Текст книги "Так бывает (СИ)"

Автор книги: Никтория Мазуровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Кирилл не стал дожидаться ответа и просто напросто захлопнул входную дверь, щелкнул замком, закрываясь от самой опасной угрозы, как ему казалось.

Он, Дима, мужчина, который любит Татьяну необъяснимо, нестерпимо сильно и, причиняя себе самому боль, вдруг, неожиданно, стал угрозой для ЕЕ жизни.

Приплыли, сушите весла, господа.

– Так бывает, – тихо проговорил в звенящую тишину лестничной площадки, – Так бывает...

ГЛАВА 8

Конечно, Таня знала, что подслушивать нехорошо, но, говоря откровенно, в данной ситуации это было сделано не намеренно, во благо.

Ей очень повезло, что ни Леонид, ни уж тем более Дима не увидели, как тихо, после их разговора закрылась дверь, и не поняли, что у них был свидетель.

Она, дурочка наивная поняв, что там в подъезде сидит Дима, решила, что он пришел к ней сам, что жалеет о сказанных словах. Только зря надеялась. Ему Кирилл позвонил, специально.

Кирилла можно понять, она очень его напугала.

Правда, несмотря на те препараты, что ей вкололи, волна опустошения, осознание собственной никчемности все равно настигли и теперь ей хотелось выть, но не от слов Димы, а от того, что сама себе противна стала.

Сейчас, стоя в душе под горячей водой, пытаясь согреться не столько снаружи, сколько, скорей, изнутри, настигло осознание: что же она творила со всей своей жизнью, на самом деле, и что творила с жизнями людей, которых любила всем сердцем.

Прав был Дима, сто раз прав! Она похожа на мать. Пусть не тем, что родила нелюбимого ребенка, но тем, что коверкала и душу тянула у своей семьи, точно.

Стоит только вспомнить какую картину застал ее мальчик, придя домой после прогулки с друзьями...

Татьяна вбежала в квартиру вся мокрая,– как добралась до дома в таком состоянии не помнила. С волос стекала вода, сарафан противно лип к телу и сама она ощущала себя, как этот мокрый сарафан: ненужной, грязной, липкой, омерзительной.

Холодно. Ей было очень холодно. Там внутри, где теплилась надежда, где жила любовь, – там было холодно. Все покрылось ледяной коркой. Заморозилось, а потом разбилось на маленькие осколки. А осколки впивались в вены, в мышцы, впитывались в кровь и морозили дальше все, к чему прикасались.

Кажется, она даже плакать не могла. Только повторяла, пытаясь же саму себя и убедить в правоте собственных слов и мыслей: «Ты не она! Ты другая!».

Таня теряла контроль, не соображая где и что делает. Так и стояла посреди гостиной, пока входная дверь не хлопнула, прерывая какую-то леденящую тишину.

– Таня!? – Кирилл обеспокоенно позвал, – Мне Олег звонил, сказал не может тебя найти. Таня!

Кирилл подошел к ней, заглянул в глаза и отпрянул. Тут у нее и прорвало плотину.

Бросилась в спальню, едва сдерживая рвущийся из самых глубин, где в миг все заледенело, крик.

А дальше... дальше она сидела на полу, что-то мычала, бормотала и плакала. Помнила, как горячая влага обжигала щеки. Как Кирилл вытирал ей слезы, что-то спрашивал. Только она все плакала и раскачивалась. Сидела на коленях на полу, обхватив себя руками и раскачивалась из стороны в сторону. Вперед-назад. Вперед-назад и опять...

И Кирилл был с ней рядом, уже просто сидел, смотрел, но больше не трогал. Правда, сказанное не вернешь и не забудешь теперь никогда. Вот и она не забудет то, что услышала, и Кирилл не забудет, что вырвалось не нарочно.

Потом приехал Олег, тоже пытался с ней говорить.

А ей плевать было на всех и все. Она себя оплакивала. Ребенка своего оплакивала. Брак свой оплакивала.

Слово какое нелепое «брак». Почему так? Какое значение у этого слова верное? Интересный вопрос.

Отстраненные мысли. А внутри все заморожено было, пока не приехал Леонид. Он одним своим взглядом не то что привел ее в чувство, но вдруг внутри все стало меняться.

Это, как зимой, дома перчатки забыть и в мороз долго на улице гулять. Руки заледенели, и уже не понимаешь замерз ты или нет, но стоит зайти в тепло как начинается пытка. Пальцы так сильно болят, до крика. Вот и с ней так произошло. Сначала все заморозилось, а потом в тепле оттаяло.

Она не знала, что бывает так больно. Не знала. Что пустота может жечь. Что тишина может звенеть. Не знала такого никогда, а теперь вдруг испытала.

Внутри все узлом болезненным завязалось и все скручивалось, скручивалось. Еще чуток и веревка не выдержит, лопнет нить, что позволяла ее сознанию быть хоть капельку, но ясным.

Но веревка, нить – не лопнула, а в узел завязалась. И ни развязать теперь, ни распутать. Не узнать Тане теперь кто прав, кто виноват...

Очнулась снова в звенящей тишине.

Кожей поняла, что кто-то пришел, по взглядам ее мужчин поняла кто именно. Только Леонид оставался с ней, правда, не говорил. Укол сделал, посидел чуть-чуть, сказал, что ждет скоро на прием, и все! Ушел!

А Таня за ним пошла, когда Олег с Кириллом за входной дверью скрылись. Но, чуть было с Санычем не столкнулась, взглядом того умоляя дать ей послушать, услышать.

И она услышала.

Правду говорят про любопытную Варвару. Но у Тани не нос, она сама на куски разлетелась и теперь заново собираться будет.

Плевать на боль, потерпит, не в первой. Плевать на варианты Леонида, у нее есть свои. Плевать на слова Димы, потому что он был прав. Но плевать, потому что именно это ей и было нужно услышать. И именно от него.

Чтоб глаза открылись! Чтоб посмотрела, что чуть не угробила жизни самых дорогих. Чтоб, увидев себя со стороны, осознала в кого начала превращаться на самом деле.

Ей нужен был ушат грязи именно от Димы, ему она всегда верила безоговорочно и, если он так сказал, значит прав. А кому легко слушать правду о себе? Кому не обидно эту самую правду узнать?

Честно говоря, она таких людей еще не встречала.

Но такую правду, спустя время, она поняла и приняла.

Как там она себе говорила? Устала бороться? На самом деле боролись за нее. Саныч, Кирилл, да, даже Олег, но только не она сама.

В детстве, возможно! Но явно не во взрослой жизни. Она отстранилась от проблем, как только вышла замуж, переложила всю ответственность на Диму. И к чему это привело?

Ее жизнь превратилась в дерьмо, она сама стала чокнутой сукой, которая винит всех вокруг: Диму, мать, отца, Лилю, но только не себя.

Молодец, твою мать, молодец! Так держать!

Но, урок сегодняшний она усвоила, поняла, приняла и будет менять, и меняться.

Ей никогда не забыть взгляд Кирилла, когда он пытался ее успокоить. Такой растерянный, такой напуганный, и одновременно решительный, злой.

Мальчик вырос, многое понимает, и она кое-что поняла про него сегодня, и про себя заодно.

Они семья! Настоящая, полноценная семья. Там, где есть мама,-это она, там, где есть сын,– это он, там, где есть остальные родственники – это Саныч и Олег. И своими руками она чуть было все не похерила. Вовремя ее, носом об стол ткнули, очень вовремя.

С завтрашнего дня все будет по-другому, но сегодня она позволит себе слабость и будет плакать, стоя в ванной, под душем. Будет слушать как шумит вода, ударяясь в стеклянные стенки душевой и вспоминать их с Димой жизнь. Ту, что была ДО.

Счастливые, теплые, наполненные любовью глаза. Улыбку, от которой в животе напряженно замирало, а потом опаляло таким желанием, таким собственническим порывом, что Тане приходилось себя сдерживать чтоб не укусить, чтоб не оставить красный след собственных зубов, когда Дима был в ней и был с ней.

Так с ними было всегда. Чувственное желание накатывало быстро, но они никогда не торопились, наслаждались каждым мгновением. Медленно, пуговичка за пуговичкой расстёгивали одежду, правда стаскивали ее быстро... но, после, вновь время будто замирало, они вместе медленно горели, плавились от рук друг друга. Медленно сгорали под жадным напором губ, под требовательным напором рук.

Нельзя сказать, что так было всегда. Иногда страсть настолько сильно овладевала ими, что стоило только обнаженным телам прикоснуться друг к другу, стоило только ему чуть задеть губами чувствительные соски, слегка сжать их зубами, и она была способна взорваться наслаждением. Так же и с ним. Легкий поцелуй живота, чуть сжать зубами плотную разгоряченную плоть и все, конец всяким прелюдиям, играм и забавам.

Входил в нее, врывался! Грубо, сильно, на всю длину, доставляя такое удовольствие, что долго ни он сам, и уж тем более она, держаться не могли.

Эта часть их жизни была особенной для нее. И чего скрывать: никогда и никого в своей жизни она не хотела, как его. Кажется, своей любовью, своей страстью и желанием, он не оставил ей и малейшего шанса на счастливую жизнь, в будущем, без него. Она только подумала о другом мужчине рядом с собой, попыталась представить чужие руки на своем теле и ее затошнило.

В первый раз избавилась от тошноты, отвращения к себе и к гипотетическому другому мужчине только благодаря нескольким бокалам дорогого виски. Такой поворот событий о многом говорил.

Каждого мужчину, если только сможет на того внимание обратить, она будет сравнивать с Димой, и никто, скорей всего, сравнение в свою пользу не получит. Не от Тани, однозначно.

И дело даже не в интиме. Дело просто в их жизни.

Еще были совместные завтраки, наполненные горьким привкусом сбежавшего у него кофе, потому что сонный не уследил, но хотел ее побаловать, сделать приятное с утра, чтоб она ему улыбнулась, приоткрыв полусонные глаза, но приготовленного специально для нее кофе она в жизни вкусней не пила. Были прогулки по Москве, взявшись за руки. Был старый Арбат и картины, ради которых они так любили там гулять.

Все это сейчас проносилось, воспоминаниями в голове, а в теле и в душе отзывалось такой жгучей тупой болью, что снова слезы потекли по щекам, хоть там было и не разобрать где просто вода, а где соленая влага ее глаз.

Грустно было сознавать, что все эти завтраки, прогулки, улыбки, прикосновения ушли безвозвратно.

Дима ушел теперь уже навсегда, а жить почему-то продолжалась, небо с небес не рухнуло, но, отдачей приложило хорошенько.

Заслужила.

Она все это время позиционировала себя как умную, самостоятельную женщину, умеющую нести ответственность за свои действия и ошибки, а оказалось, на самом деле, что она сбежала от проблем, от мужа, от его осуждения, от себя самой, в конце концов.

На деле, она сама стала жертвой. Жертвой, которую все должны жалеть, сочувствовать, понимать и прощать. Но, самой, даже в голову не пришло, что ей никто и ничего не должен. Она сама себе должна нормальную жизнь. Кириллу должна нормальную счастливую жизнь, потому что он считает ее... своей мамой!

Эти слова в сознании бились, как вот шайба в аэрохоккее бьется о створки, со звуком таким противным. Вот и у нее то же самое. Слово «мама» билось в голове, отдаваясь гулким эхом во всем теле, отдаваясь дрожью в руках и благодарными молитвами за то, что еще может хоть что-то исправить.

Потому что, оказывается, у нее есть сын, и не просто сын, а он сам считает ее мамой. Считает ее достойной такого звания, и он в ней нуждается сейчас больше всего на свете.

И именно поэтому она сейчас закончит киснуть под водой, выйдет из ванной и позволит воде смыть в глубины канализации все то прошлое, что столько лет не давало жить, все те совершенные ею ошибки, что мешали сейчас. Пусть вода уносит к черту на кулички все-все,-у нее, как только за ней закроется дверь ванной, начинается новая жизнь!

Она не собиралась больше убегать от проблем, она собиралась их решать. И, в первую очередь, переодевшись после душа, вышла к своим мужчинам.

Саныч был очень угрюм, выглядел постаревшим, что в очередной раз резануло ей по нервам, да так, что сердце дернулось.

Олег просто сидел за столом и пил горькую, ни на кого внимания не обращая, но стоило ей зайти в кухню, как он оторвался от созерцания столешницы бара и так глянул... обеспокоенно и в то же время очень разочарованно, казалось он готов с досады сплюнуть и три раза о дерево постучать. А Кирилл...

Кирилл по-прежнему смотрел глазами побитого щенка, выброшенного на мусорку, за ненадобностью еще одной скотины в доме,– и это было хуже всего. Этого она не выдержала. Потяжелело в груди, узел еще туже затянулся, сдавливая горло кольцом, мешая произнести так необходимые сейчас слова.

Но, сказать что-то так и не получалось, она просто стояла и смотрела на Кирилла, и взглядом пыталась выразить как ей жаль, что не поняла ничего раньше.

Он сам смотрел ей прямо в глаза, ждал, что она скажет, что сделает.

И ничего другого, кроме как броситься к нему и обнять, что есть силы, Таня не придумала. Стиснула его как сумела, прижала к себе, и тихим, срывающимся голосом шептала:

– Прости меня! Прости! Я у тебя глупая такая, очень глупая. Ты только меня прости, – отстранилась и заглянула в ошарашенные глаза, – Прости! Ты мне очень дорог, очень! И я тебя не брошу никогда, а если что опять не так... ты скажи, ладно?! Просто скажи?!

– Ма... Тань, – он прокашлялся, – Все хорошо, правда, хорошо. Ты нас всех очень испугала. Меня очень испугала.

– Больше не буду, не буду! – замотала головой и снова прижала его к себе, сил не было смотреть в глаза. Кирилл тоже в ответ стиснул ее, прижал к себе так, что косточки затрещали, но обоим было все равно.

– Мне очень хочется сказать «мама», но, если ты против... – начал он робко.

– Если ты хочешь, я не против! – ладонями обняла его лицо и заставила снова заглянуть в глаза, – Если ты считаешь, что я достойна быть матерью такого потрясающего сына, как ты, то я буду полной дурой, если откажусь. Только пойми правильно, пожалуйста то, что я тебе расскажу и после, если ты все еще будешь этого хотеть, я не буду против.

Саныч прислушивался к нашему разговору, но лишь кивнул, показывая, что тоже хочет услышать, а Олег,– вот если бы все было не так грустно она бы рассмеялась, видя, как друг застыл с занесенной рюмкой и приоткрытом ртом. Точнее, они бы все ржали как кони, но ситуация не располагала, поэтому Олег замер на несколько секунд, отставил рюмку и уставился на нее, всем своим видом демонстрируя нешуточное внимание к ее персоне.

– Никому из вас нет нужды рассказывать, в какой семья я росла, хотя, оправданием моих ошибок, как я полагала, все это служит слабо. До сегодняшнего дня я не понимала или, скорей не хотела понимать, что убегаю от одной проблемы к другой. Так было с мамой, когда она пыталась покончить с собой. Я испугалась и рванула отсюда подальше. Я не хотела брать за нее ответственность в очередной раз, хотя надо было сдать ее в психушку и самой лечь в соседнюю палату.

– Таня, что такое несешь? – Саныч было ринулся к ней, но натолкнулся на предупреждающий взгляд Олега и сел обратно.

– Я говорю вам правду, рассказываю то, что давно нужно было сделать. – глубоко вдохнула и продолжила, – Мое психическое здоровье далеко от нормы, и именно поэтому я буду посещать Леонида столько, сколько он посчитает нужным.

– Почему? Этого недостаточно для таких экстремальных мер, – Олег таки выпил наполненную рюмку и, по новой ее наполнил.

– Моему приезду сюда, моему возвращению предшествовали несколько событий. Очень долгое время мы с Димой жили счастливо и никогда не заводили речи о детях, – Кирилл, чувствуя мою напряженность, попытался было меня обнять, но я отстранилась, – Подожди, Кирилл, не надо. Так вот... В тот вечер, когда Дима мне изменил, он предложил нам завести ребенка, а я отказалась. Мы поругались, слово за слово, и он, взбешённый ушел из дома.

– Сука! – гаркнул Саныч и впечатал кулак в столешницу, – Надо было ему сразу морду бить, знал же.

– Измену его я таковой уже не считаю, и простила давно.

– Ты дура, Таня, влюбленная дура!

– Не будешь слушать, катись тогда, а нет, закрой рот и выслушай! Вы самые дорогие мне люди, не считая Маришки и Димы, она все знает, Дима тоже, остались вы, и боюсь, если сейчас не закончу, никогда больше не наберусь смелости для разговора об этом, – все трое настороженно молчали, – Мы,– ни я, ни Дима тогда не знали... но спустя две недели я пошла делать аборт. Не ему назло, не подумайте, а потому что испугалась, что угроблю этому ребенку жизнь так же, как и моя мать мне. Я сделала аборт и уехала сюда, Диме ни о чем рассказывать не стала. И, наверное, не рассказала бы никогда, если бы он не приехал сюда за мной.

– Ты ему вчера все сказала?

– Да, сказала, и его реакция на мои слова...,– снова вздохнула, облизнула пересохшие губы, – Он отреагировал так, как и должен был. Я виновата, и не отрицаю этого. Сделанного не вернуть, и не могу сказать, что я сильно жалею.

– В каком смысле: не сильно жалеешь? – вкрадчиво спросил Олег.

– Диме мне изменил, сделал мне очень больно и боюсь, если бы я родила, несмотря на все мои страхи, мы угробили бы жизни не только себе, но и ребенку. Я смогла Диму простить только тут, рядом с вами, одна. У меня было время подумать, проанализировать и решить... а будь у нас ребенок... я... я не уверена, что все было бы так.

– Вы, бабы, очень странный народ! – Олег снова выпил – Очень странный! Я тебя не осуждаю, но не думаю, что ты поступила правильно, но, что сделано, то сделано. Тебе с этим жить. Только, Таня, в следующий раз, когда решишься с мужем говорить на важные темы, предупреди, ладно? Я чуть не полысел, когда он мне позвонил и начал кричать в трубку, что ты в таком состоянии ушла непонятно куда! – он гаркнул эти слова так, что мы с Кириллом одновременно вздрогнули.

– Прости!

– «Прости», – скривился Олег, – А у меня есть другие варианты? Ты ж мне за сестру стала, нервы мотаешь уж точно, как она самая.

Я молчала, не зная, что еще ему сказать, да, и кажется больше слов каких-то от меня он и не ждал.

Кирилл недоверчиво смотрел на меня. Он был грустным и обиженным, но все равно подошел ко мне и обнял, шепнув:

– Я люблю тебя, мам!

Это его «мам» ... Простое слово, сказанное тихим мальчишеским голосом,– и мир в очередной раз перевернулся с ног на голову. И боль снова обрушилась на нее, но, при этом, она смешалась с таким количеством счастья от простых слов, смешалась с эйфорией и стала практически незаметной на какие-то минуты, она просто отошла на второй план.

Кажется, у меня на глаза снова навернулись слезы и Саныч, подойдя к нам, обнял обоих, приговаривая:

– Поплачь, девонька моя, поплачь, легче станет. – и теплой, чуть шершавой ладонью он гладил меня по голове, как уже не делал никто очень много лет.

Теплой волной от его ладони пробежались искры по коже головы, перешли на шею и вдоль позвоночника промчались теплые передергивающие мурашки.

Так невыразимо приятно было ощущать теплые объятия Кирилла и Саныча, так спокойно было в надежных их руках, что на краткий миг, на дуновение теплого ветерка, забылись все проблемы. И слезы текли по щекам, падая на светлую футболку Кирилла, оставляя на ткани темные разводы от туши и слез.

Сколько они так простояли, Таня сказать не могла,– не то часы, не то минуты,– но Олегу на телефон пришла смс-ка, и ее звук выдернул из состояния какой-то спокойной неги.

– Так, други мои, и, – смеющийся взгляд в сторону Кирилла, – и дети, моих другов! Предлагаю, после столь душещипательного момента, разбредаться всем по койкам, у нас впереди много дел и много работы, так что все идут в люльку!

– Давно пора! – Саныч как раз смачно зевнул, что нас всех очень повеселило, и все ухватились за эту возможность разрядить обстановку, рассмеялись зевку, как приличному анекдоту.

– Значит идем спать.

Еще с полчаса они укладывались спать, попутно заходя кто на кухню пожевать чего-нибудь, кто в ванную ополоснуться, только Кирилл от Тани не отходил.

– Ты спать не хочешь? – стянула с кровати покрывало и отбросила на пуфик, старательно делая вид, что не наблюдаю за лицом Кирилла.

– Ты правда не хотела детей? – вдруг спросил он, настороженно поглядывая на меня.

– Правда. Ты пойми, Кирилл, ты -это совсем другое дело.

– Почему? Я же чужой! – голос на последнем слове у него дрогнул, выдавая все его страхи с головой.

– Ты другой не потому, что чужой, и вообще ты мне родным стал за столько лет. – Подошла и села рядом с ним на край кровати, – Просто, когда я к вам с мамой пришла работать, о детях своих не думала даже, а потом к тебе привязалась, привыкла и ты стал частью моей жизни.

– Но ты уехала.

– Уехала, – кивнула, соглашаясь, – Но ты ведь оставался со мной в мыслях, я волновалась о том, как ты без меня. А у тебя были родители, я не могла забрать тебя с собой.

– А сейчас?

– Даже, если я куда-то соберусь переезжать, ты будешь со мной рядом, независимо от времени и места.

– Хорошо! – он вздохнул, поворочался немного и оказалось, что он уже лежит. Голова покоится на моих коленях, а моя рука машинально перебирает короткие пряди.

И снова, теплой волной все согрелось внутри, снова все страхи ушли на второй план. А осталась только я и Кирилл, лежащий на моих коленях.

Узел в груди чуть ослаб, а нить стала сильней, прочней. Не порвалась.