Текст книги "Шашлык на свежем воздухе"

Автор книги: Николай Самохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

ВИНО ИЗ РЕВЕНЯ

Откровенно говоря, я довольно долго не решался взяться за этот рассказ. Меня и так некоторые товарищи упрекают. Почему это, говорят они, в ваших произведениях так много пьют? Вы, собственно, на что этим намекаете?

А я, честное слово, ни на что специально не намекаю. Просто жизнь ежедневно подбрасывает свежий материал на эту тему. Потому что в действительной жизни пьют у нас все еще исключительно много. И это бы, как говорится, полбеды. Ну, кто не пьет? Разве только курица. Тревожит другое: уж очень в последнее время безбоязненно стали пить люди. Другой товарищ молоко с большей осторожностью покупает. Он, бывает, не отойдет от прилавка, пока не выяснит досконально: и какой процент жирности, и пастеризованное ли оно, и точно ли выпущено в четверг, как значится на крышечке, а не во вторник, и нет ли в районе ящура. А вот что ему иной раз на дружеской пирушке в стакан набабахали – денатурат или марганцовку – даже не поинтересуется.

Хотя наши уважаемые медики много сил кладут на то, чтобы популярно объяснить возможный вред от неразборчивого употребления алкоголя. Но им почему-то редко кто верит. А зря. Все-таки, не всегда товарищи медяки бывают неправы.

Позвольте в подтверждение этого своего заявления рассказать действительный кошмарный случай, который произошел не так давно с приятелем одного моего хорошего знакомого.

Все началось именно на дружеской пирушке. Как говорится, «вино лилось рекой, сосед поил соседа». Что касается вина, то оно, на самом деле, лилось рекой. Дело в том, что этот мой знакомый – садовод, держит мичуринский участок. И надо сказать, выращивает колоссальные урожаи. А поскольку на базар фуговать излишки ему неудобно, он приспособился перегонять их на вино. И достиг в этой области большого совершенства: варит самые неимоверные сорта – из вишни, из крыжовника, из ранеток. Даже научился, представьте, изготовлять самое настоящее шампанское «Брют» из какой-то специальной смородины. Хоть сейчас на международную выставку.

Вот, значит, сидят они, и мой знакомый потчует своего приятеля.

Наливает ему бокал вина – из крыжовника, что ли – и говорит:

– А ну, давай пробуй.

Приятель, конечно, не заставляет себя ждать – пробует.

– Ничего, – говорит. – Сладковатое такое, вроде сиропа. Не берет, правда, но пить можно. Если магазинного нет.

– Ха! – говорит хозяин. – Магазинного! Скажешь тоже! Да в магазине знаешь что? Суррогат—вот что… Ну-ка, давай пробуй другое. – И наливает ему из второй бутылки.

– Это, вроде, получше, – отмечает приятель. – Уже горчит маленько. Тоже пока не берет, но, кажется, начинает приближаться.

– То-то, – смеется хозяин и кричит жене – Маруся! Подай-ка сюда мою солдатскую кружку!.. Вот ты у меня сейчас еще этого вот попробуешь – из четверти. – И льет в свою солдатскую кружку с краями.

Гость выпивает эту полную кружку, утирается ладонью и выносит заключение:

– Хорошо… Но не берет.

– Фу ты! – говорит тогда хозяин. – Ну что с тобой делать—прямо не знаю… Маруся! Неси, что ли, то… экспериментальное.

Тут Маруся вносит двухлитровую банку с какой-то довольно мутной жидкостью и нацеживает гостю так примерно с полстакана.

Гость пьет и чувствует, что глаза у него сводит к переносице.

– Вот это берет! – говорит он, вытирая слезы. – Из чего гнал?

Хозяин смеется:

– Даже неудобно сознаваться. Считай, что не из чего. Травка такая есть – ревень. У нас в Сибири произрастает. Вот из нее. Ну, маленько там сахару, маленько того-cero, а так почти задаром.

– Спиши рецепт, – говорит приятель. – Обязательно дома такую штуку сделаю. Тем более, раз почти задаром.

Ну, знакомый мой и списал ему рецепт. Приятель раздобыл ревеню и по этому рецепту на другой же день заварил вино.

Заварил он его в четверг, а через два дня подходит воскресенье. И как раз День строителя – есть повод опробовать.

– Мать, – говорит приятель жене во время завтрака. – Тащи сюда эту косорыловку – посмотрим, что там нахимичилось.

Выпил он стаканчик, колбаской закусил и сидит, ждет эффекта – когда глаза к переносице полезут.

И дождался. Только совсем другого эффекта. Вдруг его всего скрючило и аж переломило пополам. Схватился он за живот – и ходу. В совмещенный санузел.

Жена – за ним. Стучит в дверь кулаками:

– Петя, что с тобой?! Что такое?!

– Вино проклятое! – отвечает приятель.

– Да не может быть! – говорит жена. – Это тебя, наверное, с колбасы. Я ее, раззява, забыла вчера в холодильник положить.

– Ох, с вина это! – стонет муж.

Пока они там перестукивались, малолетний сын приятеля из детского любопытства вытянул пару стаканчиков. Выскакивает он в коридор и ревет:

– Папка, выходи!

– Да что вы, черти такие, голову мне морочите! – говорит жена. – Ну, ты сопливый еще – ладно. А этот-то слон… В него же ведро влей – ничего не будет.

Короче, мать, чтобы разоблачить, как она полагала, обман, пошла в комнату и лично выпила полстаканчика. Буквально через минуту она убедилась, что мужчины ее не разыгрывали, и тоже заняла очередь за сыном.

И вот в такой пиковый момент заявляется к ним в гости свояк приятеля. Ему, конечно, быстренько (тут уж не до разговоров) объяснили ситуацию – что к чему. А надо оказать, что свояк в смысле выпивки вообще профессор был. Он даже рассердился, услышав такую версию.

– Да вы что тут, – говорит, – белены пообъедались! Кому-нибудь другому арапа вправляйте, только не мне. Я понимаю, если бы вы натощак кефира напились – тогда другое дело. А с вина этого никогда не может быть. Вино только дезинфицирует – и больше ничего. Да я сейчас на ваших глазах четыре стакана выпью—и хоть бы хны. Где оно у вас тут? Ага… Вот смотрите: раз… два…

До трех свояк, конечно, не досчитал – вылетел из комнаты весь белый, как бумага, покрутился, покрутился, видит: ничего положительного ему в этих малогабаритных условиях не дождаться – и на автобусную остановку.

А живет он, между прочим, на Западном поселке – сорок минут езды. Он, правда, догадался – сунул водителю десятку и говорит:

– Останавливай по первому требованию! И сам примостился возле передних дверей. Только отъехали метров четыреста, свояк кричит:

– Тормози!

Ну, пассажиры первый случай перетерпели, не сразу сообразили, что к чему, думали, может, колесо спустило.

А свояк, через километр, примерно, снова кричит:

– Тормози!

Тут, понятно, начался ропот, возникли трения между пассажирами и водителем. Все-таки надо учитывать: воскресенье, люди спешат провести его поинтереснее – едут кто в гости, кто куда, а вместо этого, извольте видеть, должны ждать какого-то авантюриста.

Словом, после третьей остановки свояка из автобуса поперли. Так что он на этом деле потерял десятку. Чистыми.

Хорошо еще, что высадили его где-то в районе нахаловки. Там как раз к проезжей части примыкает довольно необитаемый овраг, в котором свояк и отсиживался полтора суток.

Вот так вот, дорогие товарищи… Вы спросите – к чему я все это рассказал? Да просто к тому, чтобы еще раз заострить ваше внимание на одной, может быть, не оригинальной мысли: пить-то пей, но все же маленько и опасайся.

СТРОГАЧ

– Кто за, прошу голосовать, – сказал наш предместкома товарищ Подкидной и первым поднял руку.

За Подкидным, не глядя на меня, поднял руки Зейц и Миша Побойник.

– Единогласно, – подвел итог Подкидной.

– Тогда я пошел, – сказал я, закручивая жгутом кепку. – Спасибо, как говорится… Всего, как говорится, наилучшего.

– Погоди, – остановил меня Подкидной, не отрывая скорбного взгляда от скатерти. – Садись сюда.

Я сел.

– Ну? – глухо спросил Покидной. – Сам-то как расцениваешь?

– Что тут расценивать, – криво усмехнулся я. – Влепили строгача и точка… Ясно-понятно.

– Так, – сказал Подкидной, – обижаешься. А ты наше положение почувствуй. Войди в него.

Я посмотрел на их положение. Они сидели за красным столом в глубоком расстройстве. Зейц нервно протирал очки. Побойник катал по столу граненый карандаш, извлекая пулеметный стук.

– Куда уж мне до вашего положения, – желчно сказал я и поднялся. – Меня с таким пятном и близко не подпустят.

Предместкома подавленно вздохнул. Миша Побойник с треском сломал карандаш…

Через часа полтора к моему рабочему столу подошел Миша Побойник. «Началось!» – со злостью подумал я, приникая к бумагам. (Побойник осуществлял у нас по линии месткома контроль за трудовым прилежанием).

Миша повздыхал, поскрипел пудовыми ботинками, потом ухватил меня за локоть и сказал:

– Айда, покурим.

«Провоцирует», – смекнул я и ниже склонился над столом.

– Не могу. Срочное задание.

– Да брось! – запанибратским тоном сказал Миша. – Работа – не медведь.

– Ну, если не медведь, – я поднялся, – тогда что же…

Мы вышли в холл.

– Мои, мои! – запротестовал Миша, увидев, что я достаю сигареты. – Я пригласил – я угощаю.

Закурили Мишиных.

– Что ты смолишь без передышки! – возмутился он. – Гонится за тобой кто? Ты кури нормально, не торопись.

Я стал курить помедленнее.

– Слушай, – замявшись сказал Миша, – забери у меня билет на сегодняшний хоккей. А?

– А ты как же? – удивился я.

– Я не могу, – вильнул глазами Миша. – Мне тещу надо встречать.

– Свою?

– Нет, женину, – сказал он.

– А-а… Ну, раз так, давай. Только ведь туда пораньше надо – место захватить. Придется с работы отпрашиваться.

– Устроим, – заверил Миша.

Наступил обеденный перерыв, и я, как обычно, вышел в коридор с шахматной доской в руках. Сотрудники трусливо кинулись по кабинетам. Только один Зейц не кинулся. Он остался в коридоре и, напружинившись, как тореадор, храбро ждал моего приближения, Но я не собирался бодать Зейца. Я стал забирать влево, намереваясь обойти его. Однако Зейц заступил мне дорогу и сказал:

– Давай сыграем.

– Тебе со мной неинтересно будет, – отворачиваясь, буркнул я. – У тебя же первый разряд.

– Какой там первый! – заскромничал Зейц. – Первый от заду. Пойдем, не ломайся. Я тебе индийскую защиту покажу.

Мы расставили фигуры, и Зейц сделал ход. Я схватился за голову и начал думать. Зейц на цыпочках отошел в уголок, чтобы не мешать. Он покурил там, прочистил мундштучок, перелистал подшивку «Вечерки», потом негромко кашлянул.

– Может, тебе сходить е-два – ё-четыре? Для начала?

– Погоди, не подсказывай. Сам додумаюсь, – сказал я. – Хм… е-два – е-четыре, говоришь?.. А что, неплохо, в общем-то. Пожалуй, даже верно… Ну вот, сходил.

Зейц быстро ответил.

Я схватился за голову и начал думать.

– Да, плохо мне придется, – сказал Зейц, обежав раза четыре вокруг стола. – Если ты сейчас выведешь слона…

– Слона? – переспросил я. – Конечно, выведу. Уж не проморгаю, будь спокоен.

И я вывел слона. Зейц быстро ответил. Я схватился за голову и начал думать.

– Ну чего колеблешься? – сказал Зейц, нервно притопывая. – Бери ферзя!

– Чьего? – перепугался я.

– Моего, разумеется, – сказал Зейц.

– Ловушку готовишь? – обиделся я.

– Какая, к черту, ловушка! – закричал Зейц. – Мат мне через три хода. Вот, вот и вот!

– Смотри-ка! А ведь точно, – я легко поставил Зейцу мат. – Что это ты сегодня так жидко?

– Почему жидко? – сказал Зейц. – Просто ты сегодня здорово играл. – Он потряс мне руку. – В другой раз захочешь сразиться – приходи, не стесняйся…

За полтора часа до конца работы я запер стол и, чувствуя знакомый озноб под ложечкой, помчался на стадион. На улице, у парадного, постукивая ногой об ногу, ждал кого-то заиндевевший товарищ Подкидной. Я хотел было прянуть за колонну, но Подкидной замахал руками:

– Согласовано, согласовано. Не хоронись, – и он засеменил рядом, подстраиваясь под мои торопливые шаги.

– А меня в обком союза чего-то такое вызвали, – объяснил он, забежав с правого боку. – Так что попутно.

– Да вроде не совсем, – сказал я. – В обком-то обратно надо.

– Ага, – согласился Подкидной. – Чуть-чуть в сторону. Ну, провожу тебя маленько.

– Эх, брат! – сказал он, забежав с левого боку. – Ты думаешь мне этих выговоров не давали? Огребал в свое время. Как навешают, помню, курочке клюнуть негде.

– Ай-ай-ай! – посочувствовал я. – Ну, и как же вы?

– Да плюну, бывало, – беспечно сказал Подкидной. – Плюну и разотру.

Тут мы поравнялись с кафетерием, и Подкидной схватил меня за рукав.

– Зайдем. Минералочки выпьем.

– Спасибо большое, – стал отнекиваться я. – Холодно, знаете перед хоккеем-то.

– А мы тепленькой попросим, – сказал Подкидной.

– Два стакана коньяку, – распорядился он в кафетерии. – Давай-ка, брат, грейся.

– Ой, непривычно его, заразу, стаканами-то! – передернул плечами я.

– Пей, – сказал Подкидной. – Здоровее будешь.

Я зажмурился и выпил.

– Хороший коньячок. Армянский, – одобрил Подкидной. – Пей второй.

– Ммм! – затряс головой я – Самм-то вы что же?

– Обо мне не беспокойся, – сказал Подкидной. – Я свою норму давно перевыполнил. Бывало, как назюзкжаешься…

– Вот так вот, брат! – говорил он на улице, придерживая меня за талию. – Не звери мы какие-нибудь. Небось, завтра тебе на работу после хоккея и этих… переживаний трудно будет? Ты не спеши, отоспись, как человек. Часочка на два можешь задержаться – уладим это дело…

СКРЫТЫЕ РЕЗЕРВЫ

– Эй вы, пиджаки! – сказал Яшкин, заявившись утром на работу. – Слыхали сенсационную новость? Я вчера Машкина в шахматы прибил!

– Врешь! – не поверили мы. Зав. отделом Машкин был у нас чемпионом всего четвертого этажа, включая лестничную площадку, на которой временно размещался отдел изысканий.

– Прибил, прибил, – самодовольно ухмыльнулся Яшкин. – Поставил ему, голубчику, детский мат.

– Что за шуточки! – сказал пораженный Мишкин. – Ты же, кроме преферанса, ни во что не играешь.

– Дело мастера боится! – развязно заявил Яшкин.

Мы все-таки не поверили и всем коллективом пошли к Машкину за подтверждением.

– Обыграл, – развел руками Машкин. – Я, знаете, сам не ожидал. Сел за доску, думаю, – разомнусь маленько. Вдруг чувствую – тиски!.. По-моему, у него способности.

– У кого? – спросил Гришкин. – У этого трепача?!

– Ну, почему трепача, – сказал деликатный Машкин.

– Трепач и есть! – безжалостно повторил Гришкин. – Вы, Пал Сергеич, не расстраивайтесь. Вызовите его на матч-реванш. Это же случайность.

Однако на другой день Яшкин потряс всех новым сообщением.

– Вчера прибил Поликарпыча, – сказал он и почему-то задумчиво добавил: – Вот так вот…

Мы повскакивали с мест.

Главный инженер проекта Кирилл Иванович Поликарпов возглавлял сборную нашего института, сам играл на первой доске и уже восемь лет являлся членом правления городской секции шахматистов.

– Может, он больной был? – ошеломленно спросил Мишкин.

– Да нет, вроде здоровый, – сказал Яшкин. – Я к нему когда зашел, они как раз с Зейцем из сметного на пальцах тянулись. Поспорили на бутылку коньяку – кто кого. Зейц свободной рукой за сейф схватился, так Поликарпыч его вместе с сейфом утянул…

К Поликарпычу мы справляться не пошли. Не решились. Зато в обеденный перерыв подсмотрели любопытную сцену. Поликарпыч, загнав в угол нашего зава Машкина, тряс у него перед носом каким-то листочком и бубнил:

– Я дома партию проанализировал, понял? До полночи сидел… Все верно, просчета нет.

В понедельник Яшкин пришел на работу раньше всех. Когда мы собрались, он уже сидел за столом. Вид у него был бледный и подавленный.

– Такая хохма, ребята, – сказал он, глядя на нас виноватыми глазами. – Я вчера Киршенблюма прибил.

– Чемпиона области! – ахнул Мишкин.

– Ага, – кивнул Яшкин, – Кандидата в мастера.

– Как же это ты? – опросил я, не решаясь приблизиться к Яшкину.

– А черт его знает, – растерянно пожал плечами он. – Зашел в городской сад, а они там играют. В павильончике. Ну я сел – и прибил.

И тогда молчавший до сего времени Пашкин сказал:

– Все! Вечером поведешь в сад. Будешь играть еще раз. При свидетелях!

Вечером мы пришли в сад.

Всем отделом. Мы стояли за спиной Яшкина и тяжело молчали.

Яшкин ерзал на стуле, крутил шеей, бросая на нас заискивающие взгляды, и смело двигал фигуры.

Знаменитый Киршенблюм сидел напротив. Схватившись руками за подбородок, чемпион панически глядел на доску. Белесый заячий пух на его голове стоял дыбом.

Через восемнадцать ходов чемпион остановил часы, пожал Яшкину руку и, шатаясь, пошел на свежий воздух…

А недавно Яшкин прибил самого Бента Ларсена на международном турнире.

По этому поводу мы купили водки, закуски, закрыли двери нашего отдела на стул и устроили маленькое торжество.

Без Яшкина, к сожалению. Он еще не вернулся из Ноттингема.

– Удивительные бывают случаи, – нюхая корочку, сказал Гришкин. – Просто невообразимые! Ведь, между нами говоря, арап этот Яшкин каких мало.

– Ну почему же арап, – заступился за Яшкина сердобольный Машкин. – Он все-таки справлялся с работой… иногда.

– Арап, арап! – сказал Гришкин. – Даже не спорьте. Здесь все свои – чего скрывать. Арап, а вот возьми пожалуйста. Гремит теперь!..

После второго тоста засобирался уходить Мишкин.

– Ты чего это компанию разваливаешь? – нахмурился Гришкин.

– Мне это… – покраснел Мишкин. – На спевку надо к полседьмому. Я тут в кружок записался… уже два месяца как… в детстве маленько пел, так вот, вдруг, думаю, получится…

– Конечно, идите! – участливо сказал Машкин. – Идите, идите, чего там. Способности грешно зарывать. Глядишь, певцом станете…

– М-да, – сказал Гришкин, когда за Мишкиным захлопнулась дверь. – Вот ведь тоже – дуб порядочный. Дуб, дуб – не машите на меня. Еще поискать таких дубов. А вполне возможно, будет петь. А мы контрамарочки у него просить будем.

Пашкин вдруг схватил хлебный мякиш и начал его лихорадочно тискать. Тискал, тискал и на удивление всем вылепил зайчика.

– Разрешите-ка, – попросил Машкин. – Очень похоже. У вас наверняка способности. Нет, правда, как здорово!

– Елки! – охрипшим от волнения голосом сказал Пашкин. – Даже не думал, что умею!

– Да-а, – вздохнул Машкин и посмотрел на нас с извиняющейся улыбкой. – А вот у меня никогда никаких талантов не было. С детства. Интересно, правда?.. Ну, ладно, продолжайте тут, – Машкин поднялся. – Посидел бы еще, да надо по торговым точкам. Семья, знаете ли…

– Не повезло мужику, – сочувственно причмокнул Гришкин после ухода Машкина. – Что верно, то верно: никаких талантов. А такому бы не жалко. Крепкий парень, Как специалист – нас всех сложить и то не потянем.

– И человек редкий, – заметил я.

– И человек, и семьянин, – сказал Гришкин. Пашкин молчал. Он сосредоточенно лепил из хлебного мякиша козлика.

ЧУЖОЙ РЕБЕНОК

В субботу позвонил Яшкин.

– Алло! Это ты, очкарик? – спросил он. – Ну, как делишки, сколько на сберкнижке?

Яшкин – это Яшкин, он не может без каламбуров.

– Миллион двести тысяч, – в тон ему сказал я.

– Чтоб мне так жить! – обрадовался Яшкин. – Ну, так сними полмиллиона и поедем завтра за город.

– Люсь! – окликнул я жену. – Тут Яшкин звонит – за город приглашает.

– Что ты, – вздохнула жена и показала глазами на сына, – Куда мы с ним.

– Эй, Яшкин, – сказал я. – Не можем мы. Нам ребенка не с кем оставить.

– Это причину пожара-то? – спросил Яшкин. – А вы его с собой.

– Люсь, он говорит – с собой взять!

– Еще чего! – дернула плечом жена. – Представляю, что будет за отдых.

– Нет, Яшкин, – сказал я. – Отпадает такой вариант.

– Заедаешь счастливое детство? – весело спросил Яшкин. – Вот я сейчас Пашкину трубку передам – он тебе врежет.

– Ай-ай-ай! – оказал Пашкин. – Ай-ай-ай, отец! Как же это ты, а? Ну, сам воздухом не дышишь – ну, не дыши, а ребенка-то почему лишаешь?

Затем трубку взял Гришкин.

– Нехорошо, старик, – загудел он. – Нехорошо о нас думаешь. Обидно. Что ж мы, трое взрослых людей, не поможем вам с ребенком… Дай-ка мне старуху.

Я позвал к телефону жену.

– Нехорошо, старуха, – сказал ей Гришкин. – Нехорошо о нас думаешь. Обидно. Что ж мы, трое взрослых людей… Погоди-ка, тут Яшкин хочет еще добавить.

Яшкин добавил и передал трубку Пашкину. Пашкин, заклеймив нас, вернул ее Гришкину…

Короче, когда они зашли по четвертому кругу, мы не выдержали и сдались.

B воскресенье утром Яшкин, Пашкин и Гришкин встретили нас на вокзале.

– Что-то я не вижу здесь ребенка! – притворно сказал Яшкин. – Ах, простите, вот этот молодой человек! Ого, какой богатырь! А папа не хотел его за город брать. Ну и папа! По боку надо такого папу! Верно? И мама тоже хороша – с папой соглашалась. Рассчитать надо такую маму. Как думаешь?

– Здорово! – сказал Гришкин. – Тебя как звать? Кузьма? Ну, садись мне на шею.

– Зачем вы? – запротестовала жена. – Он сам ходит.

– Да ладно, – отмахнулся Гришкин. – Мне же не трудно.

И Кузьма поехал в вагон на шее у Гришкина.

В поезде к нашему ребенку подключился Пашкин.

– Ну, оголец, хочешь конфетку? – спросил он.

– Не хочу! – мотнул головой Кузьма и покраснел.

– Ишь как вымуштровали, – недовольно заметил Гришкин.

– Это ты зря, оголец, – сказал Пашкин. – Зря отказываешься. Ты действуй так: дают – бери, а бьют – беги.

– Кхым-кхым… Вот что, Кузьма, – толстым голосом сказал я. – Относительно второй части… Это, видишь ли, дядя шутит. Когда бьют – надо не убегать, а давать сдачи.

– Сам-то шибко даешь? – спросил Гришкин.

– Да глупости это, – сказал Пашкин. – Материи… Лично я, например, бегал. Убегу – и все. Ну, правда, что бегал я здорово. Меня сроду догнать не могли.

– Вы! Звери! – не выдержал Яшкин. – Позвольте ребенку конфетку-то взять!

– Ладно, Кузьма, возьми, – разрешил я. Кузьма взял.

– А что надо сказать? – строгим голосом спросила жена.

– Дядя, дай еще! – подсказал Яшкин.

– Яшкин! – зашипел я. – Ты чему учишь!..

– Да бросьте вы, честное слово! – возмутился Гришкин. – Ребенок – он есть ребенок…

Мы вылезли на станции Ноздревой, и Кузьма сразу же увидел кур. Куры неподвижно лежали в пыли под плетнем.

– Они умерли? – спросил Кузьма.

– Спят, – ответил Пашкин.

– Нет умерли, – не согласился Кузьма.

– А ты возьми палку да турни их – враз оживеют, – сказал Гришкин.

– Кузьма, назад! – закричала жена. – Брось эту гадость!

– Пусть погоняет, – удержал ее Пашкин. – Где еще он куриц увидит.

Куры, исступленно кудахча и сшибаясь друг с другом, летели через плетень, в воздухе кружился пух.

– Ну, силен! – повизгивал Яшкин. – Вот рубает! Ай да причина пожара!

На берегу речки Яшкин с Кузьмой начали готовить костер.

– Тащи дрова! – командовал Яшкин. – Волоки сушняк, гнилушки, бересту, ветки – все пойдет!

– Кузьма! – сказал я, нервно протирая очки. – Не смей ломать эти прутики! Их посадили тети и дяди, думая о теба и о таких, как ты. Каждый человек должен…

– Пусть заготовляет, не мешай! – оборвал меня Гришкин. – Ломай, парень, их здесь до хрена. Век не переломаешь.

Тем временем Яшкин и Люся, расстелив на земле клеенку, «накрыли стол».

– Так много луку! – удивился подошедший Кузьма.

– Ничего – осилим, – заверил его Пашкин. – Под водочку он так ли еще пойдет.

– Все равно – до хрена, – сказал Кузьма.

Жена побледнела.

– Кузьма! – вскочил я. – Немедленно встань в угол!

Яшкин как стоял, так и покатился по траве.

– А угла-то! – задыхался он. – Угла-то… Угла-то нет!..

– Нет угла, – хмуро сообщил Кузьма.

– Хорошо! – сказал я. – В таком случае встань под кустик.

Кузьма встал.

– Под кустиком! – сказал Яшкин и снова затрясся от смеха. – Под кустиком полагается сидеть… А не стоять… Ты садись, старик. Садись.

Кузьма сел.

– Товарищи! – не выдержала жена. – Нельзя же так…

– Ну-ну-ну! – сказал Пашкин, разливая по кружкам водку. – Вы тоже меру знайте. Совсем замордовали человека. Родители… Давайте-ка вот лучше выпьем.

Выпили. Закусили луком и редисочкой. Луку, действительно, было до хрена. Пашкин стал наливать по второй.

– Ой, мне не надо! – прикрыла кружку жена.

– Я тоже… воздержусь, – буркнул я, покосившись на Кузьму.

– Эт-то как же так? – спросил Пашкин. – Эт-то что же такое? А ну-ка—в угол! Немедленно.

– Под кустик! – застонал от восторга Яшкин.

– Ребята! Ребята! – испугался я. – Вы чего!..

– Под кустик! – рыкнул Гришкин.

– Под кус-тик! Под кус-тик! – стали скандировать они втроем.

Мы с женой, улыбаясь дрожащими губами, встали под кустик.

– А ты выходи, – сказал Пашкин Кузьме. – Ты свое отбыл.

Кузьма вышел.

– Братцы! – взмолился я. – Что же вы делаете!

– А когда в углу – тогда не разговаривают, – поддел меня Кузьма.

– Что, съел? – спросил Яшкин. – Ты, Кузьма, папку не слушай, – сказал он. – Папка у тебя – вахлак. Очкарики, вообще, все вахлаки.

Пашкин, между тем, разлил по третьей.

– Ну, будем здоровы! – сказал он и обернулся к Кузьме. – А ты чего же сидишь-скучаешь? Тоже мне – мужик! Ну-ка, давай за папу с мамой – выручай их!

– Я не пью еще, – ответил Кузьма.

– Ничего, научишься, – сказал Гришкин. – Это дело такое. – Он вдруг оживился. – Вот у меня племянник – чуть разве побольше Кузьмы, – а пьет. Сядут с отцом, вжахнут пол-литра – и песняка.

– Ранняя профессионализация? – живо откликнулся Яшкин. – Бывает. У меня, у соседей – девчонка. Представляете, девчонка…

И потек милый интеллигентный разговор.

Возвращались мы вечером, в переполненной электричке. Кузьма спал на коленях у матери.

– Ну вот и вся проблема отцов и детей, – нравоучительно сказал Пашкин, – А то, понимаешь, ребенка оставить им не с кем… Эх вы, эгоисты! Да для него этот день знаете какой! Он его, может, на всю жизнь запомнит…