Текст книги "Бездна Челленджера"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

62. Живее, чем ты думаешь

– Тебя нужно многому научить, – произносит капитан, прогуливаясь по медной палубе, сцепив руки за спиной. Новенький шерстяной мундир потихоньку начинает сидеть на нем так же естественно, как прежний пиратский наряд. Он даже держится теперь иначе. Более величественно. Одежда делает человека.

Обходя корабль, капитан следит, чтобы все занимались своим делом. Моя задача на сегодня – стать его тенью. Смотреть и учиться.

– Плавание в неизведанное требует не только навыков морехода, – учит капитан. – Нужна интуиция. Импульсивность. Порывы безумия и приступы веры. Чуешь, о чем я?

– Да, сэр.

– Неверно! – бросает он. – Лучше бы не чуять. Нетрудно и задохнуться. – Капитан запрыгивает на похожую на паутину веревочную лестницу, ведущую на грот-мачту. – Лезь за мной! – Он карабкается вверх, я ползу следом.

– Мы собираемся навестить воронье гнездо? – спрашиваю я.

– Ничего подобного! – возмущается капитан. – Нам нужны только паруса. – Мы добираемся до грота. – Я открою тебе тайну. – С этими словами капитан вынимает нож и проделывает в парусе дыру в добрый фут длиной. Сквозь разрез свистит ветер, раскрывая ткань, как будто это глаз.

– Зачем вы это сделали?

– Смотри.

Я наблюдаю, как разрезанный парус… медленно зарастает обратно. Парус затягивается, как кожа, пока наконец не остается только едва заметный шрам, чуть бледнее остального паруса.

– Корабль живее, чем ты думаешь, парень. Он чувствует боль. Его можно ранить, но он сам и залечит свои раны.

Я вишу на веревочной лестнице, и меня пробирает озноб, не имеющий ничего общего с ревущим ветром:

– Боль достается Каллиопе? – спрашиваю я.

Капитан смотрит на меня своим единственным глазом:

– Не знаю. А откуда тебе известно ее имя?

Я осознаю свою ошибку – но, может быть, это именно то безумие, которое капитан приветствует:

– Матросы болтают. – Нельзя сказать, чтобы я врал. Но капитан все равно что-то подозревает:

– Полезно было бы узнать, чувствует ли она боль корабля. Я буду рад ответу на этот вопрос.

– Буду иметь в виду, – отзываюсь я. Интересно, он только что разрешил мне разговаривать с Каллиопой или пытается меня подловить?

63. Незнакомые люди в далеких местах

– Я чувствую все, – рассказывает Каллиопа. Я вишу над спокойным морем в ее металлических объятиях. – Не только паруса, весь корабль. Не только корабль, но и море. Не только море, но и небо. Не только небо, но и звезды. Я чувствую все.

– Как это может быть?

– Я не жду, что ты поймешь.

И все же я понимаю.

– Я тоже ощущаю такие вещи. Иногда кажется, что я внутри кого-то. Мне кажется, что я знаю, о чем они думают – или хотя бы как они думают. Иногда я уверен, что связан с людьми по ту сторону земного шара, которых никогда в жизни не видел. Мои поступки влияют на них. Я иду налево – они направо. Я лезу вверх – они падают с крыши. Я знаю, что это все правда, но никогда не докажу, что такое действительно происходит с незнакомыми людьми в далеких местах.

– И что ты при этом чувствуешь?

– Могущество и вину одновременно.

Каллиопа наклоняет шею и смотрит в мои глаза, а не в море перед собой. Это дается ей тяжелее, чем обнимать меня. Я слышу скрип гнущейся меди.

– Тогда мы не такие уж и разные, – произносит статуя.

В этот момент я впервые понимаю, что она больше не одинока. Как и я сам.

64. Если бы улитки могли говорить

У врача степень по психологии из Американского университета – на мой взгляд, слишком расплывчатое название, чтобы быть настоящим. Диплом в рамочке гордо висит на стене приемной над горшком с фикусом, тоже слишком зеленым, чтобы не быть искусственным.

– Не стесняйся, говори со мной о чем угодно, – предлагает доктор-болтолог. Разговаривает он очень покойным тоном и намеренно растягивая слова, как улитка – если бы улитки могли говорить. – Все, что ты здесь скажешь или сделаешь, будет сохранено в тайне, если ты сам не захочешь обратного.

Звучит, как будто он зачитывает мне мои антигражданские права.

– Ага. В тайне. Понял.

Понял, но ни капельки не верю. Как можно доверять психологу, когда даже фикус в его приемной – фальшивка?

Где-то рядом с фикусом сейчас сидят мои родители, листают «Психологию сегодня» и «Семейное счастье» и разговаривают обо мне. Первые десять минут они сидели вместе со мной и болтологом. Я был уверен, что мама с папой выложат ему длинный список моих проблем, но им было явно неловко обсуждать меня с незнакомцем.

– Поведение Кейдена… – папа старался подбирать слова, – …отличается от общепринятого.

Когда врач попросил их выйти, оба с облегчением повиновались.

– Ну-с, – произнес болтолог, как только мы остались одни. – Отличается от общепринятого… Давай с этого и начнем.

Я понимаю, что не должен себя выдавать. Такое ощущение, что вся моя жизнь зависит от того, выдам ли я себя. Он меня не знает. Он не видит меня насквозь. Он получит только то, что я ему дам.

– Послушайте, – начинаю я, – родители желают мне добра и думают, что делают как лучше, но это их проблема, а не моя. Они слишком сильно за меня волнуются. Вы ведь их видели. Они так беспокоятся, что это беспокоит меня.

– Да, у тебя тревожный вид.

Я пытаюсь перестать разговаривать жестами и прижать пятки к полу. Мне удается только отчасти.

– Скажи мне, – продолжает врач, – были ли у тебя проблемы со сном?

– Нет. – И это правда. Проблем со сном у меня не было, я просто не хотел спать. От слова совсем.

– А как дела в школе?

– В школе как в школе.

Он слишком надолго замолкает. Я теряю терпение и начинаю вертеть в руках все, до чего могу дотянуться. Я беру со стола кактус, чтобы проверить, не поддельный ли и он тоже. Кактус оказывается настоящим, и я до крови укалываюсь. Болтолог протягивает мне салфетку.

– Почему бы нам не сделать несколько упражнений на релаксацию? – предлагает доктор, хотя это только звучит как предложение. – Откинься на спинку стула и закрой глаза.

– Зачем это?

– Я подожду, пока ты не будешь готов.

Я неохотно откидываюсь на стуле и заставляю свои веки закрыться.

– Скажи мне, Кейден, что ты видишь, когда закрываешь глаза?

Мои глаза снова раскрываются:

– Что еще за идиотский вопрос?

– Обычный вопрос.

– Что я должен видеть?

– Ничего особенного.

– Вот это я и вижу. Ничего особенного.

Я стою. Не помню, когда успел встать. Не помню, когда начал мерить комнату шагами.

Прием тянется мучительно долго – на самом деле, всего лишь двадцать минут. Мы так и не заканчиваем упражнений. Я отказываюсь отвечать на его вопрос. Я не закрываю глаз из страха, что тогда придется рассказывать ему – и себе – что вижу. Вместо этого мы играем в шашки, хотя у меня не хватает терпения продумывать ходы, так что я просто намеренно делаю самые неудачные, чтобы побыстрее закончить партию.

Когда мы уходим, болтолог рекомендует родителям записаться на еженедельную терапию – и, возможно, просто на всякий случай, еще сводить меня к кому-нибудь, кто имеет право выписывать рецепты. Я так и знал, что он просто фальшивка.

65. Абсолютный мрак

Что я вижу, закрывая глаза? Иногда передо мной встает абсолютный, невообразимый мрак. Иногда он так великолепен, что захватывает дыхание, иногда – ужасен, и я редко знаю заранее, чего ждать. Когда я чувствую его величие, мне хочется жить там, где звезды просто обозначают границы огромной недостижимой скорлупы, как верили в старину. Там, где небо – внутренняя поверхность огромного глазного века, за которым лежит бесконечная тьма. Только это вовсе не тьма. Наши глаза просто не способны различать такой свет. Если бы могли, он ослепил бы нас, так что веки дают нам защиту. Взамен незримого света мы видим звезды – всего лишь намек на дали, которых мы никогда не достигнем.

И все же я отправляюсь туда.

Я рвусь сквозь звезды к этому темному свету, и вы не можете себе представить, как это прекрасно. Бархат и лакрица ласкают каждый орган чувств, ощущения плавятся в жидкость, по которой можно плыть, и испаряются воздухом, которым можно дышать. И ты паришь! Тебе не нужны крылья, потому что воздух держит тебя по собственной воле – воле, совпадающей с твоей, – и ты понимаешь, что не только можешь все, что угодно: ты и есть все, что угодно. Абсолютно все. Ты летишь насквозь, и твое сердцебиение становится ритмом всего сущего разом, а паузы между ударами – это молчание неживой природы. Камня. Песка. Дождя. И ты понимаешь, что это тоже необходимо. Чтобы слышать удары, между ними должна быть тишина. Ты становишься двумя сразу – присутствием и отсутствием. И это знание столь великолепно, что ты не можешь удержать его в себе и должен с кем-то разделить – но не можешь подобрать слов, а без них, без возможности поделиться ощущением ты сломаешься, потому что в твою голову не влезет все, что ты пытался туда вместить…

…но бывает и совсем иначе.

Иногда в темноте нет никакого величия, это просто полное отсутствие света. Голодный, жадный деготь, затягивающий в свои пучины. Ты тонешь в нем и все же остаешься на поверхности. Он обращает тебя в свинец, и ты все быстрее опускаешься в вязкую пучину. Он отбирает у тебя надежду и даже самую память о ней. Ты начинаешь верить, что так было всегда и остался один путь – вниз, где деготь медленно и жадно переварит твою волю и вытопит из нее чистейшие ночные кошмары.

И ты знаком с абсолютным безнадежным мраком не хуже, чем с манящей высотой. Потому что во всех вселенных существует равновесие. Нельзя видеть только одно, без другого. Иногда тебе кажется, что ты выдержишь, потому что счастье стоит отчаяния, а иногда – что даже думать об этом невозможно. Все сплелось в танце: сила и слабость, уверенность и отчаяние.

Что я вижу, закрывая глаза? Я вижу необъятную тьму, уходящую и вниз, и вверх.

66. Твое пугающее величие

Но сейчас мои глаза открыты.

Я стою у входа в наш дом, не внутри и не снаружи, а точно между. Вспоминается, как я сказал Максу, что выхожу за пределы собственной сущности. Теперь все еще более странно. Я больше не могу сказать наверняка, что является частью меня, а что нет. Не знаю, как объяснить это ощущение. Я похож на электричество, бегущее по проводам внутри стен. Нет, больше того – я теку по всем высоковольтным линиям в окрестности. Я молниеносно пролетаю сквозь все на своем пути. И вдруг понимаю, что никакого «меня» больше нет. Только общее – «мы». У меня захватывает дыхание.

Знаете, каково это – быть свободным от себя и бояться этого? Ты чувствуешь себя одновременно непобедимым и одновременно под угрозой, как будто мир и вселенная не хотят, чтобы на тебя снисходило это опьяняющее озарение. И ты знаешь, что где-то там есть силы, желающие сокрушить твой дух, хотя он расширяется, как газ, и заполняет собою все вокруг. Теперь голоса в твоей голове орут, почти как мама, которая уже третий раз зовет тебя обедать. И ты знаешь, что это третий раз, хотя не помнишь, чтобы слышал первые два. И вообще не помнишь, когда успел зайти в свою комнату.

Так что ты сидишь за кухонным столом, ковыряешь еду ложкой и глотаешь что-нибудь, только если тебе напомнить, что ты ничего не ешь. Но ты жаждешь не еды. Может быть, дело в том, что и ты больше не ты, а всё вокруг. Теперь твое тело – пустая оболочка, так зачем же ее кормить? Тебя ждут более важные дела. Ты говоришь себе, что друзья избегают тебя, потому что боятся твоего величия. Почти так же сильно, как ты сам.

67. Самая сердцевина

На восходе капитан собирает нас в картографической комнате. Шторм все еще бушует на горизонте, не дальше и не ближе, чем раньше. Мы плывем к нему, а он удаляется.

Мы всегда обсуждаем нашу великую миссию одним и тем же составом: я, штурман, мальчик с костями, девочка с ошейником, синеволосая девочка и пухлый сказитель. Все мы изо всех сил стараемся преуспеть на доверенных нам постах. Нам со штурманом полегче: мои рисунки и его карты никто не отваживается критиковать. Остальным приходится изображать успех. Девочка в жемчугах, наш мрачный и испуганный борец за поддержание боевого духа, научилась, едва завидев капитана, отпускать фальшивые радостные замечания. Повелитель костей читает в брошенных костях все, что капитан хочет услышать, а по словам нашей синевласки выходит, что в затонувших кораблях найдется что угодно, от золотых дублонов до залежей бриллиантов.

А вот сказитель проявляет опасную честность:

– Не могу справиться! – жалуется он капитану на очередном собрании. – Я изучил вашу книгу от корки до корки и все равно не понимаю ни единой руны.

Капитан, кажется, разбухает, как губка в воде:

– Нас интересуют не корки, а только самая сердцевина! – Потом он поворачивается к Карлайлу, который, как обычно, затаился в углу: – Протащить его под килем!

Сказитель, часто дыша, принимается возражать. Вдруг из ниоткуда вылетает попугай и садится на плечо капитану:

– Прочистить пушку! – кричит он. – Заставьте его прочистить пушку! – Капитан отмахивается от птицы, на землю летит несколько ярких перышек, но попугай не сдается: – Пушку! Пушку!

– Прошу прощения, – подает голос Карлайл, – но, по-моему, птица права. Если парня протащить под килем, он либо помрет, либо останется калекой. А пушку давно надо почистить, нам еще с монстрами сражаться.

Налитый кровью глаз капитана злобно уставился на непрошеного советчика: какой-то уборщик оспаривает приказы! Но он сдержался и махнул рукой:

– Делай, как знаешь. Но парень должен быть наказан за свою нерадивость.

Попугай, примостившийся на висячей лампе, встречается со мной взглядом и грустно качает головой над репликой капитана. Я отворачиваюсь: кто знает, хорошо или плохо оказаться в центре внимания попугая и что скажет капитан.

Карлайл и еще два дюжих матроса выволакивают сказителя из кабинета. Тот упирается и верещит. Я пытаюсь понять, почему чистка пушки пугает его не меньше, чем протаскивание под килем. Когда за несчастным закрывается дверь, капитан возвращается к прерванному разговору:

– Сегодня воистину судьбоносный день, – произносит он, – потому что мы испытаем колокол и проверим познания Кейдена.

Меня начинает мутить, и это не имеет никакого отношения к качке.

– Но… это не тот колокол! – возражаю я, чувствуя себя маленьким и беспомощным.

– Надо было сначала думать, а потом предлагать! – раздраженно бросает синеволосая девочка.

– Мы обречены, – добавляет специалист по поддержанию боевого духа.

68. Червяк внутри

Оказывается, ты знаешь все ответы. Твоя голова так забита ими, что готова расколоться. В любой момент она взорвется и на всех обрушится убойная доза радиации. Места, где ты жил, на сотни лет объявят опасной зоной, если ты не ослабишь давление, открыв тому, кто будет готов слушать, известную тебе правду. Видимые одному тебе линии, связывающие все вокруг.

И тебе нужно кому-то рассказать.

Так что ты бродишь по улицам и загружаешь прохожих околесицей, смысл которой понятен тебе одному. Люди странно на тебя смотрят, и даже в их взглядах ты видишь взаимосвязь между ними, тобой и остальным миром.

– Я вижу, что у вас внутри, – говоришь ты женщине, выходящей из магазина с огромной сумкой. – Ваше сердце точит червь, но вы можете выгнать его.

Она смотрит на тебя, отворачивается и спешит к машине, боясь твоих слов. И тебе хорошо. Или нет.

Ты чувствуешь боль где-то внизу и глядишь на свои ноги. Ты вышел босиком. Ты так и разгуливал – ноги все в царапинах, мозолях и крови. Ты не помнишь, когда успел снять ботинки, но все же ты их снял. Это тоже недаром. Теперь твоя плоть касается земли и внушает ей притягивать и тебя, и всех остальных. И вдруг ты понимаешь, что стоит тебе обуться, как гравитация прекратит действовать и всех сдует в космос, а все из-за крошечного слоя резины, отделяющего твои ноги от земли. Ты выключатель для земного тяготения. Знать это совершенно здорово, но твоя власть не может тебя не пугать. К тому же, червь из сердца той женщины каким-то образом очутился в тебе. Ты слышишь не удары пульса, а то, как он прогрызает путь внутри тебя, и тебе никак от него не избавиться.

За супермаркетом расположен офис захудалой турфирмы, мужественно борющейся за существование в век, когда все билеты заказываются через интернет. Ты проталкиваешься через двери:

– Помогите мне! Червь! Червь! Он знает то же, что и я, и хочет меня убить.

Но женщина в спортивном костюме выталкивает тебя на улицу с криком:

– Убирайся отсюда, а то я позову полицию!

Почему-то ты начинаешь смеяться, а твои ноги кровоточат, и это тебя тоже смешит, а на парковке стоит «BMW» с разбитой фарой, и ты плачешь. Ты прислоняешься к стене, сползаешь по ней и выплакиваешь всю душу. Ты вспоминаешь Иону: тот, чудом не переваренный китом, разрыдался на вершине горы, когда червь сожрал укрывавшую его лозу. Тот же самый червь. Ты понимаешь его. Солнце жгло Ионе голову, а он так мучился, что хотел умереть.

– Пожалуйста! – говоришь ты всем вокруг. – Пожалуйста, пусть это закончится! Пусть это просто закончится! – Наконец над тобой наклоняется женщина из торгового центра – она куда добрее, чем ведьма из турфирмы:

– Мне куда-нибудь позвонить? – заботливо спрашивает она. Но при одной мысли о том, что она позвонит твоим родителям и попросит тебя забрать, ты поднимаешься на ноги.

– Нет, все хорошо, – говоришь ты и уходишь. Ты говоришь себе, что все будет хорошо, если ты только отыщешь дорогу домой. И никакой кит тебя не проглотит. То, что тебя гложет, работает изнутри.

69. Неважно, что ты имел в виду

Перекличка. Белое небо, серый горизонт искрится крошечными молниями – не только впереди, но и во всех направлениях. Капитан расхаживает по верхней палубе, поглядывая сверху вниз на матросов, и рассуждает о важности нашей миссии и сегодняшнего дня:

– Сегодня мы испытаем колокол морехода Кейдена и раз и навсегда выясним, как же мы спустимся на дно впадины. – От него исходит власть – в мундире синей шерсти с латунными пуговицами это заметно еще сильнее, но власть и здравый смысл – совершенно разные вещи.

– Это же не батискаф! – ору я. – Он не будет работать! Я другое имел в виду под колоколом для погружения!

– Уже неважно, что ты имел в виду.

Чтобы поднять ужасно отлитый колокол к борту, нужно больше дюжины матросов. Затем, по команде капитана, громадину сбрасывают в воду. Она тонет, как камень, а хорошо погрызенная одичавшими мозгами веревка рвется, и колокол отправляется в недостижимые глубины. На поверхность всплывает один-единственный пузырь – как будто морская отрыжка.

И капитан объявляет:

– Испытание прошло успешно!

– Что?! Где тут успех? – возмущаюсь я.

Капитан медленно направляется ко мне – его шаги стучат по медной палубе.

– Целью испытания, – объясняет он, – было опровергнуть твою теорию начет того, как достигнуть дна впадины. – Он кричит: – Ты ОШИБСЯ, парень! И чем быстрее ты признаешь свою огромную и непоправимую ошибку, тем скорее ты начнешь приносить пользу и мне, и общему делу. – Капитан удаляется, очень довольный собой.

Когда капитан скрывается из виду, на мое плечо – вот редкость! – садится попугай и произносит:

– Нужно поговорить.

70. Серебряная акула

Когда ты выходишь из дома, отец встает у тебя на пути:

– Куда это ты?

– Гулять.

– Снова? – В его тоне куда больше нажима, чем раньше, и он не спешит уступить тебе дорогу. – Кейден, у тебя все ноги в мозолях от этих прогулок.

– Значит, куплю ботинки получше. – Ты знаешь, что он не поймет, зачем тебе нужно ходить пешком. Движение сквозь мир помогает тебе не взорваться. Оно спасает мир. Успокаивает его. Теперь это не червь. Сегодня это осьминог с глазами вместо присосок на щупальцах. Он плавает у тебя в животе, меж внутренних органов, отчаянно пытаясь устроиться поудобнее. Но ты не станешь говорить об этом родителям. Они скажут, что тебя просто пучит.

– Я пойду с тобой, – говорит папа.

– Нет! Не надо! Тебе нельзя! – Ты отталкиваешь отца с дороги и выходишь на улицу. Сегодня ты в ботинках – и, оказывается, они совсем не мешают гравитации удерживать все на земле. Это глупость. Как можно было так думать? Но ты понимаешь, что, если бы ты никуда сегодня не пошел, непременно случилась бы какая-нибудь катастрофа и завтра ты увидел бы ее в новостях. Ты в этом даже не сомневаешься.

Пройдя три квартала, ты оборачиваешься и замечаешь папину машину. Она медленно следует за тобой, как серебряная акула. Ага! И у кого из вас паранойя? Если родителям приспичило следить за тобой, когда ты вышел погулять, у них точно не все дома.

Ты притворяешься, что не замечаешь машины. Просто гуляешь до глубокой ночи. Не останавливаясь, не обращаясь к людям. И позволяешь папе объехать с тобой все окрестности и вернуться домой.