Текст книги "Ответная операция. В погоне за Призраком"

Автор книги: Николай Томан

Соавторы: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

30

Субботин явился в комендатуру за полночь. Разговаривая с дежурным офицером, он заметно нервничал, но это не помешало ему увидеть, что его здесь ждали. Не успел он заполнить регистрационную карточку, как в комендатуру прибыл майор Хауссон.

Он зашел в комнату дежурного офицера, спросил, не звонили ли ему по телефону, и, бросив мимолетный взгляд на Субботина, вышел.

Да, это был Хауссон. Субботин сразу его узнал.

Вскоре Субботина провели в другую комнату. Здесь Хауссон встретил его у двери.

– Вы поступили правильно, капитан Скворцов. – Майор обнял Субботина за плечи и повел его к креслам. – Садитесь. Я рад первым приветствовать вас под сенью законов, утверждающих свободу человека.

– С кем имею честь разговаривать? – настороженно спросил Субботин.

Хауссон засмеялся:

– Не нужно так официально, капитан! Скажем так: я тот человек, которому Анна Лорх нашла возможным доверить некоторые ваши тайны – не все, конечно.

– Где она? – быстро спросил Субботин.

Хауссон посмотрел на часы и подмигнул:

– Сейчас она, наверно, крепко спит в своей гостинице, где будете жить и вы. Но мы мужчины и к тому же люди военные. Нам придется еще пободрствовать. Готовы ли вы ответить на несколько вопросов?

– Пожалуйста, – устало произнес Субботин.

– Чем для вас окончилось партийное собрание?

– Меня исключили из партии. Впереди – отправка на родину.

– Какие обвинения вам были предъявлены?… Только, пожалуйста, поточнее.

– Несколько обвинений: дружба с немкой Анной Лорх, будто бы связанной с какими то арестованными заговорщиками. Это – главное. Потом спекуляция в западной зоне.

– В действительности это тоже было? – быстро спросил Хауссон.

– В какой то степени да. – Субботин усмехнулся. – У меня, например, намечалось солидное дело с вашим полковником, по фамилии Купер.

– Купер? – переспросил майор.

– Да…

Хауссон записал фамилию.

– Ну, и наконец, как всегда у нас в таких случаях бывает, повытащили на свет божий все, что было и не было. И какое то пьянство с дракой, и грубое обращение с подчиненными, и недобросовестная работа. Но все это ерунда.

– Что значит "ерунда"? Это были обвинения необоснованные?

Субботин пожал плечами:

– В такой ситуации превращение мухи в слона – наипростейшее дело.

Хауссон подумал и сказал:

– Пока у меня все. Сейчас вас отвезут в отель. Отдыхайте. А завтра вернемся к делам.

На другой день утром Субботин в ресторане отеля встретился с Посельской. Они знали, что за ними наблюдают, и держались так, как могли вести себя влюбленные, нашедшие друг друга после тревожного испытания их любви. За завтраком Субботин не сводил глаз с Посельской.

– Что у тебя? – поглаживая руку Наташи, тихо спросил он.

– Сперва Хауссон разыграл полное равнодушие к моему появлению, а потом все пошло по нашему плану.

– Со мной он уже говорил. Задал несколько вопросов. Думаю, что сейчас он пытается проверить то, что ему по силам проверить.

Субботин не ошибался. Хауссоп в это время действительно занимался именно этим. Прежде всего – полковник Купер. Нетрудно догадаться, как обрадовался Хауссон, установив, что среди американских военнослужащих, занимающихся в Берлине экономической разведкой и валютной войной, действительно имеется капитан Джойс, носящий условную кличку "полковник Купер". Одновременно к Хауссону, уже помимо его усилий, поступило письмо из советской комендатуры Берлина о побеге офицера Скворцова. В нем требовали вернуть перебежчика, так как он совершил служебные преступления и подлежит суду. Впрочем, этому документу Хауссон верил меньше всего – он понимал, что письмо комендатуры может быть специально изготовлено для прикрытия и утверждения агента советской разведки. Больше того, получи Хауссоп только одно это подтверждение, он был бы почти уверен, что Скворцов подослан. Большую надежду Хауссон возлагал на проверку с помощью "полковника Купера".

Очная ставка Скворцова и Купера была обставлена с большой хитростью, исключавшей всякую случайность во взаимном опознании ими друг друга.

Субботина привели в комнату, в которой были три двери: одна – в коридор, а две – в соседние комнаты. Его посадили на диван. Хауссон сидел за столом. Извинившись, что ему нужно закончить какие то срочные дела, майор что то писал. Из соседних комнат через ту, где находился Субботин, то и дело проходили люди.

И вот в дверях появился "полковник Купер". Он медленно прошел через комнату и в упор посмотрел на Субботина. Через минуту на столе у Хауссона зазвонил телефон. Он послушал, сказал: "Хорошо, зайдите". "Полковник Купер" вернулся, прошел мимо Субботина к столу Хауссона. Они перебросились несколькими фразами, после чего майор пригласил к столу Субботина.

– Скажите, капитан, вы лично не знакомы с этим человеком? – спросил Хауссон, показывая на "Купера".

Субботин улыбнулся.

– Я не знаю, помнит ли полковник Купер, но я отлично помню встречу с ним.

– Где она произошла? – спросил Хауссон.

– В кафе возле Олимпийского стадиона. Вы помните это? – обратился Субботин к Куперу.

– Помню.

– Вы были чересчур осторожны, – засмеялся Субботин. – А вот мне за сделку с вами, хотя она и не состоялась, крепко попало.

– Но вы же были штатский? И были немцем? – сказал Купер.

– Я был бы полным идиотом, если бы занимался спекуляцией в форме русского офицера.

Оба американца засмеялись.

– Вы свободны, – сказал Хауссон Куперу, и тот ушел. – Ну, капитан, продолжим наш разговор и постараемся вести его как можно более откровенно. У меня к вам такой вопрос: знаете ли вы некоего лейтенанта Кованькова?

– Слышал что то… – равнодушно ответил Субботин. – Он из другого отдела штаба. Я ведь работал в отделе, ведавшем инженерными войсками, а тот лейтенант, если не ошибаюсь, – в отделе по связи с немецкой администрацией.

– Да, вы не ошибаетесь… – рассеянно произнес Хауссон. – Скажите, капитан, вы, случайно, не осведомлены в таком вопросе: везут ли в Восточную Германию из России хлеб и продовольствие?

– Это известно всем. Везут – и много.

– А не может быть, что это пропаганда?

– Нет. Об этом, кстати, в газетах вообще не пишут.

– Ах, так? Значит, немцы могут этого и не знать?

– Да. Но хлеб, масло, сахар есть. А это точнее и вкуснее газетных сообщений.

– Ну, а если населению сказать, что хлеб и масло стоят Германии вывоза всех ее национальных ценностей?

– Это, конечно, сказать можно, – усмехнулся Субботин, – только это надо очень ловко сказать.

Хауссон задумался, пытливо смотря на Субботина. В этого офицера он верил все больше. Жаль только, что он – не Кованьков, который наверняка знает много, но молчит. И вдруг возникла мысль: а не поручить ли этому офицеру обработку Кованькова? Ведь русский к русскому найдет дорогу скорее.

– Так вот насчет того Кованькова, о котором я вас спрашивал… Он занял у нас глупую позицию упорного молчания. Не могли бы вы подействовать на него? Он нас интересует как человек, вероятно, более вас информированный в том, что для нас важно. Его упорство глупо.

– Он бежал сюда сам? – быстро спросил Субботин.

Хауссон улыбнулся:

– Бежал с нашей помощью.

– А точнее? Это же для меня очень важно знать, прежде чем с ним разговаривать.

– Да, мы его взяли.

– Это хуже. – Субботин задумался, потом заговорил, точно размышляя вслух: – Тут ведь совсем иная, чем у меня, психология, другое состояние. Для меня вопрос перехода на Запад был, так сказать, подготовлен всем ходом последних событий моей жизни, а для него это полная внезапность. А ведь в нашей среде немало фанатиков советской идеи, этого нельзя забывать. Но все же попробую…

Можно понять, как трудно было Субботину изображать полное спокойствие – ведь ему в руки шло то, ради чего проводилась вся эта рискованная часть плана.

31

Субботин потребовал, чтобы разговор происходил без свидетелей. Хауссон не возражал, но сказал:

– Будет один невидимый свидетель – микрофон.

– Это можно, – подумав, согласился Субботин. – Когда состоится разговор?

– Сначала я хотел бы просить вас самого сделать краткое заявление для печати и радио.

Субботин усмехнулся:

– Вы что же, думаете, что у меня есть еще путь назад? Не беспокойтесь, нет. – Субботин помолчал. – Заявление, конечно, я сделаю.

– Сегодня вечером можете?

– Надо же подготовиться.

– Я просил бы вас просто зачитать текст, который подготовим мы. Вопросов к вам не будет.

– Можно ознакомиться с текстом?

– Конечно, вот он. – Хауссон протянул лист бумаги с довольно коротким машинописным текстом.

Субботин стал читать. О нем самом было всего несколько строчек в начале и в конце. "Я бежал из Советской Армии по сугубо личным мотивам, которые излагать нет надобности: они касаются только меня". Далее в заявлении шло неожиданное. Субботину предлагалось перед лицом немецкой общественности засвидетельствовать, что в Восточном Берлине проводятся массовые аресты немецких патриотов – сторонников объединения Германии. Особому гонению подвергается старая немецкая интеллигенция. Заканчивалось заявление так: "Моей невестой является немецкая девушка студентка. Только среди ее близких знакомых репрессиям подверглись сразу несколько человек. Так что нет ничего удивительного, что в Западном Берлине я оказался вместе со своей невестой".

При продумывании операции, конечно, учитывалось, что его могут заставить сделать публичное заявление. Условились, что Субботин будет податлив, но все же он обязан думать и о том вреде, который может принести его выступление, и стараться свести его к минимуму.

Субботин задумался над текстом. Ничего нового в нем не было: о мнимых репрессиях в восточной зоне западная пропаганда визжала каждый день. Так что наверняка далеко не все журналисты об этом заявлении напишут. Плохо только, что текст был так ловко составлен, что мог прозвучать весьма достоверно.

– Что вас смущает? – осторожно спросил Хауссоп.

– Я совершенно не информирован по затронутому здесь вопросу. Вдруг кто нибудь спросит меня о конкретных фактах?

– Никаких вопросов к вам, повторяю, не будет.

– Ну что ж, тогда все в порядке, – облегченно произнес Субботин. – Только лучше, по моему, если я буду выступать не по бумажке.

Хауссон насторожился:

– Но скажете именно это?

– Можете не беспокоиться…

Эта пресс конференция состоялась через час в помещении комендатуры Западного Берлина.

Журналистов было меньше десяти человек. Проводивший конференцию якобы немецкий чиновник на не очень чистом немецком языке извинился перед журналистами, что он не смог вовремя информировать о конференции весь корпус журналистов. Он попросил присутствующих поделиться материалом со своими коллегами. После этого в зал вошел Субботин. Первая, кого он увидел, была Наташа. У нее было бледное лицо, она тревожно смотрела на Субботина. Он улыбнулся ей и прошел к столу. Хауссон сидел в самом конце зала.

Два журналиста, видимо представляющие радио, говорили что то в свои микрофоны, а теперь протянули микрофоны к Субботину, с любопытством разглядывая его. Субботин спокойно, неторопливо подбирая слова, пересказал текст заявления, по своему пересказал, получились одни общие фразы. Он видел, как Хауссон рассерженно встал и направился к столу. Когда Субботин сказал о невесте, чиновник сделал галантный жест в сторону Посельской. Журналисты оживленно зашумели.

Субботин кончил говорить. Сидевший за столом чиновник встал и объявил пресс конференцию закрытой.

– Вопросы! – заорали журналисты.

Субботин сделал такой жест, будто он готов ответить, но чиновник застучал карандашом по столу:

– Тише, господа, тише! Нельзя быть такими эгоистами. Русский офицер будет отвечать на вопросы, когда мы соберем весь ваш корпус. Это произойдет в ближайшие два три дня. До свидания, господа, спасибо!

Субботин подошел к Посельской и тихо сказал ей:

– Мне поручают обработку Кованькова. Сообщи.

– Хватит, хватит! – Майор Хауссон оттеснил репортеров. – Все прекрасно, капитан, спасибо! Но, увы, должен разлучить вас с Анной Лорх. Работа есть работа, нас с вами ждут, нужно ехать сейчас же.

– Ехать так ехать! До свидания, Ани! – Субботин поцеловал Посельской руку и обратился к Хауссону: – Мы с ней сегодня увидимся?

– Вряд ли, – холодно ответил Хауссон.

32

И вот Субботин и Кованьков вдвоем в маленькой комнатке без окон. Их разделяет голый стол. Кроме двух стульев, на которых они сидят, в комнате другой мебели нет. Где скрыт микрофон, не видно.

Первый разговор с Кованьковым был для Субботина необычайно трудным. Трудным и в то же время радостным, потому что каждая минута этого разговора вызывала в душе Субботина гордость за все то, что составляло для него понятие "советский человек". Тем не менее, он должен убедиться, что Кованьков не сломлен…

Кованьков с презрительной усмешкой смотрел на Субботина, у которого этот взгляд вызывал двойственное чувство – и неловкость и удовлетворение тем, как держится пленный.

– Ну, лейтенант, давайте знакомиться. Капитан Скворцов.

– Не имею желания знакомиться с предателем родины! – быстро проговорил Кованьков.

– Глупо, лейтенант. Нелепое донкихотство.

– Лучше быть нелепым Дон Кихотом, чем гнусным предателем!

– Это все фразы, лейтенант. А действительность выглядит так: для вас, как и для меня, возврата туда, где мы служили, нет. Даже если бы такая возможность представилась, воспользоваться ею было бы безумием. Неужели вы не понимаете, что после всего случившегося в армии вам места не будет?

– Меня похитили бандиты, и моя армия это знает! – убежденно воскликнул Кованьков.

– Хорош советский офицер, которого можно украсть, как зазевавшуюся курицу! Да, лейтенант, то, что с вами произошло и происходит, – это не подвиг. Это ваш позор, позор офицера!

Кованьков, помолчав, брезгливо спросил:

– Неужели вы тоже были советским офицером?

– Да, и неплохим. Но обстоятельства сложились так, что я оказался здесь и нисколько об этом не жалею. Кажется, Бисмарк сказал, что солдатская профессия интернациональна.

– Со ссылкой на Бисмарка или без нее, – твердо сказал Кованьков, – вы для меня – изменник родины. Если бы было оружие, я, не раздумывая, застрелил бы вас, как собаку!

– Значит, хорошо, что у вас нет оружия, – усмехнулся Субботин. – Я еще хочу пожить.

– Рано или поздно вас к стенке поставят.

– Тогда уж лучше поздно. Перед тем как закончить эту нашу задушевную беседу, – Субботин улыбнулся, – я хочу сказать, лейтенант, что с вами может случиться. Вас увезут из Германии, а может, и вообще из Европы. И тогда за вашу судьбу уже никто поручиться не сможет. Наконец, можно обойтись и без услуг транспорта. Для них, – Субботин кивнул через плечо, – самым лучшим вариантом будет ваше полное и надежное исчезновение. Вы просто исчезнете навсегда, будто вас и не было на свете. Они умеют это делать ловко, поверьте мне.

– Лучше смерть, чем предательство! Передайте это тем, кому вы продались в холуи. Так и передайте: лейтенант Кованьков готов умереть в любую минуту, но присяге не изменит! И убирайтесь! Я не желаю дышать с вами одним воздухом! Убирайтесь! – Кованьков вскочил, лицо его побагровело.

– Прекрасно, лейтенант… – Теперь можно открыться, не боясь… Субботин встал, чуть наклонился через стол к Кованькову и шепнул: – Так держать! – Весело подмигнув ему, Субботин быстро вышел из комнаты.

Слова, сказанные Субботиным шепотом, и его подмигивание не сразу дошли до сознания Кованькова. Но позже, вспоминая последнюю минуту разговора, он все чаще возвращался к невероятной мысли – вернее, не столько к мысли, сколько к ощущению, что капитан – симпатизирующий ему человек. Но поверить в это было невозможно…

Субботин застал Хауссона сидящим в глубокой задумчивости перед радиодинамиком. Он, очевидно, слушал по радио разговор, только что происходивший там, в маленькой комнатке.

– Вы говорили хорошо… – не оборачиваясь к Субботину, сказал Хауссон. – И пригрозили ему правильно. Действительно, есть предел нашему терпению. Еще два три дня, и мы… перестанем тратить на него время.

Субботин улыбнулся:

– Все таки нужно еще немного терпения. Я убежден: после сегодняшнего разговора он заново обдумает все, и завтра я сделаю новую попытку. А сейчас мне хотелось бы поехать к Анне Лорх.

Хауссон встал:

– Нет, капитан. Разрешите не объяснять – почему, но несколько дней вам придется безвыездно жить в этом доме. Сейчас вам покажут вашу комнату.

Хауссон нажал кнопку звонка, и тотчас вошел солдат.

– Покажите господину его комнату и объясните, как пользоваться сигнализацией на случай, если ему понадобится выйти из комнаты… Спокойной ночи, капитан!

Субботин, не ответив, с обиженным лицом вышел из кабинета вслед за солдатом.

33

На первое время связь Посельской со своими была устроена, казалось, довольно просто. Связной каждый день должен был пройти в определенном месте Западного Берлина, имея обусловленную примету. В одном случае в руках он должен держать свернутую в трубку синюю бумагу, перевязанную красной тесемкой; в другом – на пуговице его пальто должен висеть сверточек в форме груши, и так далее. В назначенном месте – каждый раз в новом – связной появлялся первого числа в час дня, второго – в два, третьего – в три и так – до пяти. Затем счет времени повторялся. Наташа должна идти навстречу связному, а тот – незаметно сделать с нее микроснимок. «Разгадывался» этот снимок при помощи сложнейшего шифра: учитывалась и одежда Наташи, и положение ее рук, сумочки, шарфа, шляпки, и выражение лица, и краска губной помады, и еще многое, многое другое…

Посельская высчитала время сегодняшней встречи и начала к ней готовиться. Больше часа ушло на то, чтобы ее внешний вид стал соответствовать краткому шифрованному сообщению: Суботину поручена обработка Кованькова.

В половине второго она вышла из отеля и сразу же заметила, что по ее пятам следует молодой человек в сером пальто. "Ну что ж, иди, – сказала про себя Наташа. – Авось попадешь на снимок, и твоя физиономия займет у нас свое место".

Ровно в два часа Наташа вышла на угол площади перед зданием Национального музея. Она медленно шла по тротуару, всматриваясь в прохожих. И вот из за угла показался человек с синей, свернутой в трубку бумагой. На вид беспечный, любопытный ко всему, он шел медленной, расслабленной походкой. Наташа пошла ему навстречу. Шагов за десять они встретились взглядами. И вот уже разминулись. Наблюдатель, ничего не заметив, продолжал идти за Посельской.

Первая связь прошла хорошо…

* * *

В шесть часов утра Субботина разбудил дежурный солдат. Майор Хауссон был уже в кабинете.

– Как выспались, капитан?

В его вопросе Субботин уловил нотки раздражения и насторожился.

– Не хватило часов двух, – беспечно ответил он.

– Нужно кончать канитель с Кованьковым. Установлено, что он всю ночь не спал. Очевидно, действительно обдумывал ваш разговор. Человек всегда уязвим после бессонной ночи. Или, как говорит ваша пословица, утро всегда умнее вечера. Сегодня надо дать ему понять, что мы не постесняемся в выборе средств, чтобы достойно вознаградить его упорство… Да, сообщите ему между прочим, что советское командование по поводу его исчезновения не сделало никаких заявлений. Пусть знает, что он не представляет никакой ценности. Вызовите у него страх за свою судьбу. Ведь он остался один, один против нас всех. Страх за судьбу – это главное. Потом он разговорится.

– Он может спросить, чего от него хотят.

– Совсем немного. Мы устроим широкую пресс конференцию, и он как офицер штаба, осуществлявший связь с немецкой администрацией, сделает сообщение о том, что завоз Советами продовольствия в Берлин – пропагандистская ложь, цель которой прикрыть вывоз в Россию промышленного оборудования и ценного сырья Германии. Такова программа минимум. А если он сдастся окончательно, его заявление можно будет значительно расширить. Но сейчас говорите с ним только о минимуме!..

…Сразу было видно, что Кованьков провел бессонную ночь. Его лицо было серым, помятым. Когда Субботин вошел, лейтенант равнодушно посмотрел на него погасшими глазами.

Субботин не на шутку встревожился: неужели Кованьков и впрямь сломился?

– Как чувствуем себя? – весело спросил Субботин.

– Отлично! – Кованьков подобрался, подтянулся, и в глазах у него вспыхнул уже знакомый Субботину огонек упрямства.

Они снова сидели друг против друга. Субботин начал хитрую и сложную игру. Он говорил Кованькову именно то, что требовал Хауссон, а в это время глазами утверждал другое: "Держись и знай: я твой друг". То невероятное, о чем всю ночь думал Кованьков, снова подтверждалось, но он продолжал держаться настороженно. Не прерывая разговора, Субботин вынул из кармана бумажку и написал на ней: "В конце сегодняшнего разговора скажи: "Дайте мне три четыре дня, чтобы все обдумать".".

Субботин показал записку Кованькову, тот прочел ее. Субботин тщательно спрятал записку.

Разговор продолжался. Субботин грозил Кованькову расправой, уничтожением. Тот молчал.

Субботин встал:

– Ну, лейтенант, за вами последнее слово. От него зависит ваша жизнь.

Кованьков посмотрел на Субботина и увидел в его глазах все то же подтверждение невероятного. И он решил довериться этому невероятному. В конце концов, пока он ничего не терял.

– Прошу дать мне три четыре дня, чтобы все продумать.

– Вот это дело, лейтенант! – весело воскликнул Субботин. – Я сейчас же доложу о вашей просьбе начальству. До свидания.

Теперь Хауссон встретил Субботина гораздо приветливее.

– Ну что же, капитан, на трубе страха вы сыграли хорошо. Что ни говори, страх – великая сила. Какое у вас впечатление? Он сломлен?

– Думаю, да.

– Прекрасно. Мы устроим лейтенанту пышную пресс конференцию. И когда после его заявления ударим во все колокола, в это поверят даже глухие.

Субботин помолчал и спросил:

– А не помогла бы нам та немецкая девушка, у которой с Кованьковым была дружба?

– Нет. Он ей уже не верит. Кроме того, сама она для нас опасна. В свое время девушка поверила нам, что ее отец жив я находится здесь. На этом мы ее провели и использовали для похищения Кованькова. А отца ее, разумеется, в живых нет. Потом она наверняка находится под наблюдением советской разведки. А главное, эта история с отцом… Немцы с их сентиментальностью – опасный материал для подобных экспериментов.

– Жаль, – тихо произнес Субботин, думая в это время о том, что Рената Целлер, значит, рассказала правду.