попыталась схватить одно и с ужасом обнаружила, что оно вдвое выше её ростом и почти неподъёмное. Кое-как удалось оторвать его от банок и погрузить лопастью в воду. Стоя на корме, где вода была мельче всего, Элиза упёрлась веслом в песчаное дно. Баркас не двигался; человек, не знакомый с «Началами» Исаака Ньютона, мог бы отчаяться. Однако из основных положении этого труда следовало, что если давить на весло, лодка должна двигаться, даже если движение поначалу будет незаметным для глаза. Поэтому она продолжала налегать всем телом, пренебрегая свидетельством собственных чувств, утверждавших, что лодка стоит на месте. Наконец весло наклонилось, и лодка начала отходить от берега.
Стоило вытащить весло, как волны погнали её назад, гася приданную шлюпке vis inertiae. Элиза снова упёрлась веслом в дно. Вода теперь оказалась глубже, чем в первый раз.
Элизе отчаянно хотелось взглянуть, что творится на берегу, но в этом не было бы никакого прока. Помочь Вильгельму она могла, лишь отведя лодку подальше в море. Только увеличив расстояние до берега вдвое, Элиза решилась поднять глаза.
Фатио лежал. Один из французов сидел на швейцарце верхом, приставив что-то к его голове. Вильгельм стоял с обнажённой шпагой, но под дулами четырёх мушкетов. Один из французов, судя по позе и жестам, говорил с принцем – видимо, обсуждал условия капитуляции. Солдат, которого оставили стеречь баркас, бежал к ним, крича и размахивая руками. Те, что стояли вокруг Вильгельма, не обращали внимания, однако тот, что сидел на Фатио, поднял голову и посмотрел на Элизу.
