Текст книги "Шашлык на свежем воздухе"

Автор книги: Николай Самохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

ЧЕТВЕРНОЙ ОБМЕН

– Значит, у вас – трехкомнатная? – переспросил Он, упершись напряженным взглядом в разложенные на столе бумаги. – И у папаши трехкомнатная?..

– Именно так, – закивал я. – Только она не вся моя, понимаете? У меня вот, обратите внимание, две из трех, – я выхватил из этого пасьянса нужную бумагу и пододвинул к Нему. – А в третьей, вот здесь отражено, – я отыскал другую бумагу, – проживает одиночка – гражданка Виолетта Буркина.

– Ага, – сказал Он, наморщив лоб. – А у папаши?

– У отца та же история, – вздохнул я. – Вернее, не та, а совсем наоборот: у него одна из трех. А в двух других еще семья живет. Но, знаете, если бы у него даже две из трех было, он бы все равно согласился ко мне.

– Согласился бы? – недоверчиво спросил Он. – А какой ему интерес?

– Так ведь родные, – сказал я. – Хочется вместе. Свой своему, как говорится, поневоле друг.

– М-да? – вскинул брови Он. – Ну, допустим, допустим… А эти?

– О-о, эти! – сказал я, поворачиваясь к соседней стопке документов. – Мы этот вариант, верите ли, полтора года искали. У них положение аналогичное нашему. Тут, значит, в двухкомнатной малогабаритке – семейство: муж, жена и двое ребятишек. А с другой стороны – ихняя мамаша и, так сказать, бабушка…

– С какой стороны? – спросил Он.

– Ну, это так – для упрощения, – пояснил я. – Не с другой стороны, а в соседнем районе у ихней бабушки собственная однокомнатная квартира… Кооперативная.

– Ах, кооперативная! Так-так… – сказал Он, как бы делая себе зарубочку на память. И зарубочку явно не в нашу пользу.

– Так вот, – заторопился я. – Эти муж, жена и ребятишки с дорогой душой согласны в отцову трехкомнатную. И бабушку забирают…

– У отца, выходит, трехкомнатная?

– Трех, – сказал я. – Вместе с соседями – объяснял уже… Значит, они туда. И бабушка, естественно. Отцовы же соседи, тоже с дорогой душой, – в эту двухкомнатную малогабаритку. А моя соседка, если помните – гражданка Виолетта Буркина – в бабушкину кооперативную. А отец – ко мне. – Я, наконец, перевел дух.

– Хха! – сказал Он, сгреб со стола бумаги и начал тасовать их. – Эти – туда, а те – сюда!.. Одни – назад, другие – обратно! Ловко закручено, ничего не скажешь! Не-е-ет, здесь что-то не так. Кто-то кому-то сунул.

– Чего сунул? – не понял я.

– Бросьте, не маленький! – сказал Он. – Не знаете, как суют.

– Честное слово! – сказал я, холодея от догадки. – Если вы насчет этого самого, то напрасно! Тут все обоюдно… Конечно, такая история на первый взгляд может показаться темной…

– А вот мы ее посмотрим на второй, – сказал Он и упрятал бумаги в стол. (Черт меня дернул с этим «первым взглядом»!) – Посмотрим на второй, мало будет – на третий посмотрим… Зайдите через недельку…

– Плохо дело! – объявил я, когда все заинтересованные стороны собрались в моей комнате. – Боюсь – сорвется мероприятие. Подозревают взятку.

– Эт что ж, не обменяют, стал быть? – спросила кооперативная бабушка.

– Могут не обменять, – сказал я.

– Деточки мои, кровиночки! – привычно запричитала намыкавшаяся с обменами бабушка. – Внучики мои, ягодки! Ягодки мои, смородинки!..

– Перестаньте, мама! – нервно сказал ее сын. – Кто вас гнал покупать эту кооперативную квартиру! Жили бы себе и жили в двухкомнатной – горя не знали.

– Кабы знать, где упасть, – присмирев, сказала бабушка.

Мой идеалист папаша немедленно взвился.

– Как это можно подозревать честных людей?! – запальчиво выкрикнул он. – Честных людей, отдающих все силы!.. К прокурору его за такие слова!

– Ишь ты, – язвительно хмыкнул подкованный в смысле гражданских прав папашин сосед. – К прокурору!.. Ты его к прокурору, а он тебя – к нарсудье.

– Возьми характеристику! – не унимался папаша, яростно вытряхивая из баночки валидол. – На производстве! Ты человек известный – четвертый год на доске почета висишь! Тебе коллектив зарплату распределять доверяет!

– Почета, – задвигался на стуле сосед. – Ты ему – почета, а он тебе показателей…

– А ну-ка, повтори еще разок, – попросил наш предместкома товарищ Подкидной.

Я повторил все сначала.

Товарищ Подкидной долго соображал, охватив руками голову, потом сказал:

– Нарисовать можешь? Схему начертить?

Я нарисовал схему: две трехкомнатные, двухкомнатную, однокомнатную, распределил по ним жильцов и затем показал стрелками, кто куда переселяется.

– Молоток! – восхищенно сказал Подкидной, постигнув, наконец, смысл будущей перетасовки. – Не думал, не гадал, что ты из этого положения выпутаешься!.. От меня-то что требуется?

– Ты мне характеристику напиши, – попросил я. – Подтверди, что я не этот… не взятодавец и… не взятовзявец. Больше ничего.

– Таких характеристик не даем, – сказал Подкидной. – Таких даже и не бывает. Можем, если хочешь, дать насчет того, что морально устойчивый и политически выдержанный. Эту – пожалуйста. А за твои квартирные махинации как я могу поручиться?

Через неделю, как было назначено, я появился у Него. Он сидел за столом очень прямо и глядел на меня с веселой строгостью. Видимо, Он посмотрел все на второй взгляд, может быть, даже на третий и теперь чувствовал себя крепко вооруженным.

– Прошу, прошу! – пригласил Он меня. – Ну, как там гражданка Буркина? По-прежнему согласна? В кооперативную?

– Согласна, – хмуро сказал я. – В кооперативную.

– Что вы говорите? – притворно удивился Он. – Добровольно? За так?

Я почувствовал, что сейчас Он выложит свой главный козырь и, чтобы не томиться дальше, быстро ответил: – Да, да! Добровольно, за так!

И Он выложил козырь. Он пристукнул ладонью о стол, жестом, означающим «Вот ты и попался, голубчик», перегнулся ко мне и сказал:

– Расскажите это в другом месте! Кто же поедет за так в кооперативную квартиру!

– А она едет! – строптиво сказал я. – Она вот такая!

– Ладно, – он отложил в сторону бумаги Виолетты Буркиной. – Возьмем старушку.

– Возьмем, – согласился я.

– Из собственной квартиры! – начал Он, явно сострадая бабушке. – Из однокомнатной! Отдельной!! Переезжает в какую-то угловую комнатенку. – Тут Он по-сиротски подпер рукою щеку. – Такая бескорыстная бабушка, верно?

– Так ведь к де-тям она! – не выдержал я. – К внучатам!..

– И никто никому не сует? – спросил Он.

– Ыыых! – застонал я.

– Ну, хорошо, – сказал Он, глубоко уязвленный моим запирательством. – Пусть решает комиссия… комиссия в пятницу.

– В какую?.. – спросил я.

– В ту, – ответил Он.

Сегодня был этот четверг…

…Я купил в аптеке большой флакон валерьянки и пошел объявлять заинтересованным сторонам о новой отсрочке.

Комиссия собралась в позаследующий вторник.

Я скромно сидел в уголке, на стуле для просителей.

В приемной подкованный сосед и Виолетта Буркина держали за руки рвавшегося в кабинет папашу.

Кооперативную бабушку скорый поезд вторые сутки мчал в Нахичевань – ее на время, от греха подальше, снарядили к младшей дочери.

Пока члены комиссии перелистывали наши бумаги, Он смотрел на меня буравящим взглядом. «Вот так-то вот, дорогуша! – говорил его взгляд. – Сколь веревочка ни вьется…».

Однако члены комиссии не сочли нужным вдаваться в подробности этого дела. С недовольным видом людей, вынужденных отрываться от важных государственных дел, они сказали, что такой мелкий вопрос возможно решить в рабочем порядке.

Через два дня вопрос был решен.

Бабушке отбили телеграмму. «Немедленно возвращайся новоселье». Папашу срочно отправили в санаторий.

Еще через день получали ордера. Я вышел на улицу, недоверчиво ощупывая карман, где лежала эта бросовая на вид бумажка, и тут увидел Его – на переднем сиденье готовой отъехать машины.

Он тоже меня заметил и поманил пальцем.

– Слушайте, – заговорил Он интимным голосом. – Ну, теперь-то… когда все позади… между нами, разумеется… Сознайтесь: кто-то кому-то сунул?

Я наклонился к нему и шепотом ответил: – Сунули. Они—нам… А мы – им… по четыреста рублей.

– Так я и знал, – удовлетворенно вздохнул Он. – Подозревал с самого начала… Трогай, Паша.

НА СПОР

Зима в нынешнем году, надо сказать, просто уникальная. С одной стороны, морозы жмут – то под сорок, то за сорок; с другой стороны, снегу навалило выше всяких допустимых пределов. По горло засыпало. Я думаю, если весь снег, нападавший за последние десять лет, вместе сгрести – и то столько не наберется.

Тут к соседям родственник из села приехал погостить, так прямо фантастические вещи рассказывает. Зайцы, говорит, в деревню бегут. Не могут в лесу держаться – тонут. А в деревне все же маленько утоптано. Вот они и бегут. Ну, а за ними, естественное дело, волки. Жуткая обстановка. До ветру боишься выскочить. Недавно, говорит, один заяц в избу залетел. Видать, его волки вдоль по улице фуганули, он, как от них лупил – так стекло оконное мордой вышиб и на стол свалился.

Может быть, конечно, родственник насчет зайца приврал – уж очень неправдоподобно все это выглядит.

Хотя, чем черт не шутит. В городе вон тоже в связи с заносами такие иногда казусы происходят, что расскажи постороннему человеку – не поверит.

Например, у нас тут в одной квартире, у Сереги Званцева, под старый Новый год собралась небольшая компания. Сам Серега с женой, дальний родич его пришел – дядя Гена, тоже с половиной, и еще Серегин сменщик Дубов. Собрались они в таком, почти что домашнем, кругу и решили вторично отметить праздник.

Дяди-Генина супруга, уже досыта хлебнувшая семейной жизни, в том числе подобных вечеринок, сразу достала вязанье и ушла с ним в дальний угол – дескать, горите вы синим огнем.

Мужчины, конечно, окопались за столом. Вокруг водки и винегрета. И Серегина Лелька с ними. Ну, эта, во-первых, как хозяйка, а во-вторых, она всего второй месяц с Серегой жила, буквально от рукава его не отлипала, и ей пока все интересно было, даже малосодержательные мужские разговоры.

А разговор, действительно, завязался какой-то довольно пустой. Не знаю уж, с чего он начался, но только Дубов с дядей Геной стали наперебой вспоминать разные отчаянные случаи из своей жизни: кто в молодости сколько раз двухпудовую гирю выжимал, кто с парашютной вышки прыгал, кто быка за рога удерживал и так далее.

Лелька рот раскрыла и глаз с них не сводит. Дубов же с дядей Геной, польщенные вниманием молодой и прекрасной особы, еще больше распаляются.

А Серега парень тоже заводной. Послушал он их, послушал и говорит:

– Это все семечки. Хотите – я сейчас с третьего этажа прыгну?

– Ну, и что? – спрашивает дядя Гена. – Прыгнешь – и что? Башку расшибешь.

Более гуманный Дубов говорит:

– Почему башку? Я сам со второго этажа выскакивал. Из полногабаритного дома. Прыгнуть можно – с башкой ничего не случится. А ноги он переломает, Запросто.

– С третьего?! – говорит дядя Гена. – И только ноги? Ых ты, какой ловкий! Это бы все так прыгали, если только ноги!

В общем, заспорили. Притащили лист бумаги, карандаш – давай высчитывать: сколько будет в трех этажах панельного дома и как прыгать надо – если пролезть между прутьями балкона да повиснуть на руках, а потом отпуститься…

– Да ни на чем я веситься не буду, – посмеивается Серега. – Я прямо с перил махну.

Дядя Гена бросил карандаш и вспылил:

– Ну, прыгай, обормот, прыгай! Расшибешь башку, тебе говорят! Сто рублей кладу, что расшибешь!

– Заметано! – говорит Серега. – А вы все – свидетели. Значит, если не расшибу, – с тебя, дядя, сотня, – И поворачивается к Дубову – что тот скажет.

Дубов побледнел, но стоит на своем:

– Ты, Сергей, должен сломать ноги. Ну… если хочешь доказать… полета рублей.

– Пойдет! – говорит Серега. – За каждую. Держи пять. – И стаскивает через голову галстук.

Тут Лелька поняла, наконец, что они уже не шутят, а всерьез, и повисла на Сереге – не пущу! Дяди-Генина супруга из угла кричит:

– Брось ты его, Лелечка, не держи! Пусть они все, паразиты, повыскакивают – туда им дорога!

Серега с трудом затащил жену в кухню и говорит ей шепотом:

– Дура! Ну, че психуешь? Там же сугроб, под балконом, метра три. Нырну в него – и двести рублей в кармане. Люди из самолета выпадывают в снег…

– Пусть выпадывают! – ревет Лелька. – А ты не смей!

Кое-как он ее от себя отцепил, выбежал из кухни и придавил дверь.

– А ну, мужики! – кричит. – Подержите маленько! А то все у нас накроется!

– Давай, – говорят те. – Только по-быстрому. Серега отодрал балконную дверь, выскочил наружу и, прикинув по памяти – с какой стороны сугроб, прыгнул в темноту.

И представьте – угадал!

Через пять минут заявился в квартиру – грязный, как трубочист.

Но целый. Только что физиономию немного поцарапал об дерево, когда мимо пролетал.

Но поскольку насчет физиономии уговора не было, Серега по закону счистил с Дубова и дяди Гены двести рублей.

Ну, дядя Гена, тот ничего. Отдал деньги и похохатывает: мне, говорит, все равно надо было ему какой-то приличный подарок покупать в связи с женитьбой. Так что эта сотня у меня списанной считалась.

А Дубов очень переживает. Как подопьет, так начинает жаловаться.

– Я все же, – говорит, – надеялся, что он ноги переломает. И вот ведь, гадство! – вроде правильно рассчитал. Как раз перед этим по телевизору выступали – говорили об аварийном положении и призывали всех выйти на уборку снега. Ну, думаю, пока мы тут базарим – там уж все выскребли, до асфальта. Но в этом доме такое сволочье живет – хоть бы один с лопатой вышел!.. Ну, ничего. Я его за свою сотню еще подсижу на чем-нибудь.

Однако, я думаю, вряд ли Дубову удастся в будущем подсидеть своего сменщика. Серега на выспоренные деньги купил телевизор и сам теперь в курсе всех последних событий.

ПЫЖИКОВОЕ УХО

Очень обидная история произошла на почве повышенных холодов нынешней зимы с Витькой Изотовым – токарем из четвертого механического. Как раз было минус тридцать семь с ветерком, и Витька заскочил в гастроном погреться. Он взял там стакан черного кофе, стоял себе, грелся и сожалел, что потрепаться не с кем – про эти жуткие морозы и, вообще, за жизнь. Потрепаться Витька всегда имел желание – в любом случае и с кем угодно. Такой он был общительный человек. За ним даже прозвище держалось «Тиберий Гракх». Еще со школы.

Но знакомых в гастрономе не было, а незнакомые люди от него как-то сторонились. На всякий случай. Витька, хотя и неплохой человек был, но вид имел несколько приблатненный: золотая фикса, челочка и широкий алюминиевый перстень на правой руке, с изображением костей и черепа. «Как трахну – так и кранты!» – говорил обычно Витька, расшифровывая смысл этих костей. Но говорил он так, конечно, не всерьез. Придуривался.

Так вот, стоял Витька в тепле, помаленьку отогревался и скучал. И вдруг увидел, что в магазин входит его кореш Гошка Зямин.

– Привет, Зяма! – страшно обрадовавшись, заорал Витька. – Иди сюда – врежем по стопарю горяченького!

– Нет, ты понял, – а? – сказал Витька, когда Зяма подошел. – На улице-то… Калуга!.. Жмет северный мороз южного человека. По берегам замерзающих рек – понял-нет? – снег, снег, снег!

Поделившись, таким образом, своими впечатлениями о погоде, Витька перекинулся на внешний вид Зямы.

– Но, ты-то, а? – гыгыкнул он, кивнув на Зямину пыжиковую шапку с поднятыми ушами. – Все форсишь? Картинки кидаешь? Рукавицы на боку – понял-нет? – шапка на макушке… А ты ходи как все, фраер!

С этими словами Витька, дурачась, рванул вниз уши Зяминой шапки. Не очень сильно рванул, скорее символически. Но правое ухо почему-то осталось у него в руке. То ли оно уже надорвано было, то ли черт его знает почему.

– Вот хохма, понял, – растерянно сказал Витька, протягивая Зяме ухо.

Зяма принял ухо и с интересом уставился на него. Наверное, он решил в первый момент, что Витька показывает ему фокус. Но мало-помалу до Гошки начало доходить, что, возможно, это ухо от его собственной шапки – интерес в глазах Зямы померк, а лицо стало приобретать задумчивое выражение. И когда дошло окончательно, он зажал в кулак этот клочок меха и, не меняя задумчивого выражения лица, аккуратно ударил Витьку в левое ухо.

Голова у Витьки опасно мотнулась в сторону, норовя оторваться, но сам он, понимая, что нашкодил, не обиделся сначала.

– Ну, извини меня, – сказал Витька. – Извини меня, прости… Ну, хочешь, ударь еще.

Этим своим толстовством Витька как бы подчеркнул глубину раскаяния, надеясь в то же время, что кореш оценит его смирение и они замнут инцидент.

Зяма не заставил себя просить – развернулся и врезал Витьке по другому уху.

– Ну, ты! – сказал Витька теперь уже обиженно. – Обрадовался на бесплатное! Я что – нарочно, да? Говорят тебе – отогнуть только хотел. Чемпион какой выискался! В спортзал иди тренируйся – понял?

Зяма выслушал Витькины возражения, глядя мимо его головы, на замызганную стенку гастронома, после чего экономным боксерским движением расквасил приятелю нос.

– Гад, – сказал Витька, промакнув юшку шарфом. – За что бьешь, а? За это поганое ухо? А еще друг называется.

Но, видать, Зяма был другого мнения о своем ухе. Все с тем же выражением окаменелой задумчивости он залимонил Витьке по правому глазу, потом по левому, потом, вытянув губы трубочкой, бегло оглядел результаты своей карающей деятельности и, не найдя другого, более подходящего пятачка, еще раз съездил по разбитому уже носу.

– Ну, бей, бей, – сказал затосковавший Витька – Тиберий Гракх. – Бей, что ты остановился… Ухо пришить можно, а это не зашьешь, – Витька тронул рукой рассеченную бровь. – Бей, фашист!

Тут Зяма, наконец, открыл рот и произнес первое слово.

– А ну, повтори, – приказал он.

– А что, неправда? – спросил Витька. – Конечно, фашист. Эсэсовец…

– За фашиста! – сказал Зяма, снял с Витькиной головы шапку, бросил на пол и вытер об нее ноги.

– Тебе бы, Изотов, к народному судье обратиться, – на другой день сказал Витьке председатель цехкома. – Ишь как он тебя разукрасил, дружок твой. Носом-то дышишь?

– Какой он друг, – непримиримо буркнул Витька. – Говорю – фашист он.

– Не исключено, – сказал председатель. – Ну, не хочешь к народному – не ходи. А товарищеским мы его, подлеца, и без твоей просьбы судить будем.

…Товарищеский суд, однако, не состоялся. Накануне его Витька принес заявление, в котором писал, что они с Гошкой помирились. Витька пришивает на место пыжиковое ухо, а Зяма ставит ему пол-литра.

Все вышло точно по заявлению. Витька пришил ухо, Зяма выставил ему бутылку. Они распили ее вместе и пошли на улицу бороться. Витька пихнул Зяму в сугроб.

Зяма, падая, оборвал хлястик у Витькиного пальто. Витька, вспомнив пыжиковое ухо, щелканул Зяму этим мерзлым хлястиком по роже. Зяма догнал Витьку, свалил и катал пинками по заледеневшей дороге, пока не устал… Теперь Зяме наверняка не избежать товарищеского суда.

Хотя, вполне возможно, что все у них закончится полюбовно. Если Зяма пришьет хлястик.

А Витька поставит ему полбанки.

ВРЕМЕННОЕ ЯВЛЕНИЕ

У нас хороший город. Хоть кого спроси. Большой, красивый, благоустроенный. Словом, как про него в газетах пишут, – культурный, промышленный и научный центр.

Но – молодой. И в связи с молодостью имеет еще ряд недостатков роста. Недостатков разного масштаба – от малых до крупных – в общем, порядочное количество, Однако, надо сказать, что большинство жителей, как патриоты своего города, мирятся с ними. А с другой стороны власти тоже на лаврах не почивают: мало-помалу, в плановом порядке, ликвидируют то один, то другой недостаток. Так что город благоустраивается.

Недавно таким образом ликвидировали очень крупный недостаток. У нас раньше с пивом случались частые перебои. Вернее, не то, чтобы перебои, а его, вообще, редко можно было встретить. Разве когда в ресторане наткнешься или знакомый киоскер шепнет, что, мол, завтра ожидается завоз – готовь посуду. И тогда человек, которому шепнули, с вечера занимает очередь и караулит момент. Между прочим, мы в тот период, где-нибудь в Москве или в Ленинграде, очень легко своих земляков опознавали. Как увидишь: сидит человек – полный стол пивом заставил и блаженствует, так подходи смело и здоровайся – обязательно это наш окажется.

Ну вот, а теперь у нас открыли свой пивоваренный комбинат и буквально залили город пивом. Хоть купайся в нем. И надо заметить, что сразу как-то обстановка изменилась. И на улице, и в общественных местах. Больше стало порядку и культуры. Уже теперь люди не бегут за пивом с остекленевшими глазами, как на пожар. А также очереди эти безобразные, со взаимными оскорблениями, а иногда и драками, отошли в прошлое. И это понятно, поскольку, как известно, условия жизни влияют на сознание людей.

Хотя влияют они, видимо, не сразу, а постепенно. Особенно на сознание некоторых людей. Они, конечно, головой понимают, что в условиях такого изобилия ничего катастрофического произойти не может, но из-за предыдущего длительного отсутствия пива в них все еще гнездится какой-то страх, который заставляет их расхватывать бывший дефицит бидонами и канистрами.

И вот на этой почве возникают иногда разные нездоровые случаи, вроде того, который произошел не так давно с одним товарищем, слесарем ЖКО, и двумя его корешками.

У них на предприятии как раз, с большим опозданием, ввели два выходных дня в неделю. Они, конечно, это долгожданное событие отпраздновали – в первый день. Наутро просыпаются, смотрят – опять выходной! Надо его как-то убить, а денег почти нет. Тогда один из корешков вспомнил, что в таких положениях можно еще за город ездить. Вытряхнули они все карманы – набрали на ведро пива, туда-обратно на троллейбус, слесарь у своей жены ведро выпросил эмалированное – и поехали. В Заюлинский парк культуры и отдыха.

Приехали. Народу в парке – почти что никого. А пива – навалом. Полная цистерна.

Корешки говорят слесарю:

– Ты пока набирай пива, а мы пойдем в кустиках поваляемся. А то голова что-то гудит.

Слесарь налил полное ведро, отставил его в сторону, давай деньги выгребать.

– Вот, – говорит продавщице, – здесь ровно на ведро. Считать будешь или так поверишь?

– Вам поверишь! – отвечает продавщица. – Ишь, какой свояк выискался!.. Как наливать – так «давай полнее», а как рассчитываться – так «тетя, поверь». А ну, давай сюда деньги!

Короче, продавщица начинает пересчитывать деньги, а слесарь – раз такое отношение – наблюдает внимательно, чтобы не сжульничала. Минут десять, наверное, она ихние медяки сортировала. Но все точно получилось, даже восемь копеек лишних.

Повернулся слесарь, чтобы ведро взять, глядит – а оно пустое. Только рядом стоит какая-то лошадь, и у нее с губ пивные капли капают… Слесарь как стоял, так схватил ведро, завизжал нечленораздельно и трахнул этой лошади по морде. И тут, неожиданно, лошадь его лягнула. Передней ногой. То ли специально, то ли нечаянно. Он потом рассказывал: слышать, мол, слышал, что лошади могут не только задними ногами лягаться, а и передними, но как-то не верилось. Пока, значит, на собственной шее не испытал. А точнее – на другом месте. Она его под другое место зацепила.

На шум выскочили из кустов корешки. Видят – приятель их с лошадью дерется.

– Вася, за что она тебя? – спрашивают.

– Пиво, гадюка, выпила, – плачущим голосом объясняет слесарь. – И смотрите-ка – ни в одном глазу.

Корешки сначала не поверили. Взяли слесаря за грудки.

– А ну, – говорят, – не темни! Сам, наверное, выхлестал!

– Да вы что, ребята! – вырывается слесарь. – Я дохнуть могу!

И дохнул. Те понюхали – точно: пивом не пахнет. Вчерашним перегаром отдает, а пивом – нет. Однако все еще не верят: как это так, удивляются, лошадь – и чтобы пиво! Один из корешков насмелился – пошел к лошади, понюхать. Та, как увидела его приближающуюся рожу, головой с перепугу мотнула и угадала корешку под салазки.

Так он по травке и закувыркался.

Вскочил на ноги очень обиженный. Даже слезы в глазах.

– Вот, гадюка! – говорит. – Я же ничего. Только понюхать хотел.

Кинулся к забору, выломал доску – и за ней.

А слесарь, с другой стороны, – ведром ее, ведром!..

До самой ограды парка культуры и отдыха гнали.

Второй корешок тоже вооружился каким-то валявшимся шлангом, все забегал спереди и махал у нее перед храпом – боялся, что она перепрыгнет через ограду и тогда уйдет.

Но лошадь, конечно, после такой схватки ограду перепрыгнуть не смогла. И тут уж они на ней отоспались… Слесарь ведра даже не пожалел. Эмалированного. Хотя жена наказывала беречь его пуще глаза.

А когда он увидел, во что ведро превратилось, то вырвал у первого корешка доску и добавил этой лошади еще и за ведро.

Вот, товарищи, какие иной раз случаются истории в результате хронических перебоев с отдельными материальными благами.

Но, конечно, это явления временные. Я думаю, что скоро сознание у всех дорастет до условий жизни, и тогда любая лошадь сможет безопасно гулять, где ей вздумается.