Текст книги "Эта свирепая Ева (сборник)"

Автор книги: Николай Шагурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

КНИГА ВТОРАЯ
ШЕСТЬ ОДИССЕЕВ
Глава VIII. СИНЕЕ ВИНО

Черпают мне синее вино с горем смешанное.

«Слово о полку Игореве»

Шестеро молча глядели вслед удаляющейся яхте.

– Подонки! – сказал Кудояров. – Ну и подонки! Сушите весла, товарищи, с такой техникой мы все равно с течением не справимся. Будем пока дрейфовать…

Кудояров обвел взглядом своих соратников. Все это были надежные люди: Скобелев, бывший фронтовик и партизан, Андрис – закаленный моряк, Найдич – воспитанник военно-морской авиации, Апухтин – бывалый парень, спортсмен… Вот только Фомин молоденек немножко, зато завидно здоров, недюжинно силен и как бы создан для испытаний. Надежные ребята, все коммунисты – ничего не скажешь, добрая команда. С такими хоть к черту в зубы.

Кудояров выпрямился на носу шлюпки во весь свой богатырский рост и крепким, командирским голосом объявил:

– Военное положение!

– Есть военное положение, Евгений Максимович! – в один голос отозвались его товарищи.

– Ситуация, конечно, неважная, но не безнадежная, – продолжал Кудояров. – Во-первых, в этот район полным ходом идет наш «Академик», а координаты места аварии вертолета ему известны. Во-вторых, в этих местах чертова пропасть островков и движение довольно оживленное. Поэтому – вести непрерывный круговой обзор горизонта. Устанавливаются вахты: первая с двенадцати до двух – Андрис, вторая с двух до четырех – Найдич, третья с четырех до шести – Скобелев. Смотришь – и натолкнемся на какое-нибудь судно. Вечером и ночью, когда будет посвежее – вахты четырехчасовые. Не все же такие отпетые мерзавцы, как мадам Вонг и компания, не правда ли, Костя?

– Точно, Евгений Максимович, свет не без хороших людей, живо отозвался Фомин. – Но уж попадись мне эта мадам на суше, я бы вздернул ее на первом попавшемся дереве…

– Тпру! – Кудояров засмеялся. – Расправа «судом Линча», да еще с женщиной, не к лицу советскому человеку.

– Да это не женщина, – горячо возразил Фомин, – сатана в юбке!

– А оно, дерево это, надо полагать существует гдето, вставил Скобелев. – Как говорится: сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет…

– Бомбар доказал, – сказал Кудояров, – что человек, предоставленный самому себе, может прожить в океане очень долго. А мы, по сравнению с этим смельчаком, находимся в более выгодном положении – у нас есть вода и галеты. Немного, но есть. Придется ввести карточную систему: норма – воды на сутки 200 граммов, галет – по пять штук. Нет возражений?

Теперь, Геннадий Михайлович, нам надобно завести бортовой журнал. У вас блокнот сохранился? Пишите: август 6, 1980 года. Около полудня высажены на шлюпку с борта пиратско-контрабандистской яхты «Королева» в районе с примерными координатами такими-то… Экипаж шлюпки: Кудояров Евгений Максимович – капитан. Скобелев Геннадий Михайлович-старпом. Лепет Андрис Янович – боцман. Найдич Яков Анатольевич, Фомин Константин Иванович, Апухтин Андрей Сергеевич – матросы.

Скобелев записывал под диктовку Кудоярова:

«Полный штиль. Горизонт чист. Дрейфуем по сильному течению по курсу (Кудояров посмотрел на миниатюрный компас, вделанный в кожаный браслет наручных часов) – юго-юго-восток. Настроение экипажа бодрое».

Кудояров намеренно не давал товарищам углубляться в свои мысли: то занимал их разговором, то заставлял докладывать по всей форме о результатах наблюдения за горизонтом, то находил какое-нибудь дело. Например – детально обследовать шлюпку. И этот осмотр принес неожиданный сюрприз: один из бортовых воздушных ящиков служил, видимо, кому-то из команды тайником. Найдич обнаружил в нем несколько бутылок коньяка, заимствованного, несомненно, из запасов мадам Вонг (Кудояров пообещал, что разопьют его на борту «Академика» по случаю благополучного завершения приключения), пять банок искусственного мяса японского производства, затем – малайский нож с волнистым лезвием и… автоматический пистолет с двумя запасными обоймами. На какой случай припрятывалось последнееможно было только догадываться, во всяком случае – не с добрым умыслом.

– Полный джентльменский набор! – с торжеством воскликнул Найдич, извлекая, наконец, кусок линя, свернутый в круг, метров пятнадцать.

Находка приподняла настроение. Тем временем начал задувать легкий ветерок.

– Пунент начинается, – определил Кудояров, прибегая по старой привычке к принятой у черноморских рыбаков греческо-итальянской терминологии. – Ох, не любят у нас на Керченском побережье этот западный ветер! Кличку ему дали довольно обидную «дурной пунент». Как засвежеет – в шторм переходит, ставные невода бьет, рыбака гоняет. Задует такой, как из мешка, и бычка не поймаешь! То ли дело добрый, ласковый левант с востока.

Дуновение ветра освежило в памяти Кудоярова детские годы, когда он, совсем мальцом, разделял с отцом тяжелый и чреватый опасностями труд рыбака и не раз заглядывал гибели в бездонные очи.

В этой суровой школе научился Кудояров читать в море, как в открытой книге, угадывать глубокие и мелкие места, знать холодные и теплые течения, предвидеть перемены погоды по восходу и закату солнца, по изменениям в цвете неба и морской воды, по облакам, по полету птиц, ориентироваться в дожХь и туман, не имея под руками ни карты, ни компаса, ни даже часов.

– Вы, кажется, в молодости рыбачили, Евгений Максимович? – спросил Скобелев. Он был немного знаком с биографией Кудоярова и всегда поражался этому человеку. Сколько таланта и трудолюбия нужно Иметь, чтобы от босоногого мальчишки из рыбачьего поселка подняться, в его пятьдесят с лишним лет до крупнейшего специалиста в области океанологии. И двух докторских степеней.

– Вы ведь, помнится, из рыбацкой династии?

– Как же, деда и брата взяло у меня море. А все равно на соленый простор тянет…

– И самому, верно, не раз приходилось в море горя хлебнуть?

– Всякое бывало. Ведь деды о таких вещах, как авиаразведка и радио даже не слыхивали, а мотор был редкостью. Парус да весла – вот и вся техника. Есть такая пословица: «У труса рыбы не спрашивай». А на глубине рыбу брать – это такое дело, не с удочкой на берегу сидеть.

Если застигала рыбака в море «штурма», то старался он уйти подальше от земли и молился Николе-угоднику об одном,-чтоб не прибило к берегу. Во тьме непроглядной шел он туда, куда гнала погода. Главное, не плошая, нужно было подаваться на глубину, не то попадешь в шквалистую зыбь зальет, закатает, пропадешь ни за грош!

Ей-богу, и сейчас по спине проходит холодок, как вспомню одну зимнюю январскую ночь. Мне тогда лет восемь было. В виду Херсонесского маяка закрутила нас «мигичка» – туман со снегом. В трех метрах ничего не видно, но по зыби понятно, что берег близко. Бросили якорь – заливает. С нами был старый, опытнейший рыбак, Клейманов Яков Лукич, севастопольский старожил, с Северной стороны. Говорит отцу: «Бог с ним, с якорем, Максим. Не уйдем мористее – пропадем».

Оставивши якорь и добычу морю, стали на веслах отбиваться от берега. Прогребли с час, потом завернули, спасаясь от ветра, за маяк. Тут нашли «бунацию», по тамошнему – затишье, но маяк вдруг скрылся из виду. Чтобы не натолкнуться на косу, свернули в бухточку. И здесь наш бот сел на камни. Дело худо – зыбь поднимает суденышко, бьет о камни. Днище пробило. Потом подкинуло нас и понесло.

Зыбь так сильна была, что выкинуло нас метров за десять от воды. Полузамерзшие, окоченевшие, почти голые – это в январскую-то стужу! – с изодранными в кровь руками, кое-как добрались мы до маяка, на наше счастье он недалеко был, и долго здесь отпаивали нас горячим чаем и оттирали водкой, пока мы «мама» сказать смогли. И представьте себе – хоть бы насморк схватил. Мне. после Клейманов говорит: «Ты, Женька, видать, в сорочке родился. Я уж про себя отходную читал: «Прими меня, господи, во царствии твоем…»

А дня через три, как ни в чем не бывало, снова пошли на лов.

Вот Андрис все эти вещи отлично знает…

Андрис молча кивнул головой: видывали, дескать, всякое.

– Вам-то легче было – рыболовный траулер судно современное, от ветра не зависит, двигатели добрые, радио… А отцам нашим приходилось порой солоно, в буквальном смысле слова…

Кудояров поглядел на часы, на солнце и спохватился:

– Что же это я байки рассказываю. Пора обедать.

Скобелев роздал «обед» – по две галеты на брата, потом достал из-под банки канистру и отвинтил пробку. Она вполне могла сойти за стаканчик граммов на пятьдесят.

– По стопке. Первому – кто с вахты сменился.

Андрис медленно выцедил свою порцию.

– А что, Евгений Максимович, попадем мы в полосу урагана? – задал он командиру тревоживший всех вопрос.

Кудояров указал за борт, где в прозрачной воде, у самой почти поверхности, медленно проплывала огромная медуза.

– Видите?

– Вижу – медуза.

– Значит, ураган еще далеко. Когда он приближается – медузы уходят на глубину. Природа одарила их чувствительным органом, который позволяет задолго чувствовать приближение бури. А человек заимствовал у нее это устройство. Когда будем на «Академике», попросите у Захарова из биологической лаборатории показать этот прибор, он так и называется «Ухо медузы».

Кудояров проводил взглядом медленно уплывающую медузу и заметил то, на что не обратили внимания его товарищи: из глубины медленно поднималась к поверхности большая, веретенообразная тень.

Скобелев ждал, когда товарищи покончат с галетами, чтобы налить очередную порцию.

Тут и произошло неожиданное. Андрис вдруг приподнялся и впился обеими руками в борт шлюпки.

– Там! – сказал он сдавленным, странно изменившимся голосом.

Все встрепенулись.

– Где, Андрис?

– Там… белый лайнер.

Канистра была забыта. Пять пар глаз напряженно впились в голубую даль.

– Что ты видишь, Андрис? – спросил Кудояров, с годами не утративший рыбацкой остроты зрения.

– Разве вы не видите? Там… лайнер, – медленно повторил Андрис, сонным, как бы угасающим голосом. – Нет, это… айсберг.

Кудояров переступил через банку и взял его за плечи,

– Что с вами, дружок? Там же ничего нет. Это вам кажется. Это мираж. Геннадий Михайлович, дайте еще воды, мою порцию.

– Айсберг, айсберг! – оживившись, закричал Андрис. Слепцы! Разве вы не видите: он приближается к нам?

Его взору открывался величественный айсберг во всем своем великолепии, сверкающий под лучами тропического солнца как серебро. Над ним переливалось всеми красками спектра полудужье радуги. Стало больно глазам, и Андрис прикрыл их рукой. Когда он отнял ее, радуга превратилась в флаги расцвечивания. Они развевались по ветру, и шелест их звучал как музыка…

– Как празднично! – восхищенно продолжал Андрис. – Смотрите: команда выстроилась на борту, готовится приветствовать нас. На носу – оркестр! Давайте «Варяга»!:

Врагу не сдается

наш гордый «Варяг»…

– Да что с вами, Андрис! Поглядите-ка на меня! – Кудояров с силой повернул его голову к себе – и отпрянул: на него глядели совершенно безумные глаза.

Кудояров и Скобелев обменялись недоумевающими, горестными взглядами.

– Галлюцинация у него, – сказал Скобелев. – Голову напекло.

При слове «галлюцинация» Кудоярова осенила мгновенная страшная догадка.

– Нет, тут солнце ни при чем. Дайте-ка стопку! – он выхватил из руки Скобелева пробку, вылил воду на ладонь и понюхал.

– Так и есть! – вырвалось у него. – Какие подлецы! Сюда подмешан наркотик, судя по быстроте действия – ЛСД. Эту воду пить нельзя. А лучше всего – вот! – Кудояров поднял канистру и вылил ее содержимое в океан. – Геннадий Михайлович и Яша! Держите его покрепче, я сейчас открою коньяк, смочу ему виски…

Кудояров долго возился с пробкой, пробовал выбить ее, ударяя по донышку бутылки, наконец, в нетерпении, схватил нож и одним ударом отсек горлышко. Андрис в это время сидел пригорюнившись и тянул вполголоса трогательную матросскую песню:

Скажи, не встречался ли в дальних краях

Тебе мой шальной паренек?

Где носит его на соленых волнах?

Здоров ли он, мой голубок?

О да, я встречался с твоим пареньком.

Бок о бок мы плавали с ним,

В зеленой могиле он спит глубоко,

И сон его нерушим.

– Связать бы его надо, Евгений Максимович, – шепнул Кудоярову Скобелев. – Ведь он невесть что может натворить.

– Сначала нужно заставить его вырвать, пока яд окончательно не всосался в кровь, – сказал Кудояров. – Ну-ка, Яша, подержите бутылку.

Для этого Найдичу пришлось ослабить объятия. Воспользовавшись этим, Андрис опустил руку за борт.

– Все за стол! – закричал он. – Будем пить! – Зачерпнув в горсть воды, он как зачарованный следил за медленно стекающими с пальцев каплями. – Синее вино! Синее вино! – восклицал безумный в сильнейшем возбуждении. – Хрустальные бокалы сюда!

И вдруг с необычайной силой, характерной для буйнопомешанных, одним рывком он отшвырнул от себя, как котят, Найдича и Скобелева и поднялся во весь рост. Широко раскинув руки, будто желая обнять океан, он замер на секунду, потом с воплем: «Синее вино!» – ринулся за борт вниз головой.

Шлюпка сильно накренилась, и Кудояров еле устоял на ногах. Тотчас раздался второй сильный всплеск: это Скобелев, не раздумывая, бросился вслед за безумным. И тотчас два торпедообразных тела, метра по три длиной, ушли в глубину. По мелькнувшим грифельно-серым спинам Кудояров узнал так называемых «траурных» акул, за которыми укрепилась страшная слава людоедов. Пасть этих «тигров океана» способна перекусить человека пополам.

Оставшиеся в лодке, затаив дыхание, следили за поверхностью. Пять секунд… десять… пятнадцать… двадцать… Шлюпку по-прежнему сносило течением. Наконец, вздох облегчения: за кормой показался белый берет Скобелева. За ним снова мелькнул зловещий черный плавник.

– Не теряйтесь, – Скобелев! – закричал Кудояров, хватая пистолет и посылая патрон в ствол. – Костя, Яша, кричите, бейте веслами по воде, надо отпугнуть эту тварь.

Скобелев сильными размашистыми бросками догонял шлюпку, но расстояние между ним и спасительным бортом сокращалось медленно, черный плавник настигал его.

– Скорее, дружище! – ободряюще крикнул Кудояров. Расставив ноги, он поднял пистолет и положил ствол на согнутую левую руку. Он знал, что пуля не возьмет акулью шкуру, но отпугнуть эту тварь может. Тщательно прицелился: риск попасть в человека был велик. Однако рука его не дрогнула. Раз за разом он послал три пули в настигавшую Скобелева хищницу. Все три попали в цель, плавник вильнул и исчез. Кудояров и Найдич втянули задыхающегося Скобелева в лодку. Лицо его выражало глубокую горесть.

– Ничего не мог сделать, Евгений Максимович, – говорил он смущенно, с извиняющимися нотками в голосе, – не успел его подхватить. Акулы там.

Он показал руку, часть кожи на которой от кисти до локтя была стесана прикосновением шершавого бока «траурной» хищницы.

Скобелев опустился на банку и уткнул лицо в ладони.

– Эх, такой парень, такой парень! – повторял он.

Товарищи его не могли вымолвить ни слова, пришибленные впечатлением страшной сцены.

А солнце, казалось, неподвижно застыло в небе.

Пресса

2. МИРАЖИ МИРОВОГО ОКЕАНА (продолжение)

…Возможно, это дань старинным морским легендам о Кракене, чудовищном обитателе морских пучин? Как ни вспомнить тут строки Альфреда Теннисона:

Вдали от бурь, в безмолвной глубине

Под толщей вод, в Пучине Мировой,

В тяжелом, древнем, непробудном сне

Здесь Кракен дремлет; гаснет свет дневной

В пути сюда…

Но… гаснет эхо древнего мифа в свете новейших данных. Свои «бермудские треугольники» вдруг обнаруживаются не только в Атлантике, но и в Средиземном, даже в Южно-Китайском море. Доныне не раскрыты тайны многих бесследно исчезнувших кораблей.

Арман Дюверже. (Журнал «Сьянс э ей», Париж).

Глава IX. ЧЕЛОВЕК ИЗ СУНДУЧКА ЧЕРТУШКИ ДЖOHCA

У чертушки, у Джонса

В зеленой глубине,

В дремучей тишине

На дне, братва, на дне

Диковин всяких много

В дубовом сундуке,

На золотом замке -

Замке, братва, замке…

Из английского морского фольклора

– Послушайте, Мишель, до сих пор вы были аккуратны и исполнительны как хороший служака вас ценили. Но этого я от вас просто не ожидал…

– Но, господин Вебер…

– Никаких «но»! Вы совершили возмутительную глупость и грубейшим образом нарушили дисциплину. Я буду накладывать на вас взыскание…

Голоса доносились из-за полуоткрытой двери: один низкий, басовитый, раздраженный, другой – высокий, сиплый. Разговор велся на немецком языке, которым Андрис, как многие латыши, владел вполне сносно.

Над Андрисом был потолок, выкрашенный кремовой масляной краской, в центре которого находился круглый матовый плафон, излучавший несильный, ровный свет.

Андрис лежал на койке в одних трусах, до пояса прикрытый грубым одеялом. В затылке ломило, как после тяжелого похмелья. С трудом, ощущая скованность во всем теле, он повернул голову и осмотрел помещение. Это была каюта с такими же кремовыми стенами, обставленная по-корабельному скупо стол, табурет, шкафчик для одежды. Небольшие круглые часы на стене. Где-то в стене шелестел скрытый вентилятор. Иллюминатора не было, но дверь тоже была корабельная, металлическая с резиновой окантовкой, наглухо задраивающаяся, с комингсом внизу.

Андрис начал припоминать: да, он был на шлюпке с Евгением Максимовичем, Скобелевым и другими. «Положение трудное, но не безнадежное», – сказал Кудояров. Потом рассказывал про медузу. Потом Скобелев стал раздавать воду и первому налил ему. Дальше все было как ножом отрезано и, тужась вспомнить, Андрис только сильнее ощущал, как наливаются болью жилки в мозгу. Память была, как птица, залетевшая в комнату: бьется о стекло – впереди – простор, но преодолеть невидимую преграду невозможно…

Андрис закрыл глаза. Когда он снова поднял веки, то увидел около койки двух человек: приземистого, почти квадратного, толстяка с красной физиономией и высокого очень худого старика с лицом, покрытым густо-коричневым загаром и изрезанным глубокими морщинами. Оба они были одеты в легкие курточки с короткими рукавами из бумажной ткани в мелкую голубовато-зеленую клетку: медные пуговки придавали этому одеянию вид униформы.

– Где я? – спросил Андрис, приподнимаясь.

Вопрос остался без ответа. Толстяк рассматривал Андриса с явным недоброжелательством.

– Шпрехен зи дойч?

Андрис мотнул головой.

– Да!

– Вы немец?

– Нет.

– Англичанин? Француз? Испанец?

– Латыш, – сказал Андрис.

– Эмигрант?

– Нет, из Советской Прибалтики.

– Советской?

Немец отступил на шаг и хлопнул себя по ляжкам.

– Этого еще не хватало! Ну зачем вам понадобилось тащить на борт этого утопленника?! – обратился он к своему коллеге все с той же раздраженной интонацией. – И откуда он взялся?

– Откуда он взялся – этого я не знаю, – отвечал старик. Но я уже докладывал вам, господин Вебер: простое чувство человечности не позволило мне равнодушно видеть гибнущего…

– Человечность, человечность! – передразнил толстяк. Скажите еще: гуманность, милосердие, сострадание… Ах, Рузе, Рузе! Когда вы уже избавитесь от этих жалких, никого и ни к чему не обязывающих понятий! Слова, пустой звук! Станьте, наконец, мужчиной, Мишель!

– Извините, господин Вебер, но мне кажется…

– Кажется, кажется… Мне нужна не ваша дурацкая человечность, а наша безопасность. Нужно было предоставить ему спокойно опуститься на дно. Ну скажите, где тут логика: спасать человека, чтобы затем неизбежно отправить его туда тем же курсом? Что, в виде взыскания, я и поручу вам. Но прежде надобно допросить его.

Вебер снова обратился к Андрису.

– Вы должны сообщить нам, кто вы и каким образом оказались в воде?

Андрис с трудом поднялся и сел.

– Может быть, вы прежде скажете мне, на каком корабле я нахожусь?

– Попрошу отвечать на вопросы. Спрашивать будете потом!

– Я член экипажа советского научно-исследовательского судна «Академик Хмелевский». Пилот гидровертолета, приданного этому кораблю. Я и еще пять моих товарищей потерпели на вертолете аварию и оказались на шлюпке в открытом океане.

– Как же вы очутились за бортом? Ведь на поверхности был полный штиль. Ведь не ваши же товарищи выбросили вас…

– Это исключено. Помню только, что я находился в шлюпке.

– Странно, очень странно и неправдоподобно… – Вебер пожевал губами. – Не то ли это судно, на борту которого находится знаменитый профессор Румянцев?

– Профессора Румянцева нет на «Академике», – отвечал Андрис. – Насколько мне известно, он находится сейчас… э-э-э… на острове Буяне.

Рузе, молча слушавший этот диалог, удивленно поднял брови.

– Скажите: почему вам не оказали помощь? Ведь у вертолета была, конечно, радиосвязь с судном.

Но тут Андрис ощутил озноб и сильнейший приступ тошноты.

– Ладно, пока хватит, – брезгливо сказал немец. – Подождем пока он очухается. Мишель, дайте ему подкрепиться чем-нибудь да присмотрите, чтобы он не совал нос дальше туалета. Потом я решу, что с ним делать. Наделали вы мне хлопот, болван этакий!

Господин Вебер, продолжая ворчать, удалился. За ним вышел Рузе, но вскоре возвратился с подносом, на котором стояли стакан и еда.

– Выпейте это, может, полегчает, – сказал он, к великому удивлению Андриса, на чистейшем русском языке. Усевшись на стул и положив руки на колени, он уставился на Андриса и покачал головой. На лице его, напоминавшем выжженные солнцем руины, во взгляде усталых глаз Андрис читал сострадание, жалость, желание придти на помощь, – именно те чувства, которые герр Вебер начисто отрицал.

– Ну, парень, влипли вы в историю, должен я вам сказать, – грустно обронил Рузе. – В общем – из кулька в рогожку.

– Да скажите же, наконец, на каком судне я нахожусь? взмолился Андрис.

Рузе помялся, будто не решаясь раскрыть ему правду.

– Вы не на судне. – Он оглянулся, встал, плотно закрыл дверь. – Вы – на подводной станции.

– Как, как? – переспросил ошеломленный Андрис. – На какой станции?

– Собственно, не на самой станции, а в верхней ее части…

Из дальнейших расспросов и коротких, отрывистых ответов Рузе Андрис уяснил, что станция помещается в кратере потухшего подводного вулкана, поднятого некогда могучей катаклизмой почти к поверхности океана. Секция, в которой находился Андрис, имела чисто административное назначение, это был, так сказать, контрольно-пропускной пункт. Сама станция («целый промышленный комбинат» – как пояснил Рузе) располагалась значительно ниже.

– Скажу вам откровенно, – признался он, вздохнув, – хочется мне вам помочь. Да ведь я сам здесь фактически на положении узника. Порядки тут крутые, казарменные, хуже – тюремные. Когда я завербовался на станцию, то подписал обязательство никому и никогда не сообщать о существовании станции и о всем, что здесь увижу.

– Но вы-то сами как сюда попали?

Рузе махнул рукой.

– Это такая история с географией… Все в погоне за теми же самыми деньгами. Плата, правда, большая, но что в ней? Деньги здесь стоят не больше бумаги, на которой напечатаны.

– Откуда вы так хорошо знаете русский язык? – поинтересовался Андрис.

Рузе покосился на дверь и, нагнувшись, прошептал:

– Русский я, понимаете? Никакой не Мишель Рузе. Это имя я принял, когда попал в лагеря для перемещенных лиц. Звать меня Михаил, фамилия – Козлов. С Волги я…

Он осекся. Дверь распахнулась, и раздался жесткий, повелительный окрик:

– Шлафен, шлафен! Рюкцуг!

На пол швырнули свернутый матрац и постельные принадлежности. Дверь захлопнулась.

– Я освобожу вам койку, – сказал Андрис, собираясь встать.

– Нет, нет, – засуетился Мишель, принимаясь раскладывать матрац. – Лежите. Ведь вы у нас гость, – прибавил он с кривой усмешкой. – Я тороплюсь, видите: через пять минут выключат свет. После двенадцати разговоры категорически воспрещены. Будем спать – утро вечера мудренее.

* * *

– Ауфштиг!

Тот же казарменный, лающий голос заставил Андриса вскочить, выла сирена. Андрису показалось, что он только несколько минут назад свалился в черный провал сна, но часы показывали уже пять.

Около койки стояли Рузе и здоровенный верзила в такой же зеленовато-голубой полуформенной курточке и в шортах. На подпоясывающем его солдатском ремне справа, под рукой, висела кобура с пистолетом, так, как это было принято когда-то у эсэсовцев. В руках верзила держал пакет.

– Одевайтесь, – сказал Рузе, кивая на вещи Андриса, сложенные на табурете. – Мне приказано доставить вас на материк, – добавил он официальным тоном.

Андрис быстро натянул рубаху и брюки. «Меня или нас обоих, дружище? – мелькнуло в голове. – Вот этот цербер открывает дверь, а куда она ведет? Может быть к самому черту в лапы? Андрис Лепет, держи ухо востро!»

…Они шли по длинному, глухому коридору, поднимались по узкой металлической лесенке, миновали какие-то переходы, поднимались опять, немец все время бормотал: шнелль, шнелль – и Андриса все время не оставляло ощущение, будто за ними следят невидимые глаза. Наконец конвоир остановился у полукруглой двери, сказал: тут!

Повинуясь движению рычага, дверь открылась, и они оказались в камере, где на небольшом возвышении стоял глиссер не виданной Андрисом конструкции. Верхнюю часть его длинного, дельфинообразного корпуса покрывал колпак из прозрачного пластика, а на борту готическим шрифтом было выведено: «Нифльгейм-1».

Судно было обращено носом к двухстворчатым герметическим дверям, к ним вел рольганг.

Немец снял трубку настенного телефона, пролаял что-то. Тотчас послышался глухой шум воды; когда пол дрогнул и камера начала подниматься, Андрис сообразил, что это откачивают воду из балластных цистерн.

Нажатие кнопки. Створки двери откатились направо и налево, и перед Андрисом открылся океанский простор, позлащенный утренним солнцем. Он глубоко вдохнул теплый соленый воздух, и сердце дрогнуло и сжалось: свобода ли это?

Рузе нажал рукоятку в носовой части глиссера, пластиковый колпак раздвоился, как скорлупа ореха, и половинки его, щелкнув, ушли в боковые пазы. Он полез в глиссер, потом оттуда раздалось:

– Берейтшафт!

– Фарен! – деловито сказал немец, пуская рольганг. Глиссер пополз вниз и сел на воду.

– Давайте, Лепет! – крикнул Рузе, указывая ему место рядом с собой, у щита управления. Последним влез немец и развалился на корме.

«Нифльгейм-1» с ревом рванулся вперед. Андрис обернулся и увидел, как сомкнулись створки в круглом куполе станции, как зубурлила вода вокруг него… Потом океан со вздохом принял загадочное сооружение в свое лоно и только небольшая воронка еще несколько секунд вертелась на том месте, куда, как мираж, ушла морская тайна.

Ветер свистел над головами Андриса и его спутников.

– Игрушка! – прокричал Рузе в ухо пленника. – В Филадельфии заказывали по особым чертежам. Скорость – фантастическая. Может погружаться и идти на небольшой глубине несколько часов. И заметьте: это не какое-нибудь безобидное спортивное суденышко, у него на вооружении новейшие реактивные торпеды-молнии, способные отправить ко дну крупный военный корабль.

– Вижу и удивляюсь, – отозвался Андрис. – Оказывается, в этом «тихом» океане водятся и такие аллигаторы…

Пронзительный вой моторов постепенно стих, хотя скорость, видимо, не уменьшалась, а увеличивалась. Андрис, приподнявшись, попытался выглянуть за щиток и тотчас, словно ударом могучей ладони в лицо, был отброшен обратно в кресло. Теперь судно совсем вышло из воды и, выпустив подводные крылья, неслось, еле касаясь поверхности: где-то в глубине корпуса глухо ворчали сверхмощные двигатели.

– Вы обратили внимание на название? – спросил Рузе. «Нифльгейм» – ведь это из древненемецкого эпоса взято: таинственная подводная страна нифлунгов или нибелунгов, злобных карликов, стерегущих скрытое сокровище. Вполне во вкусе нацистов, любителей подобной старонемецкой бутафории. Только совсем не бутафория это, ox! – не бутафория…

– Вы-то как сюда попали, Мишель? – спросил Андрис.

Рузе-Козлов помолчал.

– Длинная и очень грустная история, – сказал он с привычной, характерно-горькой усмешкой, которая сама уже говорила многое. – Я родом из Сормова, сборщиком работал там на судостроительном заводе. Ну, началась война, мобилизовали меня, и попал я в авиационное училище. Потом – фронт. В одном из первых воздушных боев сбили меня под Орлом. Лагерь для военнопленных. Бежал. Поймали меня и попал я во второй лагерь-еще хуже. Опять бежал. Снова поймали и водворили в третий лагерь – совсем уж какой-то девятый круг дантова ада. И тут, скажу вам правду, не выдержал режима я, смалодушничал и оказался во власовском формировании. До фронта дело не дошло, долго болел. А тут и войне конец. И снова оказался я в лагере, на этот раз – для перемещенных лиц. И снова побоялся ответ перед Родиной держать и очутился за океаном, в специальной школе, сами догадываетесь, какой. Когда раскусил, что это такое – удрал. И пошло носить меня по белу свету…

Перед Андрисом развертывался крестный путь эмигранта, человека без родины. Бродяжничество по Штатам, полуголодное существование. Какая-то уголовщина, тюрьма. Венесуэла – воздушный извозчик на летающих гробах захудалой авиагрузовой компании. Старатель, потом охранник на алмазной каторге…

– Словом, стал я тем, что в Турции называют «караязиджи» – человеком черной судьбы.

– А вы и в Турции были?

– Спросите, где я не был.

– Сколько же вам лет?

– Пятьдесят с лишним.

Андрис глядел на него пораженный: он думал, что Рузе около семидесяти. Лицо – руины, совершенные руины, изглоданные временем, выжженные солнцем тропиков. Тело еще крепко, но плечи пригибает к земле тяжкий груз пережитого. Эх, бедолага! Не сладок, видно, хлеб чужбины…

– Одно время мне повезло, – продолжал свою исповедь Рузе. – Попал я к одному почти соотечественнику, мсье Корганову, французу русского происхождения, который занимался поисками затонувших сокровищ. Профессия не новая, таких в старину называли «рэкменами». Была у него карта, якобы подлинная, на которой морские клады обозначены, держал он ее за семью замками. И стал я акванавтом. Ну, ничего, этот Корганов обходился хорошо и платил прилично, обещался даже взять в долю. К несчастью, карта оказалась липовой, такие в Америке можно приобрести за полсотни долларов. И вылетел мсье Корганов в трубу, как и полагается порядочному человеку…

– А потом?

– Тут и очутился я в когтях герра Вебера. Он вербовал людей для работы на секретных подводных рудниках. С моим опытом акванавта-глубоководника я для него находкой оказался. Подписку с меня взяли, я уже об этом говорил. Плата большая, контракт на год, по окончании срока – премия. Соблазнился я – и попал в западню. Ведь я уже шесть месяцев, как божьего света не видел. И (Рузе нагнулся к уху Андриса) не ручаюсь, что его увидят те, кто работает там, внизу, в кратере, в выработках.

– Почему?

– А как кончается контракт, тем, кто не хочет его продлить, устраивают прощальный ужин. Коньяк, шампанское, омары и все такое прочее. Ну, конечно, веселье: завтра – денег полные карманы, завтра свобода, доставка на сушу. Но я подозреваю, – шепотом продолжал Рузе-Козлов, – что эти люди наутро не просыпаются…