Текст книги "Шашлык на свежем воздухе"

Автор книги: Николай Самохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

ТОВАРИЩЕСКАЯ ВСТРЕЧА

– Еще раз напоминаю, бой показательный, – сказал тренер. – Что такое показательный? Расшифровываю. Противники имитируют отдельные удары и комбинации, не нанося друг другу фактического ущерба. Короче, встреча товарищеская. Ее внешняя цель – продемонстрировать технику и пощекотать нервы зрителям. Ее высокое, так сказать, назначение – популяризировать бокс как вид спорта и привлечь к нам в секцию свежие силы первокурсников.

Тренер у нас был теоретик. Любил пофилософствовать.

Мы с Борькой договорились проще.

– Кинем показуху, – сказал Борька. – Не будем уродоваться.

– Сымитируем, – кивнул я.

– Ты свой коронный проведи пару раз, – сказал Борька. – Понарошке. На него клюнут. А я свой проведу. Договорились?

– Железно, – сказал я.

Спортивный вечер подходил к концу. На сцене соорудили ринг. Тренер остановился возле кулисы и объявил, что направо, дескать, боксер такой-то, а налево такой-то.

Затем прозвучал гонг и мы сошлись на середине.

Я сделал несколько обманных движений и красиво помахал кулаками перед Борькиным носом.

Он отпрыгнул в сторону и слегка толкнул меня в плечо.

Я помог себе пяткой и эффектно отлетел на канаты.

– А-ах! – дружно выдохнул зал.

Тогда я тигром кинулся на Борьку и классически провел коронный. Борька очень правдоподобно растянулся на ковре.

– Раз! Два! Три! Четыре! – махал рукой тренер. На счете «пять» Борька шевельнулся, приподнял голову и снова уронил.

«Ну, артист!» – подумал я.

– Восемь! – крикнул тренер, и Борька встал на дрожащие ноги.

Я опять метнулся к нему, делая вид, что хочу добить. Борька испуганно шарахнулся в угол.

– Молодец! – шепнул я и затеял длинную комбинацию, со свистом рассекая воздух над Борькиными ушами.

И тут он неожиданно провел свой коронный. Но не понарошке. У меня перехватило дыхание. А подлец Борька, не заметив ошибки, ловко влепил мне под глаз и еще в челюсть.

Я повис на канатах уже всерьез. Он ураганом бросился в атаку. Я сделал умоляющие глаза. Но куда там! Борька двумя ударами расквасил мне губы.

В это время, слава богу, ударил гонг и первый раунд кончился.

«Ах, змей! – думал я в перерыве, сморкаясь и отплевываясь. – Ну, погоди же! Я тебе устрою «для вида»! Я тебе покажу «не будем уродоваться»!

И как только мы опять вышли на середину, я старательно прицелился и расплющил Борьке нос.

Он кровожадно замычал и хватил меня по уху.

Я прижал его к канатам и сравнял все выступы на физиономии.

Борька, обезумев, полез в ближний бой.

– Ты чего?! – прохрипел он и своротил мне скулу.

– А ты чего?! – ответил я и влепил ему под ложечку.

Когда закончился раунд, мы не слышали. Мы яростно катались по рингу и рычали, кусая друг друга за перчатки…

С тех пор я больше не «кидаю показуху». И если предстоит товарищеская встреча, я подкарауливаю противника в раздевалке и говорю:

– Считаю своим долгом предупредить вас, что драться буду честно и самоотверженно. Опасайтесь моего левого крюка – особенно правого завершающего – снизу в подбородок. Будьте здоровы, товарищ. Ни пуха, ни пера!

ШИЛО НА МЫЛО

– Стой! – сказал вахтер. – Что в мешке несешь?

– Мыло, – сознался я.

– Тогда ничего, – помягчел вахтер. – Ступай с богом. Вот если бы шило…

– Что вы! – сказал я. – Разве мы не понимаем. Шило в мешке не утаишь.

– От меня, дорогой товарищ, и мыло не утаишь, – сказал вахтер. – Но только я за это не переживаю. Раз у тебя мыло, иди спокойно. Мыла мне не жалко. У нас тут никому мыла не жалко. Потому, мыло у нас – предмет производства. Мы его вырабатываем. Но если ты, к примеру, в другой раз шило попрешь, я тебе спуску не дам. Потому, шило у нас дефицит. Оно у нас средство производства. А мыло ты неси на здоровье. Хочешь, с хлебом его ешь, хочешь, так кушай.

Я вышел из проходной, свернул за угол. Здесь меня дожидался знакомый парень.

– Ну, как? – спросил он.

– Есть такое дело, – сказал я. – А у тебя?

– Порядок! – мигнул он.

И мы сменяли шило на мыло.

– Интересно, как тебе удается? – сказал я. – Такой дефицит.

– Шило-то? – спросил он. – Да господи! Кто у нас их считает. Собственная же продукция. Хоть возом вези. Вот с мылом у нас, действительно, строго…

КАК Я СТАЛ ПОЭТОМ

– И все стихотворения? – спросил редактор, прищурившись на рукопись.

– Есть и поэмы, – сказал я.

– М-да, – редактор взвесил папку на ладони. – Килограмма четыре?

– Пять двести, – уточнил я.

– Здоровье, однако, требуется, – вздохнул он.

– На здоровье не жалуемся, – ухмыльнулся я.

– Это заметно, – грустно сказал редактор.

Он вытянул страничку из середины рукописи и углубился в чтение…

Потом достал вторую. Потом третью.

– Что ж, – сказал редактор. – В общем, стихи. Гладкие и… как говорится, соответствующие. Налицо и рифмы, и содержание. Но, если откровенно, никакие это, конечно, не стихи. И вы никакой не поэт. Извините, но с вашими данными я бы занялся чем-нибудь другим.

– Чем же? – повесил голову я.

– Ну… классической борьбой, например, – сказал он.

– Вы думаете, получится? – спросил я.

– Уверен, – сказал редактор.

Он вышел из-за стола и попросил меня согнуть руку.

Я согнул.

Редактор осторожно потрогал пальцем бицепс и даже зажмурился.

– Больше чем уверен, – сказал он. – У вас – редкий талант.

В тот же день я купил две трехпудовые гири и начал тренироваться. А скоро записался в секцию. Тренер после первого знакомства стал, здороваясь, протягивать мне две руки, сложенные вместе. Он тоже подтвердил присутствие у меня редкого таланта. Особенно после того, как я надолго вывел из строя трех сильнейших перворазрядников и одного мастера. Правда, я вывел их не по правилам, что несколько огорчило моего учителя.

– Ну, ничего, дарагой, – сказал он. – Техника – это дело наживное. Сегодня нэт, завтра нэт, послезавтра есть.

Мало-помалу я действительно ею обзавелся. И с тех пор не знал поражений. Всех противников я клал исключительно на лопатки. Всякие там «очки» – это существовало не для меня. В газетах так и писали: «Его стиль – только на лопатки».

И, наконец, пришел день, когда я победил неоднократного чемпиона и призера, знаменитого и прославленного Подбаобабова. Я победил его очень убедительно. За три секунды. С ковра он вставал потом восемь минут. Но все было по правилам.

Меня тут же окружили корреспонденты.

– Как вам удалось добиться такого успеха? – спросил один.

– Это не моя победа, – ответил я. – Это победа моего любимого тренера Шоты Отариевича. Это достижение моих друзей-одноклубников и всей спортивной общественности. А я здесь ни при чем.

Корреспондент удовлетворенно кивнул и стал записывать мои слова в блокнот.

– Говорят, вы серьезно увлекаетесь поэзией? – спросил другой и сунул мне под нос микрофон. – Прочтите одно из ваших стихотворений.

Я выбрал, которое покороче, и прочел. Все захлопали.

А корреспондент отнял у меня микрофон и быстро сказал в него:

– Что же, пожелаем нашему чемпиону таких же блистательных успехов на тернистом пути литератора, как и на спортивной арене!

На следующий день все газеты вышли с отчетом о соревнованиях. Отчеты были оживлены выдержками из моих стихотворений и назывались по-разному: «Побеждает мужество, помогает поэзия», «Второе призвание чемпиона». Один заголовок мне особенно понравился – «И муза на лопатках!».

После обеда позвонили из журнала.

– От имени редколлегии поздравляю с важной победой! – сказал приятный голос. – Мы тут решили в ближайшем номере поместить две ваши поэмы. Не возражаете, если их будет открывать та фотография, где вы стоите на пьедестале почета?

– Валяйте, – разрешил я.

Затем стихами заинтересовались студия телевидения, издательство художественной литературы и Дом народного творчества. Причем с телестудии звонила какая-то бойкая девушка, которая сказала, что «все это – собачье мясо! – будет выглядеть потрясающе! Поэзия борьбы и – чтоб мне сдохнуть! – борьба поэзии!»

Но всех обошел тот знакомый редактор. Он напечатал в своей газете большую подборку моих стихов с добрым напутствием одного судьи всесоюзной категории.

Мне захотелось поблагодарить этого, так много сделавшего для меня человека. Тем более и Шота Отариевич сказал:

– Сходи, дарагой. Большой свиньей будешь, если не зайдешь.

И я пошел в редакцию. Но благодетеля своего не застал. Вместо него за столом сидел маленький рыжий человек.

– Вы новый редактор? – нерешительно спросил я.

– Сам его жду, – сказал человек. – С утра караулю. Стихи вот принес.

– Хм… Разрешите взглянуть.

Стихи были, в общем, ничего. Как две капли воды похожи на мои.

– Н-да, – сказал я. – Ну, а что-нибудь еще вы можете делать? Выжимать штангу? Боксировать?

– Что вы! – испугался человек и посмотрел на свои руки.

Я тоже посмотрел.

Руки были тонюсенькие, как две макаронины.

Только-только удержать ложку.

– В таком случае, плохо ваше дело, – сказал я. – Мало надежд. Очень мало. Неужели совсем ничего не умеете?

– Ну, разве вот это, – рыжий активно зашевелил ушами.

– Хорошо! – одобрил я. – Но недостаточно.

– Я вообще-то кандидат наук, – подумав, сказал он.

– Господи! Так сделайте какое-нибудь открытие!

– Трудно! – вздохнул рыжий.

– Тогда усиленно тренируйтесь… По линии ушей, – посоветовал я.

– А без этого нельзя? – с тоской спросил он.

– Бесполезно, товарищ! – сказал я. – Уж поверьте моему опыту.

РЕМОНТ

Мой правый ботинок запросил каши. Я завернул его в газету и понес к холодному сапожнику. Сапожник осмотрел ботинок со всех сторон, колупнул большим желтым ногтем рант и сказал:

– Нет коротких гвоздей.

– Прибейте длинными, – попросил я.

Но длинных гвоздей у него тоже не было.

– Что же будем делать? – заволновался я.

– Посадим на клей, – сказал сапожник. – Если сдюжите. Встанет дороже.

– Ничего, сажайте, – согласился я. – Сдюжу.

Посадили на клей. Я расплатился и ушел.

Через несколько дней каши запросил левый ботинок. Пришлось нести в ремонт и его. На этот раз в будке сидел другой сапожник. С таким же невозмутимым лицом, но без усов.

– Ну что, хозяин, – тоном стреляного воробья сказал я, – посадим? На клей?

– Клея нет, – ответил сапожник и протянул ботинок обратно.

– Ага, – не растерялся я, – понятно. А что есть?

– Возьмем на гвозди, – сказал сапожник. – Только это дороже обойдется.

Взяли на гвозди.

Через неделю у того ботинка, который был посажен на клей, отвалилась подошва. Я пришел к сапожнику.

– Эх, мастера! – брезгливо сказал он. – Руки пообломать за такую работу!

Работа, между прочим, была его. Но я решил не обострять отношений. Только спросил:

– На гвозди возьмем?

– Гвоздей нет, – буркнул сапожник.

– Значит, посадим на клей?

Сапожник отрицательно мотнул головой, выловил негнущимися пальцами из обрезков кожи и резины какую-то занозу, сунул ее мне под нос и сказал:

– Прошьем деревянной шпилькой. Дороговато, правда, зато износу не будет.

Прошили шпилькой. Это оказалось дороже, чем гвозди и клей, вместе взятые.

Через два дня развалились оба ботинка. Я связал их веревочкой и понес в мастерскую, командующую всеми холодными сапожниками.

– Вот! – грохнул я своей ношей об стол директора. – Произвол, понимаешь! Сидите тут!..

Директор внимательнейшим образом изучил ботинки и радостно сообщил:

– Не наша работа!

– То есть как не ваша? – удивился я.

– А вот так, – развел руками директор. – У нас, дорогой товарищ, ни гвоздя, ни шпильки, ни клея в наличии нет.

ХУЛИГАН

Мы с Жорой сидели на скамейке в городском сквере и рассматривали прохожих. И тут он к нам подошел. У него была рыжая челка и клеши тридцать восемь сантиметров.

– Че уставился? – спросил он. – Узнал, да?

– Нет, не узнал, – ответил я. – Почему я должен вас узнавать?

– Не узнаешь, падло! – сказал он. – Богатый стал, да? Умный?!

Я подумал, что с людьми, обладающими такой стремительной логикой, не следует вступать в дискуссию, и промолчал.

– Молчишь, фраер! – нехорошо усмехнулся он. – Разговаривать не хочешь? За человека не считаешь, да?!

Я пожал плечами.

– У-у, стиляга! – сказал он и взял меня за галстук.

Я подумал, что могу очень просто сбить его. Нижним справа в солнечное сплетение, а потом левым крюком в угол челюсти. У меня отличный левый крюк. Нокаутирующий. Почти королевский. Всем корпусом, отрывая левую ногу. Тренер всегда хвалит. Рыжий так и покатится по дорожке.

Как только я представил такую картину, мне стало вовсе не страшно. Даже весело. Любопытно посмотреть, что он еще выкинет.

– Инженера, да? – сказал он, повернувшись к Жоре. – Синус-косинус? Да я вас могу со штиблетами купить. Во, видел! – и он достал из кармана пиджака мятую гроздь винограда.

– Ешь! – крикнул он, сунув виноград под нос Жоре. – Закусывай! Налетай – подешевело!

Жора с возмущением отвернулся.

– Брезгуешь, да?! – сказал рыжий. – Заелся, гад! Лопай! Ну! Нажимай—витамины!

Он раздавил гроздь о Жорин подбородок. Потом ударил меня по уху. Два раза. Не очень сильно. Разве так бьют! Бить надо нижним справа и добавлять левым крюком. По-королевски.

Хулиган еще немножко попинал Жору, запел про ландыши и пошел в сторону проспекта.

– Вот экземпляр, – сказал Жора, отряхивая пиджак. – Испортил все настроение.

– Главное, противно, – сказал я. – Морально тяжело наблюдать таких типов.

В голове у меня шумело. Кажется, он все-таки повредил мне барабанную перепонку.

ТЕЛЕГРАММА

В редакцию пришла телеграмма: «Диофанту 85 лет. Форезкин».

Телеграмма была отбита в двадцать три часа пятьдесят минут по московскому времени, и первым ее обнаружил репортер Володя Ключников. Володя всю ночь проездил с оперативниками на «воронке» – готовил большой репортаж к Дню милиции. В редакцию он заскочил на минутку; машина поджидала его внизу, чтобы отвезти домой.

Ключников взял телеграмму и понес ее ответственному секретарю Свирекулову. Свирекулов сидел у себя в кабинете и спешно дорисовывал макет очередного номера. Вокруг его головы плавали перистые табачные облака.

– Матвей Серафимыч, – сказал Володя, обмахиваясь телеграммой. – Тут сообщают, что Диофанту какому-то восемьдесят пять стукнуло.

– Пятьдесят строк на четвертую полосу, – отрывисто буркнул трудно различаемый за дымовой завесой Свирекулов. – Оставляю дырку.

…Володя положил телеграмму на стол заведующему отделом культуры Драгунскому, придавил пепельницей, черканул на отрывном календаре: «Старик! Под этот славный юбилей Свирекулыч оставил тебе пятьдесят строк. Разворачивайся. Салют!» – и уехал отсыпаться.

Драгунский пришел на работу в половине десятого. Он прочел записку, потом телеграмму и небрежным голосом спросил у молодого сотрудника Стаей Зубрика, отвечающего за раздел «Наш календарь»:

– Ну, как там поживает Диофантик?

– Диофантик? – растерялся Зубрик. – Какой Диофантик, Олег Сергеич?

– Да вы что! – грозно нахмурился Драгунский. – С луны свалились! Человеку восемьдесят пять лет, в газете оставлено место, а вы – «какой»!

Зубрик побледнел. Он работал в редакции первый месяц и не прошел еще испытательного срока.

– Я щас! – залепетал он, не попадая в рукава пальто. – Бегу, Олег Сергеич… В библиотеку…

– К двум часам – сто пятьдесят строчек! – крикнул ему вслед Драгунский. – Как штык!

Зубрик убежал, Драгунский отправился к ответственному секретарю.

– Ну, как наш Диофантик? – спросил он, здороваясь. – Имей в виду – будет не меньше ста строчек. Зубрик уже диктует машинистке.

– Пятьдесят, – сказал Свирекулов и ткнул кадандашом в макет. – Вот сюда.

– Смеешься?! – обиделся Драгунский. – Это что тебе – из зала суда?

– Да хватит! – обрезал его Свирекулов. – На какого-то дерьмового Диофанта. Кто он такой? Чемпион мира?

– Кто-кто, – горько усмехнулся Драгунский. – Эх, ты! – и пошел к редактору.

– Вот, Иван Петрович, – пожаловался он. – Можно так работать? В прошлый раз на Козьму Пражского дали восемьдесят строчек. Теперь на Диофанта – пятьдесят. На Диофанта! А дальше что будет?..

– Ладно, – сказал редактор. – Разберемся. Спустя некоторое время к Драгунскому влетел красный, как помидор, Свирекулов.

– Ну, где этот ваш Гиацинт?! – зарычал он, раздувая ноздри.

– Диофант, – мягко поправил его Драгунский.

– Черт с ним! – сказал Свирекулов. – Провались он сквозь тридцать три земли! Пусть хоть Гомер! Через пятнадцать минут мне на стол!

И он так круто повернулся, что образовавшийся смерч взметнул на столе Драгунского письма трудящихся.

А ровно через пятнадцать минут позвонил Стася Зубрик.

– Олег Сергеич, – дрожащим голосом сказал Зубрик, – а их два.

– Кого два? – недоуменно спросил Драгучнский.

– Диофанта, Олег Сергеич. Один – математик из Александрии, а другой – полководец Митридата. Он еще восстание Совмака подавил. И со скифами воевал.

– Какие скифы! Какой Совмак! – зашипел в трубку Драгунский. – Вам же русским языком сказано – восемьдесят пять лет ему! Русским, а не скифским!

– Понял, Олег Сергеич! – сказал Зубрик. – Ищу третьего.

Летучка проходила в нервной обстановке.

– Считайте, товарищ Драгунский, – сказал редактор, – что выговор вам обеспечен! Считайте, что вы здесь сидите, а он там уже висит! Безобразие! Заранее надо готовиться к таким событиям, сколько раз можно повторять!..

А Свирекулов, потрясая макетом, яростно кричал:

– Что прикажешь в полосу ставить?! Чем дырку затыкать?! Выговором твоим? Или героической биографией товарища Зубрика?

…Тем временем в редакцию пришел энтузиаст-ребусник, студент физмата Володя Докумейко, на договорных началах руководивший субботним уголком «Ваш досуг – ваше богатство». Он послонялся по пустым кабинетам и нашел телеграмму. Глаза его азартно заблестели. Он сел к столу и, шевеля губами, начал что-то писать. Скоро заметка была готова. Она начиналась словами: «Правильный ответ на задачу, помещенную в номере 179 нашей газеты, прислал в редакцию читатель тов. Форезкин…»

Впервые за много месяцев Свирекулов не промариновал опус Докумейко, а наоборот, вырвал его «с руками». В нем оказалось ровно пятьдесят строк.

Володя долго еще не мог успокоиться, ходил по коридору, ловил за рукав сотрудников и ликующим голосом сообщал:

– Прошла заметуля… Горяченькая пошла. С колес.

ПОСЛЕ ЛЕКЦИИ

Да, что и говорить, эта лекция многих пристыдила. Редко кто осмеливался прямо и открыто смотреть на лектора. Сидели, помаргивали, крутили пуговицы. Потому что наверняка, если не всех, то девяносто процентов находящихся в зале произносимое с трибуны касалось непосредственно. Особенно неуютно мы себя почувствовали, когда лектор перешел к конкретным примерам и стал называть фамилии отдельных граждан, в разное время малодушно прошедших мимо фактов хулиганства и не осмелившихся вмешаться. Тут все поняли, что эти фамилии так или иначе фиксируются, и выходит, никто не гарантирован, что однажды его где-нибудь на подобной лекции не пригвоздят к позорному столбу.

После лекции я поблагодарил лектора от лица месткома и пошел проводить его.

– Очень хорошо вы объясняли, – сказал я по дороге. – Просто очень хорошо. Доходчиво… Давно этим занимаетесь?

– Чем? – спросил лектор. – Ах, этим… Да уж восемь лет.

– Смотри ты! – покачал головой я. – Ас виду такие щуплые.

– У меня эта лекция не самая удачная, – скромно сказал лектор. – Я ею не абсолютно доволен. Не было, знаете ли, местных примеров, с вашего предприятия.

– Кхм, – сказал я. – Ну, разумеется… Примеры – это само собой. И у нас на предприятии, конечно, есть еще отдельные подобные товарищи. Но теперь, думаю, после этих ваших слов подобных товарищей не останется. Лично я, скажем, для себя решил никогда в дальнейшем мимо таких фактов не проходить…

Тут мы повернули за угол и неожиданно увидели безобразную картину: прямо против освещенных окон универмага с ужасным топотом, выкриками, буханьем и хэканьем дрались двое парней. А вокруг, засунув руки в карманы плащей, стояло человек, может, шесть любопытных прохожих.

– Ну, товарищ лектор! – крикнул я, на ходу подсучивая рукава. – В чью пользу вмешиваться будем?!

– Черт-те, – растерянно сказал лектор. – Надо бы разобраться… Кто кого и за что.

– Выясним! – сказал я и кинулся к молоденькой девушке, с краю: – Давно здесь стоите? Кто из них первый-то начал?

– Да только подошла, еще не разобралась, – пожала плечами девушка.

– Может, блондин? – спросил я. – Смотрите – как старается.

Блондин как раз поднажал. Он повесил противника на перильца, ограждающие тротуар, и энергично выколачивал из него пыль.

– Ха! – оживилась девушка. – Это что! Вы бы посмотрели, как минуту назад брюнет его мутузил!..

Я тронул за рукав стоявшего рядом мужчину и повторил ему свой вопрос.

– Понимаете, – сказал мужчина. – Вот уж сколько смотрю – и никак не могу определить. Лично мне брюнет более симпатичен – он честнее как-то дерется, ноги в ход не пускает. Но, с другой стороны, – у блондина лицо поинтеллигентнее. А вообще-то, темное дело.

– Нет ясности, – доложил я, вернувшись к лектору.

– М-да, – сказал он и почесал затылок.

– Может, скрутим того, кто в данный момент одолевает? – предложил я, покосившись на дерущихся. В данный момент, кстати, одолевал брюнет, а блондин, соответственно, висел на перилах.

– Гм, – сказал лектор. – А справедливо будет?

– Почем мне знать! Вы же подкованные в этой области – вот и решайте!

– Так-то оно так, – замялся лектор. – А все-таки…

– Ну, схватим обоих. Вы – одного, я – другого.

– Схватишь их, дьяволов! – тоскливо сказал лектор. – У вас какой вес?

– Шестдесят одно кило.

– Ну вот, – вздохнул он. – А у меня – пятьдесят четыре. А это ж, посмотрите, что делается – бой быков!

В конце концов мы нашли выход. Подговорили зрителей (тут лектор, правда, поработал) и все вместе начали скандировать:

– Пре-кра-тить! Пре-кра-тить!.. Парни остановились.

– Че надо? – спросил блондин, выкатив на нас невидящие глаза.

– Прекратите это отвратительное побоище! – вибрирующим от душевного напряжения голосом произнес лектор.

– Ух, гнида! – сказал брюнет и честно гвозданул лектора в ухо.

Слава те, господи! Вот теперь все прояснилось. Я издал боевой клич и ринулся на брюнета. Через секунду мы с брюнетом и примкнувшим блондином бешено катались по земле…

Думаю, что теперь у лектора есть конкретный пример с нашего предприятия. Правда, учитывая приговор народного суда (всем троим дали по десять суток), вряд ли этот пример будет положительным.