Текст книги "Глаза, опущенные долу (СИ)"

Автор книги: Николай Бредихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Нет, врёшь, на один вопрос ещё тебе всё-таки придётся ответить!!

Фёдор какое-то время сосредоточенно кусал губы, затем не выдержал: подбородок его задрожал и грудь сотрясли беспомощные рыдания.

– У меня нет зеркала, я не могу сам убедиться. Скажи... это правда? То, что я увидел... Своё отражение в воде.

Любомила потупилась, она давно, как видно, ожидала подобного разговора.

– Правда... Правда... – осенило Федора. – И ты всегда это знала! Почему же ты не предупредила меня?!

– Не предупредила... – Любомила обречённо пожала плечами. – Но ты же сам видел, как было с Арефием. Или ты полагал, что тебя минует чаша сия?

2

– Арефий... Ты сожгла его. За что? За то, что он пытался сотворить с тобою? Или за то, что не отпускал тебя?

– Арефий сам себя сжёг, от меня ничего не зависело. Я просто прихоти его прилежно исполняла. Но даже если бы я и в силах была что-то для него сделать, с какой стати мне было помогать ему, я от него ничего, кроме зла не видела.

– Ну а я? Как со мной? Я тоже сам виноват? – со слезами на глазах прошептал Фёдор. – Тоже сам сжигаю себя? Ты же говорила, что у нас любовь!

– Да, любовь, – Любомила грустно кивнула, по-прежнему стараясь не встречаться с Фёдором взглядом. – И поэтому всё у тебя происходит гораздо медленнее, чем с Арефием, но происходит. Что я могу поделать? Не забывай: я дух, а ты человек, наши отношения не могут быть без расплаты.

– Чем же рискуешь ты, интересно? – горько усмехнулся Фёдор.

– Я ничто без тебя...

– Как тебя понимать?

– Как знаешь. Как говорит тебе сердце, так и понимай.

– Сердце говорит мне, что ты оборотень, – не удержался всё-таки, сорвался Фёдор, – питаешься кровью! Сожрала одного – Евсея, другого – Арефия, теперь вот моя очередь. И ещё утверждать осмеливаешься, что ты не та старуха. Но со мной не получится так, мной ты подавишься.

Теперь настал черёд Любомиле разозлиться.

– Слова, только слова. От той старухи никуда бы ты не делся. Но я не старуха, сколько раз тебе вдалбливать? Я ведь в прошлый раз даже волосы обрезала, и что же? Может, это остановило тебя? Наоборот, ты как с цепи сорвался!

– То не похоть была, ты прекрасно знаешь. Просто ты ускользала, и я делал всё, чтобы тебя удержать!

– Возможно. Но сколько: год, два, три ты потерял на этом?

Она помолчала некоторое время, собираясь с мыслями, затем наконец подняла взгляд на Фёдора, с болью в голосе тихо спросила:

– Я прошу тебя, любовью нашей, милый мой Федюшка, чудотворной иконой сей заклинаю: можешь ты пообещать, что хоть один раз внимательно меня выслушаешь? Не обязательно сегодня, когда угодно. Но так, чтобы по-настоящему. Не вскидываясь, как змея на хвосте по малейшему поводу, а просто принять мои слова на веру? Один только раз. Дальше, как хочешь. Понимаешь... это очень важно. Не исключено даже, что важнее ничего нет вообще на свете... для тебя. Ну и для меня тоже.

Фёдор отрицательно покачал головой без промедленья.

– Нет, при всём желании я не могу это пообещать.

– Почему же? – Любомила зло сдвинула брови.

– Потому. – Ответил Федор как мог мягче. – Выслушаю хоть сейчас. Но на веру принять... не обижайся: я ничего не могу принять на веру. Я себе не принадлежу. Я дал обет и, стало быть, только одному Ему верю.

– Но один обет ты нарушил...

– Обет девства? Ничего я не нарушал пока. Отец Ферапонт мне растолковал это...

Она долго молчала, разочарованная, затем вздохнула.

– Значит, не хочешь решать за нас вместе? Пусть каждый сам по себе будет? Так, так...

Теперь настала пора Фёдору прятать взгляд. Он ничего не ответил. Да и что было ему отвечать?

– Ладно, не стану спрашивать, – проговорила Любомила устало, – почему ты вдруг задолбил себе, что всё, что от меня, непременно Ему вопреки. Решай сам, моё дело только донести до тебя. Можешь радоваться, прыгать от счастья: страхи твои преждевременны. Отпусти меня, прогони и... молодость к тебе вернётся, тотчас же.

3

Фёдор опешил.

– Как это?

– А вот так, – спокойно ответила Любомила. – Станешь таким, как и был. Но...

– Что "но..."? – вздрогнул Фёдор.

– Я уже предугадываю, как ты сделаешься безрассуден, узнав такое простое разрешение вопроса, и хочу сразу предостеречь тебя. Ты сейчас как витязь на распутье. Прямо пойдёшь: долго не протянешь, сгоришь как свечка. Влево свернёшь: как раз к тому распутью поспеешь, которое перед тем столь опрометчиво пропустил. Ничего не забудешь из того, что произошло с тобой, ничем не поплатишься, просто станешь во всём таким как прежде, свободным – куда захочешь, туда и пойдёшь. Выбирай...

Фёдор задумался. Затем глаза его радостно блеснули.

– Но...

– Но... велик соблазн! Да, действительно во всём троица, есть и третий исход: оставить всё, как было, но прекратить со мной плотские отношения. Дальше всё пойдёт обычным, естественным путем, но молодость к тебе не вернётся, двадцать лет ты просто можешь считать вычеркнутыми из своей жизни. Но и это не самое страшное: примера Арефия тебе недостаточно? Сколько и ему и тебе в той, другой, жизни бродить неприкаянными?

– Пока не найдётся кто-нибудь сильнее нас и не успокоит наши души, поборов тебя?

Любомила усмехнулась.

– На это не надейся, я с каждым разом сил всё больше набираюсь.

– Что ж получается, в смерти нашей жизнь твоя?

– Может быть. Но думай о своей душе, ещё раз напоминаю, чего о других беспокоиться? О том, что в любой момент теперь умереть можешь – так и истлеешь с угольком в руках. Ты ведь рая алчешь, а вам не видать его с Арефием по делам вашим, даже когда ваши души успокоятся.

– Бог милостив, – пожал плечами Фёдор.

– Да, – согласилась Любомила, – но не до такой степени. Оно ведь и ад – Его милость. Истинный-то ад – духотленность.

– Может быть, – кивнул Фёдор. – Но ты меня обманула.

Любомила посмотрела на него в недоумении, затем, поняв, что разоблачена, угрюмо замолчала.

– Молчишь? – Фёдор покачал головой злорадно. – Да, обманщица из тебя никудышная: шило из мешка так и высовывается! А что, если наоборот: мнишь себя искусницей из искусниц? И как рыбину на крючке терпеливо меня к цели своей подводишь? Да, да, путь назад не считается. Он никак не может быть третьим исходом. Итак, влево... что обретёшь?

Глава тринадцатая

1

"Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?

Взойду ли на небо – Ты там; сойду ли в преисподнюю – и там Ты.

Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, -

и там рука Твоя поведёт меня, и удержит меня десница Твоя.

Скажу ли: "может быть, тьма скроет меня, и свет вокруг меня сделается ночью";

но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет".

Губы Фёдора шептали слова псалма, а сердце его раздиралось сомнениями.

«Господи! Ты испытал меня и знаешь»...

"Не ропщу – как я могу себе позволить такое? – но как, подскажи, угадать мне, в чём воля Твоя, как выполнить мне своё предназначение? Для великого ли дела Ты избрал меня или то просто путь духа моего? Каждому ли анахорету посылается что-то подобное, неимоверное, в испытание или я действительно выделен Тобою? Духа не угашу, духом не слаб я, но и гордыне как мне не поддаться? Ведь через гордыню лукавенький тут же уловит меня и окаменеет тогда моё сердце".

И вновь появился у него в руках топор. Стены? Что ж, стены так стены. Мразь, гнусь, сила нечистая – пусть знают, что не поддался он им: хворь, блуд наслали на него, чем дальше извести попробуют? Но как ни доводил он себя до изнеможения работой, мысли не оставляли его, денно и нощно вились в его голове неугомонным роем.

2

Да, он действительно на распутье... И нет прямо пути, это очевидно. Если бы только в физической смерти было дело. Положение куда серьёзнее, такого нельзя позволить. Но и расстаться как с тем кусочком? Никакой обители после этого в здешних местах основать уже не получится. "Уходи, отпускаю тебя от себя!" – и ему самому придётся отсюда убраться, иначе так до смерти и просидит он здесь в заточении: дальше стен не убережёт его даже икона чудотворная.

"Прямо пойдёшь"... Фёдор вспомнил, как он в запальчивости воскликнул: "Если я хотя бы одного демоночка укротил, вывел из действия на всё время своей жизни, значит, меньше зла в мир допущено, значит, не зря она прожита, эта моя жизнь". Не слишком ли дёшево он оценил себя тогда? Неужели так мало оно, его предназначение? Нет, есть какое-то преимущество и в его возмужании, теперь он ценит себя гораздо дороже. Так что и прямо и назад отринем навсегда пути. Что же остаётся?

"Прекратить плотские отношения...". Но это то же, что и прямо, то же, что и назад. Конечно, жизнь продлится его, но так и останется он до конца дней своих по рукам и ногам связанным. Нет, должен быть ещё какой-то исход, который решил бы разом все его затруднения. Выход единственный, но как найти его? Нужно поднапрячь ум как следует. Отчаянию он не поддавался больше, он не мог объяснить почему, но сердцем чувствовал: Богородица прониклась им, заступилась за него, и оттого мучившая Фёдора отстранённость в их отношениях со Спасом исчезла. Теперь обрели прежнюю силу и молитвы и упования его, рано или поздно, но Господь обязательно явит то решение, которое необходимо принять Фёдору, нужно просто не пропустить этот момент, быть внимательным и набраться терпения.

"Налево пойдёшь"... Что нужно для этого? Фёдор в который раз пытливо вгляделся в скорбный лик Богоматери. Случайно ли Господом явлена ему чудотворная сия икона? Неужто и впрямь дух с помощью её...

– Это невозможно, – услышал он вдруг знакомый голос.

Глава четырнадцатая

1

– Невозможно? – фыркнул Фёдор, недовольный тем, что его потревожили в столь неподходящий момент, отвлекли от его мыслей. – Почему же невозможно? Что может тому воспрепятствовать? Есть дух, жаждущий вочеловечиться, в наличии и икона чудодейственная, если только, конечно, ты не обманываешь меня с нею. Есть и дурачок, выбранный поработать во славу исполнения сего замысла. Чего ж не хватает? Отцу Арефию иконы недоставало, со мной, вроде бы, всё в полном порядке: и охмурён и задурен сверх всякой меры.

– Это невозможно!

– Да что ты заладила! – раздражённо махнул рукой Фёдор. – Невозможно! Тут как раз вопрос ясен.

– Ничего нет ясного.

– Как так? Но ты же сама говорила... – Фёдор немного растерялся.

– Ничего я не говорила. – Любомила пожала плечами. – Я сказала просто, что икона эта чудодейственная, что в ней тайна из тайн. Но и упоминания не было в моих словах о том, что тайне этой вскорости воплотиться предназначено.

– И значит...

– Значит, нужно просто умерить своё любопытство. Оставить в покое чудесное это явление и в сторону отойти.

Фёдор разволновался, он принялся шагать взад-вперёд по келье, широко размахивая руками, всё больше охватываясь азартом.

– Нет, так не пойдёт! Ну а почему хотя бы не попробовать? Как, зная что-то, не использовать своё знание? В чём же тогда смысл чудесного этого явления?

Любомила терпеливо вздохнула.

– Да хотя бы во внутренней его силе. Возможность явления, очевидная, действительная, разве не равна по своему значению явлению осуществившемуся? И разве не в вере дело, и не важнее она доказанности, убеждённости?

Фёдор нахмурил лоб, задумался.

– Да, логично. Но не слишком ли всё усложнено в твоём рассуждении? Простому человеку и не понять.

Любомила усмехнулась.

– Такому, как тебе, например?

– А что, разве я не прост? – ухмыльнулся ей в тон Фёдор.

– Совсем агнец! – поддакнула Любомила.

– Ну так и объясни агнцу!

Любомила задумалась на некоторое время, затем кивнула.

– Хорошо. Но ты же сам не хочешь меня слушать. Странно, что мне тебе о таких вещах говорить приходится. Впрочем, ты и просил как раз, чтобы без мудрствования... Задумайся сначала, одна ли эта икона чудодейственная? И почему вообще люди – незамысловатым, вроде бы, доскам размалёванным поклоняются? Нет, значит, не так всё просто, значит, не доски то... А в том и суть, что на доску простую человек сам смотрит, а с иконы истинной Бог на него взирает. И так не только с иконой, а с любой вещью, с искрой Божьей сделанной. В каждой из них тайна, и полностью она не угадана, человек будет любоваться и любоваться ею, ибо напрямую-то глядя, мало что в жизни разберёшь, а вот так, через истину осиянную, и является откровение.

– Но ведь в данном случае тайна открылась, явила лицо своё, – вскричал Фёдор, – значит...

– Ничего не значит, – покачала головой Любомила, – видеть что-то, содержащее тайну, одно, но даже и проникнуться, овладеть ею – полдела. Может пройти бесконечно много времени, прежде чем круг замкнётся – найдётся человек, который эту тайну воплотить сможет. Тут разные вещи...

– Я этот человек! Я знаю! – прорвало Фёдора. – Неужели тебе не очевидно?!

2

– Нет, – покачала головой Любомила. – Ты не знаешь. Если бы ты знал, мне о том было бы ведомо.

– Ах вот как! – осенило Фёдора. – Так ты и послана, чтобы за мной подглядывать?! Всё, как я говорил! Выведать и украсть, воспользоваться! Для кого?

Любомила вздохнула.

– Ты не понял меня. Я не буду знать того, что тебе открылось, я буду знать только, действительно ли ты знаешь. Однако... при чём тут я?

– Как при чём? – удивился Фёдор. – Разве ты не хотела бы...

– Чего? – презрительно усмехнулась Любомила. – Стать человеком? Зачем? Не все же, как ты, жаждут смерти. Что я выигрываю, вочеловечившись? Жалкий миг вечности, напоённый несправедливостью, унижениями, страданиями? Я слишком хочу жить, чтобы так бесславно окончить век, мне отпущенный.

Фёдор замер на мгновение, осмысливая ему сказанное, затем весело рассмеялся.

– Нет, тут ты опять считаешь меня за несмышлёныша. Тебе не обмануть меня. Мне ли не знать: не плоть, а душа тебя привлекает. А как душу вдохнуть – до этого ни один резчик, ни один богомаз ещё не додумался. И не додумаются никогда.

Любомила покачала головой грустно.

– Глупый ты! Чем ты чванишься? Я понимаю, тебе нельзя сомневаться, но я-то могу себе это позволить. Почему вы так уверены все, что души нетленны? Почему дозволяете себя столь беззастенчиво обманывать? Стоит ли после этого удивляться, что так много зла на земле обретается? Ведь ты посмотри: насильники, душегубы (о ворах не говорю, они крадут человеческое) и прочие христопродавцы, никто из них креста не снимает даже во время своего злодеяния, все убеждены, что не сами по себе они глумятся и убивают, стараются отыскать в том какой-то высший, божеский промысел. Мол, "это не я сам, это Бог" – неужели они думают, что им пройдёт безнаказанно подобное богохульство? Нет, здесь как раз у меня нет ни капли сомнения: души мелкие, мутные распадаются, в этом вы не далеко от нас ушли – для них возможна смерть, они столь же, как плоть тленны. Единственный способ от смерти уйти – духом возвыситься. Ад... Как я уже говорила, и ад не для всех. Бог милостив, по природе своей он не может допустить страдания вечного. Вот если бы люди знали о том, что их и в самом деле ожидает, сколько душ бы спаслось, да и зла на земле во много крат поубавилось.

– Ересь! – отмахнулся Фёдор. – Ну да ты в наших делах ещё ребёнок малый, на тебя нельзя обижаться. Но какой же исход ты для себя пожелала бы в таком случае?

Любомила оживилась.

– Ну, это у вас, у людей, сложности, а со мной проще некуда. Отпусти меня, а освободит уже кто-то другой – тот, кто восстановит мою статуэтку. И возрожусь я краше прежнего, обогащённая тем, что я узнала, пережила в последнее время, нашей любовью. И будут люди восхищаться мной, очаровываться. И тобой через меня... А большего мне и не надо, я гораздо скромней, чем ты думаешь. Не в пример некоторым. Ну а у тебя ещё долгая жизнь впереди, возможностей много будет для подвигов.

Фёдор кивнул.

– Да, но я не могу допустить, как воин Христов, чтобы идолическое, языческое возобладало хоть где-то, хоть в чём-то над божественным, истинным. Ты забываешь об этом!

Любомила поникла головой, разочарованная.

– Нет, это ты забываешь: что и я под Богом! Всё, всё вокруг пытаешься загрести под себя. Вот твоя судьба истинная: бери посох и отправляйся в Святую Землю, вернёшься оттуда – и всё тебе будет по плечу: и обитель новая, и почести любые...

– А как же любовь наша? – усмехнулся Федор. – Не забывай, что мы с тобой связаны, нам нужно как-то распутать этот узел.

– Тем и развяжем, – невозмутимо ответила Любомила. – В том как раз и есть наша любовь, наша судьба, неужели ты не понял этого? Моя – чтобы любовью твоей мир потом радовать, чтобы век свой продлить, чтобы людей от зла уводить и тем души их спасать. А твоя – чтобы через любовь к людям приблизиться, больше пользы им принести, не навредить, не порушить. Вот в том и смысл, наверное, Христова воина – мечом махать не его дело. Его меч духовный – откровение, знание.

Фёдор замялся в поисках подходящих доводов.

– Что ж, хоть и врёшь ты, но складно. Не сразу найдёшь даже, что тебе возразить.

– А ты и не возражай, – пожала плечами Любомила, – ты просто послушайся. Раз ты меня младенцем назвал в ваших делах, то, может, в моих словах и есть истина?..

3

Нет, ещё меньше стало ясного. Задурили ещё искуснее ему голову. Любовь врозь? Он не хотел этого. Как ни боялся он себе признаться, но сама мысль о том, что он потеряет Любомилу, была ненавистна Фёдору. И дело было даже не в плоти, которая своё требовала, бывают такие вещи, которые сердце не в состоянии вынести.

Но чем же богопротивна его любовь?

В чём греховность, нечистота её, если сказано: Бог есть любовь? Всё по-божески, всё по-человечески – как он ни пытал себя, а не находил ничего, кроме чистоты в своих помыслах.

Их отношения возобновились, и даже страх перед расплатою, каждый день всё явственнее ощущавшейся, не мешал Фёдору ещё глубже чувствовать, ещё сильнее любить. Он не мог заставить себя расстаться с той, что стала частью его Я. И чем чаще вглядывался Фёдор в лики Спаса и Богородицы, тем больше он убеждал себя в том, что любовь его и в самом деле нисколько Богу не вопреки. Да, он сделается расстригою, гонимым всеми, он опустится до существования презренного смерда, не поднимающего голову от пашни, ни о каком паломничестве уже не будет речи, но он бы и этим был счастлив, если бы Господь позволил, отпустил его.

– Почему ты так самоуверен? – возражала ему Любомила. – Почему тебе кажется, что ты исключителен? Любовь! Да разве мало людей по любви сходятся, и много ли ты можешь насчитать тех, кто по ней до конца дней живёт? Ты увлечёшь меня за собой, а затем возненавидишь, и что я стану делать? Как мне прикажешь потом жить? Нет, это не выход, Феденька, дальше думай!

Он и сам понимал это, понимал, что не выход, но страсть была сильнее его. Одряхлением ли преждевременным можно было объяснить, но постепенно всё более и более оказывалась парализована его воля. До тех пор, пока он не понял: пора принимать решение. Но всё равно медлил...

Глава пятнадцатая

1

– Это невозможно! – в который раз упрямо повторила Любомила. – Сколько раз тебе говорить об этом? Тебе не дано!

– Не дано? – вскинулся, обиделся Фёдор. – Почему? Я что, совсем стал немощен? Или по умишку своему недостоин сей чести? Не говори так мне никогда больше – "не дано!"

Он брюзжал, брызгал слюной, не замечая, как стал жалок. На какое-то время забылся, потом очнулся.

– Иди сюда, погрей меня! – проговорил он хрипло.

Любомила не двинулась с места, наблюдая за Фёдором даже с некоторой брезгливостью, затем потупила голову.

– Хорошо. Хоть ты и вынудил меня, можешь считать, что я согласна. Но какой тебе смысл жить со мной таким стариком? И зачем тебе так нужно было моё согласие, ведь ты вправе был воспользоваться своей властью, и без моего согласия попытаться осуществить своё намерение?

Фёдор покачал головой.

– Ничего не получится, если решать за тебя.

– Ладно, – устало сказала Любомила. – Я хочу, чтобы ты убедился в моей искренности. Я ничего, кроме добра, не желала тебе, когда от себя прогоняла, но тебя не переупрямишь. И взбодрись, ты ведь не настолько ещё стар, тебе по виду только чуть больше пятидесяти. Просто духом пал. А я надеюсь, что у нас ещё будут дети, что пусть десять-двадцать лет, но мы всё-таки сможем пожить по-людски.

Она усмехнулась радости, осветившей лицо Фёдора.

– Ишь, совсем как ребенок, смотри, как сердце взыграло!

Но смеяться над ним у неё не было желания, и она долго гладила ладонью, уткнувшуюся ей в колени, седую его голову.

2

Он уповал на чудо, но чуда не произошло. Казалось бы, всё правильно он рассчитал, выбрал день и час по звёздам, наиболее благоприятные, очертил круги, сыпал буквально заклятиями, но ничто не помогало. Более того, образ Любомилы всё дальше ускользал от него, пока и вовсе не растворился.

Обман? Икона молчала, не опровергая Федора, но и не ободряя его ни в малой степени. Он долго упорствовал, надеясь, что вот-вот, в последний момент что-то с места сдвинется, но надежды его были тщетны.

Что он делал неправильного? Он никак не мог понять. Может, действительно цель он себе поставил неосуществимую, и права была Любомила, когда предупреждала его?

Да, но ведь она согласилась! Пожалела его! Почему же теперь не помогает? Или, наоборот, таким образом как раз решила побыстрее сжить его со свету?

Тайна из тайн. А если то... просто Бог его образумливает, излечивает от гордыни? На что он замахнулся, чего вознамерился? Сравняться с Господом в его чудесах, ступив на гибельную тропу Симонова волхования?

Он ожидал, что Любомила не упустит возможности лишний раз посмеяться над ним, но девушка не появлялась. Тем оставив Фёдора с самим собой наедине в бесплодных его поисках. Иногда, впрочем, что-то забрезживало, поддавалось, Фёдор чувствовал по углам кельи какие-то плотные сгустки энергии, ему казалось даже, что темнота тут и там вопиёт к нему, жаждет что-то подсказать, чем-то поделиться, но какая у него была в том уверенность?

Доведённый до отчаяния, он часами метался взглядом по страницам то чёрной книжицы, то Псалтыри измеченной, но не находил в них ответа. Никогда ещё за три года своего затворничества не был он столь близок к решению бежать от испытаний неимоверных, выпавших на его долю. Никогда ещё так не проклинал свои глупость и упрямство.

Но именно упрямство каждый раз оживляло его, придавало новых сил, вливало в него свежей крови. Ему не надо было взбадриваться, к нему вернулись и ясность мысли и крепость рук. Действительно, пятьдесят лет – ещё не тот возраст, чтобы чувствовать себя стариком. Надо было начинать готовить себя к тяжёлым испытаниям, которые предстояли ему в той другой, мирской, жизни, но Фёдор не боялся их, он знал, что они не смогут его сломить.

В снах, которые в ту пору одолевали его, он то видел себя странничествующим с Любомилой, переодетой под мальчика, как ходила она когда-то с Арефием, то вот здесь, в этой хижине находил себя, отгородившимся, защищающимся от всего мира, но уже с семьёй, уже расстриженным. Иногда сны были мучительными, косматыми, и виделись ему пытки, злочестье, страдания.

Он был зол донельзя на Любомилу за то, что в такой, самый ответственный, момент она покинула его. А порой и призывал её в униженной беспомощности. Что же ещё ему оставалось?

3

Той ночью привиделось ему, что сгустки по углам кельи оформились, и стали проступать в них какие-то неясные фигуры. Постепенно, медленно, они всё больше очерчивались.

Первой Фёдор узнал старуху. Места под образами на сей раз ей не досталось, и она примостилась в левом углу от них. "Старая хрычовка" молчала, но никак не могла усидеть спокойно: развалясь бесстыже, непрестанно ухмылялась, корчила рожи, почёсывалась, покляцывала зубами.

Под образами, как и ожидал Фёдор, проступила фигура херувима. Был он торжественен и недвижим, лишь иногда глазами помаргивал.

Справа увидел он фигуру скорбную, страдальческую, с крылами белыми, но в чёрном монашеском облачении. "Ангел-хранитель мой!" – мелькнула в голове инока догадка.

И лишь в углу, противоположном образам, фигура долго маячила в неразличимости. Но Фёдор и так знал, кто там.

Силы расставились. Фёдор замер, ожидая, что случится дальше, как станут оспаривать воины чёрные и белые его душу. Но минуты складывались в часы, а ничего не происходило. Лишь через какое-то время до Фёдора дошло, что ни схватки, ни спора не предвидится: фигуры так и оставались одни, за ними не стояло воинства. Спор! Спор он сам разрешит. Тем, что содеет.

Пробудившись, он долго пытался разгадать значение увиденного сна. Послан ли он ему в предостережение, что бы он понял всю серьезность поступка, на который собирается решиться? Или, как раз наоборот: конфликт только с его помощью и может найти разрешение? Вот оно, истинное распутье-то!

Поразмыслив, он, впрочем, пришёл к выводу, что нет ему пути назад, как и не было. Любомила появилась, но измученная, бледная, неразговорчивая.

– Прости, что я не смог... – смущённо пробормотал инок.

– И не сможешь, – сухо ответила девушка. – Убедился, какой к тебе интерес? Кто ж тебе подобное позволит?

– Нет, тут ты как раз не права, – задумчиво покачал головой Фёдор. – Если бы это дело было настолько безнадёжное, никто бы сюда прийти не удосужился.

– Возгордился? Чему радуешься? – угрюмо скривила рот Любомила.

– А ты что, испугалась?

– Нет, но следует подождать. Ты слишком торопишься. Что тебе так приспичило? Тебе не хватает очень важных знаний, без них ты навредить можешь. Давай завтра же уйдём, на рассвете. Как ты и мечтал: в Святую Землю. Подумай, что значат год, два для нас? Потом мы вернёмся, и уже не будет преград для тебя.

– Но нам уже не дадут проникнуть сюда снова.

– Неправда! С нами же икона чудотворная.

Фёдор помолчал, затем упрямо покачал головою.

– Нет, спор должен сейчас разрешиться. Всему есть предел, и моим силам тоже. Назначаю, завтра пусть закончатся мучения наши. Третьей попытки не будет, но подсоби мне! Если я увижу это, обещаю: ты станешь потом во главе и всё будешь решать по-своему.

Глава шестнадцатая

1

Нет, вовсе не бесполезной была первая его попытка. Теперь многое прояснилось. Федор начал с того, противоположного образам, угла. Раз уж ты настолько любопытен, лукавенький, милости просим в тенета! Он начертал все необходимые круги, укрепив, как мог, их заклятиями. Для верности у самого края воткнул кинжал и положил Псалтырь измеченный. Только сейчас Фёдор осознал иное, быть может, единственно подлинное значение даров арефиевых – заградительное. Никто, никто не должен мешать ему сегодня!

Он начал готовиться загодя, едва только стемнело, наметив две самые важные точки отсчёта в своих намерениях: полночь и рассвет. Продержаться, но и самому успеть, уложиться. Теперь он знал главное – с какой стороны могут исходить для него опасность, противодействие. Не забыл и старуху, огородил угол её не только заклятиями, но и книжицей чёрной, посохом арефиевым.

Он опередил их всех, и когда в полночь, достигнув пика в своём неистовстве, чёрная сила перешла в наступление, положение было целиком в руках Фёдора, он, и единственно он, мог диктовать свои условия. Натолкнувшись на препятствие, нечисть с писком, свистом, криками стала биться о неодолимую стену, облепив до потолка её, злобно, по-звериному вглядываясь в неразличимое. Так продолжалось долго, потом вдруг всё смолкло.

Погань отступила, попряталась, а на переднем плане осталась та фигура, что в прошлый раз Фёдору обозначилась. Но "незнакомец" выглядел совсем не так, как его обычно малюют, не увиделось ничего в его облике Федору козлиного. Поражала только неимоверная худоба, да ещё бледность, истончённость этого явившегося образа. Взор был потуплен, но мысль пребывала в непрестанном движении, как бы ощупывая стоявшую впереди преграду и отыскивая в ней слабые, уязвимые места. Однако заговор был крепкий, и дьявол угомонился, замер, ожидая дальнейшего развития событий, скрестив на груди руки.

Дьявол, это был сам дьявол, Фёдор не сомневался в том с первых же минут, как только "незнакомец" разомкнул очи: холодные, пустые, но бездонные, как бы смотревшие из потустороннего, чужого мира, засасывающие в себя с коварной, непреодолимой стремительностью.

"Способности его бесконечно превосходят способности человека"... Действительно, с кем задумал он, Фёдор, тягаться? С этой мощью безмерной, с которой даже Господь вынужден считаться?

"Ну увидел бы ты Его, в истинном его облике... Думаешь, прошло бы это для тебя бесследно? Нажить себе такого врага!.." Но возможно ли было обойти Его? Нет, конечно. Слишком значительна была тайна, к которой прикоснулся Фёдор, чтобы дьявол остался от неё в стороне, слишком велик был интерес к ней лукавого, чтобы не пришлось скрестить с ним меч духовный в борьбе за неё. Фёдор сознавал: для такой величины жалки его заграды, и при желании рогатый вполне мог бы их преодолеть, но то были бы крайние меры, тем нарушилось бы равновесие, а этого никто не мог допустить.

Однако размышлять, теряться в догадках некогда было. Фёдор повсюду, где только мог, начертал изображения креста. Велика сила распятия! "Крест на мне, крест у меня, крест надо мною, крестом себя ограждаю, крестом дьявола побеждаю". Он окропил щедро елеем то место, где находиться должна была Любомила, вновь и вновь стал творить молитвы.

"Господи, помоги мне, яви волю свою и своё благоволение, дай мне знать, если я делаю что-то противное Тебе, останови!"

"И ты, Матерь Божья, Утешительница и Заступница, Дева Пречистая, Царица Мира, замолви за меня своё слово".

"Господи, помоги! Пресвятая Богородица, спаси!"

Он зажёг все свечи, которые у него были, все лучины. Да устрашит сила света нечисть поганую. Свет да победит тьму! Ибо тот, кто сказал: да будет свет! – свет зажёг в душе человека, и подлинный-то свет – свет Истины, свет веры! Им освятится любое начинание.

И возгорелся свет. Совсем не так было, как в прошлый раз, совсем не так. Слова молитв не гасли в пустоте, а отдавались, раз возникнув, тысячекратно. Стоило упомянуть Фёдору Имя Господне, как воздух сотрясался, приходил в движение, пламя на свечах ярче и ярче разгоралось.

Воодушевлённый, Фёдор творил и творил метания, пел псалмы громовым голосом, приводил те места из Писания, которые подходили хоть как-то к его замыслу. Он видел главное: Господь не осуждает его намерения, и стало быть, не было в нём и тени злого умышления, кощунства. Хотя на ангела-хранителя его смотреть в тот момент было страшно: он содрогался в конвульсиях, мучениях. Должно быть, невероятные усилия, которые прилагал Фёдор, давались ему слишком дорогой ценой.

Старуха замерла. Казалось, она даже затаила дыхание, боясь пошевелиться. Но какой был её интерес?

Молитвы сами собой переросли в упования. Фёдор просил о помощи, отгонял лукавого, обрисовывал духу, что его ожидает, если он последует путём, который инок прочил ему.