Текст книги "Глаза, опущенные долу (СИ)"

Автор книги: Николай Бредихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Он отложил топор в сторону, присел на пенёк и хмуро взглянул на Любомилу.

– Чего пришла? Давненько тебя не было.

– А что, соскучился?

– Ни капли, какой смысл переливать из пустого в порожнее? И без того есть чем заняться.

Любомила кивнула.

– Да, вижу, трудишься, не покладая рук. Решил на всю оставшуюся жизнь здесь обосноваться?

Федор не стал дерзить, лишь повёл плечами.

– Надо же где-то жить. Почему бы и не здесь, какая разница?

– И нас ты уже не боишься?

– А чего мне вас бояться? Я ничего не нарушаю из того, что условлено, никого не трогаю, смирненько себе сижу. Богу молюсь, солнышку радуюсь. Или опять чем-нибудь не угодил?

Любомила отрицательно покачала головой.

– Нет, нет, у нас к тебе никаких претензий. Постоялец, каких поискать! Лесу, правда, много извёл, но в конце концов ты прав, и тебе ведь жить надо. Просто как-то подозрительно даже. Уж я тебя хорошо изучила, вот и пришла посмотреть, непременно задумал, наверное, какую-нибудь каверзу. Ров, глядишь, скоро выроешь, стены возведёшь – и всё для себя, для себя одного – никак к тебе не придерёшься. Так что Арефий тебе сказал? Такого, что ты сразу угомонился?

– Сказал, что до сих пор любит тебя. Привет передавал. С того света.

– И там ему тяжко? – усмехнулась Любомила.

– И там не успокоился, – поддакнул ей Фёдор.

Девушка помолчала, обескураженная уверенным поведением инока, не зная, с какого края к нему подойти, чтобы поддеть, разозлить его.

– Ну а ты? Ты как?

– Что я?

– В меня ещё не влюбился?

– Что толку в духа влюбляться? Мне бы поживей кого-нибудь! Ты в прошлый раз говорила о легенде. Что за легенда? Я не слышал такой. Юница та, что с ней стало?

Любомила посмотрела на него в недоумении.

– Легенда? Да ничего особенного, просто её сожгли, ту юницу. За красоту. С тех пор и имя её как запретное. Но, говорят, в неё влюбился сам дьявол, так она была хороша. А почему ты спрашиваешь?

– Хочу лучше понять тебя. Духа ведь сжечь невозможно?

– Попробуй!

– А я уже пробовал, – признался Фёдор. – Не поверил Арефию, чего только не делал с тем кусочком.

– А ты не подумал о том, что ты делал мне больно? – спросила Любомила раздражённо. – А говоришь, не соскучился. Ты этим ведь вызывал меня! Говори, что нужно?

Фёдор покачал головой.

– Ничего, совершенно. Сказано же тебе: я просто хотел убедиться.

– Убедился?

– Вполне.

– Ну и...?

– Что "ну и..."?

– Рано или поздно ты умрёшь, и кусочек тот попадёт в нужные руки, и вновь возродится та статуэтка. Чего ты добиваешься? Тут лишь вопрос времени. Я всё равно переживу тебя. Десяток таких, как ты, сотню.

– А что – тебе так необходимо возродиться?

– Я владею сейчас лишь малой частью прежней силы. Вся она уходит только на то, чтобы сохранить себя. Я не живу в полной мере, а жить всем хочется, не только тебе.

Фёдор почесал затылок.

– Смотри-ка! Ну вот ты сама на свой вопрос и ответила. Если я хотя бы одного демоночка укротил, вывел из действия на всё время моей жизни, значит, меньше зла в мир допущено, значит, не зря она прожита, эта моя жизнь.

Любомила помолчала.

– Тебя не переубедишь.

– Так я давно уже тебе говорил: зря стараешься.

– Хорошо, у меня нет настроения ссориться. Но мне тоже скучно. Может, тебе нужно чем-нибудь помочь?

– Ну и что ты умеешь? Помочь! Какой прок от тебя?

– Прясть, ткать – всё что угодно. Всем известно, что мы искуснейшие мастерицы.

Фёдор пожал плечами в недоумении.

– Хорошо. Помоги. Кто ж от помощи откажется?

3

Почему бы и нет? По крайней мере, на виду, а не втихомолку где-нибудь, готовит какую-нибудь пакость. Что он теряет? Келья преобразилась: появились скатерть, покрывала, занавески. Все скромное, благолепное, от смиренных мыслей не отвлекающее. И в то же время проникновенной, глубокой красоты.

Она вообще не исчезала больше, разгуливала по келье, по двору в длинной своей рубашке, иногда волосы заплетала в косу и казалась тогда совсем уж обыкновенной крестьянской девушкой. Весёлой, пышущей здоровьем, с ярким румянцем на щеках и лукавой усмешечкой в уголках губ.

Фёдор постепенно привык к её неотлучному присутствию, даже иногда покрикивал, когда она в чём-либо замешкивалась. С самых малых лет он привык к тяжёлому крестьянскому труду при монастыре, но сейчас втянулся в него даже с удовольствием. На Любомилу он поглядывал с ехидцей: пусть потрудится, всё какая-никакая польза. Упрямится? Упрямее его выискалась? Нет, его не переупрямить. Экая слава ведь – не только беса укротить, но ещё и заставить на себя работать. Не каждый на такое способен, а вот ему удалось.

Но когда она вдруг исчезла, он места себе не находил, всё из рук валилось. Вспоминал, как она тихо двигалась по келье, пряла у печки, их разговоры задушевные...

Глава десятая

1

Он пытался понять, как всё произошло, но, продираясь к самому началу умом, ещё расслабленным, то и дело проваливавшимся в туман, пустоту, непременно забредал в какие-нибудь кущи и там оставался, обессиленный.

Его вновь свалила болезнь. Никогда ещё он не был так близок к смерти. Он даже помнил, совершенно отчетливо, как чёрт и ангел спорили, кому принадлежит теперь его душа, приводили каждый свои доводы, но доводов тех, видимо, было поровну, и спор никак не мог разрешиться. Наверное, оттого он и остался в земной своей юдоли, чтобы довершить выбор. А может, просто она, Любомила, его спасла?

Эх, если бы спасла, так ведь погубила! Не исключено, что и хворь специально на него напустила, чтобы не было у него сил сопротивляться.

Нет-нет, опять к началу! Он заболел... Может, и в самом деле – её рук дело, а может, просто непогода, осень – немудрено было и простудиться. Она была постоянно рядом, готовила ему питьё из трав, топила печку, меняла пропитывавшиеся потом рубашки.

Пыталась успокоить, согреть, когда он стучал зубами в лихорадке.

Успокоить, согреть... Он ждал врага с другой стороны: что его будут улещивать, искушать любострастные бесы. Будут скакать перед ним нагишом, похотливо щериться. Но ничего подобного не было и в помине...

Доходя до этого места, он отступал, терзаться дальше умом было больно, невыносимо. Так же естественно, как есть, спать, что может быть в том нечистого? Не творит ли похоть как раз именно воображение?

Была ты для меня ангелом, а стала женщиной. Сошла с небес и вознесла на крылах своих. Пусть на мгновение, внезапное, глубокое озарение. И тихо, бережно опускаешь обратно с уверенностью, что повторится, не канет в забвение великое это чудо.

Была ты для меня женщиной, а стала ангелом... То, что от начала дней моих преподносилось как грех, мерзость, отступничество, явилось вдруг откровением, вспышкой, молитвою.

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные».

2

Однако чем крепче он становился рассудком, телом, тем сильнее грызли его сомнения. Простит ли ему Господь такое его прегрешение? Но ведь Он сам ему его послал! Да, но послал в испытание, а не в то, чтобы он пал. Да и Сын ли Божий ему послал такое, не обычные ли то козни дьявола?

"И нашёл я, что горче смерти женщина..."

От рассвета до вечера не уставал он укорять себя, изводить покаянными молитвами, а ночью всё повторялось.

– Знаешь, с тобой так тяжело порой бывает – упрям ты необыкновенно, а вот в любви совсем другим становишься – как дитя. И ничем тебя не запутать: либо всего себя в дар, неразменно, либо мимо пройти равнодушно.

Он промолчал, что толку досаждать ей своим раскаянием? Но не было покоя его душе, терзалась она всё сильнее и сильнее.

"Была ты для меня ангелом..."

Как он мог измыслить такое? Неужели он был так ослеплён, что сдался даже без сопротивления? Ведьма ли, дьявол ли сам, они добились своего, но каковы их дальнейшие устремления?

Опорочить его и тем заставить отказаться навсегда от мыслей о новой обители?

Или есть ещё цель какая-нибудь, отдалённая, к которой его лишь начали подготавливать, постепенно привязывая его, делая покорнейшим из прислужников?

А там и договор, кровью подписанный, и шабаш в посвящение.

Хотелось тебе в здешних краях утвердиться? Вот тебе власть. Не от Спаса, так от Хвостатого, но власть же!

Любомила не вмешивалась, наблюдала со стороны его терзания. Воспринимала их, как должное, но и удовольствия они ей, конечно, не доставляли.

Однако не в характере Фёдора было долго находиться в угнетённом состоянии.

Велик грех уныния – "духа не угашайте", но ещё больший грех – усомниться в деяниях Господа. Вовсе не отвратился от него Господь, лишь продолжил, углубил испытание. А стало быть, не только у лукавого, а и у Агнца Божия для Фёдора тут своё, особое предназначение. И надо терпеть, следовать ему до конца победного.

Не может не быть победы этой, Господь всегда, в любой схватке, повергал сатану!

3

– Вот ты говорила, что вы тоже смертны. Но как? Я долго пытался понять, но безуспешно. – У него было своё на уме.

– Зачем тебе это?

– Хочу больше узнать о тебе.

Любомила усмехнулась с горечью.

– Чтобы лучше изучить... врага?

Фёдор вздрогнул, что его так легко разгадали, но остался невозмутим.

– Не врага, конечно. Но и не думай, что я тебе полностью поддался.

– Я так и не думаю, – вздохнула девушка. – Хотя порой ты меня поражаешь своей тупостью. Что меня понимать? Я же сказала тебе: жить всем хочется. В том числе и мне. Вот ваша жизнь – в чём состоит: в сущности, не так ли?

– Да... вроде того. Во всяком случае, эта жизнь, земная. Но и то не полностью, а как бы наполовину.

– Наполовину здесь, наполовину в жизни другой?

– Ну, может, не наполовину, здесь меньшей частью, – замялся Фёдор. – Я как-то не думал об этом.

– Не думал... Ну а вот у нас нет другой жизни: нам не суждено, не отпущено. Мы выше вас, во всяком случае, я так считаю. Но почему-то Бог вас больше возлюбил. Хотя, может, вы просто присвоили себе это: "по образу своему и подобию", и ничего в вас нет исключительного?

Фёдор промолчал, он не знал, что ответить.

– Отсюда и все устремления наши здесь, на земле. Она нам принадлежит, никому больше. У ангелов – небо, у нечистой силы – преисподняя, вы же везде временщики. Раз меньше, чем наполовину, то только грязь, тлен вам тут и доступны, только их вы повсюду сеете, только их после себя и оставляете. Ты говоришь: Добро и Зло – нет ничего вне их, но так только в твоём воображении! Возьмём самый простой пример: лисица ест зайца – плохо, очень плохо! – но почему-то ни зайцев меньше, ни лисиц больше от этого не становится. Но приходит человек – он такой умненький-добренький! – и где лисицы, где зайцы, их совсем не остаётся! Да что лисицы! Ты сюда припёрся, на болото, сам дважды уже в лихорадке сваливался и людей, которых за собой привлечёшь, погубить хочешь несчётно. Что, на наших владениях свет клином для тебя сошёлся? Других мест нет, более пригодных, или расплодилось вас как мух, селиться больше некуда?

– Тут место особое, – спокойно возразил Федор, давая понять, что доводы любомилины на него не подействовали. – Однако ты в сторону ушла, и на вопрос мой не ответила.

– А как ответить? Куда ещё проще? Для нас жизнь в том, чтобы сразу, одновременно, быть не в одном, а во многих местах.

– Непонятно.

– Что же тебе непонятно? Ладно, ещё раз попытаюсь объяснить: вот, скажем, пришёл ты сюда и вырубил весь лес...

– Зачем мне это?

Любомила начала раздражаться.

– Ты хочешь или не хочешь слушать? Что у тебя за привычка такая – перебивать?

– Хорошо, хорошо, я слушаю.

– Ну понадобилось тебе поле, захотелось посеять побольше пшеницы, ремесла какие-нибудь наладить, да кто знает, что тебе в голову взбредёт? Я говорю, как это обычно делается. Суть в том, что я тогда остаюсь... вообще не остаюсь. Без жизни, понимаешь? Паутинка затягивается, но в ней уже нет меня. Другое дело – та старуха, ведьма, как ты её называешь, хотя она вовсе не ведьма. Её власть над всем лесом в здешних краях, я только маленькая часть паутинки, а она сама паутинка. Опять непонятно? Ну ладно, объясню на примере нечистой силы. Бесов, как ты знаешь, великое множество – "имя им – легион", они – та же паутинка, объединённая сущностью Зла. Эти бесы рождаются и умирают как мухи, без числа. Не случайно, наверное, вторым после Люцифера в преисподней следует Вельзевул – Повелитель мух. И Люцифер, и Вельзевул, и множество других тамошних иерархов – бессмертны, потому что они неизбывны. Вельзевул может исчезнуть только тогда, когда исчезнут все бесы, когда не останется мух, которыми он мог бы повелевать. Можешь ты себе такое представить?

– Ну, когда-нибудь это произойдёт. В Писании сказано...

– В Писании? Где же там именно? Я не сильна в подобных вопросах, но даже я могу тебе сказать: пока живы люди...

– ... живы будут и бесы?

Любомила кивнула.

– Ты наконец согласился со мной? Ну тогда должен и понимать, почему я так отчаянно сражаюсь за своё существование: кусочек этот, статуэтку, легенду, то, чему меня Евсей, Арефий научили, что я о любви от тебя узнала – я всё по крохам собираю, всё у меня в дело идёт.

– Но почему тебя так тянет к людям? Ты что, без них прожить не можешь?

– Жила раньше, теперь не могу. У нас ещё меньше, чем у вас рассуждения. Будем считать, что здесь отныне моё предназначение. Моя судьба. Моя жизнь. Оттого я так внимательно всё от вас впитываю, хотя глупость ваша, признаться, слишком часто бесит меня.

– Так ты никак не связана с нечистой силою? Даже теперь, когда стала с нами общаться?

– Нет, я уже тебе говорила об этом.

– Ну а ведьмы? Может, ты как раз одна из них?

Любомила сокрушённо вздохнула, затем принялась терпеливо растолковывать.

– Ведьмы, колдуны – люди. Только дьяволом отмеченные, совращённые. Тебе ли не знать этого, Феденька? Я как, по-твоему, плотская?

– Не замечал, – угрюмо пробурчал Фёдор. – Да и знаю я, кто ты, просто поддразниваю. Это же всем известно: когда люди Бога не ведали, поклонялись они идолам. Бог открылся, явил свою суть Аврааму, и даже заключил с ним договор, и идолы отпали, но исчезать, как ты говоришь, им не хотелось, а дьявол тут как тут, протянул им руку помощи, так и появились наряду с падшими ангелами демоны, поселяющиеся в самых тёмных, смрадных местах нашего сознания и непрестанно крови, жертв требующие. Сила дьявола с тех пор многократно возросла.

Любомила развела руками.

– Ну вот как просто. Чего ж тогда спрашивал, коли всё знаешь?

– Хотел услышать от тебя самой.

– Признания?

– Да, признания.

– А мне признаваться не в чем. Разве что в том, что я люблю тебя.

– Духи не могут любить, ты сама говорила.

– С тех пор многое изменилось, я теперь такой дух.

– Не верю.

Она вспылила.

– Думай, как знаешь. Только не пришлось бы тебе своей ошибкой всю жизнь себе потом отравить.

4

Искусен дьявол, и лик его влекущ, полон тайн и соблазнов. Он поистине вездесущ. Подкралось сомнение – и тут его рожа ухмыляющаяся, поддался вожделению – иди к нему на поклон, без него не откроются тебе врата порока. Слава, деньги – опять его пределы. Фантазия его неистощима, упорство безмерно, терпение безгранично. Не зря же сказано, что способности сатаны бесконечно превосходят способности человека и столько душ погибло в самомнении, что они в состоянии дьявола перехитрить, обвести. Только помощь Господа, в ней и оружие, и защита!

На что же теперь поддел его лукавенький? На собственные его домыслы, исхищрения. Гордыня, опять она, матушка! До него всё определено и разгадано, он может лишь выдумать, но не проникнуть в суть, подобными путями следуя. А уж у дьявола разгадок просить, пытаться одолеть его в споре: итог тут только один может быть – поглубже увязнуть в его топях.

Давай-ка сначала. Да, он пал, ввергся в блуд, не находит в себе сил из него выкарабкаться. Но сумел ведь задержаться, не покатиться вниз дальше. Не так велика, стало быть, как кажется, над ним власть нечистого? Как там говорил отец Евфимий: надо чем-то жертвовать, чтобы главное сохранить. Но что до него Евфимию? Есть только один человек, который может протянуть ему руку помощи.

И он снова сбежал.

Глава одиннадцатая

1

– Да, велики, инок, твои прегрешения, – в задумчивости произнёс отец Ферапонт, выслушав сбивчивую, лихорадочную исповедь Фёдора, – наломал ты дров изрядно. Одного только не пойму, как ни прикидываю... о каком падении ты ведёшь речь?

Фёдор опешил.

– Но как же? Я ведь презрел обет!

– В чём именно?

– В...

– ...том, что с соблазном борешься, вожделением? Но кто же из нас ими не искушаем? Все мы из плоти и крови, да и в чём был бы смысл нашего от мира отречения, если бы подобной борьбы не происходило? Что ж по-твоему получается: ступил ты всего лишь на первую ступенечку лествицы духовной и сразу – на небеса? Нет, наш труд тяжкий, воловий.

– Я не борюсь уже, в том-то и дело. Я пересёк границу...

– Где же конкретно? В своём воображении? Да, грех большой, не спорю, однако тем ты лишь занёс ногу над пропастью, а отнюдь ещё не низвергнулся в неё. Ты говоришь о плотском грехе, но плотского греха не было. Любая девка крестьянская, забитая, да, с ней бы ты мог пасть, но дух... это пока ещё только обольщения, проделки нечистого.

– Однако всё было так явственно...

– Дьявол искусен, ты же сам говорил.

Ферапонт вздохнул, затем продолжил:

– Ты просто запутался, мечешься, что немудрено при твоём уединённом житии. Но на то и пастырь, чтобы подбодрить тебя, на путь истинный вернуть. Главный свой грех ты просмотрел, инок. Дьявол взял тебя в обход, и в своих борениях с плотью ты не заметил, как впал в ересь. Может ли быть больший грех?

Глаза Фёдора зажглись гневом.

– Ересь? Это тяжкое обвинение. В чём же она, интересно?

– Ты усомнился в том, чему учат тебя Писание, Святые наши Отцы. Позволяешь себе толковать, а это занятие опасное. Кто ты? Может, апостол Павел, или Иоанн Дамаскин, или Блаженный Августин? Кем ты себя вообразил? "Что-то лежащее за пределами Добра и Зла", как это может быть доступно разуму человека?

Он подождал, пока гнев Фёдора немного успокоится, затем продолжил.

– Не ходи со свечой в ясный день, инок, нет никакой Любомилы, враг твой слишком хорошо просматривается – Асмодей, бес похоти и блуда, и послал он тебе своего суккубуса – "лежащего снизу". Но его роль в твоём совращении, как я полагаю, не главная. Каким-то образом в тебе заинтересованы и Вельзевул – Властелин мух, и Велиар – бес лжи, и даже сам Люцифер. И они сильны, не забывай об этом, истинного их могущества мы действительно ещё не ведаем. Люцифер – "несущий свет"... Не зря же в книге Иова о нём сказано: "Нет на земле подобного ему: он сотворён бесстрашным". В чём свет его, и почему он предпочёл в итоге стать князем тьмы? Не Вельзевулу ли были подвластны на земле все низшие духи, стоит ли удивляться, что большинство из них он потом совратил? Ну а Велиар... что может быть хуже на всём белом свете лжи, сколько зла она способна принести людям? Не достаточно ли тебе таких могущественных врагов, тебе нужно большего?

Они долго молчали.

– Но зачем же я нужен им? – спросил наконец Фёдор.

– Откуда мне ведомы подобные хитросплетения? – нахмурился Ферапонт. – Время покажет. Рано или поздно они откроются, явят себя.

– Вот, значит, почему вы даже не пустили меня на сей раз внутрь монастыря, – горько усмехнулся Фёдор.

– Скажи спасибо, что я здесь с тобой, удостоил тебя исповеди. Мы ещё не опомнились от прежнего твоего визита, только-только последки его выгребли, вымели – невозмутимо ответил Ферапонт, – так что нельзя тебе туда, за стены. Да и от стен советую не отдаляться за пределы тени во время разговора нашего: та старуха, о которой ты говорил, и здесь бродит, лучше ей в руки не попадаться.

– Значит, она ведьма всё-таки?

– Не думаю. – Отец Ферапонт поколебался, может ли он позволить себе такую откровенность, затем решился. – Я не хотел тебе говорить об этом – не исключено, что тут лишь мои догадки. Догадки, но не толкования, вразуми себе, в мыслях этих ничего нет еретического. Однако слишком часты и тесны с некоторых времён стали общения людей со всякого рода нечистью, чтобы им в итоге чем-нибудь печальным не завершиться. Я ни в малой толике не верю измышлениям о том, что от союза злой погани и людей, от Бога отвратившихся, могут рождаться ведьмы, колдуны, волхвы и прочие прислужники дьявола, но итогом его вполне могут быть духи порождённые, плотью не облечённые – лишь смерть, но не плоть может усвоить дух от человека, жизнь и смерть без плоти. Что-то вроде демонов разума. О них мало что известно, но их сила постоянно растёт. Они тоже под дьяволом, но уже соперничают и с падшими ангелами, и с демонами, они ближе, родственнее людям, потому и гораздо легче овладевают нами. Это самые страшные наши враги. И кто знает, "человек беззакония, сын погибели, противящийся и превозносящийся" не из их ли числа придёт? Та старуха, поскольку никакие уловки твои на неё не действуют, вполне может быть одним из таких духов.

– И Любомила... под нею, – продолжил его мысль Фёдор.

– И Любомила – она, – поправил его, не дав уклониться в сторону, Ферапонт.

С тем они и расстались. Но когда Фёдор отмахал добрые полверсты от стен монастыря, его нагнал запыхавшийся монашек со свёртком в руках.

– Возьми, брат! Отец настоятель велел тебе передать, – проговорил он, с трудом переводя дух, и тут же пустился обратно, постоянно осеняя себя крестным знамением, едва живой от испуга, то и дело останавливаясь, пятясь, как бы обороняясь от тех сил, которые могли бы увлечь с собой его.

Фёдор не придал свёртку большого значения, полагая, что просто отец Ферапонт, по обычной своей заботливости, послал ему в дорогу припасов, однако присев отдохнуть и раскинув по сторонам края тряпицы, он обнаружил в ней редкостной красоты икону и записку от Саввовского игумена: "Прими, возлюбленный брат мой, отец Фёдор, сей образ запечатленный, в краеугольный камень новой обители, которую ты видишь в своих мечтах. Может, ждёт тебя погибель, а может, слава великая, уповай на Господа, Он тебя Сам к Себе приведёт! Ну а я буду о тебе молиться".

2

Любомила задержала свой взгляд на иконе и вздрогнула.

– Я всё гадала, как тебе удалось сюда обратно добраться, теперь поняла.

Фёдор усмехнулся.

– Обрадовалась, что я не появлюсь больше?

– Как тебе сказать... И да, и нет. За тебя порадовалась. Самой мне без тебя было тяжко.

– Что же, соскучилась?

– Почему бы и нет?

– Так, так... И кто именно, старуха та против меня заграды поставила?

– Сам виноват, ты меры все превзошёл.

Фёдор понимал, насколько для него важно сохранить хладнокровие, чтобы выиграть в этом споре, однако гнев всё больше распалял, ослеплял его, и он уже не мог себя сдерживать. Его всегда бесили неправда, несправедливость.

– Ишь ты, как ловко вывернулись: меры превзошёл! Но только тут вы сами себя в лужу и посадили. Подскажи-ка, в чём же конкретно я нарушил наш уговор?

– Уговор действовал до тех пор, пока ты не ушёл.

– Ну так я вновь здесь, – замешательство Фёдора длилось лишь секунду, затем он, напротив, лучезарно улыбнулся, – вопреки всем вашим устремлениям. Что теперь? Новый уговор надо заключать или прежний остаётся в силе? Что тебе велено мне передать?

– Ничего. Велено, чтобы я от тебя отступилась.

– Вот оно, значит, как. Стереть меня в порошок надумали. Не получится. Я вдвое сильнее, чем был, вернулся.

– Знаю. С тобой она теперь. – Любомила кивнула на икону.

Фёдор насторожился.

– Ты что-нибудь о ней слышала?

Любомила медленно покачала головой.

– Нет, я о ней даже не подозревала, но она теперь с тобой. – Она помолчала, затем со вздохом продолжила: – Не надо много ума, чтобы понять суть этого запечатленного образа. Хотя... пусть и знаешь: всё, что Богом явлено, рано или поздно человеку откроется – когда истина эта вдруг и в самом деле предстаёт перед тобою, не можешь сдержать восторг, и вместе с тем – преодолеть страх и бессилие, ничтожество своё перед великой тайной. А здесь тайна из тайн, в том нет сомнения, боюсь только, открылась она преждевременно. Но и на то воля Божья, как ты любишь говорить. Скорее всего, впрочем, судьба ей уйти непонятой, неизреченной. А уж человека, который так её ухватил, запечатлел, наверняка нет в живых, как и моего резчика-кудесника. Умов подобных возле себя люди не прощают. Да и твоя судьба на волоске теперь повисла. Мой совет: если хочешь остаться в живых, никому то, что узнал об этой иконе, не рассказывай. Ни-ко-му.

3

Фёдор фыркнул надменно.

– Что, ты меня запугиваешь? Я не из робких, как тебе известно.

– Да, знаю, – спокойно согласилась Любомила, – я тебе уже не раз говорила: ты просто из племени дураков. На редкость упрямых дураков, – уточнила она после некоторого раздумья. – Во всяком случае, мне теперь понятна вся эта возня вокруг тебя.

Фёдор едва сдержался, чтобы вновь не вспылить.

– Оскорблений от тебя я наслушался предостаточно. В чём тайна лучше скажи.

– Этого ты от меня не услышишь, – уклончиво ответила Любомила, стараясь не встречаться с Фёдором взглядом.

– Что, ловишь меня на очередную уду? – не выдержал, всё-таки поддался гневу Фёдор. – Нечисть поганая! Чувствуешь, что я теперь защиту от тебя обрёл и хочешь, чтобы я, тебе в угоду, от неё избавился?

Любомила в свою очередь разозлилась.

– Я не нечисть. Сколько тебе говорить об этом? Да ты и сам давно убедился в том – что же ты, иначе, чтобы отгородиться от меня, третьим мелком, а не тем, что от падшей силы пользуешься? А? Нечего возразить? И икона твоя вовсе мне не противница, как не противники Спас и Бог Отец. Я не боюсь её, наоборот, возношусь от неё духом.

Фёдор зло усмехнулся.

– Ты и рассуждать стала совсем, как человек.

– Так это, чтобы тебе понятнее было. Иначе-то ведь не поймёшь.

– Чтобы понятнее... так я и поверил! Чтобы поближе к сердцу пробраться коварной змеёй.

Любомила вздрогнула, потупилась.

– Я понимаю, конечно, что ты не в духе, – сказала она наконец медленно, – но зачем же так, Феденька? Чем я вдруг стала тебе не мила? Наветов обо мне наслушался? Но кто знает меня?

– Ты та старуха, – упрямо замотал головой Фёдор, – ты ведьма, либо сама нечистая сила, одна из бесчисленных её обличий. Ты пришла мне в погибель, но я всё равно одолею тебя.

– И тогда успокоишься?

– Тогда грех поборю, духом воспряну.

– А ты не подумал о том, что плохо тебе будет без меня?

– Не будет! – взревел Фёдор. – В чём тайна? Немедленно говори!

– Не моя это тайна, – спокойно пожала плечами Любомила, – не мне и открывать её тебе.

– Ну тогда убирайся, совсем убирайся! Как-нибудь и без твоих подсказок соображу!

– И этого я не могу сделать.

Любомила долго молчала, не поднимая голову, как бы собираясь с мыслями, а когда открыла лицо, оказалось, что всё оно изборождено полосками слёз.

– Ты пойми правильно, Феденька, нет у меня выбора. Да и какой он вообще может быть? Отречься от любви к тебе, от статуэтки, что меня приютила, от своего образа – тогда смерть, меня просто развеют. Либо... то, что я сейчас, наверное, и сделаю – отказаться от себя прежней, обрести себя в новом качестве. И тогда... может быть, тоже смерть – кто ж позволит мне выйти из повиновения? – Она помолчала, затем со вздохом продолжила: – С тобой одним я, наверное, никогда бы не решилась, ты ненадёжен, слаб, а оттого зол, коварен. Но с Ней я могу пойти на это, Она не даст мне бесследно сгинуть. Ведь даже если просто память обо мне в людях останется, значит, уже я не умерла, как ты считаешь?

– Да здесь и людей-то нет, кроме меня, – раздражённо ответил Фёдор. – Кто о тебе знает и узнает ли когда-нибудь?

– Ничего, земля слухом полнится, – спокойно возразила ему Любомила. Затем поднялась решительно: – Так ты подозреваешь, что я нечистая? Тогда смотри!

Она приблизилась к иконе богородичной, встала перед ней на колени и... торжественно, нарочито медленно, перекрестилась.

– Богородице, Дева Пречистая, не облечена я плотью и нет во мне души. Но как есть грешную, как есть неразумную, вверяю Тебе себя всю без остатка. Не отвергни мои молитвы, отнесись к ним со снисхождением, яви великую, всепобеждающую милость Свою. Единственно прошу только, если это возможно, не лишай меня любви моей глупой. Спаси, защити, сохрани!

Словно всю жизнь тем только и занималась, творила она положенные метания, простиралась ниц и крестилась, крестилась без устали, несчётное количество раз.

Затем поднялась, взяла кинжал арефиев и в несколько движений обрезала им длинные, распущенные свои волосы. Покрылась какой-то чёрной тряпицей вместо платка и вышла из кельи, даже не удостоив Фёдора взглядом на прощание.

4

"Эх, Ферапонт, Ферапонт, что бы ты сказал сейчас, чем объяснил, когда бы такое увидел, что и в страшном сне не пригрезится: бес, осеняющий себя крестным знамением? И кому мне верить теперь: Корнилу, отреченнокнижнику или всё-таки тебе, благочестивый отец? Казалось бы, какие могут быть тут, в выборе между вами, сомнения, но не слишком ли просты или, наоборот, изощрённы твои объяснения? Суккубус! Да разве ж бывают такие суккубусы, крестящиеся? Духи порождённые, демоны разума... но кто слышал о них?"

Тайна... Тайна из тайн. Фёдор смотрел на скорбный лик, длани, простёртые к чреву, в котором, осиянный Божественным светом, держа правую ладошку у сердца, почти в полный рост представленный, отображён был Спаситель мира-Еммануил. "Дух Святый найдёт на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое и наречётся Сыном Божиим". И освятилось Рождаемое, и Слово в плоть облачилось... Тайна из тайн. В чём она? Рука у сердца...

Глава двенадцатая

1

– Ты забыла, а я помню. Долг за тобой. Ты должна была мне ответить тогда на три вопроса, а ответила только на два.

Любомила досадливо поморщилась.

– Но это так давно было, что уже быльём поросло.

– Неважно. Я сдержал своё обещание, дело теперь за тобой.

– "Тайна. В чём тайна?"

– Да, в чём она? Я вынужден напомнить тебе о том нашем разговоре, вынужден прибегнуть к твоей помощи, ибо как бы я сам ни ломал голову, а полной уверенности у меня всё равно не будет. А мне нужно точно знать. Слишком важные мне предстоит принять решения, чтобы я мог позволить себе принимать их вслепую.

Любомила поколебалась некоторое время, затем решительно вскинула голову.

– Но ты ведь знаешь ответ. Ты уже пришёл к нему. Скажи сам, я подтвержу.

Фёдор хотел возразить, затем кивнул, согласившись.

– С помощью этой иконы дух может плоть обрести?

– Да. Но сначала он обретёт душу.

Фёдор помолчал, обдумывая, как бы выразить свою мысль поточнее.

– И что с ним дальше произойдёт? Он будет совсем как человек?

– Совсем. И даже смертен. Но до этой смерти ему будут присущи также, наравне с прочими, многие качества духа.

– И что-то из них может перейти по наследству?

– Не знаю. Так далеко я никогда не заглядываю. Да и кому вообще это может быть интересно? – недоумевающе ответила Любомила и вздохнула с облегчением: – Всё. Вопросы закончились. Долг свой я оплатила сполна.