Текст книги "Глаза Мидаса-младшего (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Нил Шустерман
Глаза Мидаса-младшего
*
Перевод Catherine de Froid,
редакция Увлекающегося и sonate10

Моему сыну Джарроду. В его глазах я вижу бесконечность.

1. Четырехглазик Мидас ест сосновую шишку

Когда Кевин Мидас впервые увидел гору, его очки были еще целы, так что мальчик мог насладиться зрелищем во всем его великолепии. Пик стоял, как одинокий каменный зуб, проросший из недр Земли где-то в начале времен. Он не был частью горного массива и совершенно не сочетался с покатыми холмами вокруг – просто стоял и успешно сводил на нет все попытки объяснить его существование.

Фургоны подъезжали с запада, чтобы дать всем выехавшим на природу детям полюбоваться горой с наилучшего ракурса. С запада гора представляла собой сплошную каменную стену, на сотни и сотни футов уходящую вверх. Восточный ее склон был куда более покатым и зарос соснами, покрывавшими и окружающие холмы. На самом деле, это была всего лишь половина горы – как будто кто-то разрезал ее сверху донизу, чтобы гранитный утес вечно взирал на запад.

– Ух ты! – Это было все, что Кевин мог сказать. Даже Джош поднял голову и посмотрел на гору. Самый верный друг Кевина сидел рядом с ним всю трехчасовую дорогу и успел переиграть в огромное количество видеоигр. Вид горы был единственным, что могло оторвать мальчика от игры.

– Вот он, – сказал мистер Киркпатрик, учитель, который вел их машину, – Божий Гномон [1]1
  Гномон – стержень солнечных часов.


[Закрыть]!

Они припарковались рядом с тремя другими автобусами, и все вылезли наружу, чтобы полюбоваться величественной горой. Кевин знал по фотографиям, что Божий Гномон кончался острым пиком, но сейчас его верхушку скрывали облака. Зрелище, однако, все равно впечатляло сильнее, чем любые фотографии. Неудивительно, что индейцы слагали об этой горе легенды.

Мало кто из двадцати ребят, участвовавших в поездке, не взял с собой камеры, поэтому воздух немедленно наполнился щелканьем.

Бертрам Тарсон, по счастью, на время поездки избавивший двух друзей от своего общества, окинул взглядом это фотографическое безумие и закатил глаза, похожие на мячи для гольфа:

– Бога ради, это всего лишь дурацкая гора, – проворчал он, не прекращая жевать жвачку, которой было так много, что Кевин чуял ее запах за добрых двадцать футов.

Мальчик не мог сказать, что ненавидит Бертрама Тарсона, потому что «ненавидеть» было бы слишком мягким словом по сравнению с тем, что он чувствовал. Тот был не просто задирой, но постоянным напоминанием, что Кевин не мог управлять своей жизнью. Дома родители следили за ним с самого момента пробуждения, а в школе эта почетная обязанность переходила к хулиганам вроде Бертрама, который, не прошло и трех недель седьмого класса, снова начал свои бесконечные приставания, отравлявшие жертве каждое мгновение жизни. Мальчик мог только гадать, зачем природа так зло пошутила, позволив самым противным детям расти гораздо быстрее всех остальных. Гораздо быстрее него. Будучи самым маленьким в классе и являясь при этом владельцем самых толстых очков, Кевин был так же далек от управления собственной судьбой, как от овладения баскетбольной силовой подачей. И хулиган никогда не упускал случая лишний раз об этом напомнить.

– Не оглядывайся, – прошептал друг, – но Бертрам пялится на тебя. – Чернокожий Джош не мог любить громил, видевших во всех остальных лишь боксерские груши.

Пристальный взгляд хулигана был плохой приметой. Все знали, что громиле нужна была ежедневная доза жестокости и он имел привычку долго сверлить жертву взглядом, строя коварные планы.

Бертрам, не сводя глаз с жертвы, жевал жвачку кривыми зубами, которых постыдилась бы и лошадь. Сколько Кевин себя помнил, громила всегда носил брекеты, но, похоже, они проигрывали сражение.

– На что пялишься, Креветка? – наконец поинтересовался хулиган. С этими словами он сунул руку в рот, вытащил оттуда ком жвачки размером с собственный кулак и вложил его в подставленную ладонь Хэла Хорнбека, неповоротливого верзилы, слывшего правой рукой Бертрама. Хэл был таким же мерзавцем, только еще глупее – что, впрочем, было практически незаметно. С таким же успехом можно сказать, что картошка глупее лука.

Бертрам побрел обратно к своему фургону, а Хэл, учившийся у своего кумира искусству свирепого взгляда, злобно уставился на Кевина и принялся скатывать жвачку в шар. Он запустил снаряд в жертву, но промахнулся, и липкий ком приземлился на голову мистеру Киркпатрику. Жвачка залипла в его волосы так же прочно, как раньше – в зубы Бертрама.

Учитель обернулся, увидел спину исчезающего в автобусе Хэла Хорнбека и вздохнул:

– Ладно, все по фургонам. Божий Гномон ждет.

«Ждет чего?» – задумался Кевин: сквозь его очки действительно казалось, что одинокая, закутанная в утренний туман гора чего-то ждала.

* * *

Гора в ветровом стекле все надвигалась, пока, наконец, огромная каменная стена не закрыла весь вид.

Когда дверь фургона открылась, Кевин выбрался наружу первым.

Занавес облаков приподнялся, и стал виден пик – острие, протыкающее небо. Мальчик, которого к тринадцати годам было сложно чем-либо удивить, был поражен настолько, что ему пришлось прислониться к фургону, чтобы не упасть.

Бертрам тоже первым вылез из своего фургона – но вовсе не для того, чтобы любоваться видами.

Кристально чистое изображение горы в глазах Кевина внезапно помутнело – очки исчезли с его лица.

– Мяч в игре! – прокричал Бертрам, которому после трех часов заточения в фургоне требовалась жертва. Он предвкушал это не один час.

С орущим магнитофоном в одной руке и очками в другой хулиган бросился к опушке леса, и они с Хэлом встали там, злорадно ухмыляясь и ожидая, что Мидас за ними погонится.

– Не надо, Кевин, – сказал видевший все это Джош. – Если ты перестанешь за ними бегать, они оставят тебя в покое.

Совет был хорошим, но желание броситься в погоню было таким сильным, что мальчик не знал, устоит ли.

Он обернулся: учителя были поглощены пересчетом учеников и не заметили, что стряслось с Кевином (похоже, Йен Аксельрод куда-то запропастился; Ральфи Шерман клялся и божился, что тот пал жертвой внезапного самовозгорания где-то на шоссе, но Ральфи говорил это каждый раз, когда кого-то не могли досчитаться).

Громила меж тем таращился на жертву своими ужасными выпученными глазами и крутил очки вокруг указательного пальца.

– Бертрам – это как прыщ, – сказал Джош. – Не обращай внимания, и в конце концов он исчезнет.

Но мальчик просто не мог так поступить. Мяч был в игре, а наш герой, похоже, был обречен всю жизнь участвовать в чужих играх.

Разъяренный очкарик припустил к хулиганам, а те исчезли в глубине леса, оставляя в воздухе след из тяжелого металла.

Кевин выбежал на поляну, заросшую мертвой травой, окружающей страшного вида туалет. Хэл зашел сзади и захватил его в печально знаменитый Тройной Нельсон Хорнбека (который был похож на обычный двойной нельсон, только сильнее). Жертва лягалась и брыкалась, и вид спорта незаметно превратился из игры в мяч в родео.

– Глянь-ка на этого щенка! – изображая техасский акцент, сказал Хэл. – Мы его быстренько стреножим, а?

Перед мысленным взором Кевина предстала перспектива: его руки и ноги свяжут вместе, как у бычка на родео, и оставят в таком виде до конца дня.

Хэл ослабил захват ровно настолько, чтобы мальчик увидел Бертрама, стоящего футах в десяти. Хулиган тряс висевшими на его пальцах очками в такт грохоту ударных из проигрывателя. Это было уже даже не родео, а бой быков.

– Ну же, Мидас! Забери свои очки! – сказал Бертрам. – Торо, торо!

Хэл аж закашлялся от смеха. Еле дышавший Кевин мог только ворчать и храпеть, как бык. Джош выбежал на поляну и, как это часто случалось, немедленно взялся за дело друга. С родителями-адвокатами поневоле научишься доносить истину до луковиц и картофелин.

– Бертрам, ты же понимаешь, – сказал он, – что и без того будешь отвечать за жвачку в волосах Киркпатрика. На твоем месте я бы сейчас залег на дно.

Кевин практически слышал, как совет влетел Бертраму в одно ухо, отразился от стенок черепа и вылетел в другое.

– Ее бросил Хэл, – парировал хулиган.

– Это была твоя жвачка, – сказал Джош.

Бертрам только отмахнулся и вернулся к корриде. Тут его музыка, без умолку грохотавшая уже много лет, внезапно прекратилась.

Издалека донесся шум водопада и пение птиц на верхушках сосен – звуки природы, должно быть, страшно раздражавшие хулигана.

– Что за?.. – удивился Бертрам, обернувшись. Джош извлек кассету и отошел, держа ее в руке. У Кевина глаза на лоб полезли. Выключить магнитофон громилы отважился бы только самоубийца. Хулиган оскалил свои отборные зубы и зарычал, как голодный питбуль:

– А ну отдай!

Предприимчивый мальчик продолжал пятиться, держа попавшую в заложники кассету в руках и направляясь к туалету.

Маленькое зеленое сооружение размером с телефонную будку распространяло один из тех ароматов, что запоминаются до конца жизни. Джош распахнул дверь, и удушающая вонь незримыми пальцами смерти потекла наружу.

Бертрам бросился было к нему, но мальчик занес над дырой руку с кассетой:

– Еще один шаг, и она летит вниз.

Кевин, все еще в железном Тройном Нельсоне, стал свидетелем того, как Джош Уилсон заставил Бертрама Тарсона онеметь. О таком рассказывают внукам.

– Ну, Джош, мы же только шутили! – проныл хулиган. – Ты ведь этого не сделаешь, правда?

Тот улыбнулся:

– Заключим сделку. Я отдам тебе твою музыку, если ты отпустишь Кевина и отдашь ему очки. – Бертрам не ответил. – Предложение действует пять секунд.

Хулиган посмотрел на своего подпевалу и кивнул. Хэл швырнул заложника на землю, и тот судорожно вдохнул.

– Хорошо, – сказал Джош, – а теперь очки.

– Сначала кассета.

– У тебя три секунды.

Лишенный возможности торговаться, Бертрам швырнул очки их владельцу. Джош кинул хулигану кассету, выполняя свою часть сделки – что в данной ситуации было не очень-то разумно.

– Берегись! – крикнул Кевин, но было слишком поздно. Громила схватил незадачливого шантажиста за горло и со стуком впечатал его в стену туалета:

– Ты тронул мои песни! – с красным лицом заорал Бертрам. – Никто не прикасается к моим песням! – Хэл открыл дверь уборной, и стало очевидно, что они задумали.

Хулиганы головой вперед потащили Джоша к дыре.

– Послушайте! – воззвал тот. – Вы не можете так поступить! Подумайте о вашей совести!

– У нас ее нет.

Тогда Кевин кинул шишку. Она со свистом пролетела по воздуху и отскочила от затылка Бертрама.

Хулиган медленно повернулся к мальчику, с решимостью снайпера стоявшему на другом краю поляны. С Кевина было достаточно. Внутри него как будто загоралось что-то очень и очень взрывоопасное.

– О Боже! – сказал Джош, осознав, что друг настроен серьезно.

Бертрам только угрюмо улыбнулся неуклюжим потугам Кевина выглядеть храбрецом:

– Ты кинул в меня шишку, Мидас?

Кевин, не дрогнув, сдвинул очки на лоб, и прорычал два слова:

– Твою мать.

Улыбка хулигана потухла. Больше его музыки для Бертрама значила только мать. Он выпустил Джоша, совсем про него забыв, и со сжатыми кулаками уставился на обидчика. Его лицо налилось кровью, а все тело дрожало от ярости:

– Чего-чего ты там говоришь про мою мать?

Кевин тоже сжал кулаки и приготовился к драке. Он посмотрел с другого конца поляны прямо на Бертрама и выстрелил от бедра:

– Твоя мать – сосновая шишка.

В сотне ярдов, на стоянке, мисс Аргус, учительница математики, с любовью вычищала жвачку из волос мистера Киркпатрика. Эта маленькая хирургическая операция была столь увлекательна, что ни они, ни остальные учителя, наблюдавшие за священнодействием, не обратили внимания на Йена Аксельрода, который в конце концов нашелся, выбежал из леса и объявил: «Эй, народ, Бертрам дерется с Кевином Мидасом!»

Через несколько секунд все двадцать детей исчезли со стоянки и бросились в лес, чтобы не пропустить битву века.

* * *

Мальчишки катались в грязи, нанося удар за ударом. В мгновение ока их окружила орущая толпа детей, счастливых от того, что хоть кому-то наконец набьют морду. Джош попытался растащить дерущихся, но Хэл применил Тройной Нельсон.

Да, Кевин взорвался – он весь обратился в ярость, находя в себе больше силы, чем мог подозревать. В кои-то веки он осмелился бросить вызов Бертраму! Наконец-то, после стольких лет, хулиган получит то, что заслужил, – унижение от рук Кевина Мидаса!

Но, как случается, одной ярости было мало. Бертрам был просто-напросто крупнее и сильнее – и весь праведный гнев мира не изменил бы этого.

В конце концов хулиган одной рукой обхватил соперника за шею, а другой поднес к его рту шишку:

– Открой пасть, Мидиот!

– Иди к черту! – вызывающе крикнул Кевин. Хулиган воспользовался этим и запихнул шишку мальчику в рот, так что щеки у того раздулись, как у бурундука.

Бертрам отпустил жертву и отступил назад, чтобы полюбоваться делом рук своих. Тут все, кроме Джоша, принялись смеяться – даже Николь Паттерсон, девочка, в которую Кевин был не очень-то тайно влюблен. Унижение было больнее, чем синяк под глазом и запекшийся рот.

– Эй, – сказал какой-то остряк, – Мидас сел на диету с повышенным содержанием клетчатки! – Смех усилился.

Мальчик осторожно вынул шишку изо рта.

Толпа начала редеть, но Бертрам не двигался с места, как гордый охотник у своей добычи. У его ног лежали очки, свалившиеся с Кевина во время драки. Не спуская взгляда с противника, хулиган поднял ногу и очень медленно опустил на очки свой грязный «Рибок», всем весом вдавливая их в землю, пока не раздался хруст.

– Упс. – Бертрам снял ногу с разбитых очков, подхватил свой магнитофон и удалился, окончательно разгромив соперника.

Всего три недели с начала года, и уже пора чинить очки.

– Он за это заплатит, – пробормотал Кевин, сдерживая слезы. – Он заплатит.

Джош только покачал головой, помогая другу подняться:

– Кто-то должен что-то с ним сделать. Этот психопат совершенно неуправляем.

Уходя, Кевин оглянулся на гору, выглядевшую теперь размытым пятном. Каждый раз, когда Бертрам унижал его, мальчик говорил, что тот заплатит, но в последнее время начинал сомневаться, что хулигану когда-нибудь придется за что-нибудь отвечать. Он гадал, на что похож наш мир: ждет ли всех Бертрамов и Хэлов справедливое наказание, или всё вокруг – та же гора, молчаливо наблюдавшая за избиением Кевина.

2. Божий Гномон

Идея забраться на гору родилась у Кевина гораздо позже. Первый раз она пришла ему в голову уже в сумерках, но мальчик отогнал ее. Нужно было думать о более важных вещах. Например, о том, как дальше жить в таком виде.

Теперь был закат, белый горный утес окрасился ярко-красным, и стоянка купалась в неземных оттенках алого и пурпурного. Большая часть ребят собралась у костра и пекла зефир, но Кевин не собирался выходить из палатки.

В его маленьком походном зеркале отражался глаз, украшенный огромным фонарем, и губы, распухшие и запекшиеся от жестокого поцелуя с шишкой. Мальчик едва узнавал себя.

Бертрам, конечно, подвергся порицанию со стороны Киркпатрика и «получил предупреждение» – этим обычно и заканчивались проделки хулигана. И у него не было проблем с тем, чтобы пережить чье-то порицание.

Но Кевин не мог выйти на люди, неся на себе свидетельства триумфа хулигана. Поэтому он сидел в палатке, как отшельник, и только иногда украдкой приоткрывал входной полог и выглядывал оттуда.

Наружу его вытащил Джош:

– Если ты не выйдешь, это сделает Бертраму еще больше чести. Это будет значить, что он так тебя побил, что тебе стыдно показываться людям на глаза.

Мальчику пришлось нехотя признать правоту друга.

Солнце уже зашло, когда Кевин подсел к огню. Теперь луна отбрасывала на стоянку темно-фиолетовую тень горы, и оранжевые язычки костра расцвечивали ее.

В темноте лиц было не разглядеть, но мальчик представил себе, что все смотрят на него. Он взял палочку с зефиром и ткнул ею в огонь, посылая в воздух быстро растаявший сноп искр. Стыдясь поднять голову, Кевин просто слушал, как Киркпатрик в своей глубокомысленной манере распинался про гору:

– Божий Гномон – загадочная гора, место, чьи корни восходят к глубокой древности. – Учитель повернулся к темной вершине, фиолетовый цвет которой становился все более и более насыщенным. – Для коренных американцев она была святыней. Они называли ее глазом бога. – Теперь Кевин прислушался. Сощурившись, он мог различить лицо сидевшего у огня Киркпатрика. Тот наклонился к центру кружка, стремясь увлечь всех своей историей. – Коренные американцы верили, что бог-солнце каждое утро глядел с вершины горы, чтобы разогнать темные силы и расчистить дорогу новому дню. Они боялись, что, если он проспит рассвет и не бросит вызов тьме, солнце никогда больше не взойдет и мир погрузится во мрак.

Кевин сунул руку в карман и вытащил оттуда сильно поцарапанную очковую линзу. Он поглядел сквозь нее на гору. Склон был теперь совершенно черным – абсолютная тьма на фоне заполняющегося звездами неба.

Слушая древнюю легенду в изложении мистера Киркпатрика, мальчик начал забывать о своих распухших губах и синяке под глазом.

– Существует пророчество, – продолжал учитель. – Звучит оно примерно так. – Пламя взметнулось выше, и он заговорил:

« На границе дня и тени – Вечный мир и схватка вечна, Жизнь сменяет сон беспечный На границе дня и тени».

– Что это означает? – спросил кто-то.

– Это значит, – сказала Николь Паттерсон, всегда знавшая все обо всем, – что, если утро не наступит, мы будем спать вечно и никогда не проснемся.

– Что-то в этом роде, – сказал мистер Киркпатрик, подняв брови.

Бертрам бросил в огонь пластмассовую вилку:

– Глупые индейцы, – сказал он. – Что они знали? – Вилка изогнулась в агонии медленной, мучительной смерти в огне.

– Мне кажется, они немало знали, – сказал мистер Киркпатрик, – потому что на этом история не заканчивается. – Теперь сумерки уступили место ночной тьме, и на лице учителя заплясало пламя костра. А с ошметками жвачки в волосах он и вовсе становился похожим на шамана – индейского знахаря. – Есть еще одно место, в пятидесяти милях к западу отсюда. Оно называется Дьявольской Чашей Пунша. Это огромная впадина шириной в целую милю, похожая на воронку от метеорита, а в самом ее центре – высокий каменный столб, сотни футов в высоту. Этот столб называется Троном Сатаны.

– И что? – спросил Хэл.

– А вот что, – сказал мистер Киркпатрик. – Около века тому назад два астронома открыли кое-что невероятное. Они обнаружили, что дважды в году, на восходе, кончик тени Божьего Гномона указывает как раз на Трон Сатаны.

– И когда же? – спросил Джош.

– Я знаю! – выпалил Кевин. – «На границе дня и тени». Должно быть, имеется в виду весеннее и осеннее равноденствие. Это единственное время, когда и день, и ночь длятся двенадцать часов.

Учитель улыбнулся широкой улыбкой шамана.

Джош саркастически ухмыльнулся в ответ:

– Как удо-о-о-обно, что завтра как раз двадцать первое сентября, день осеннего равноденствия. Признайтесь, мистер Киркпатрик, – это все ерунда, верно?

– Да! – с облегчением согласился Бертрам. – Я знал это. Знал с самого начала.

– Может быть, – сказал учитель. – А может быть, и нет. – С этими словами он поднялся и вылил в огонь ведро воды. – Сладких снов! – пожелал всем мистер Киркпатрик, когда дым с шипением вознесся к небесам.

* * *

Луна высунула свое круглое лицо из-за Божьего Гномона, отбросив на лес угольно-черную тень горы.

В небе было больше звезд, чем Кевин когда-либо видел. Достаточно, чтобы небо казалось невозможно глубоким, а вселенная – невероятно огромной. В прошлом году мальчик делал десятистраничный доклад о вселенной. Где-то там, на краю пространства, скрывались сверхновые звезды и квазары. В каждой галактике были миллионы звезд, а самих галактик было больше, чем людей на Земле. Сама мысль об этом могла заставить человека осознать незначительность собственных проблем.

Любого человека. Кроме Кевина.

– Ты заходишь или как? – спросил Джош. Он уже удовлетворил свой интерес к величию природы и сидел в их маленькой палатке, читая комиксы. Палатка постепенно наполнялась комарами и мотыльками, кружившими вокруг фонарика. Мидас, стоявший у самого входа, оставил его открытым.

Кевин не мог повернуться к горе спиной: его преследовало ощущение, что гора смотрит на него. Легкий ветер шелестел листвой, и мальчик представил себе, что, если бы гора была живой и могла дышать, она бы производила именно такие звуки.

«Посади свое воображение на привязь, – сказал у него в голове голос мамы, – прежде чем оно тебя куда-нибудь утащит».

Мечтатель вышел из оцепенения и полез в палатку.

– Только послушай! – сказал Джош, переворачивая страницу журнала комиксов. – Стероидного Мстителя засосало в черную дыру, он попал на сорок лет назад и случайно убил своего отца.

– Не может быть, – сказал Кевин. – Тогда он бы не родился.

– В том-то и штука! Теперь он может родиться только в том случае, если сам станет своим отцом.

– Жестоко! То есть ему придется жениться на собственной матери.

Джош пожал плечами:

– А нечего шутить с пространством и временем!

Кевин застегнул сетку от комаров. Размышляя о событиях прошедшего дня, мальчик поймал себя на мысли, что тоже хочет, чтобы его затянуло в черную дыру и выбросило в какой-нибудь совсем другой вселенной. Он забрался в спальный мешок и уставился в потолок, гадая, видит ли его гора сквозь тонкий синий винил.

Мечтатель лежал на спине, и его мозг жгла идея, которой вскоре понадобилось вырваться наружу через его рот:

– Я залезу на гору, – сказал Кевин, еще не понимая, что не шутит.

– Мечтай! – сказал Джош, возвращаясь к своим комиксам.

На этом бы и остановиться, но мысль грызла не хуже боли в глазу и губах. Не хуже насмешек однокашников, до сих пор звучавших в голове.

– Прямо сейчас и залезу, – сказал Кевин, – и плевать, что меня накажут. К восходу я буду там – стоять на вершине и махать вам всем рукой. Я даже покажу Бертраму средний палец.

Джош направил свой фонарик другу в лицо, и тот зажмурился.

– Ты что, серьезно?

– Если хочешь, присоединяйся! – отозвался мальчик.

Джош задержал луч фонарика на лице Кевина еще на секунду и выключил его, когда друг так и не рассмеялся. В темноте палатка казалась гораздо меньше, а их слова – гораздо весомее.

– Ты думаешь, история мистера Киркпатрика была правдой?

– Не знаю. Но проверить можно только одним способом – оказаться там на рассвете. На границе дня и тени.

Джош обдумывал это целую вечность:

– Почему ты этого хочешь? – спросил он наконец.

Кевин пожал плечами:

– Потому что могу, – сказал он. Но это было не так. – Потому что никто не думает, что у нас хватит пороху, – добавил он. Но это была только часть правды. Здесь было что-то гораздо большее. Оно имело отношение к тому, как гора смотрела на него, словно не хотела оставлять в покое. Ее темный склон обладал тяготением, которое прямо-таки тащило мальчика к себе.

– Если эта гора владеет какой-то магией, пусть именно я ее обнаружу.

* * *

Двое друзей, полностью одетые, сидели в темной палатке и слушали голоса других детей, укладывавшихся спать. Потом они слушали учителей, сидевших у костра и жаловавшихся на директора, как дети жалуются на учителей. Наконец все голоса затихли – осталось только пение сверчков и шелест листьев.

Мальчики пустились в путь где-то около полуночи. Жажда приключений заставила их вмиг преодолеть четверть мили леса, отделяющего их от подножия Божьего Гномона.

– Нам придется обойти кругом, – сказал Кевин. – По восточному склону лезть куда легче.

– Ты ненормальный, – вздохнул Джош. – Кто-то должен сунуть руку тебе в ухо и отвесить хороший шлепок твоему креветочному мозгу.

К подножию утеса слетел холодный ветер, и мальчик поднял голову. Кевин увидел в глазах друга растущее беспокойство. Тот не был склонен волноваться, но в тех редких случаях, когда находилось что-то, стоящее его волнения, он сходил с ума от беспокойства.

– Люди умирают, пытаясь покорять горы, – сказал Джош. – Медведи откусывают им головы, падальщики выклевывают им глаза. Имей это в виду.

– Я не сдамся.

Мальчик застегнул последние несколько сантиметров молнии на куртке, борясь за самые крохотные частички тепла:

– Тебе страшно, Кевин?

– В жизни не было страшнее, – с улыбкой отозвался тот. Кевин Мидас никогда не думал, что бояться может быть так прекрасно.