Текст книги "Глаза, опущенные долу (СИ)"

Автор книги: Николай Бредихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Дело долго не шло, лишь через несколько часов, показавшихся Фёдору вечностью и совершенно истощивших его, что-то начало поддаваться. Хлеб и вино! Хлеб и вино! Плоть и кровь, плоть и кровь! Он пролил кроваво-красной влаги из чаши, положил просфору на то место, где должна была находиться Любомила. И тотчас забрезжил, затрепетал в воздухе её образ.

Получилось! Точнее, начало получаться! У Фёдора как бы выросли крылья, открылось второе дыхание. Незаметно для себя самого он погрузился в какое-то полубеспамятство, не сознавая в полной мере того, что он делает. Он как бы ужимал себя до немыслимой тонины и устремлял эту тонину ввысь, насколько позволяли ему силы. А опускаясь затем обратно, тонина эта обволакивала келью, лишь перед меловыми краями кругов останавливаясь, их не переступая.

Рассвет вот-вот должен был забрезжить, и образ Любомилы уже больше не зыбился в воздухе, устоялся, и лежала она, нагая, почти как живая, лишь бездыханная, когда Фёдор почувствовал, что он подошёл к пределу. И никакие усилия его не помогали, ещё на одну ступенечку подняться у него уже не получалось.

Да и не могло получиться. Фёдор не знал, как ему быть дальше, он исчерпал весь свой запас энергии. Долго он не решался поднять взгляд, чтобы не видеть, как злорадствуют его неудаче старуха и лукавый, но когда решился, то был несказанно удивлен. Ни в одном из четырех углов не обнаружил он и тени ликования. Никто не торжествовал, все были разочарованы ничуть не меньше его самого.

"Странно! – удивился Федор. – Но если вы так все во мне заинтересованы, почему не поможете? Каждый хоть по чуть-чуть".

Наверное, надо было отступить, но благоразумие оставило Фёдора, весь побагровев от гнева, он вскочил и начал кружиться по келье, с пеной у рта выкрикивая самые бессмысленные наговоры, граничившие с глоссолалией, вихляясь телом так, словно костей в нём совсем не было. Он отринул, загнал в самую глубину себя мысль о том, что он пересёк черту и, перемешивая те страшные, крайние заклинания, творит из них и вовсе запредельные, неизвестно куда увести могущие, извлекая их из глубин даже не своего собственного, а какого-то неведомого прасущества.

"Не делай, не делай этого!" – остерегал он себя внутренне исступлённо, но уже не мог остановиться. Он ощутил себя тем, кем никогда не доводилось ему себя видеть: каким-то скрюченным, исполненным слепого, безграничного ужаса, с коленями, копытам уподобившимися, лишённым даже проблеска разума, содрогающимся как в падучей, с лицом, залитым рвотой. Будто только что появившимся на свет божий, но тут же исчезающим из-за полной, абсолютной, всесильной, всеобъемлющей невозможности в мире этом пребывать.

И так застыл, прервав последние, то ли стон, то ли мычание свои на середине.

"Это даже не смерть, это просто небытие. Так значит, вот она какая, смерть истинная! Мне не выкарабкаться, мне не выкарабкаться. Я сам сюда загнал себя в своей гордыне!"

Мысли эти не внутри него звучали, а как бы текли сами собой, в отдалении. Впрочем, не текли, скорее, а проистекали, ведь он оставался недвижим. Куда проистекали? В него?.. От него?..

2

Он был крайне удивлён, что довелось ему вернуться, но как ни напрягал память, не мог восстановить в полной мере, что с ним произошло. Запечатлелось в ней вроде бы всё до мельчайших подробностей: видел он себя согбенного, бессмысленно дёргающегося, язык извеся, что-то по-детски лепечущего, но что он делал, что хотел сделать – об этом он не имел ни малейшего понятия.

В чью власть он себя отдал, кого напоследок молил и пришёл ли действительно кто к нему на помощь? Фёдор воззрился на пол, бессмысленно хлопая глазами, сдирая пальцами со рта ошмётки пены, затем огляделся по сторонам. Фигуры оставались на своих местах, но уже не было в них прежнего безучастия. Не вмешиваясь прямо, они, каждая по-своему, но уже вкупе с теснившимся позади воинством, как бы подстёгивали, науськивали Фёдора, призывая его довершить начатое, не останавливаться на полпути. И вправду, похоже, собираясь затем сразиться.

"Но ведь в том нет ничего удивительного! – осенило вдруг Фёдора. – Так, наверное, с каждой душой происходит с первого же мига от её рождения. Тем и чудесно крещение, что ещё задолго до того, как человек в разум входит, Церковь Святая Именем Божьим указывает ему истинный путь. Но..."

Но... значит свершилось? Федор взглянул на святую икону и онемел от изумления: было ли так на самом деле или ему показалось, но руки Матери Божьей дрогнули, ещё дальше расставились, и – о чудо! – Младенец Святой медленно отнял длань от сердца и протянул её вперёд. И вдруг свет Фаворский, Божественный, Младенца окружавший, воссиял, во все стороны растёкся, заполнив всю келью без остатка, Фёдора, да и не только его, а и во все углы проникнув, всех, без исключения, ослепив. Вот она, Истина! Только ею, только таким осиянным светом и можно единственно превозмочь Сатану!

Ещё долго после того, как свет иссяк, прекратился, углы кельи оставались пустыми. Фёдор взглянул на Любомилу и изумился: щеки её порозовели, тело тихо затрепетало, никогда не забыть ему этого сладостного мига, когда вот-вот должна была душа новорожденная отверзнуть двери и явить себя Божьему миру, бросив свой первый взгляд на него.

Но он недооценил дьявола. Свет Божественный стёр все круги, истощил все заклятия. Четыре фигуры свободно передвигались теперь по келье, кружа вокруг Любомилы, готовясь каждый её отстаивать, лишь ангел-хранитель стоял в напряжении у девушки в головах. Но это был уже не его, Фёдора, ангел. Ему не надо было оглядываться, он и так знал, кто стоит сейчас у него за спиной.

За спиной... Но... кто же тогда, перед тем, стоял в углу четвёртом? Как же он, Фёдор дал так себя обвести? Он ведь знал, что ангела своего лицезреть никому не дано, с ним связь незримая, отчего же поверил?

Бледный Мытарь, требующий свою долю – он явился во всеоружии, самолично, и поэтому, быть может, был сильнее сейчас всех остальных. Или просто создавал такое впечатление, намеренно ведя себя столь вызывающе? Широко расставив ноги и вытянув, направив на Любомилу, руки с непомерно длинными ногтями, окаянный едва заметно шевелил губами, но внутри Фёдора гремел, оглушая инока, его голос: "Моя, ты моя!!" Князь тьмы понял, что Фёдор слышит его и расхохотался, окинув инока снисходительным, победным взором.

Вот оно что! Вот как, значит! Для кого, оказывается, он, Фёдор, таскал каштаны из огня, так усердно трудился?! Ведь все предупреждали его – и Евфимий, и Арефий, и Ферапонт. Даже Любомила делала вид. Любомила! Нет никакой Любомилы! Нет Любомилы! Дьявол оттого так близко сумел подобраться, что Фёдор сам обманулся, бесхитростно допустив его к себе, пригрев змею у своего сердца. Но даже не в этом дело, не в этом самое страшное. Страшнее другое... "Человек беззакония, сын погибели, противящийся и превозносящийся...". Не открыл ли он, Фёдор, сейчас неведомый ему ранее путь?

Между тем, фигуры наконец разделились. Херувим стал в головах Любомилы вместе с её ангелом-хранителем, остальные трое оказались в ногах. Спор не на шутку должен был разгореться. Настал черёд и воинству проистечь. Келья, обычно казавшаяся столь тесной, готова была вместить в себя сейчас неисчислимое множество – ангелов, которые плечом к плечу стеной стояли уже за херувимом, – леших, водяных, русалок, кикимор, из-за спины старухи выглядывавших, щерившихся, – а уж подле лукавого как из-под земли выросли, не успел Фёдор глазом моргнуть, три ухмыляющиеся козлища. «Велиар, Вельзевул, Асмодей – и все по мою душу», догадался Федор, но не стал разглядывать, кто есть кто из них, и кто за ними дальше ещё следовал.

Что-то наконец поддалось, начало проясняться иноку. "Как же я мог молокососу этому поверить, – подумал Фёдор в отчаянии, – "пределы Святого Духа", а не дьявол ли сам со мной устами Корнила в тот момент говорил?" Нет, нет никакой третьей (а уж тем паче, четвёртой!) силы, всё, всё сатанинское племя, и зачем, нужно ли ему сейчас, разбираться, кто из них кто – кто черней, кто серей?! "И всё же... кто он, четвёртый? Смотри, ведь и он не один, не сам по себе. Тени злобные, хищные за ним выставились, терзать в клочья готовые. Демон разума, дух порождённый? Как защититься от него, кто знает? А не знает никто... так и отринь колебания! Пропадёшь, если следовать станешь человеческим измышлениям".

"Человек беззакония"? Что ж, такое как раз вполне возможно. Тайна и в самом деле слишком велика, чтобы мелкоте какой-нибудь ею интересоваться. Но как именно он должен в мир прийти? Через Любомилу, от чрева её? Не об этом ли сказано, о той юнице: "Говорят, в неё влюбился сам дьявол"? Или дано "сыну" ("сыну"!) "погибели" столь легко менять женское обличье на мужское, как не раз уже Фёдор в том убеждался? Не исключено и... что вообще Любомила лишь видимость, под прикрытием которой выкормыш сатанинский и готовится сейчас появиться на белый свет.

Сомнения Фёдора не замедлили сказаться на его усилиях. То, что на подходе было, и вот-вот должно было закрепиться, возвестив о себе огнём трепетным, понемногу угасать стало, вглубь скатываться обратно. Но внезапно ожило, словно подстёгнутое изнутри, рванулось стремительно Фёдору навстречу.

"Ты просил подсобить? Встречай, я иду к тебе!" – услышал вдруг совершенно отчётливо внутри себя голос инок. И тотчас возникло вкруг тела лежавшего на полу, лёгкое, дымное свечение. Оно не слепило, как Фаворское, но окутывало, защищало нагую плоть, которая неожиданно начала биться в конвульсиях.

– Я иду! Я иду!!

– Нет! – закричал вдруг Фёдор исступленно. – Нет!! Не бывать тому!!! – Он ещё раз бросил взгляд на святую икону, как бы ища в ней поддержки, опоры последней.

Любомила, меж тем, вздохнула и с полуулыбкой открыла наконец глаза.

– Нет! – закричал снова Фёдор во всю силу своих легких.

Затем, не соображая, что он делает, схватил кинжал обеими руками и вонзил его в самое сердце девушки. Тут же опомнился, выдернул его, но было поздно: кровь обагрила его ладони, брызнула в лицо, начала стекать на пол. Смешиваясь с землёй, застывая.

Тотчас исчезло всё: духи, бесы, ангелы. Бледный рассвет высветил распростёртое бездыханное девичье тело и Фёдора, склонившегося над ним, содрогающегося в рыданиях.

* * *

– Что можно ещё добавить? – задумчиво проговорил Федор. – Кажется, я всё рассказал. Как видите, молодость вернулась ко мне. Обугленный кусочек тот я бросил в огонь, и на сей раз он сгорел без остатка. Старуха... как-то раз я видел её, она долго смотрела на меня то ли со страхом, то ли с ненавистью, потом навсегда исчезла.

Он замялся, пряча глаза в сторону.

– Но вот икона... тут я никак не могу объяснить, куда она делась.

– Может, то херувим унёс её? – пожал плечами отец Ферапонт. – Не терзай себя, инок. К чему прельщаться тем, что выше твоего разумения? Мне другое непонятно: вот ты прошёл через этот ад и вышел из него с честью, почему же сейчас устрашился, бегством спасаешься? Ты мечтал о новой обители, что теперь ей препятствует? Не хочешь игуменствовать, так оставайся здесь, под моим крылышком. Кто ещё, кроме меня, сможет понять тебя? Да скажи ты хоть слово кому из того, что мне поведал сейчас, тут же на дыбу отправишься! Объясни! Я ведь не просто так с тобой пестаюсь, я благодарен тебе, ты не только себя, а и всех нас в здешних местах от тягчайшей ноши освободил.

Он помолчал, затем осторожно, искоса взглянул на Фёдора.

– Или, может, в другом дело? Дьявол? Кто ж не знает его силы? Глаза его – меч разящий. Лишь один раз заглянув в них, человек до конца дней своих не сможет избавиться от страха перед их пустотой. И рассёк он своим мечом тебе душу надвое? Так откройся, не таи, будем вместе молиться, вызволять тебя.

Фёдор покачал головой, на глаза его навернулись слезы.

– Не могу похвастаться, что нет во мне разброда. Если бы вы знали, авва, сколько раз вопрошал я денно и нощно: "Господи, так ли я поступил, как мне следовало?", и не получал ответа. Кто же всё-таки в самом деле направлял мою руку в ту ночь? Эх, если бы знать истину! Но дьявол... тут, похоже, вы оказались правы: если бы дело было в нём одном...

Он поднялся, вскинул котомку на спину и взял в руку посох.

– Не корите меня, авва. Я просто хочу пройти до конца путь, мне назначенный. Что-то я сделал не так, совета доброго не послушался. Если бы я имел больше знаний, сил тогда, всё могло произойти совершенно иначе. – Фёдор помолчал, затем добавил, уже почти шепотом: – Я не уверен, что я действительно остановил его...

– Кого же? – изумлённо встрепенулся отец Ферапонт.

– Вот это как раз мне и предстоит узнать, – в задумчивости потупил взгляд Фёдор.