Текст книги "Алексей Васильевич Шубников (1887—1970)"
Автор книги: Николай Белов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
Когда сестре Лене было несколько месяцев, родители должны были ехать в экспедицию в горы. Лену пришлось взять с собой. Мама оставляла ее на полдня в крестьянской семье, днем прибегала кормить. Однажды хозяйка дома призналась, что когда Лена «орала», она давала ей вместо соски, которой не было, «жвачку» из хлеба, завернутую в тряпочку. «Да ты не волнуйся, не ржаной ведь хлеб, а пшенисный», – успокоила она маму.
Такой была жизнь на Урале: и трудной и радостной. Каким был внешний облик отца в то время? В раннем детстве отец казался мне высоким стройным блондином с неизменно хорошим цветом лица, с пшеничными усами и яркими голубыми глазами. Он был подвижный, даже быстрый, но без суетливости, с четкими движениями и легкой походкой. Костюм, в котором он читал лекции, можно назвать экзотическим. Уезжая на Урал из Москвы, мама захватила с собой зеленые плюшевые занавески, которые висели в кабинете ее отца – известного московского врача. Из этих портьер она сшила отцу «наряд» – толстовку с накладными карманами и поясом и брюки типа «гольф» до колен. Худые икры были аккуратно обвиты обмотками, а ноги обуты в грубые рыжие тупоносые штиблеты. За такой наряд студенты прозвали отца «зеленым профессором». В этом костюме он отработал все пять лет в Свердловске. Для столярных и прочих работ отец надевал серую парусиновую блузу. Вообще он не придавал никакого значения своему костюму, но вот свежий белый крахмальный воротничок он требовал ежедневно и неукоснительно.
Сказать, что отец любил искусство – все равно, что ничего не сказать. Наука, ремесла, искусство нераздельно переплетались в его творчестве. Чем бы он ни занимался, он увлекался тем, что делал в данный момент, не терпел и не умел делать плохо, халтурно, некрасиво. Так было во всем. Если занимался огородными делами, грядки у него всегда были параллельны, перпендикулярны, симметричны. Нарезанные им куски мыла всегда имели форму правильных параллелепипедов (мыло отец варил сам в трудные 20-е годы в Екатеринбурге). Отшлифованные им брошки из камня или дерева всегда были изящны. Отдыхая от науки, он любил переключаться на работу руками. Много занимался обработкой дерева, делал всякие изделия из корней и коряг, это были полуфантастические фигурки животных, всевозможные полочки, вешалки. Шедевром мастерства может служить сделанный им овальный столик из корней можжевельника, сохранившийся до сих пор.
Вся работа отца по симметрии в 20—30-е годы проходила на глазах у старших детей. Не понимая, конечно, научного смысла, мы видели художественную, графическую сторону. Когда папа занимался вопросами заполнения пространства фигурами без промежутков, он вырезал из цветной бумаги различные многогранники, клеил их на газеты и развешивал по стенам; клеил их прямо на окна, на кафельную печь, что всегда вызывало неудовольствие нашей няни, но очень нравилось всем остальным членам семьи.
Вырезанные из папиросной бумаги симметричные кружевные розетки, бордюры и орнаменты с детства окружали меня. Занимались мы все «кляксографией», когда, располагая кляксу по законам симметрии, получали интересные орнаменты. Позднее папа вырезал кляксу из металла, обводя ее и заливая тушью. В это время он разрабатывал теорию 17 видов симметрии сетчатых орнаментов.
Большое впечатление с раннего детства производили на всех детей сделанные папиными руками игрушки и елочные украшения: зеркальные стеклянные шарики, которые он выдувал на глазах завороженных детей, стеклянные лебеди с красиво изогнутыми шеями – гордость «папиной фирмы», сосульки, вытянутые и скрученные из полосок разноцветного стекла, снежинки, созданные с помощью кристаллизации квасцов или искусно вырезанные из бумаги. Ребята обычно серебрили или золотили шишки и орехи, клеили цепи, хлопушки, корзиночки и всем этим руководил увлеченный делом отец.
Когда в 1920 г. мы переехали на Урал, у меня не было куклы. Папа выточил ее на токарном станке из полена. Цилиндр, шар, четыре длинных тонких цилиндра, соединенных между собой металлическими пружинками, и кукла готова. Она прочно сидела, у нее тряслись руки и ноги и качалась голова. Я не знала, как с ней играть. Тогда мама обернула ее ватой, обшила белой тканью и пришила волосы из пакли. Папа был огорчен, а я очень полюбила свою куклу.
Однако отец делал не только игрушки. Он смастерил нам санки, полки, табуретки и другие хозяйственные вещи. Во время длительных детских болезней отец развлекал нас, искусно делая из бумаги кораблики, лодочки и лягушек.
После переезда в Ленинград событием в нашей детской жизни был сделанный отцом кукольный дом из больших ящиков, положенных один на другой открытой стороной сбоку. Родители предложили нам самим оформить это шестиэтажное сооружение. Стены комнат мы оклеили разноцветной бумагой и обоями, потолки – белой бумагой; а для пола папа предложил мне придумать шесть рисунков паркета, что я и выполнила. Вместе с ним мы трудились над изготовлением мебели из картона, ее покраской и лакировкой. Помню нашу гордость – овальный столик в стиле ампир на одной ножке из большой деревянной катушки. В нижнем этаже домика помещался гараж – это были владения братишки Миши. Там же хранились большие, хорошо отполированные кубики разной величины, из которых можно было построить сооружение во весь наш ребячий рост. Это тоже была папина работа. Хотя к тому времени, когда оформление дома было завершено, мы уже перестали играть в куклы, но на всю жизнь осталось воспоминание о том, как было интересно все делать самим.
В дальнейшем при оформлении различных интерьеров мебельными и декоративными тканями я с благодарностью вспоминала родителей, их мудрое творческое и эстетическое воспитание с помощью интересной игры.
С малых лет папа приучал нас видеть красоту в простом и обыденном. Кора деревьев, шлифы камней, текстура дерева – во всем он находил красоту. Поселившись в Ленинграде в довольно нелепой и неудобной квартире, но с красивым камином и окнами, выходящими на Неву, мы немало часов провели на подоконниках этих окон, любуясь переливами воды и неповторимыми закатами солнца.
Увлекая детей занимательной игрой, отец развивал в нас наблюдательность и фантазию. Помню, как летом в деревне мы рисовали с натуры всевозможные «рожи» на основе пятен от сучков на дощатом потолке избы, а также выискивали сюжеты для картин, пользуясь разными пятнышками и тенями. Для развития наблюдательности им была изобретена особая игра: прятать какую-нибудь вещь на самом видном месте и затем всем искать ее. Нашедший тихо садился на место и приобретал право прятать вещь в следующий раз, что было и почетно и интересно.
Когда мне исполнилось четыре года, папа решил попробовать заняться со мной рисованием орнаментов, которыми сам был увлечен в ту пору. Из оберточной бумаги мама сшила тетради, и занятия начались с простейших плоских орнаментов, которые папа рисовал, а я копировала. Задания постепенно усложнялись и дошли до довольно сложных многокрасочных орнаментов. По чудом сохранившимся тетрадям я установила, что занятия наши продолжались с 8 октября 1922 г. по февраль 1924 г. Когда папа увидел, что копии мои почти не уступают его оригиналам и что у меня появилось стремление к самостоятельности, он уроки прекратил, но заряд был дан мне на всю жизнь. В этом немалую роль сыграло и какое-то уважительное отношение родителей к детским занятиям. Я уже не могла отстать от увлекшего меня рисования, придумывания орнаментов и посвятила этому делу всю жизнь, став художником-текстильщиком.
В период нашей жизни в Ленинграде мы под руководством отца увлекались приготовлением аппликаций из цветной бумаги, смело берясь и за пейзажи и за фигурки людей. В этой веселой работе отец и дети творили на равных правах. Папа сам любил рисовать. Помню, как в Свердловске он сделал выставку своих работ: портретов, выполненных углем. В этот период он тренировал меня, заставлял рисовать окружности углем на вертикально помещенной газете.
В 1923—1924 гг. папа подарил мне сделанный собственноручно калейдоскоп. Эта интересная игрушка оставила во мне глубокий след. Много лет спустя, когда я уже была зрелым художником и трудилась на фабрике декоративных тканей над созданием текстильных рисунков, я поделилась с отцом своими трудностями. Слишком много времени у художников уходит не на творческую, а на техническую работу. Папа загорелся идеей разработки специальных оптических приборов в помощь художникам текстиля. Так возникла идея создания многообъективного и зеркального множителя изображений. Эта задача решалась в порядке творческого содружества работников Института кристаллографии АН СССР и Ткацко-отделочной фабрики им. Маркова. Научный сотрудник Института кристаллографии В. А. Шамбуров вместе с художниками фабрики разработал конструкции двух аппаратов, с помощью которых оптическим путем можно было размножить повторяемые элементы в орнаментах. Эти приборы затем были построены в художественной мастерской фабрики. Так, игрушка-калейдоскоп вошла в промышленность.
Когда в 1925 г. после пятилетнего пребывания в Екатеринбурге мои родители переехали в Ленинград, то, стосковавшись по искусству, начали очень энергично посещать музеи и выставки и всегда брали с собой детей. Папа интересовался не только классическим, но и современным искусством. Помню, как мы были с ним в мастерской художника Эссена и удивлялись его работам, не очень их принимая. Помню горячие споры вокруг работ художника Филонова, которые экспонировались в Русском музее.
В 1929 г. на выставке в Ленинградской Академии художеств папа купил большую картину художника В. Кокорева. На картине, написанной темперой на картоне, был изображен, по-видимому, северный карельский пейзаж белой ночью с силуэтами сосен на переднем плане и серией озер, окруженных куполами деревьев. Пейзаж был выдержан в голубовато-перламутровой гамме и полон грустного лиризма. Картина эта в строгой белой раме висела у нас дома одна на голубовато-серой стене. Она перекликалась с великолепным камином из белого мрамора и выглядела очень уместно и красиво, нравилась папе и всем нам. Мне кажется, что картина эта была очень созвучна его душевному строю того времени, в ней я узнаю отца.
Из любимых отцом художников, как мне думается, можно выделить троих. Первым из них я бы поставила Винсента Ван Гога. Вернувшись в 1927 г. из командировки в Германию, папа привез серию великолепных репродукций картин Ван Гога. Оформив под стеклорепродукцию «Мост», он повесил ее у себя над диваном. Все последующие годы репродукции произведений Ван Гога постоянно висели в кабинете отца до самой его смерти. Конечно, мне трудно с уверенностью сказать, за что отец любил Ван Гога. Постараюсь объяснить это, зная характер отца.
Нервный, мятущийся, думающий, ищущий Ван Гог прокладывал новые пути в искусстве и этим самым должен был быть близок отцу. Ван Гог, сумевший увидеть вихри там, где их никто не видел, показал, как в спирали закручиваются облака, солнце и луна, или просто написал два солнца в картине «Звездное небо», а в картине «Звездная ночь» – множество солнцеподобных звезд, находящихся в беспрерывном вращении. Он первый показал в своих картинах, как луч солнца или других источников света распространяется концентрическими, расходящимися от центра кругами. Его вдохновенная фантазия передавала сложные понятия посредством простого, что было так созвучно отцу. При всей страстности, экспрессивности живоплси Ван Гога в ней всегда есть обобщение, анализ, логика ученого. Как отмечали его современники, Ван Гог был воспитанным и деликатным человеком, но при внешней сдержанности внутренне весь был «движением пылающего чувства». Это не могло оставить отца, любящего творческих людей, равнодушным к художнику.
А. В. Шубников в лаборатории поисковых исследований. 1970 г.
Вторым любимым художником отца я бы назвала испанского художника Доменико Теотокопуло, прозванного Эль Греко. Вернувшись из командировки в Испанию в 1954 г., папа привез альбом репродукций произведений художника. Что же импонировало отцу в творчестве Эль Греко? Думается, что отец почувствовал и в нем близкую душу – душу художника с философским складом ума. Экспрессионизм, эмоциональная насыщенность его творчества была сродни отцу. Бледные, тонкие, одухотворенные лица на портретах Эль Греко, их пылающие огнем глаза, скрытая страстность натуры при большой внешней сдержанности – все это очень напоминало самого Алексея Васильевича.
Нидерландский художник Эшер – философ, математик и кристаллограф прислал папе свои книги с литографиями своих работ. Отец очень высоко ценил этот подарок, переснял для меня ряд репродукций его работ. В картинах Эшера переплетаются причудливые формы живого и неживого, необычный взгляд на обычные вещи, очень субъективное восприятие мира. Конечно, отцу были особенно понятны кристаллографические образы этого необыкновенного художника.
В литографии Эшера из серии «Многогранники» есть работа под названием «Порядок и хаос». В центре изображен сверкающий идеальный кристалл совершенной, чистой формы, а кругом различные деформированные предметы со свалки. И в этом противопоставлении прекрасной чистой науки – кристаллографии житейскому хламу есть что-то очень близкое моему отцу, часто далекому от реальной жизни, но всегда бесконечно преданному своей любимой кристаллографии.
В Кристаллографической лаборатории
М. П. Шаскольская
Вспоминая о первых годах ленинградского периода своей деятельности, Алексей Васильевич Шубников любил говорить, что все началось с укладки паркета. Дело в том, что когда А. В. Шубников начал работать в Минералогическом музее Академии наук, первый этаж здания музея был еще не отремонтирован после разрушений, нанесенных «знаменитым» наводнением 1924 г. И действительно, начинать пришлось с ремонта, в том числе с укладки всплывшего паркета. В отремонтированных комнатах А. В. Шубников разместил оборудование, заботливо привезенное им из Свердловска: немногие станки, самодельные приборы, инструменты. К рабочему инструменту у Алексея Васильевича всегда была особая страсть. Он собирал и хранил его с исключительной аккуратностью. Кое-какое оборудование удалось достать в самом музее и в других институтах, а рентгеновскую установку приобрести в Германии.
К тому времени, как мне выпало счастье попасть в лабораторию, она была уже вполне оборудована и занимала четыре комнаты, выходившие окнами на Университет: кабинет А. В. Шубникова [* Впоследствии в той комнате, где был кабинет А. В. Шубникова, до 1979 г. располагался книжный магазин Академии наук СССР.], мастерская, общая лаборатория и рентгеновская.
Я начала работать с зимы 1929/1930 года. Стояли холода, и ежедневная топка и чистка огромных печей входили в круг моих первых обязанностей, наряду с уборкой помещения и мытьем камней из коллекции музея. Месяца через два я получила повышение: меня определили на должность препараторской ученицы в шлифовальную мастерскую с заданием научиться технике шлифовки и изготовления шлифов для демонстрации основных явлений кристаллографии на лекциях А. В. Шубникова.
В музее много лет работал мастер по изготовлению шлифов И. Э. Петц, грузный, лысый немец с одутловатым лицом, висящими усами и остроконечной бородкой. Петц приехал в Россию еще до первой мировой войны, из лаборатории самого Грота в Мюнхене. Прибыл он на заработки и намеревался, проработав несколько лет, вернуться в родной Мюнхен. Был он мастером высокого класса и даже автором брошюры – руководства к изготовлению петрографических шлифов. Он был исполнителен, аккуратен, пунктуален, преисполнен чрезвычайно высокого мнения о себе и о своем мастерстве, но трепетал перед начальством. Без разрешения не мог ступить ни шагу.
Старожилы музея рассказывали, как однажды Петц появился в кабинете А. Е. Ферсмана и обратился к директору с просьбой: «Herr Direktor, позвольте мне немножечко жениться». Было очень сложно объяснить немцу, что нет необходимости получать у директора подобное разрешение. «Немножечко женившись», Петц осел в России и, так и не овладев русским языком, многие годы провел за своим шлифовальным станком в тесной комнатке при музее.
Петрографические шлифы он изготовлял безукоризненно. Однако нужные Алексею Васильевичу кристаллооптические шлифы Петц сделать не сумел. Упрямый старик, привыкнув всю жизнь к одним и тем же приемам и к стандартной толщине шлифа, не смог или не хотел понять, для чего нужны монокристальные срезы разной ориентировки и разной толщины. Пришлось взять на это дело ученицу, т. е. меня.
Петц, хоть и нехотя, но, выполняя распоряжения директора, все же показал мне основные приемы шлифовки. После этого меня перевели в Кристаллографическую лабораторию А. В. Шубникова. Так я стала готовить кристаллические шлифы уже под руководством А. В. Шубникова и Г. Г. Леммлейна.
В составе лаборатории были тогда, кроме заведующего, всего шесть человек: аспирант Г. Г. Леммлейн, научные сотрудники Б. К– Бруновский и Е. В. Цинзерлинг и два механика-шлифовальщика С. А. Тизенгаузен и М. Н. Абаза. Обязанности уборщицы и истопника выполняла Л. С. Генералова. Почти одновременно со мной стал обучаться шлифовальному делу служитель музея К– А. Драгунов. В 1931 г. пришли в лабораторию Б. В. Витовский и Г. Б. Бокий. Позже у Б. К. Бруновского появился аспирант Зотов, в мастерскую поступили опытный механик М. М. Раупенас и ученики М. Фадеев, О. Галахова, Р. Жорова, Е. Вандер-Флит, Е. Мещерякова и другие. Техником, а точнее агентом по снабжению, в 1930—1931 гг. работал В. 3. Бульванкер.
Гордостью А. В. Шубникова была рентгеновская лаборатория с аппаратурой, изготовленной в Берлине по специальному заказу. Ею ведал Бруно Карлович Бруновский, совершенно лысый, добрый, скромный, неразговорчивый молодой человек, но всегда умевший ответить неожиданной остроумной шуткой на непрестанные поддразнивания Г. Г. Леммлейна. За глаза все звали его «Брунаша». Бруно Карлович был убежденным холостяком, жил с двумя старушками – матерью и теткой, нежно заботился о них и в жизни знал лишь две страсти: науку и охоту. По воскресеньям он уезжал на охоту с собаками, а в последующие дни всегда готов был рассказать о своих охотничьих трофеях.
Георгий Глебович Леммдейн был аспирантом А. В. Шубникова. Он был тогда здоровым и жизнерадостным, задорным, неутомимым заводилой веселых игр, шуток, розыгрышей – лишь через год его свалила беспощадная болезнь, отравившая всю последующую жизнь. Он уже тогда совместно с А. В. Шубниковым выполнял работы по кристаллизации на поверхности расплава, по ортотропизму роста кристаллов, позднее открыл и исследовал механизм образования жидких включений в кристаллах, а также занимался изучением двойников кварца.
Екатерина Владимировна Цинзерлинг работала в лаборатории и в музее. Научная биография ее интересна и оригинальна. Она окончила два факультета Бестужевских курсов – филологический и естественный, великолепно знала искусство, занималась вначале ботаникой, а затем, увлекшись лекциями А. Е. Ферсмана и А. В. Шубникова, обратилась к минералогии и кристаллографии. В те годы она начинала свои работы по раздвойниковыванию кварца.
Особо надо сказать о Борисе Владимировиче Витовском. По образованию инженер-строитель, он был оригинальным и ярко талантливым конструктором. Придя в лабораторию как механик, он быстро завоевал всеобщее уважение. Он схватывал на лету мысль Алексея Васильевича и сразу претворял ее -в приборы и установки. Связав свою судьбу с лабораторией А. В. Шубникова сначала случайно, он остался в ней на всю жизнь и стал выдающимся специалистом по выращиванию кристаллов. В годы Великой Отечественной войны он вместе с Г. Ф. Добржанским разработал первый скоростной метод выращивания кристаллов. Его исследования по выращиванию кристаллов сегнетовой соли в 1946 г. были обобщены и систематизированы в его интереснейшей кандидатской диссертации, которая, к сожалению, осталась неопубликованной.
В механической мастерской работал Сергей Александрович Тизенгаузен, желчный и неуживчивый потомок прибалтийских баронов. К окружающей его действительности он относился с насмешливым презрением, не упуская случая помянуть о добром старом времени. Даже когда неутомимый Костя Драгунов вытащил его однажды на теннисный корт, «Тизен» желчно заметил, что бегать самому за мячом не только^утомительно, но и унизительно. «Раньше мячи подавали мальчики в белых перчатках», – сообщил он. Эти сожаления о прошлом не мешали ему быть безукоризненно точным и исполнительным механиком и шлифовальщиком. Впрочем, плохие работники в лаборатории не удерживались. При строгости и требовательности А. В. Шубникова работать плохо было просто невозможно.
Всех шлифовальщиков: и брюзгливого «барона» Тизенгаузена, и нагловатого мальчишку М. Н. Абазу, и веселого жизнерадостного Костю Драгунова, и меня учил Алексей Васильевич.
В эти годы зарождалась и становилась на ноги советская пьезокварцевая промышленность. В 1927 г. в Ленинграде было первое совещание по пьезоэлектричеству. Единственным пьезоэлектрическим материалом тогда был кварц, и А. В. Шубников вместе с Б. К. Бруновским начали поиски других пьезоэлектриков среди природных минералов. Техника была самой примитивной, и схема опытов элементарно простой. Кристалл подвешивался на нитке вблизи антенны. Б. К. Бруновский ударял по нему несколько раз куском того же минерала, а Алексей Васильевич слушал в телефон в соседней комнате, считая число ударов и оценивая на слух их силу в баллах. Затем экспериментаторы менялись местами, повторяя опыт. «После достаточной практики, – пишут они, – нам удавалось не только однообразно для каждого вещества оценивать силу воспринятых в телефон звуков, но по характеру их даже отличать друг от друга типичные диэлектрики» [43, с. 370]. Так было проверено 84 минерала из коллекции Минералогического музея и расположено в порядке слышимости в телефон при ударе.
Замечательно, что работа эта была предпринята не столько для поисков новых пьезоэлектриков, сколько для проверки предположения А. В. Шубникова о том, что всякий диэлектрик, в том числе и аморфный, будучи помещен в электрическое поле, будет обладать пьезоэлектрическими свойствами, ибо ориентированное расположение его диполей гарантирует отсутствие центра симметрии [43, с. 368]. Этой работой открывается серия исследований А. В. Шубникова по влиянию симметрии среды на свойства кристалла.
К концу 20-х годов в лаборатории А. В. Шубникова было освоено и налажено производство пьезокварцевых пластинок. Создавал это производство Алексей Васильевич своими руками в буквальном смысле слова, и сам учил каждого из сотрудников искусству обработки камня, которое перенял у уральских гранильщиков в Екатеринбурге [350]. Любовь к работе руками и при этом высокое мастерство отличали А. В. Шубцикова в течение всей его жизни. Работе руками он учил и своих сотрудников, требуя, чтобы каждый опыт был подготовлен и поставлен самим экспериментатором. Уже в последние годы жизни в разговоре со мной Алексей Васильевич горько сетовал, что ныне исследователь обычно работает на кристалле, который выращен не им. Нужно, считал он, самому растить и чувствовать кристалл.
А. В. Шубников сам много работал в мастерской, шлифуя кварцевые пластинки. Не раз бывали случаи, когда ему вместе с мастерами приходилось шлифовать всю ночь, выполняя срочные заказы для зарождающейся тогда пьезокварцевой промышленности.
Неизменно подтянутый, в ослепительно белой рубашке с накрахмаленным воротничком и галстуком, Алексей Васильевич надевал халат и становился у станка. У него были выработанные приемы, точность движений. Кстати, о точности движений. Алексей Васильевич отличался способностью мгновенно подхватывать любую падающую вещь, не давая ей коснуться пола. Надо сознаться, что он любил это демонстрировать.
Думаю, у каждого, кого учил А. В. Шубников, на всю жизнь остались приемы и навыки ремесла, усваивалось его основное правило: больше всего времени и труда затрачивать на первые, самые грубые операции шлифовки; чем тщательнее их выполнить, тем легче пойдет более сложная, тонкая шлифовка и полировка. К первой, подготовительной стадии любой работы он относился крайне придирчиво, немилосердно заставляя каждого на первых порах переделывать ее по многу раз. Завершающие стадии обработки пластинок он обычно брал на себя и зачастую самые трудные, самые неподатливые пластинки в его руках оживали. Весельчак Костя Драгунов с самым серьезным видом уверял, что стоит Алексею Васильевичу не то что прикоснуться, но только поглядеть на пластинку, как сразу в кварце возникает пьезоэлектрический отклик, который тогда обнаруживали по звуковому сигналу генератора.
В поисках способов быстрой ориентации кварцевой гальки, не имевшей естественной огранки, А. В. Шубников вместе с Г. Г. Леммлейном, а позже с Б. В. Витовским конструировал простые оптические установки: на фанерной подставке крепились осветители, линзы, николи (поляроидов тогда еще не было) и стеклянная банка с керосином, в которую рукой погружали кварцевую гальку. Керосин просветлял шершавую поверхность гальки, мастер глазом ловил коноскопическую картину и пластилином прикреплял иглу в месте выхода оптической оси кристалла. Эту операцию все не любили из-за керосина, но наловчились определять оптическую ось с точностью до 1—2°. Установки получали в лаборатории названия: «Крокодил», «Диплодок», «Крокодил II» и т. д. [30, 54, 57, 59, 91J.
В первые годы, при разработке основ пьезокварцевого производства, Алексею Васильевичу приходилось решать множество технологических проблем, таких как способы отмучивания наждака, приемы полировки стекла и камня, изготовление алмазных пил и т. д. Например, он много дней возился с алмазной пилой, определяя наивыгоднейший способ насечки диска для затравливания алмазом. Теперь все это давно пройденный этап, технология шагнула далеко– вперед.
Распиливая, шлифуя и полируя кварцевые пластинки, А. В. Шубников не только разрабатывал технологические приемы, но глубоко вникал в суть процесса. Плоды этих размышлений нашли отражение в его статьях [53, 60, 84, 100, 101J.
Просверливая слюдяные пластинки для приборов, он заметил анизотропию деформации и описал ее в статьях о фигурах сверления, связав форму этих фигур со строением материи [32, 44]. В поисках приемов точной шлифовки сферических поверхностей А. В. Шубников изобрел способ шлифовки шаров вращающейся трубкой, повсеместно применяющийся и теперь [38].
Занимаясь отмучиванием наждачных порошков на ситах разных номеров, А. В. Шубников подметил явление муара, наблюдающееся при наложение двух сит друг на друга [350, с. 31]. Периодичность сит он связал с периодичностью кристаллической решетки. Отсюда родились его первые работы по муару. Еще в 1927 г. он высказал идею о том, что с помощью явлений муара можно будет увидеть атомные сетки. «Да простят нам нашу мечту строгие критики», – писал А. В. Шубников в этой статье [39, 48].
Сначала один, а потом с Б. В. Витовским он сконструировал фотографическую установку с множеством объективов, для чего тогда же был разработан метод шлифовки малых идентичных линз [130] . Для наблюдения эффекта муара он смастерил из фанеры держатель, в котором над осветителем крепились два негатива с изображением сетки. Наблюдатель, вращая один из негативов, мог видеть, как появляется и изменяется увеличенное изображение сетки. В 1932 г. эта установка демонстрировалась на выставке достижений АН СССР к 15-летию Великой Октябрьской революции. В пояснительной надписи высказывалась идея о том, что с помощью явлений муара когда-нибудь можно будет увидеть атомные сетки. Работы А. В. Шубникова по муару привели к развитию растровой оптики.
Обучая молодых сотрудников шлифовке кристаллов, Алексей Васильевич открывал нам путь в науку. Характерно, что в книге «Руководство к изготовлению пьезокварцевых препаратов» [58J А. В. Шубников в качестве соавторов включил работавших в мастерской шлифовальщиков. Каждого из них он заставил написать свою часть текста, а потом тщательно отредактировал его.
Из молодежи, работавшей в те годы в мастерской, несколько человек перешли на работу в лабораторию или в вузы, иные стали самостоятельными мастерами. Особо надо упомянуть К. А. Драгунова, который под руководством А. В. Шубникова вырос в непревзойденного мастера по обработке кристаллов. Он создавал уникальные приборы и изделия из кристаллов, воспитывая учеников, которым передавал мастерство, воспринятое им от своего учителя.
Интерес к пьезокварцу быстро возрастал. В лаборатории все чаще появлялись представители различных организаций. Рамки лаборатории при Академии наук стали тесны. Тогда под руководством А. В. Шубникова была организована лаборатория в Институте прикладной минералогии (ныне ВИМС), помещавшемся неподалеку, тоже на Васильевском острове. Почти все сотрудники Кристаллографической лаборатории работали там по совместительству. Несколькими годами позже в Москве был организован Государственный трест № 13, для работников которого А. В. Шубников читал лекции. Материал этих лекций явился основой книги «Кварц и его применение» [133].
Как уже было сказано, материалом для изготовления пьезокварцевых пластинок служили груды гальки горного хрусталя [350, с. 32], сваленные на полу в углу лаборатории. Однако запасы ее быстро истощались, сырья не хватало. Промышленной добычи кварца в то время не существовало. А. Е. Ферсман и В. И. Крыжановский предложили скупить остатки горного хрусталя у бывших уральских кустарей – горщиков. Послали с этим поручением В. 3. Бульванкера, а в помощь ему дали меня.
Можно было бы написать отдельный увлекательный рассказ о том, как летом 1930 г. мы ездили по уральским деревням и встречались со старателями, даже со знаменитым Андреем Хрисанфовичем Южаковым; как у старателей раскрывались сердца и сундуки с кристаллами – стоило нам отрекомендоваться, что мы от Ферсмана и Крыжановского. Нам удалось прислать в лабораторию несколько ящиков кварца.
В те годы кварц господствовал в лаборатории. На столе Г. Г. Леммлейна громоздились груды мелких кристалликов, привезенных им из Грузии. На них он изучал коррозию, регенерацию, скелетные формы, двойники.
А. В. Шубников исследовал механические свойства кварца, в частности фигуры удара и давления. В лаборатории не было больших нагрузочных устройств, и Е. В. Цинзерлинг проводила механические испытания на большом прессе Бринеля в Физико-техническом институте (ФТИ). Перед испытанием кварцевые срезы протравливали, чтобы выделить монокристальную область. Каково же было изумление Е. В. Цинзерлинг, а потом и всей лаборатории, когда, протравив кварц не до, а после вдавливания, она впервые обнаружила любопытную картину – ныне всем известную как результат механического двойникования. Алексей Васильевич тут же повторил травление своими руками. На следующий день он и Е. В. Цинзерлинг поехали в ФТИ, взяв с собой много образцов, чтобы получить фигуры удара и давления на разных срезах. Несколько дней в лаборатории говорили и думали только о загадочных фигурах травления. А. В. Шубников и Г. Г. Леммлейн спорили о причинах их возникновения, отбрасывая одну гипотезу за другой.
