Текст книги "Шашлык на свежем воздухе"
Автор книги: Николай Самохин
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
ПРИНЦИПИАЛЬНОСТЬ
Спор разгорелся в самом начале. Отстаивая свое мнение, главный технолог Подпужнянский неосторожно сказал:
– И вообще, товарищи, думать надо! Мы – не обезьяны!
– Обезьяна тоже думает! – неожиданно взвился начальник отдела труда и зарплаты Осмомыслов. – Вы что думаете – она не думает?!
Подпужнянский тонко усмехнулся и ответил, что специально этой проблемой не занимался, а слова его надо понимать фигурально.
– Ах, фигурально! – ехидно сказал Осмомыслов. – Фигурально выражаются лирики, а инженеру Подпужнянскому следовало бы выражаться научно обоснованно.
И он в категорической форме потребовал ответить: думает обезьяна или не думает?
– Товарищи! – застучал карандашом о графин председатель. – Мы уклоняемся от задачи нашего совещания…
– Это Подпужнянский уклоняется! – перебил его Осмомыслов. – Уклоняется от принципиального разговора!
– Товарищ Осмомыслов, – укоризненно сказал экономист Девушкин. – Как не стыдно.
– Правильно! – закричали с «Камчатки» молодые специалисты Шуберт и Дранкин. – Пусть ответит!
Подпужнянский вспыхнул и обиженно сказал, что раз коллега Осмомыслов выдвинул сию гипотезу – пусть он ее и доказывает.
– А надо ли… – заикнулся было председатель.
– Верно! – крикнули Шуберт и Дранкин. – Пусть докажет!
– И докажу! – сказал Осмомыслов.
Он вылез на трибуну и начал популярно излагать школьный курс основ дарвинизма.
– Викентий Измаилович! – не выдеожал председатель. – Переходите ближе к существу – у нас совещание о рентабельности изделий.
– Мне истина дороже! – отрезал Осмомыслов. Тогда председатель, воспользовавшись паузой, объявил большой обеденный перерыв.
– Не убедили вы их, – сказал Осмомыслову Шуберт и побежал в буфет за пивом.
– Аргументов маловато, – на ходу подзюзюкнул Дранкин и устремился за Шубертом.
– Будут аргументы! – крикнул ему в спину Викентий Измаилович.
Весь обеденный перерыв он просидел в общественной библиотеке: читал литературу по естествознанию и периодическую печать.
Как только совещание возобновилось, Осмомыслов поднял руку:
– Есть сообщение!
– Я не даю вам слова! – поспешно сказал председатель.
– Ничего, я с места, – успокоил его Осмомыслов. Он встал и, перекрывая недовольный ропот, сообщил о том, что в английском городке Твикросе, а точнее в тамошнем зоопарке, проживает обезьян Дженни, который сумел освоить мотоцикл и теперь катает на нем свою обезьяниху Рози.
Осмомыслов победоносно оглядел зал и спросил:
– А кто из вас может водить мотоцикл? Присутствующие растерянно молчали. Мотоцикл никто водить не умел.
– Та-ак, – сказал Осмомыслов и перевернул страницу густо исписанного блокнота. – Следующее доказательство…
…Когда он привел четырнадцатый сногсшибательный факт из газеты «Тайме оф Индиа» о том, что член королевского общества Англии профессор Роберт Хинде работает над составлением обезьяньего словаря и уже перевел около шестидесяти звуков, движений и жестов, председатель малодушно сказал:
– Товарищи, я считаю, нам следует согласиться с Викентием Измаиловичем относительно его утверждения по поводу обезьяны. Как, товарищи, согласимся?
– Согласимся! – крикнули молодые специалисты Шуберт и Дранкин, радостно поглядев на часы.
– Требую голосования! – непримиримо сказал Осмомыслов.
Проголосовали. Большинством голосов подтвердили, что обезьяна думает.
Подпужнянский от голосования воздержался.
…Вопрос о борьбе за рентабельность изделий перенесли на следующую пятницу.
ПЕССИМИСТ
Мы встретились утром, на трамвайной остановке. Из-за новых крупнопанельных домов, построенных с опережением графика, всходило желтое, как апельсин, солнце. Трамваи прибывали строго по расписанию. Пахло свежеполитым асфальтом и редиской. Юго-западный ветерок дул со скоростью пять метров в секунду. Температура воздуха в тени была двадцать два градуса с перспективой подняться к полудню до двадцати семи.
– Какое утро! – сказал я. – Обалдеть можно!
– А от чего, по-твоему, в наше время нельзя обалдеть? – спросил он. – Ну, назови.
Я поискал глазами поблизости какое-нибудь подходящее явление, ничего не нашел и растерянно заморгал.
– Вот видишь, – злорадно сказал он. – И не найдешь. Например, ты думаешь, что сейчас тихо? Ничего подобного. Слава богу, человеческое ухо способно воспринимать только определенный диапазон звуков. Если бы мы могли услышать все, наши головы разлетелись бы в пыль. Вокруг нас грохот, визг, трамтарарам. Просто кошмар! Человеку это не под силу. Все мы кандидаты в сумасшедшие.
– Что же делать? – спросил я, с тревогой обнаруживая, что начинаю воспринимать отдаленный стрекот компрессора, электровозные гудки и передаваемый по радио урок гимнастики.
Он пожал плечами с таким видом, будто хотел сказать: «А что делать? Делать нечего. Один выход – ложись да помирай».
…За обедом он подошел ко мне с бутылкой кефира в руке и брезгливо окинул взглядом стол. Я спешно прикрыл салфеткой свиной бифштекс с яйцом и зеленым луком.
– Мы ежеминутно играем со смертью, – сказал он, взбалтывая кефир. – Мы просто занимаемся медленным самоубийством, обедая каждый день. Недоваренная и тем более сырая пища плохо усваивается желудком. Очень вредны яйца, если их есть со скорлупой. Фрукты и овощи, вымоченные в растворе сулемы, могут убить на месте. Я просто удивляюсь, как мы до сих пор живы…
Вечером он позвонил мне по телефону:
– Ну, чем занимаешься?
– Да так, – сказал я, – лежу вот с книжечкой на диване.
– У тебя еще хватает мужества лежать на диване? – сказал он. – В то время, как…
Я бросил трубку и остаток вечера простоял босиком на раскаленной электроплитке. А утром повесил на шею две пудовые гири, обсыпал голову содержимым пепельницы и в таком виде отправился на работу.
И снова повстречал его на трамвайной остановке…
– Между прочим, – сказал он, заметив у меня во рту сигарету, – если вдыхать табачный дым, перемешанный с выхлопным газом, ипритом и люизитом…
Я молча опустился на колени и положил голову на прохладную рельсу.
…Кажется, трамвай пришел точно по расписанию.
КАРАНДАШ
– А тебе я привез вот что! – сказал мой друг, вернувшись из туристской поездки. Он с таинственным видом запустил руку в карман и достал карандаш. Отличный самозатачивающийся карандаш из цельного грифеля знаменитой фирмы «Хартмут».
Я полюбовался карандашом и спрятал его в стол. Большой нужды в нем не было – писал я авторучкой. Может, он так и пролежал бы в столе или потерялся, как терялись все другие мои карандаши, если бы не случай.
Карандаш увидел очеркист Небыков. И сразу же схватился за него двумя руками.
– Отдай! Бери за него что хочешь!
Мне очень нравилась ленинградская зажигалка Небыкова. Хороши были у него также старые мозеровские часы. Но я застеснялся. Правда, дареному коню в зубы не смотрят, но, все-таки, карандаш стоил не больше тридцати копеек.
– Не могу, – ответил я. – Подарок.
– Отдай, – угрюмо сказал Небыков. И потянул карандаш к себе. Я потянул обратно.
В этот момент вошел художник Малявко, увидел карандаш и, по своему обыкновению, захныкал:
– Я рисую. Я штрихую. Я тушую. Подари, голубчик! Уступи. Променяй. Зачем тебе? Я твой портрет нарисую. В рост.
– Идите вы все к черту! – сказал я и положил карандаш на место.
Потом зашел наш редакционный поэт Жора Виноградов, заговорил мне зубы анекдотом и попытался унести карандаш в рукаве пиджака. Я догнал его на пороге и сделал подножку.
– Ладно, – сказал Жора, разминая ушибленное колено. – Собственник! Все равно не убережешь.
После Жоры заявился председатель месткома Курчавый. Он поставил передо мной карманный радиоприемник и повернул рычажок. Радиоприемник заиграл танец маленьких лебедей.
– Между прочим, Москву ловит. Работает на длинных, средних и коротких волнах, – сказал председатель. – Чудо техники.
– Ну и что? – спросил я.
– Как что! – удивился Курчавый. – Берешь? За карандаш.
– Между прочим, я был чемпионом факультета по боксу, – прорычал я.
– Понятно, – сказал Курчавый. – Значит, не берешь.
Когда я после работы спустился вниз, из-за угла выскочил Небыков. Он схватил меня за шиворот и, кровожадно улыбаясь, сказал:
– Пошли в ресторан! Выпьем по махонькой! Я вырвался и побежал.
– Держи его! – крикнул мне вслед Небыков.
…Утром на троллейбусной остановке меня подкараулил Малявко.
– Я рисую, – затянул он, не здороваясь, – я тушую. И тут меня осенило.
– Знаешь, – сказал я. – Поговори с Небыковым. Я уже пообещал ему. Теперь неудобно отказывать.
Я усадил Малявко в троллейбус и позвонил из автомата Небыкову.
– Привет, старик! – бодро сказал я. – Понимаешь, решил уступить карандаш Малявко… за велосипед.
После этого я не торопясь, пешком, отправился на работу.
Первым в редакционном коридоре мне встретился Жора Виноградов. Он быстро нес куда-то свою любимую пишущую машинку «Оптима». Меня Жора не заметил и даже толкнул плечом.
Небыков явился на службу только в обед с рюкзаком за плечами, в котором что-то позвякивало.
Курчавый ходил задумчивый и время от времени о чем-то шептался с председателем кассы взаимопомощи.
Через два дня Малявко оказался владельцем радиограммофона РГ-ЗМ, опасной бритвы, пылесоса и машинки для перемалывания кофе. Жора Виноградов получил двуствольный винчестер. Кроме того, Курчавый задолжал ему пятнадцать рублей, а сам Жора обязан был передать Небыкову полученные от Малявко болотные сапоги и четыреста метров «Сатурна». У Курчавого к этому времени были две теннисные ракетки, велосипед, Жорины боксерские перчатки и шестьдесят рублей долга в кассе взаимопомощи. Небыков имел кожаную куртку с четырьмя «молниями», охотничий нож и подержанный акваланг в потенциале. Акваланг должен был передать ему Малявко после того, как Жора выменяет его где-то на холодильник «Газоаппарат».
Про карандаш никто из них больше не вспоминал.
НОВОСЕЛЬЕ
Еще когда мы с домоуправом первый раз поднимались наверх, чтобы осмотреть мою квартиру, я обратил внимание на эту бабку. Маленькая такая, аккуратная старушка, Она сидела на трехногом стульчике на площадке четвертого этажа и совершенно ничем не занималась.
Старушка кивнула на меня и миролюбиво спросила домоуправа:
– Новый жилец?
Домоуправ заскрежетал зубами и бросился вверх по лестнице. А я остановился и сказал:
– Новый, бабуся! С иголочки! Новее не бывают! Когда мы спускались обратно, старушка спросила:
– Клопов нет?
– Что вы, – ответил я. – Какие клопы! Переезжал я на другой день.
– Будете ремонтировать? – спросила старушка, когда я появился на четвертом этаже с тумбочкой в руках.
– Здравствуйте, – сказал я. – Нет, зачем же. Дом ведь новый.
Я преодолел еще четыре марша, оставил тумбочку и пошел за кроватью.
– Некоторые сразу ремонтируют, – сказала бабка, когда я с ней поравнялся.
– Вот как! – удивился я. – М-да!..
– Семью перевезете в другой раз? – спросила она, воспользовавшись тем, что кровать моя застряла на площадке.
– Да, – ответил я. – Собственно… видите ли, я – холост.
– Дети – большое беспокойство. Не правда ли? – сказала старушка, когда я спускался за чемоданом.
– Возможно, – пожал плечами я, – не знаю.
– Родители ваши живы? – спросила она во время следующего рейса.
– Частично, – пробормотал я и прибавил ходу, насколько позволяли бьющие по ногам чемоданы.
«Мужайся, старик! – сказал я себе. – Не поддавайся панике. Старушек много, а здоровье одно». Обратно я стремительно съехал по перилам.
– Они живут в деревне? – донеслось мне вслед. Внизу оставались еще корзина с книгами, постель и чайник. Я взял в правую руку корзину, в левую – постель, в зубы – чайник, открыл дверь головой и побежал по лестнице со скоростью четыреста метров в секунду.
– И держат корову? – крикнула бабка, умело рассчитав упреждение.
Я запер дверь на два поворота ключа, отдышался, достал одеяло, разрезал его на полоски и свил веревку. Потом спустился из окна шестого этажа и на первом телеграфном столбе прибил объявление:
«Меняю квартиру со всеми удобствами в центре города на жилплощадь в любом отдаленном районе».
ВСЕВОЗМОЖНЫЕ БЛАГА
Экскурсовод остановился возле кривобокого деревца и стал объяснять, что это исключительная редкость.
Степану Петровичу стало скучно. Он украдкой скосил глаза в сторону и… обомлел. Прямо под ногами, в небольшом круглом бассейне, плавали жирные, золотые караси. Карасей было сковородок на двадцать…
– Товарищ, – вежливо остановил его экскурсовод.
– Я только потрогать хотел, – сказал Степан Петрович, вытирая руку о штаны.
Экскурсия двинулась вдоль по аллее. Не прошли и двадцати метров, как руководитель сказал:
– Обратите внимание: направо – югланс региа…
На чистой полянке, ничем не огороженное и никем не охраняемое, стояло высокое развесистое дерево, усыпанное грецкими орехами – по три рубля за кило.
«Не может быть», – сказал себе Степан Петрович и оглянулся – нет ли где сторожа или собаки.
Потом тронул за рукав экскурсовода, кашлянул и вкрадчиво спросил:
– Я извиняюсь, конечно… Это что… те самые, которые… этого самого?
– Те самые, – ответил экскурсовод, – можно так есть, можно халву делать.
Степан Петрович вернулся и еще раз обошел югланс региа. «Ай-ай-ай! – думал он, пятясь от ствола по спирали. – Это если на базар да килограммами… Два деревца – и вот тебе дорога в оба конца самолетом».
На шестом витке Степан Петрович чувствительно стукнулся обо что-то затылком. Он повернулся и вздрогнул. Непосредственно перед его носом торчали из земли бамбуковые удилища, – по два пятьдесят штука.
«Господи боже мой! – затосковал Степан Петрович. – Всевозможные блага! Под ногами валяются!»
…Экскурсию он догнал в конце аллеи. Спутники его кружком стояли возле какого-то дерева, а экскурсовод интригующе говорил:
– Пожалуйста, товарищи, можете потрогать. Степан Петрович протиснулся в середину. На дереве торчали настоящие полуторарублевые мочалки в доброкачественной зеленой упаковке…
И тут Степан Петрович не выдержал. Он приотстал от экскурсии, торопясь и нервничая, отломил четыре мочалки, завернул их в газету и, не оглядываясь, побежал к выходу из дендрария.
МОИ ДОРОГИЕ ШТАНЫ
Я принес в мастерскую химчистки брюки.
– В покраску? В чистку? – спросила девушка-приемщица и протянула руку.
– Минуточку, – сказал я, прижимая сверток к груди. – Вообще-то, в чистку… Только скажите – это долго, нет?
– Как обычно – десять дней, – ответила девушка. – Но если хотите, можете оформить срочным заказом. Тогда – пять дней.
– Пять ничего. Это меня устраивает. А какие гарантии?
– То есть? – не поняла девушка.
– Ну, чем вы гарантируете, что именно пять, а не шесть или семь?
– Такой срок, – сказала девушка. – Не я устанавливала. Обычно мы его выдерживаем.
– Хм… допустим… Это что же – в субботу можно будеть забрать?
– Да.
– Суббота – короткий день, – намекнул я.
– Ну и что же? – спросила девушка.
– Вдруг не успеете.
– Постараемся, – заверила силы.
– Хорошо, – вздохнул я и отдал брюки. – Только учтите – вы мне обещали.
– Разумеется, – согласилась девушка, кинула туда-сюда штанины и сказала: – Износ – пятьдесят процентов.
– Да вы что! – обиделся я. – Значит, осталось их только выкрасить да выбросить. Пятьдесят!.. Когда же это я успел их так износить?
– Не знаю, – тихо сказала девушка. – Но износ все-таки пятьдесят процентов. Да вы не волнуйтесь. Это ни на чем не отразится. Просто формальность. Так положено.
– Ладно, пишите, – сказал я – Пишите… Вы организация – за вами сила…
Девушка тихонько вздохнула и стала выписывать квитанцию.
– Общее загрязнение, – отметила она.
– Конечно, я топтал их ногами, – буркнул я.
– Вы не так поняли, – снова вздохнув, сказала девушка. – Это значит, нет особых пятен, клякс и так далее. Просто легкое загрязнение. Почти чистые… Посчитайте-ка лучше пуговицы.
– Что, разве теряются пуговицы-то? – встревожился я.
– Мы их отпарываем, – пояснила девушка. – Потом обратно пришиваем. Четыре копейки с пуговицы.
– Четыре копейки! Ничего себе – сервис!.. Раз, два, три… А если какая-нибудь все же потеряется?
– Поставим свою, – сказала девушка.
– Свою?! Хотел бы я знать, где вы ее возьмете? Это же импортные пуговицы, немецкие… пять, шесть, семь… мелкие тоже считать?
– Считайте все.
– Ага… восемь, девять, десять… Интересно, а эта для чего здесь? Никогда ее не застегиваю… Вот черти драповые – понашьют пуговиц с неизвестной целью… одиннадцать, двенадцать… Тринадцать штук. Ужас! На одних пуговицах пятьдесят две копеечки теряю…
Я забрал квитанцию и вышел.
Потом вернулся.
– Так, значит, в субботу? – еще раз переспросил я. – С утра можно прийти или лучше к обеду?
– Можно с утра, – сказала девушка. – Но лучше к обеду.
– А поточнее вы не можете сказать?
– Сейчас не могу, – ответила она.
– Что ж, заскочу завтра, – сказал я.
– Ну, как наши дела? – спросил я, заявившись на другой день. – Что вы на меня смотрите? Не узнаете? Брюки я вам вчера сдал. Серые. Пятьдесят процентов износа, как вы тут мудро установили.
– В производстве, – сказала девушка.
– Ишь ты! – удивился я. – Звучит-то как! Можно подумать, что у вас здесь машиностроительный гигант. В производстве, стало быть. А на какой стадии?
Девушка пожала плечами.
– Тэк-с, – сказал я. – Кстати: если какая-нибудь пуговица все-таки закатится бесследно, я тут в одном магазинчике присмотрел очень похожие. Запишите-ка адрес и как доехать: Юго-Западный поселок, Вторая Газобетонная…
– Да почему же она закатится! – возразила приемщица. – Раньше не закатывались…
– Что было раньше, меня не касается, – сказал я. – Пишите, пишите адрес – пригодится… Вот так-то лучше… Между прочим, вечером вас где найти можно?
– Это для чего еще? – вспыхнула девушка.
– Ну мало ли… Знаете ведь, как бывает: в обед еще ничего неизвестно, а к вечеру, глядишь, что-нибудь и прояснилось.
– Вечером я пойду в театр, – сказала она.
– Вы – в театр, – вздохнул я. – А мне, по вашей милости, не до театра. Ближайшие пять дней. А то и все десять…
Поздно вечером я все-таки дозвонился к ней – разыскал домашний телефон через справочное бюро.
– Какие новости? – спросил я. – Пока никаких? Жаль, жаль… А я тут кино смотрел по телевизору. Фитиль. Знаете ли, история, аналогичная моей. Тоже сдал человек в химическую чистку брюки, а получил обратно одну штанину. Что? У вас так не случается? Обе штанины будут на месте? Ну, посмотрим, посмотрим. Завтра зайду – поинтересуюсь…
Назавтра, когда я зашел в мастерскую, приемщицы там не оказалось. Вместо нее за барьерчиком сидел маленький грустный инвалид.
– Папаша, – обратился я к нему. – Тут раньше девушка была…
– Была-была, – сказал инвалид. – Была, а теперь сплыла.
– Обедает? – спросил я.
– Может, и обедает, – хмыкнул инвалид. – Кто же ее знает.
– Уволили? – сообразил я.
– Сама ушла, – сказал инвалид и горестно моргнул глазами. – Доел ее тут один гад… из клиентов… Какого работника потеряли! Можно сказать, на ней вся мастерская держалась. Теперь опять начнем штаны населению дырявить да пуговицы терять…
КОШМАРНЫЕ ВЕЩИ
На сочинском пляже разговаривали две дамы.
– Сидел он, сидел на волноломе, – говорила первая дама. – Потом махнул рукой приятелю, нырнул – и готов. На четвертый день поймали возле Мацесты…
– Кошмар! – округлила глаза вторая. – Один мой знакомый, стоматолог, я у него зубы лечила, в прошлом году перевернулся на лодке. Лодку вытащили, а его по сей день ищут. И если бы плавать не умел. А то чемпион каких-то там игр, неоднократный.
– Ужас! – сказала первая дама. – Это у него судороги. Наплюйте мне в глаза. На Ривьере утонула целая семья. Между прочим, я их хорошо знала. Первым стал тонуть отец. Мать попыталась его спасти – и туда же. За мать схватился сын, за сына – жена сына, за нее – их дочка, за дочку – внучка. Ни один не вынырнул, можете себе представить – у всех судороги.
– Боже мой! – простонала вторая. – Куда спасатели смотрели!
– Хороши спасатели! – возмущенно фыркнула первая дама. – Да вы знаете…
И тут она рассказала действительно жуткую историю. У одного профессора, отлично знакомого даме, эти спасатели украли молодую жену. Подплыли на четырех лодках, сказали два слова и – с приветом.
– Вообразите себе, эта нахалка, когда ее нашли, не захотела вернуться, – сказала она. – Профессор, понятно, камень на шею и…
– В море?! – ахнула вторая.
Первая скорбно опустила глаза.
Через полчаса дамы обнаружили, что все их знакомые, знакомые знакомых, соседи и сослуживцы либо утопленники, либо безнадежно травмированные морем люди.
Тогда, достав платочки, они приступили к родственникам.
– Свояченица моего двоюродного брата, – всхлипнула первая дама, – утонула, бедняжка, среди белого дня, при полном безветрии, в двух метрах от берега…
– Дорогая, я вас понимаю, – сказала вторая. – Недавно мы схоронили шурина дяди по отцовской линии – не догадался защемить нос, когда нырял за крабом, и вот, пожалуйста…
– А люди едут к морю, – вздохнула первая дама. – Рассчитывают поправить здоровье.
– Безобразие! – решительно сказала вторая. – Не санатории здесь надо строить, а крематории.
К вечеру дамы, наконец, утонули. Первую хватило судорогой. Вторая забыла, что находится под водой, и глубоко вздохнула.
На Черноморском побережье стало как-то безопаснее.