Текст книги "Предательство в Неаполе"

Автор книги: Нил Гриффитс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– А ты устала?

– Немного, вот только Алессандро должен скоро позвонить. Разволнуется, если я к телефону не подойду.

Я добавляю нам в бокалы вина.

– Тут и в самом деле чудесно, – говорю я только для того, чтобы что-нибудь сказать.

– Скорее скучно, – резко отвечает Луиза.

Я несколько ошарашен.

– А в чем дело?

Луиза неопределенно пожимает плечами.

– Выкладывай, – не отстаю я.

– Ерунда, – произносит она и добавляет: – Яркой и волнующей жизнь мою не назовешь, ведь так? Алессандро должен спешить в Рим. Это его жизнь. Для тебя все это внове. А для меня…

– Ты живешь в раю.

– К нему привыкаешь.

– У тебя есть твоя учеба.

– По правде, она мне неинтересна. Учусь больше для Алессандро, для его спокойствия.

– И что ты собираешься делать? – спрашиваю я, понимая, что у нее нет ответа – в том-то и беда.

Луиза снова пожимает плечами, только на этот раз печально и покорно.

– Похоже, мы с тобой в одной лодке оказались, – говорю я, стараясь вложить в эти слова побольше сочувствия.

Луиза окидывает меня взглядом.

– Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь, что мне нужен ребенок. Нет, не нужен. Когда-нибудь – может быть, но не сейчас.

Я не спорю, хотя думал вовсе не об этом. У меня хватает сообразительности дать ей возможность поделиться своими мыслями.

– Алессандро не хочет детей. Говорит, что он слишком стар. А как же итальянка, которая рожала детей, когда ей было уже за шестьдесят? Если бы я родила сейчас, то тогда ребенку исполнилось бы пятнадцать, а Алессандро было бы всего семьдесят. И славно. Здесь люди долго живут. Как думаешь, Джим, должен он сделать мне ребенка?

Я решаю высказать то, что чувствую. Мою решимость укрепляет маленькая слезинка, что скатывается с ее ресниц и падает в бокал с вином, который Луиза держит на коленях.

– Будь я твоим мужем, то позволил бы тебе иметь все, что ты захочешь.

Она смахивает слезу изящным пальчиком.

– Но ты не мой муж, – спокойно говорит она. – Да и вообще, мир слишком ужасен, чтобы рожать детей, правда?

Довод неубедительный, но это лучше, чем ничего. Удивляет меня только, что мной овладел такой порыв прямо тут же заняться с Луизой любовью, как будто во мне пробудился могучий инстинкт отцовства. В сравнении с простым желанием обладать ею – совершенно иное чувство. И плевать, если через пару секунд оно исчезнет, цель у меня одна: войти в нее и там извергнуться – только это.

– Что с тобой? – спрашивает Луиза, прерывая мои мысли и пристально глядя на меня.

– Что ты имеешь в виду? – Я делаю большой глоток вина, чтобы прийти в себя.

– Вид у тебя странный.

– Как это?

– Не знаю. Безумный.

Я смеюсь:

– Ты меня с ума сводишь.

Звонит телефон. Луиза оборачивается и смотрит в глубь дома.

– Это Алессандро, – устало роняет она.

– Ты что, не собираешься отвечать?

– Пусть подождет. – Луиза встает и зевает, широко разводит руки, выгибает спину, привстав на цыпочки.

– Он же повесит трубку, – говорю я.

– Не повесит.

Луиза осторожно ставит бокал на землю и идет в дом. Разговор длится несколько минут, явно не обремененный любовными перешептываниями и взаимными отказами вешать трубку, пока этого не сделает другой.

– Как он?

– О, он в восторге. Есть фотография, на которой запечатлен министр финансов де Барко, целующийся с Лючиано Грако. А тот когда-то был одним из самых могущественных воротил каморры. Умер уже. Его катер взорвали. Все время носился слух, что это политическое убийство.

– И что теперь?

– Ничего особенного. Уйдет в отставку, только и всего. Ничего не меняется.

– Алессандро, должно быть, разочарован.

– Не думаю. У итальянцев есть особенность: на самом деле они недолюбливают перемены. На словах утверждают, что хотели бы многое изменить, но на деле – нет. Все прискорбные общественные явления настолько вплетены в их образ жизни, что изменить что-то одно невозможно.

Этот анализ итальянской души меня поражает.

– Тебе, может, психологией заняться?

– Они простые люди, – с тоской говорит Луиза.

Ночь стала немного прохладнее. Время ложиться спать. Еще не поздно, но бесконечная жара в течение долгого дня изматывает. Луиза ведет меня через дом к спальне, которую я занимал неделю назад. В дверях она обвивает мои руки вокруг своей талии и склоняется мне на плечо.

– Так здорово обниматься в этом большом старом доме.

Я нежно держу ее и незаметно отстраняюсь, с тем чтобы она не почувствовала моего возбуждения.

– Давай завтра устроим день безделья, – тихонько произносит Луиза.

– Ладно.

Она целует меня в губы, легко и быстро.

– Buona notte.

– Доброй ночи. – Я закрываю дверь: не хочу смотреть, как Луиза идет по коридору к своей комнате.

Когда я просыпаюсь, Луиза уже хлопочет внизу. Может, остаться в постели и дождаться, когда она придет меня будить? Но свет бьет такой яркий, что слепит глаза. День обещает быть очень жарким.

Луиза в белой пижаме и халате сидит на кухне, перед ней кофе и булочки.

– Привет, – бодро восклицает она и подает мне чашку с тарелочкой.

– Итак, что у нас на повестке дня безделья?

– Для такого дня есть одно-единственное занятие.

– Это какое же?

– Пойдем купаться.

– У меня купального костюма нет.

– Там, куда отправимся мы, он не понадобится.

Моей первой реакцией на эти слова оказывается вовсе не прилив эротического возбуждения, о чем вы, возможно, подумали. Вновь увидеть тело прекрасной женщины, почувствовать трепет от ее близости – нет, не о том думаю я в первый момент. Я сразу ощутил беспокойство. Когда Луиза в последний раз видела меня голым, я был таким же стройным, как и она, а потому радовался своей беззастенчивой наготе. Только прежнего тела у меня уже нет. Разница, конечно, невелика, но мышцы стали дряблыми, где некогда был поджарый живот, теперь висит пузо. Жирок прет отовсюду. На груди какие-то побитые сединой спутанные волосы.

– Ты ведь не стесняешься, а? – лукаво улыбается Луиза.

Я трогаю себя за живот:

– Я не столь подтянут, каким был когда-то, милая.

– Не волнуйся, прихватим большие полотенца.

– Увы, я действительно далеко не тот. Ты же, уверен, как всегда, прелестна.

– За это не поручусь. Десять лет для нас обоих не прошли без следа.

– Сравнительный конкурс я проиграю.

– Застенчив и тщеславен. Забавное сочетание.

– Я не тщеславен.

– Еще как тщеславен! Тебя заботит, как ты выглядишь. Это тщеславие.

– Тогда мы все тщеславны.

– По мне, тщеславный человек тот, для которого важно прежде всего его собственное мнение, а уже потом – каким его видят другие.

– Ты тщеславна?

– Женщинам тщеславие не дано. Нам в первую очередь приходится дорожить мнением окружающих, производить на них впечатление. Если же удается преодолеть это и погрузиться в себя, тогда это достоинство. Тщеславие же достоинством не является, так ведь?

– Наверное, так, – говорю я, пораженный точностью и простотой ее логики.

– Во всяком случае, тебе беспокоиться не о чем. Я замужем за стариком. Для меня ты смотришься потрясающе. – Тон Луизы дружеский, ласковый, нет в нем ни малейшего намека на флирт.

– Утром Алессандро звонил?

– Нет. У него целый день занят. Он позвонит уже на пути домой.

– Ты думаешь, он вернется сегодня?

– Может быть. Я не знаю. Тебе не нравится, когда я в твоем распоряжении?

– Ты опаснее каморры.

– Смешно. Можно, я расскажу Алессандро?

– По-моему, это плохая мысль: вдруг он поинтересуется, что я имел в виду.

– Ты о чем?

– Ты знаешь о чем.

Луиза весело и пронзительно смотрит на меня, потом закуривает.

– До отъезда надо купить что-нибудь поесть, воды и журналы. Тебе, наверное, понадобится крем «Фактор-100» вроде моего.

Я и сам уже думаю о том, что мне придется натирать ее кремом для загара. Неожиданно возникает приятное воспоминание о вчерашнем: плывем на пароходике через залив, и на какое-то время уходит прочь вожделение, я испытываю рядом с ней нежное чувство дружбы. Только это недолговечно. С той поры сексуальное влечение все сильнее и сильнее. Штука болезненная. Я до того охвачен желанием обладать Луизой, что едва сдерживаюсь.

– Джим? – Голос Луизы выводит меня из раздумий.

– Да. – Я пью холодный кофе, чтобы прийти в себя.

– С тобой опять что-то не так?

– Извини. Никак не могу проснуться.

Мы останавливаемся у магазинчика в небольшом городке Мета и покупаем ветчину, моцареллу, помидоры, хлеб и две большие бутыли ледяной воды. У газетного лотка Луиза покупает журналы «Вог» и «Харперс» на итальянском, а я беру «Гералд трибюн», «Гардиан Юроп» и шариковую ручку для кроссворда. Все это складываем во вместительную пляжную сумку Луизы. Я бдительно слежу за тем, чтобы испарина на бутылках не намочила мои газеты. Еще Луиза добавляет два флакончика крема для загара – «Фактор-15» и «Фактор-6». Два полотенца – уж большие, так большие – уложены как подобает. Направляемся к морю. Дорожка крутая. Тень от невысоких, чисто побеленных домиков не спасает нас от высокого утреннего солнца. Далеко под нами виден небольшой заливчик, защищенный высокими скалами, пляж с хижинами и маленькое кафе. Людей немного: одни загорают, другие плещутся в море.

– Вон туда вниз пойдем, да? – с тревогой спрашиваю я. – Нас же арестуют.

– Подожди, – просит Луиза.

Мы сворачиваем за угол, и становится виден весь залив. Прямо напротив пляжа есть другой, поменьше, он отгорожен дамбой из пиленых бревен, там несколько кафе и народу – яблоку упасть негде. Луиза кивает:

– Частный пляж. Городской пляж.

Миновав пик скалы, мы оказываемся на дороге, что крутыми зигзагами уходит вниз, к заливу. Ветер доносит до нас голоса отдыхающих. Луиза резко сворачивает с дороги в заросли сухого кустарника. В трех шагах справа от меня спуск, крутой и высокий. Море с силой бьется о большие серые валуны. Минут через пять начинаем спускаться: сохраняя равновесие, идем, держась под острым углом к склону. Забираю у Луизы сумку. Тащить ее тяжело и неудобно, время от времени я оскальзываюсь. Внизу приходится проходить по узкому проходу среди камней. Это последнее маленькое испытание для бесстрашного покорителя пляжа. Щель узкая, и я с грустью замечаю, сколько во мне лишних фунтов. Протиснувшись, попадаем в крошечную бухточку посреди скал. Ничего, кроме камней, громадных валунов с гладкой поверхностью. Здесь море относительно тихое: выступающие скалы служат природными волноломами. Встаю на валун и смотрю вниз. Прозрачная голубая вода.

– Ну как, нравится? – спрашивает Луиза.

– Потрясающе.

Лоб у нее покрыт потом, волосы влажны. Я отираю пот со лба тыльной стороной ладони, Луиза следует моему примеру.

– Пока сюда доберешься, остается всего одно желание: сразу же нырнуть в воду. Верно?

– Верно.

– Тогда за дело…

– За дело…

Луиза хватает сумку и на цыпочках шагает по валунам к месту, ей явно хорошо знакомому.

– Вот здесь лучше всего.

Иду к ней. Гладкая поверхность валуна почти квадратная, места обоим хватит. Она слегка скошена в сторону моря, открыта солнцу. Порой сильная волна лижет ее край.

Луиза вынимает полотенце, разворачивает его.

– Держи вот так, – велит она. Мне нужно закрыть полотенцем Луизу и отвернуться в сторону. Она разденется и нырнет в воду.

– А я как же?

– Обещаю не смотреть.

Делаю как велено. Представляю каждое ее движение: руки высоко вверх, стягивает короткую футболку, вот поводит бедрами, снимая юбку. Минута – и Луиза в море. Бросаю полотенце. Луиза барахтается в воде, не спуская с меня глаз.

– Холодно! – восклицает она. – Но славно.

Хотя вода и прозрачная, мне видны только ее обнаженные плечи. Возбуждение, охватившее меня, уже не проходит.

– Прыгай скорее.

Да, мне нужно в воду, чтобы остудиться.

– Тогда отвернись.

Луиза мгновенно переворачивается на грудь и отплывает. Время от времени на поверхности воды появляется ее попка. Быстро раздеваюсь и ныряю. От студеной воды у меня едва сердце не останавливается. Пока прихожу в себя, Луиза успевает оказаться рядом.

– Ну и холодина!

– Скоро привыкнешь.

Мы голые и рядом – рукой подать.

Мы голые и рядом – рукой подать.

Мы голые и рядом – рукой подать.

Слова эти раз за разом звенят в такт легкому колыханию волн.

– Что теперь? – спрашиваю я, слизывая соленую воду с губ.

– Плаваем.

Луиза снова переворачивается и отплывает, но уже через несколько метров ложится на спину. Ухватившись за валун, я слежу за ней. Потом бросаюсь вдогонку. Настигаю быстро. Мы заплываем почти за скалы. Вот и Неаполитанский залив. Море неспокойно, все в барашках. Белопенные, они вскипают повсюду вокруг. Течение сильное. Луиза кладет руку мне на плечо. Утирает нос. Волосы облепили ее голову, пряди закрывают лицо. Она, несомненно, прекрасна. У меня дух захватывает.

– Ты такая… просто самая… невероятно…

– Джим, не сейчас, – перебивает Луиза.

Мы плывем обратно к валуну, и мне велено отвернуться. Я смотрю на море.

– Давай, твоя очередь.

Луиза, обернутая в полотенце, держит второе раскрытым для меня, отвернувшись в сторону. Вылезаю из воды и беру у нее полотенце.

Мы садимся на камень. Луиза достает из сумки журнал, кладет его перед собой и живо листает страницы влажными пальцами. Я любуюсь морем. Через несколько минут Луиза достает крем для загара и наносит его на ноги. Когда она доходит до бедер, я отворачиваюсь.

– Спину мне не помажешь? – спрашивает она, ткнув в меня флаконом.

Беру у нее флакон. Луиза поворачивается ко мне спиной, приспускает полотенце, чтобы мне легче было наносить крем.

– Потом я тебя намажу. Тебе, наверное, это больше нужно, чем мне.

Мне очень неловко. Растирая крем по спине и бокам Луизы, я изредка касаюсь ее грудей и с трепетом ощущаю их упругость.

– Твой черед, – говорит Луиза.

Привычными движениями Луиза втирает крем, действуя ловко и даже небрежно. Когда она заканчивает, я говорю «спасибо».

Пьем из одной бутылки. Вода в ней тепловатая. Луиза подставляет спину солнцу и с довольным видом принимается листать журнал.

– Ты была тут когда-нибудь с Алессандро?

– Он был здесь, но вообще-то это только мое место. Соррентийский аналог часовенки в Неаполе.

Мажу себе кремом ноги, колени, икры и ложусь на горячий камень.

– На этом булыжнике изжариться недолго.

– Я знаю. Понадобится передышка – можешь устроиться вон там в тени. – Луиза указывает на нагромождение валунов, которые образуют нечто вроде островка тени. Я беру «Гардиан Юроп» и бутылку воды и слышу голос Луизы:

– Я скоро к тебе присоединюсь, и мы немного подкрепимся. Возьми еду с собой.

Приплясывая, скачу по раскаленным камням. Надеюсь, Луиза не смотрит: вид у меня неуклюжий, совсем непривлекательный. Устроившись в теньке, чувствую облегчение: солнце так печет, что, того и гляди, в обморок свалишься. Отсюда мне хорошо видна Луиза: ссутулилась, прикрылась полотенцем, волосы падают на лоб, вся погружена в чтение. Я разворачиваю газету. Вот статья про иммиграцию. Большинство иммигрантов, прибывающих в Европу, хотят осесть в Великобритании, потому что у той наилучшая репутация по части соблюдения прав человека. Франция и Германия, как известно, чересчур суровы в применении закона об убежище, а у Италии вообще такой политики нет, поскольку правительство пребывает в надежде, говорится в статье, что иммигранты попросту двинутся дальше. Самая большая трудность для Италии – албанцы, переплывающие Адриатику. Однако, не отказывая им во въезде, итальянцы и пальцем не шевельнут, чтобы предоставить албанцам статус беженцев. Ухищрение ловкое, если понимаешь, как нужно этим людям законное основание их существования. Может, некоторые из них и готовы работать незаконно, но большинство хотят безопасности, признания их положения, закрепленного права начать жизнь заново.

Пот капает с моего лба на газету. Справа зашевелилась Луиза, и я смотрю в ее сторону. Она стоит во весь рост и машет мне рукой. Я машу в ответ. Потом она сбрасывает полотенце и остается голой. Взмахивает полотенцем, расстилает его на валуне и ложится, пропав из виду за выступом скалы. За эти несколько секунд я успеваю рассмотреть ее тело. Нагота Луизы будоражит. От сильного желания даже в легких закололо. Член мой под тяжелым влажным полотенцем взметнулся вверх. Я снова перевожу взгляд на газету, к статье об экономике Португалии. Возбуждение быстро уходит. Минут через двадцать я подаю голос:

– У тебя зад сгорит.

Над камнями появляется голова Луизы.

– А нам это ни к чему, правда?

– Так точно, сэр.

– Есть хочешь?

– А ты?

Луиза садится спиной ко мне, запахивается в полотенце. Я смотрю, как она грациозно пробирается между камней, одной рукой придерживая полотенце у груди.

Расстилаю газету и раскладываю еду: ветчина, завернутая в пергаментную бумагу, сыр в коробочке, помидоры, крепко приросшие к толстому стеблю. Разламываю хлеб пополам.

– Ты нож захватила? – спрашиваю я.

Луиза, скрестив ноги, устраивается поудобнее напротив меня.

– Конечно.

Она роется в своей необъятной пляжной сумке и достает небольшой нож, потом вытаскивает из коробочки сыр и стряхивает с него капельки на песок. Гладкий белый колобок сыра ярко блестит на солнце: так и хочется его потрогать, помять, потискать. Мне даже слегка завидно, когда Луиза режет сыр, придерживая его рукой. Я откручиваю помидоры от стеблей. Приходится применить серьезное усилие, а потому я радуюсь каждому оторванному плоду. Луиза делит нарезанную ветчину, по два тоненьких ломтика каждому. Самое неприятное – это нарезать хлеб. Ножик слишком мал, а корка твердая, как кора дерева. Под ней, правда, хлеб изумительно воздушный и пахнет оливковым маслом. Мы делаем бутерброды: ветчина, на нее сыр, а сверху толстый ломтик помидора, проворно нарезанного Луизой.

Едим молча. Сок от сыра и помидоров пропитывает хлеб, стекает по подбородкам, капает на газету. Капельками скатывается пот со лба. Вода, которую мы пьем, почти горячая. Мы рассеянно читаем расстеленную перед нами газету. Как ни изумительна наша трапеза, мне больше всего нравится хлебная корка. Прочная и жесткая, она рвется только тогда, когда действуешь и рукой, и зубами. У нее великолепный легкий горелый привкус.

Доели. Луиза заворачивает объедки и сор в газету, комкает ее и кидает в сумку.

– Я немного позагораю, потом мы еще поплаваем и – домой, идет? Не годится торчать слишком долго на солнце в такую жару.

Я киваю, все еще дожевывая кусок хлеба.

Луиза уходит обратно к своему валуну, молниеносным движением – стоя спиной ко мне – сбрасывает полотенце, расстилает его и ложится. На этот раз солнце мешает мне смотреть. Наполовину ее длинное стройное тело скрывает тень, а другая половина золотится, освещенная солнцем. Эта женщина завораживает. Подмывает броситься к ней, лечь нагим рядом с ней на камень. Но я остаюсь на месте, рассеянно разглядываю кроссворд, пишу первые пришедшие на ум слова, не заботясь, подходят они или нет. Потом во всех незаполненных клеточках рисую чертиков, какие-то каракули. Время тянется. Прямо-таки пытка: сидеть тут, в полутора десятках шагов от Луизы. Пытаюсь представить себе Алессандро в Риме: он полностью захвачен подробностями дела с отставкой правительства, а в понедельник ему придется принять решение по суду над девятью гангстерами. Интересно, хватает ли у него времени подумать о том, насколько сильно вожделею я его жену? Что бы он сказал, например, увидев нас обнаженными посреди камней?

Если Алессандро доверяет Луизе, то, пожалуй, мог бы гордиться своей привлекательной женой. Только верит ли он ей? Верит ли он мне? На мой взгляд, в подобных ситуациях вполне достаточно доверять кому-то одному. Для того чтобы Луиза переспала со мной, я тоже должен быть готов обмануть ее мужа. Спрашиваю себя: заслуживаю ли я доверия со стороны Алессандро? Об этом я как-то не думал. Дружба наша, положим, недавняя, но она нас уже связывает. Ему нравлюсь я, а он нравится мне. И невзирая на разницу в возрасте, жизненном опыте, занимаемом положении, он проявляет ко мне интерес с той же искренностью, которая, похоже, является неотъемлемой частью его натуры. Итак, могу ли я обмануть такого человека с его женой? Если вопрос поставить именно так, то ответ один: разумеется, нет.

С другой стороны, если отрешиться от формальностей, Луизу не назовешь женой в полном смысле этого слова. Она даже не бывшая подружка, которую я когда-то любил. За последние несколько недель Луиза настолько решительно заявила о себе как о самостоятельной личности, что заставила меня усомниться в том, кто же такой я сам. В сравнении с ней все вокруг выглядело гораздо менее реально. Даже Алессандро – при всех его манерах патриция и взрывной судейской раздражительности – теперь проигрывает рядом с ней. Луизе оказалась присуща недостижимая уверенность тех счастливчиков, чьи разум, тело, дух находятся в совершенной гармонии с их представлением о самих себе, и это – ее несомненная психологическая победа.

Итак, вопрос остается: решился бы я переспать с Луизой? И ответ таков: это зависит от нее. Или, выражаясь более высоким языком, ее воля будет мне законом. Мое бездействие вряд ли можно объяснить самообладанием, оно всецело связано с отсутствием благоприятной возможности пасть жертвой страсти. Я чувствую себя мужем, который пытается убедить жену в своей супружеской верности, основываясь на том, что ему ни разу не выпадало случая нарушить ее.

Я подаю голос:

– Нам в воду еще не пора?

– Я тебя не слышу. – Ее голос тих, приглушен, едва слышен сквозь мягкий плеск волн о камни. Я непроизвольно встаю, чтобы получше слышать ее. Вижу Луизу, обнаженную, распростершуюся на валуне. На холодно-сером фоне ее тело приобрело кремовый оттенок. Медленно повернувшись, она смотрит на меня.

– Подсматриваем, да? – бормочет Луиза, словно пробуждаясь ото сна.

Не знаю, что и сказать. Я стою не шевелясь. Нельзя не заметить, как топорщится полотенце, повязанное вокруг моих бедер. Я жду, что скажет Луиза, и, по правде говоря, мне хочется, чтобы она приказала сбросить полотенце и обнажить перед ней напрягшийся член. Я даже немного горжусь тем, как действует на меня созерцание Луизы. Надеюсь, она все понимает. Эротические фантазии со скрипом ворочаются в моей голове, но это всего-навсего разговор, который я веду с самим собой.

Я роняю полотенце. Возбужденный член пружинисто подскакивает вверх. Выждав немного, я иду к морю.

Луиза смотрит с валуна. Я жестом приглашаю ее в воду и отворачиваюсь. Слышу позади себя всплеск. Плывем в молчании, не сближаясь. Сильное течение относит нас от берега. Хочется отдаться этому течению. Пусть несет меня к Капри, еще дальше – к Сицилии, Северной Африке. «Сколько времени пройдет, пока не наступит конец», – думаю я. Немного. Считается, что смерть будет легкой, если, начав тонуть, не сопротивляться: безболезненное и быстрое возвращение в утробу.

Луиза окликает:

– Собираешься возвращаться?

– А ты? – спрашиваю я.

Она машет мне из воды.

Вылезаю на валун, беру полотенце и плотно заворачиваюсь в него, потуже затянув у пояса. Потом встаю на валун и держу полотенце для Луизы, отвернувшись в сторону. Не давая ей опомниться, сам оборачиваю полотенце вокруг ее тела, просунув свои руки ей под мышки и затянув полотенце возле груди. Мгновения самой интимной близости с тех пор, как я повстречал Луизу в Неаполе. Она быстро целует меня в губы. Я не успеваю ответить, а Луиза уже собирает наши пожитки в пляжную сумку и заявляет, что переодеваться нам ни к чему, на шоссе можно не выходить. И вот мы уходим, протискиваясь между скалами и взбираясь вверх к городку. Обратный путь дается тяжело: полуденное солнце не знает пощады, тени нет нигде, земля камениста и выжжена.

В дом входим со стороны лимонной рощи. На кухне садимся за стол и пьем воду, холодную как лед. Волосы у Луизы влажные, а губы сухие и слегка потрескались.

– Пойду послушаю автоответчик, – говорит она, вскакивает и исчезает в коридоре. Слышу искаженный электроникой голос Алессандро, потом молчание, потом голос Луизы. Они с Алессандро разговаривают по-деловому, в ее словах нет мягких и ласковых ноток, уверений, как сильно она скучает, как сильно любит его. Луиза возвращается на кухню.

– Он вернется завтра утром.

– Что происходит?

Она пожимает плечами.

– По-моему, самое время для сиесты.

Мы поднимаемся по лестнице и останавливаемся у моей двери.

– Я только пойду душ приму, а потом загляну к тебе.

Я цепляюсь пальцем за край полотенца, крепко стянутого у нее на груди, и привлекаю ее к себе. Луиза мягко вырывается и отступает назад.

– Душ прими, – повторяет она.

В душе я времени не теряю. Быстро смываю засохшую на коже соль. Промываю волосы, ставшие жесткими от грубой морской воды. Из ванной мне видна дверь в спальню. Она закрыта. Выключив душ, слышу, как плещется Луиза. Вытираюсь насухо и ложусь в постель. Даже под одной простыней слишком жарко. Я стараюсь улечься так, чтобы живот мой казался плоским. Член затвердел, даже саднит. Срываю простыню и снова набрасываю ее на себя, опустив пониже, чтобы не задохнуться. В комнате слишком много света. Опускаю жалюзи. Теперь солнце, преломляясь в прорезях, бьет вниз. Жалюзи похожи на большую терку, о которую крошится солнечный свет, начиняя комнату желтым сиянием.

У Луизы в комнате затих душ. А может быть, она передумала? Может, в ней возобладали такие чувства, как преданность, ответственность и здравый смысл? Винить ее не стану. Как бы меня к ней ни влекло, желание мое сопряжено с тревогой, отзывающейся в животе целым клубком трепещущих бабочек и стрекоз. Сжимаю свое вздернутое достоинство в руках. Понимаю, что ничто не остановит меня, если Луиза пожелает продолжить наши игры. Здесь я бессилен. Мораль ни при чем. Алессандро ни при чем.

Время проходит, а Луиза не появляется. Я смыкаю веки, пусть глаза отдыхают от солнца. Ложусь на бок и вжимаюсь головой в мягкую подушку. Если она не придет, я усну. Мое возбуждение постепенно угасает.

Но вот входит Луиза. Я приоткрываю глаза. На ней ничего нет, кроме прозрачного халатика. Луиза улыбается и взмахом руки показывает: подвинься. Я отползаю к краю постели, и она ложится рядом, прижимаясь спиной ко мне. Затем берет мою руку и обвивает ею себя. Меж нами только моя простыня и ее халатик. Член мой упирается ей в попку. Луиза запускает руку под простыню и нащупывает мой ствол. Это попросту непрактично, потому что рука ее медлит, разжигая похоть там, где и без того пламя пышет. Впрочем, Луиза, как и я, хочет спать. Мы еще крепче прижимаемся друг к другу. Я тихонько стаскиваю халатик с ее плеч и рук. Целую Луизу в спину – и все: мы спим. Сон мой легкий и отстраненный: в постели я присутствую, но в то же время где-то витаю. Я часто пробуждаюсь, но целиком вернуться в реальность не могу. Беспрерывно ощущаю Луизу. Она спит спокойно, не шевелясь.

Часа через два, когда я наконец просыпаюсь совсем, Луиза смотрит на меня, улыбается и подается вперед: целуй. Первые наши поцелуи кратки, нежны, медлительны. Еще несколько секунд – и наши рты впиваются друг в друга до зубов, языки в ход пошли. Отбрасываем прочь простыню и халатик. В окружающем нас неярком свете наша нагота скрадывается. Луиза, повернувшись всем телом, оказывается на мне, но такое положение неудобно, и я ссаживаю ее обратно. Луиза смеется. Я взбираюсь на нее, оглядывая сверху все распростершееся подо мной тело.

– Ты понимаешь, что делаешь?

– Да, – решительно кивает Луиза.

Член мой наставлен на нее, как игла на пластинку в проигрывателе.

– Раздвинь ноги.

– Подожди.

Я ложусь на спину, Луиза поворачивается на бок, рука ее сжимается вокруг моего ствола.

– Знаешь, что я раньше обожала больше всего, когда мы развлекались в постели?

Я отрицательно качаю головой: хочу, чтобы она сама сказала.

– Ты ведь, надо заметить, всякое заставлял меня выделывать. Помнишь? Боже, да я вся дрожала, когда ты просто говорил об этом. Тебя, судя по всему, не очень-то заботило, что я, быть может, понятия о таких гадостях не имела.

– Извини.

Луиза крепко сжимает то, что у нее в руке.

– Не смей извиняться.

– Извини меня.

Она снова жмет. И, дразня, говорит:

– Мне нравится, когда мужчина деспот.

– Хочешь, чтобы я сказал тебе, что сейчас надо делать? – спрашиваю я и будто команды жду. Весь деспотизм мой явно куда-то пропал.

– Сейчас я знаю, что мне делать.

И, резко отпрянув к краю кровати, Луиза буквально набрасывается на мой член губами. Волосы укрывают ей лицо. Я завожу их пряди за уши, чтобы видеть ее лицо. Губы ее сжимаются и разжимаются, рот скользит по стволу вверх и вниз. Луиза стоит на коленях, тело ее склонилось к моему. Большим пальцем руки трогаю ее сосок. Твердый, упругий. Скольжу рукой по ее животу и между ног. Слышу, как участилось ее дыхание, когда мои пальцы вжались в ее плоть. Луиза замирает. Большим пальцем подбираюсь к клитору. Тело ее отзывается легкой судорогой. Одной рукой Луиза держится за живот. Я привлекаю ее к себе. Без стеснения и единого слова она садится, широко разведя ноги, и мой язык приходит на смену большому пальцу. Ощущаю ее вкус – пряный, горьковатый, свежий. Луиза вздыхает. Мой язык движется в такт ее вздохам. Потом я погружаюсь в ее лоно, и уже не язык, а нос мой теребит ей клитор. Внутри у нее гладко, скользко, тепло. Мне почти нечем дышать, лицо сделалось влажным. Бедра ее ходят взад-вперед. Я выскальзываю из-под нее.

– Замри, – приказываю я. Луиза стоит на коленях лицом к стене.

Я захожу сзади. Спина Луизы слегка загорела. Целую ее в завитки волос у шеи, целую плечи. Потом ввожу член во влагалище, стараясь не забираться вглубь. Луиза трется об меня. Рукой накрываю ей одну грудь. Луиза шарит рукой у себя между ног, стараясь загнать мой член поглубже в себя.

– Постой. – Я отстраняюсь, а потом вхожу в нее со всей силой, на какую только способен. Держусь неподвижно, а Луиза плавными круговыми движениями раскачивает бедрами. Она наращивает обороты, и член мой выскакивает.

– Давай по-простому, – говорит Луиза и ложится на спину. Я на нее сверху. Она приподнимает таз мне навстречу. Мы предаемся похоти с дерзко открытыми глазами, время от времени поглядывая туда, вниз, где согласованно колышутся наши бедра. Вот он, грех людской, – осознание этого приносит нам еще больше радости и позволяет нам представить входящего Алессандро. Даже мысль о нем возбуждает. Его неведение – возбуждает. Мы предаемся похоти с еще большим пылом. Мы уже не ведаем жалости. Нам хочется больше удовольствия: мы этого заслуживаем, рискуя заниматься любовью в его доме. И нам сопутствует удача, что подтверждает: мы этого заслуживаем.

Луиза стонет и выгибает спину, прижимаясь ко мне. Я засаживаю член как можно глубже. Больше уже не нужно движений. Мы так близки, что дальше некуда. Дрожа, мы напрягаемся ради сохранения этой близости – сгусток застывшей похоти.

– Только не в меня, – лепечет, задыхаясь, Луиза. – В меня нельзя, ты понимаешь?

Я киваю. Мы останавливаемся, чтобы дух перевести.