Текст книги "Бездна Челленджера"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

34. За ее спиной

– Кейден, – подзывает меня капитан, – тебе предстоит показать, из какого теста ты слеплен и подходишь ли для великой миссии. – Он кладет мне руку на плечо и до боли сжимает его, а потом показывает на нос корабля:

– Видишь бушприт? – Он указывает на торчащий вперед отросток вроде мачты, похожий на нос уже пару раз совравшего Пиноккио. – Солнце опалило его, а море просолило. Настало время его отполировать. – Он вручает мне тряпку и банку политуры. – За дело, парень! Если ты справишься и не погибнешь, то войдешь в круг избранных.

– Мне и вне его неплохо, – отзываюсь я.

– Ты не понял, – сурово произносит капитан. – У тебя нет выбора. – Видя, что я не спешу браться за дело, он рычит: – Ты поднимался в воронье гнездо! Ты совершал там гнусные возлияния! По глазам вижу! – Я встречаюсь взглядом с сидящим на его плече попугаем, и птица качает головой: мол, держи рот на замке. – Не лги мне, мальчишка!

Я и не вру. Вместо этого я замечаю:

– Сэр, если вы хотите, чтобы я все сделал как надо, дайте мне тряпку побольше и ведро поглубже.

Капитан еще секунду испепеляет меня взглядом, потом разражается громовым хохотом и приказывает другому матросу обеспечить меня всем необходимым.

К счастью, море спокойно. Нос только слегка покачивается в такт волнам. У меня нет ни веревки, ни какой-либо другой страховки. Мне предстоит залезть на самый кончик огромного бруса и полагаться только на собственную цепкость: одно неверное движение – и я свалюсь в воду, меня утянет под корабль и располосует о покрытое рыбами-прилипалами днище.

С тряпкой с одной руке и ведром в другой, я лезу вперед, обнимая бушприт ногами, чтобы не рухнуть в бездонную синеву. Единственный способ как-то справиться с задачей – начать с самого дальнего конца и постепенно двигаться назад, потому что полированная поверхность слишком скользкая, чтобы на ней удержаться. Так что я осторожно добираюсь до верхушки бруса и принимаюсь за работу, стараясь не думать о том, что ждет внизу. Руки ноют от тяжелой работы, ноги – от крепкой хватки. Кажется, это длится вечность, но вот наконец я у самого носа.

Я осторожно разворачиваюсь лицом к кораблю. Капитан широко улыбается:

– Сработано на совесть! Теперь спускайся, пока море или какое-нибудь его порождение не сожрало твою частично бесполезную задницу. – С этими словами он уходит, радуясь, что достаточно меня помучил.

То ли успех вскружил мне голову, то ли море злится, что не получило меня, но, когда я пытаюсь перебраться на нос, корабль неожиданно подбрасывает набежавшей волной. Я теряю равновесие и соскальзываю с бушприта.

Тут бы мне и конец пришел, но кто-то ловит меня, и я вишу на одной руке прямо над бушующими волнами.

Я поднимаю глаза, чтобы узнать, кто же спас мне жизнь. Держащая меня рука бурого цвета и совсем не похожа на живую плоть. Она какая-то пепельная, с грубыми, твердыми пальцами. Проследив глазами, откуда выходит рука, я вижу, что меня держит статуя – деревянная женщина, вырезанная на носу под бушпритом. Я не знаю, пугаться мне или благодарить судьбу – и вдруг перестаю бояться, осознав, как она прекрасна. Деревянные волны ее волос уходят в корабельные доски. Ее идеальное тело вырастает из носа галеона, как будто нет ничего естественнее. Ее лицо не столько знакомо мне, сколько напоминает девушек, которых я видел в своих потаенных фантазиях. Девушек, одна мысль о которых заставляет меня покраснеть.

Фигура изучает меня, висящего у нее в руке, темными, как красное дерево, глазами:

– Следовало бы тебя бросить, – произносит она. – Ты смотришь на меня, как на вещь.

– Но ты и есть вещь, – замечаю я. Если я хочу выжить, этого не следовало бы говорить.

– И что с того? Мне не нравится, когда ко мне относятся подобным образом.

– Спаси меня! Пожалуйста! – прошу я. Мне стыдно, что приходится умолять, но выбора нет.

– Я над этим думаю.

Фигура крепко меня держит: пока она думает, я точно не упаду.

– За моей спиной много всякого происходит, не правда ли? – спрашивает она. Поскольку весь корабль за ее спиной, я не могу этого отрицать. – Они плохо обо мне отзываются? Капитан и его птица? Матросы и их засевшие в трещинах чудовища?

– Они о тебе вообще не говорят, – отвечаю я. – По крайней мере, при мне.

Ей не нравится мой ответ:

– Воистину, с глаз долой – из сердца вон, – произносит она с липкой горечью дубового сока и продолжает рассматривать меня. – Я сохраню тебе жизнь, – произносит наконец статуя, – если ты пообещаешь рассказывать мне обо всем, что творится за моей спиной.

– Обещаю.

– Очень хорошо. – Она сжимает мою руку еще крепче – там будет огромный синяк, но мне все равно. – Тогда навещай меня, чтобы скрасить мое существование. – Она ухмыляется: – Может быть, однажды я позволю тебе полировать меня, а не только бушприт.

Она начинает раскачивать меня, как маятник, и наконец закидывает на нос. Я больно шлепаюсь на палубу.

Я оглядываюсь. Рядом никого нет. Каждый предается своей собственной одержимости. Я решаю сохранить нашу встречу в тайне. Может быть, деревянная статуя окажется союзником, когда мне понадобятся союзники.

35. Необычный круг подозреваемых

Команда, достойная великой миссии, наконец набрана. Мы, полдюжины человек, собираемся в картографической комнате – своего рода библиотеке, как и его кабинет, заваленной свитками карт, на части из которых успел уже отметиться штурман. Вокруг заляпанного чернилами стола – шесть стульев. Со мной сидят штурман и девочка в жемчужном ошейнике с гримасой ужаса на лице. Напротив расположились еще одна девушка с волосами синее моря на Таити, парень постарше с лицом неудачника, которое Бог забыл снабдить скулами, и непременный жиртрест.

Во главе стола стоит капитан. У него нет стула. Так и задумано. Он возвышается над нами. Мерцающая за спиной капитана лампа отбрасывает на стол его тень в виде дрожащей кляксы, более-менее повторяющей движения капитана. Попугай примостился на груде свитков, запустив когти в пергамент.

Карлайл, уборщик, тоже тут. Сидит на стуле в углу и обстругивает ручку своей швабры, как будто хочет превратить ее в очень тонкий тотемный столб. Он наблюдает за всеми, но первое время помалкивает.

– Мы качаемся на волнах, таящих неизведанное, – начинает капитан. – В темной, дробящей кости глубине скрываются горы загадок… Но все вы знаете, что нас больше занимают не горы, а долины. – На этих словах его единственный глаз уставился на меня. Я понимаю, что он смотрит на всех нас, но мне все равно кажется, что он источает всю эту пиратскую поэзию ради меня одного. – Да-да, долины и впадины. Особенно одна – Марианская. И то место в ее холодной глубине, которое называется Бездной Челленджера.

Попугай садится ему на плечо.

– Наблюдали за вами мы с капитаном, – произносит птица. Сегодня она говорит, как мастер Йода.

– Действительно, мы тщательно изучали вас, – подхватывает капитан, – и с гордостью убедились, что именно вы достойны играть важнейшую роль в нашей миссии.

Я закатываю глаза при виде его попыток косить под пирата. Наверняка он даже пишет все через тройное «р».

На мгновение все замолкают. Из угла, не прекращая обстругивать ручку швабры, подает голос Карлайл:

– Конечно, я всего лишь муха на стене, но, по-моему, вам шестерым не помешало бы поделиться своими мыслями.

– Говорите, – приказывает попугай. – Говорите, не томите, все, что знаете про впадину, скажите!

Капитан ничего не говорит. Похоже, его немного раздражает, что инициативу перехватили попугай и уборщик. Он гордо скрещивает руки на груди и ждет, пока кто-нибудь подаст голос.

– Ладно, я буду первой, – говорит девочка в жемчужном ошейнике. – Там глубоко, темно и страшно, а еще жуткие чудовища, о которых я даже говорить не хочу… – И она рассказывает о монстрах, про которых никто не хочет слышать, пока ее не перебивает вечный жиртрест:

– Нет! – возражает он. – Самые страшные чудища не на дне впадины, они охраняют подходы к ней! И растерзают тебя прежде, чем ты спустишься туда!

Девочка в ошейнике, которая раньше заявляла, что не хочет об этом говорить, очевидно, все же хотела об этом говорить, потому что теперь она страшно недовольна, что ее перебили. Всеобщее внимание обращается на толстого парня.

– Продолжай! – приказывает капитан. – А вы все слушайте.

– Ну… монстры не подпускают людей к впадине, убивая и поедая всех, кто подойдет поближе. Не съест один – значит, проглотит другой.

– Отлично! – произносит капитан. – Ты умеешь рассказывать предания.

– Сказителем! – кричит попугай. – Быть ему сказителем!

– Тут все ясно, – соглашается капитан. – Назначаю тебя знатоком преданий.

Толстячок напуган:

– Но я ничего в этом не смыслю! Я просто вспомнил ваши речи!

– Тогда учись. – Капитан снимает с полки, которой секунду назад там не было, фолиант размером с большой словарь и бросает на стол перед носом бедного парня.

– Спасибо, что поделились, – подает голос Карлайл, стряхивая с ножа опилки.

Капитан поворачивается к синеволосой девочке – ее очередь внести свою лепту. Говоря, она смотрит куда-то вбок, как будто нежелание смотреть в глаза – уже бунт против власти:

– Там должно быть затонувшее сокровище или что-нибудь такое. Иначе зачем мы туда вообще плывем?

– Это так, – подтверждает капитан. – Все затонувшие сокровища стремятся к самой низкой точке. Золото, бриллианты, изумруды и рубины, поглощенные жадным морем, влачатся затем его мокрыми щупальцами по дну и падают в Бездну Челленджера. Море собирает королевскую дань, не трудясь сначала выигрывать войну.

– Война-вина-визы-призмы-жизни, – подает голос штурман. – Во впадине живут неизвестные науке формы жизни и ждут своего исследователя.

– И кто же этот исследователь? – интересуется парень без скул.

Капитан поворачивается к нему:

– Ты задал вопрос – ты и предскажешь ответ. – Он обращается к попугаю: – Принеси ему кости.

Птица пересекает комнату и возвращается с кожаным мешочком в клюве.

– Мы назначим тебя пророком, и ты будешь гадать для нас по костям, – продолжает капитан.

– Вот, – объявляет попугай, – кости моего папаши.

– Мы съели его в одно прекрасное Рождество, – добавляет капитан, – когда никто не хотел быть индейкой.

Я сглатываю и вспоминаю Белую Пластиковую Кухню. Капитан поворачивается ко мне: оказывается, все остальные уже высказались. Я обдумываю услышанное и начинаю злиться. Единственный глаз капитана налился кровью, а попугай кивает головой в ожидании новой порции ерунды в добавление к тому, что он уже услышал.

– Марианская впадина, – начинаю я, – глубиной почти семь миль. Это самая глубокая точка Земли. Расположена к юго-западу от острова Гуам, которого даже нет на вашем глобусе.

Капитанский глаз открывается так широко, что кажется – там вовсе нет век.

– Продолжай.

– Впервые исследована Жаком Пикаром и лейтенантом Доном Уолшем в 1960 году на батискафе под названием «Триест». Они не нашли ни монстров, ни сокровищ. Даже если там что-то такое есть, вам дотуда не добраться без батискафа – огромного колокола из железа со стенками толщиной не меньше шести дюймов. Но это судно – просто старый парусник, поэтому я сильно сомневаюсь, что у нас на борту имеется такая техника. Так что все мы просто теряем время.

Капитан скрещивает руки:

– Да ты просто ходячий анахронизм. И почему ты во все это веришь?

– Потому что я делал об этом доклад. Заметьте, получил за него «А».

– Верится с трудом. – Он обращается к Карлайлу: – Уборщик! Этот матрос только что заработал «F». Приказываю выжечь ее у него на лбу.

Пророк хмыкает, сказитель стонет, а все остальные пытаются понять, пустая ли это угроза или сейчас будет весело.

– Все свободны, – произносит капитан, – кроме нашего наглого двоечника.

Все спешат наружу, штурман по пути кидает на меня сочувствующий взгляд. Карлайл куда-то убегает и тут же возвращается с клеймом, уже раскаленным докрасна, как будто кто-то предусмотрел все заранее. Два безымянных пирата прижимают меня к переборке, и мне никак не удается вырваться.

– Прости, парень, – говорит Карлайл с клеймом в руках. Я за два фута чувствую исходящий от нее жар.

Попугай улетает, не желая этого видеть, а капитан, прежде чем отдать приказ, наклоняется ко мне. Я чую запах его дыхания – несвежее мясо, вымоченное в роме.

– Это не тот мир, к которому ты привык, – говорит он.

– Тогда что это за мир? – спрашиваю я, не позволяя себе бояться.

– А ты не знаешь? «Мир смеха, мир слез». – Капитан приподнимает повязку на глазу – под ней зияет ужасная дыра, заткнутая персиковой косточкой. – По большей части слез.

И он делает Карлайлу знак поставить мне «F» за доклад.

36. Без нее мы погибнем

Заклеймив меня, капитан тут же становится мягким и деликатным. Похоже, ему даже стыдно, хотя прощения он не просит. Он сидит у моей постели и смачивает рану водой. Иногда заглядывают Карлайл и попугай – но ненадолго. Они удаляются, едва завидев капитана.

– Это все птица виновата, – говорит он. – А еще Карлайл. Они вдвоем забивают тебе голову всякой ерундой, стоит мне отлучиться.

– Вы никогда не отлучаетесь, – напоминаю я. Он никак не реагирует и снова смачивает мне лоб.

– Проклятые вылазки к вороньему гнезду тоже не идут тебе на пользу. Долой выпивку – за борт дьявольское зелье! Попомни мои слова, от этих чертовых смесей ты сгниешь изнутри!

Я не говорю ему, что это попугай настоял, чтобы я выпил.

– Ты поднимаешься туда, чтобы влиться в команду, – продолжает капитан. – Я тебя понимаю. Лучше всего выплескивай эту гадость за борт, когда никто не смотрит.

– Буду иметь в виду. – Я вспоминаю одинокую девушку, украшающую нос: она назначила меня своими глазами и ушами на корабле. Думается, если капитан хоть когда-нибудь отвечает на вопросы прямо, то сейчас самое время попробовать его расспросить, пока ему стыдно за пылающую отметину у меня на лбу. – Когда я лазал на бушприт, я нашел статую. Она очень красива.

– Подлинный шедевр, – кивает капитан.

– Моряки верят, что такие фигуры защищают корабль. Что вы об этом думаете?

Капитан глядит на меня с любопытством, но без подозрения:

– Это она тебе сказала?

– Она деревянная, – быстро говорю я. – Как она могла что-нибудь сказать?

– Ну да. – Капитан накручивает на палец бороду и произносит: – Она защитит нас от опасностей, которые начнутся, когда мы подплывем к впадине. От чудовищ, навстречу которым мы плывем.

– Она имеет над ними власть?

Капитан осторожно выбирает слова:

– Она наблюдает. Она видит то, чего никто больше не видит, ее видения гуляют по кораблю и помогают ему выдерживать атаки. Она – наш талисман, а ее взгляд способен зачаровать любое морское чудище.

– Хорошо, что мы под ее защитой, – замечаю я. Лучше больше не спрашивать, чтобы не вызвать подозрений.

– Без нее мы погибнем, – говорит капитан и поднимается на ноги. – Утром жду тебя на перекличке. И никаких жалоб! – С этими словами он покидает каюту, по пути кинув мокрую тряпку штурману, который явно не расположен со мной нянчиться.

37. Слепой на третий глаз

Голова раскалывается, как будто мой лоб прожгли насквозь. Я не могу сосредоточиться на домашнем задании или на чем-нибудь еще. Боль приходит и уходит, а потом возвращается снова и становится еще чуть сильнее. Чем больше я думаю, тем сильнее болит голова, а в последнее время мои мозги постоянно перегружены. Чтобы облегчить боль, я постоянно хожу принять душ – так поливают водой перегретый двигатель. После третьего или четвертого душа обычно становится полегче.

Сегодня, в очередной раз выйдя из душа, я спускаюсь к маме попросить аспирина.

– Ты ешь слишком много аспирина, – замечает она и протягивает мне баночку парацетамола.

– Гадость! – говорю я.

– Зато помогает при лихорадке.

– Меня не лихорадит. У меня на лбу растет чертов глаз!

Мама смотрит мне в лицо, пытаясь понять, серьезно ли я. Я не выдерживаю:

– Шутка, шутка.

– Ясное дело. – Мама отворачивается. – Я просто смотрела, как ты морщишь лоб. От этого голова и болит.

– Можно мне аспирина?

– Как насчет адвила?

– Давай. – Он обычно помогает, хотя, когда лекарство перестает действовать, я становлюсь дико раздражительным.

Я отправляюсь в ванную с бутылкой «Mountain Dew» и глотаю три таблетки, слишком злой, чтобы ограничиться положенными двумя. Я замечаю в зеркале складки на лбу, о которых говорила мама, пытаюсь их разгладить, но не могу. Мое отражение выглядит обеспокоенным. Беспокоюсь ли я? Вроде бы, нет, но мои эмоции стали такими жидкими, что спокойно перетекают друг в друга, а я и не замечаю. Теперь я понимаю, что все-таки беспокоюсь. О том, что я беспокоюсь.

38. А вот и хоботок!

Мне снится сон, в котором я свисаю с потолка. Мои ноги на несколько дюймов не достают до пола. Впрочем, поглядев вниз, я понимаю, что у меня нет ног. Мое туловище удлинилось, утончилось и извивается, как будто я червяк, подвешенный кем-то высоко над землей. На чем, кстати, меня подвесили? Похоже, я попал в какую-то сеть органического происхождения. В густую, липкую паутину. Меня передергивает при мысли о том, кто мог такое соткать.

Я могу шевелить руками, но сдвинуть их на дюйм – такое нечеловеческое усилие, что дело того не стоит. Кажется, я здесь не один, но остальные висят сзади, так что их не видно даже боковым зрением.

Вокруг темно – хотя точнее было бы сказать: бессветно. Как будто понятия света и тьмы еще не возникли и все вокруг равномерно окрашено темно-серым. Интересно, не так ли выглядела и вселенская пустота перед началом всего? В этом сне нет даже Белой Пластиковой Кухни.

Из бессветия вылетает попугай и с важным видом направляется ко мне. Здесь мы одного роста. Непривычно и страшно видеть птицу таких габаритов – пернатого динозавра с клювом, способного в один присест откусить мне голову. Он оглядывает меня со своей вечной ухмылкой и, похоже, доволен моим безвыходным положением.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает он.

– Как будто я жду, чтобы кто-то высосал из меня кровь, – пытаюсь сказать я, но получается только: – Жду.

Попугай смотрит на что-то за моим плечом. Я пытаюсь обернуться, но не могу пошевелиться.

– А вот и хоботок! – произносит птица.

– Какой еще хоботок? – спрашиваю я, запоздало понимая, что лучше бы не знать.

– Он ужалит тебя. Ты почувствуешь только боль от укуса, а потом заснешь.

И правда – меня сильно и больно жалят. Я не могу сказать, куда именно – в спину? в бедро? в шею? Потом я понимаю: всюду одновременно.

– Ну вот, не так уж и больно, а?

Я даже не успеваю как следует испугаться, когда яд начинает действовать и мне становится наплевать. Вообще на все. Я вишу в абсолютной гармонии с миром, и меня медленно поглощают.

39. Созвездие «Скантрон»

У нас контрольная по естествознанию, к которой я впервые в жизни не готовился. Мне приходит в голову, что мне не надо ее писать, потому что я знаю больше учителя. Гораздо больше. Я знаю вещи, которых нет в учебнике. Мне понятно устройство любого организма вплоть до клеточного уровня. Потому что я до этого додумался. Я знаю, как устроена Вселенная. Меня распирает от знаний. Как можно держать столько всего в голове и не взорваться? Теперь-то понятно, откуда все эти головные боли. Я не могу описать словами свои знания. Слова бесполезны. Зато я могу нарисовать. Уже пробовал. Но нужно понимать, кому можно показывать, что я знаю, а кому нет. Не все хотят, чтобы знания распространялись.

– У вас сорок минут. Пожалуйста, рассчитывайте свое время.

Я хмыкаю. В словах учителя есть что-то смешное, но я не могу объяснить, что именно.

Едва получив бланк «Скантрон»[2]2
  «Скантрон» – бланки ответов (наверняка бланки для ЕГЭ создавались на их основе, очень уж велико сходство), проверяющиеся компьютером. Что интересно, «Скантрон» – также название компании, монополизировавшей их производство в США (обслуживает 98 % районов, где есть школы). Более того, по некоторым источникам, эта компания сама же и лоббировала введение тестовой системы (которое обычно и обвиняют в развале образования; чуете, как запахло теорией заговора?).


[Закрыть] и пробежав его глазами, я понимаю, что на бумаге не настоящий тест. Истинное задание лежит где-то глубже. То, что я не могу сконцентрироваться на вопросах, ясно указывает, что нужно искать другой смысл.

Я беру карандаш и начинаю закрашивать кружочки на бланке – и мир исчезает. Время исчезает. Я нахожу в рядах одинаковых кружочков скрытые взаимосвязи. Вот он, ключ ко всему! И вдруг…

– Карандаши на стол! Время вышло. Сдавайте работы.

Сорок минут прошли незаметно. Я оглядываю обе стороны бланка и вижу невероятные созвездия, которых не найдешь на небесах и в которых больше смысла, чем в звездах нашего неба. Осталось только, чтобы кто-то соединил точки.

40. Ад на плаву

Девочку с голубыми волосами назначили хранительницей сокровищ и выдали ей сундук торговых деклараций с затонувших кораблей. Ее задача – читать их в поисках сведений об ожидающих нас сокровищах, отыскивая их в списках грузов. Кажется, не так уж и плохо, вот только все страницы разорваны на мелкие клочки и их надо еще склеить. Бедняжка трудится над этим день и ночь.

Пухлый парень, которого теперь все зовут сказителем, пытается почерпнуть хоть что-нибудь из огромного фолианта, который капитан ему всучил. Увы, вся книга написана рунами языка, который мне кажется либо мертвым, либо вымышленным.

– Это ад на земле! – заявляет расстроенный сказитель. Попугай, успевающий слышать что угодно чуть ли не до того, как это звучит вслух, поправляет: поскольку земли даже с вороньего гнезда не видно, лучше было бы назвать ситуацию «адом на плаву».

Девочка в ошейнике отвечает за поднятие боевого духа – что странно, сама-то она всегда мрачнее тучи:

– Мы все умрем, и это будет больно, – не раз повторяла она, хотя каждый раз ей удавалось подобрать новый синоним. Тоже мне боевой дух.

Парень с мешочком костей неплохо навострился предсказывать будущее. Он повсюду таскает останки попугайского папаши, готовый по первому слову капитана разложить их и выдать пророчество.

Повелитель костей признается мне, что большую часть предсказаний он выдумывает, но говорит достаточно туманно, чтобы ему поверил каждый, кому этого действительно хочется.

– Почему ты так уверен, что я тебя не выдам? – интересуюсь я.

Он улыбается:

– Я легко могу напророчить, что матрос, которому на роду написаны слава и богатство, швырнет тебя за борт.

После чего, конечно, дни мои сочтены. Должен признаться, этот парень не дурак.

Штурман занят тем же, чем и всегда. Прокладывает курсы и ищет, чему бы довериться, чтобы добраться до впадины и вернуться назад.

– На тебя у капитана особые планы, – говорит он мне. – Думаю, тебе понравится. – Потом он каким-то образом в четыре шага делает из «особых планов» «опухшие гланды» и начинает обеспокоенно ощупывать свое горло.

– Ты, мой дерзкий двоечник, – говорит мне капитан, – будешь нашим придворным художником. – (Одно упоминание оценки заставило мой лоб заболеть с новой силой. Хорошо, что на корабле нет ни одного зеркала, так что я хотя бы не вижу клейма.) – Твоя задача – вести бортовой журнал в картинках.

– Капитан предпочитает рисунки словам, – шепчет мне на ухо штурман, – потому что не умеет читать.