Текст книги "Малознакомый Ленин"

Автор книги: Николай Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Это парадоксально, с точки зрения дальнейших событий, это кажется невероятным, но это факт. На политическом рынке, если можно так выразиться, замечалось тогда изобилие денег. Пробужденное от спячки, русское общество с азартом субсидировало политические начинания всех направлений. Нелегальные партии, вышедшие из подполья, перебросившие свои штабы из Женевы в Россию (большевики, меньшевики, социалисты-революционеры), конституционно-демократическая партия, основное ядро которой сложилось также за границей около журнала «Освобождение» бывшего марксиста П. Б. Струве, образовавшиеся после октября правые буржуазные партии: октябристы, партия мирного обновления, партия демократических реформ – все быстро находили средства для организации своих сил, газет, пропаганды. И любопытнейшей чертой некоторых обладателей капитала была их поддержка именно крайнихреволюционных течений, хотя цель и их тактика в конечном счете не могли принести ничего утешительного тем социальным группам, к которым принадлежали эти люди.

Сколь легко отыскивались и давались деньги, показывает субсидирование хотя бы меньшевистских изданий в Москве. Средства на вышедшую в 1905 году после октября «Московскую Газету» [29]29
  Ее редакторами были П. П. Маслов и автор этих строк.


[Закрыть]меньшевиков дал сын одного камергера, пришедший потом в ужас оттого, что получилось совсем не то, что он предполагал: «Я курица, которая вывела диких и злых утят».

Другие предприятия меньшевиков – издательство «Новый Мир» появилось на свет, благодаря банковскому кредиту, выданному вне обычных банковских правил и при исключительно выгодных условиях. Еженедельник московских меньшевиков «Наше Дело», выходивший в сентябре и октябре 1906 года, а после его закрытия еженедельник «Дело Жизни» (январь 1907 года – не смешивать с другим, более поздним, меньшевистским журналом в Петербурге с тем же названием) – печатались на средства одного торговца бумагой.

В поисках средств меньшевики были все-таки вялыми, никогда не были особенно расторопными. В противоположность им большевики оказались великими мастерами извлекать, с помощью сочувствующих им литераторов, артистов, инженеров, адвокатов – деньги из буржуазных кармановво всех городах Российской империи. Большим ходоком по этой части был член большевистского Центрального Комитета инженер Л. Б. Красин, и еще более замечательным ловцом купеческих и банковских бабочек, летевших на большевистский огонь, был М. Горький, умевший вытягивать деньги и на «Новую Жизнь», и на вооружение, и на всякие другие предприятия. Если бы какой-нибудь историк, хотя теперь это вряд ли возможно (время стерло людей и следы), захотел бы заняться исследованием, сколько на святой Руси было купеческих и банковских «Маякиных» и «Гордеевых», внесших деньги в большевистские кассы, и какова в итоге общая сумма их субсидий, получился бы документ большого социального интереса. Он был бы особенно интересен со стороны психологической и идейной: какого характера мотивы толкали на поддержку революции – в виде большевизма – этих будущих «смертников», дотла уничтоженных большевистской революцией? С психологией некоторых таких «смертников» мы познакомимся немного дальше.

Пожертвованиями не ограничиваются средства первой революции. У нее были, что отмечал и сборник «Вперед», доходы «от случайных предприятий». Среди них на первом месте стояли не концерты и тому подобные предприятия, а так называемые «эксы»(экспроприации), «партизанские выступления» с целью захвата денег налетом на казенные банки, учреждения почты, а иногда и на капитал частных лиц. В отличие от добровольных даров – то был насильственный способ увеличить ресурсы революционных партий. Первую грандиозную экспроприацию учинили максималисты, – левое крыло партии социалистов-революционеров (значительная часть их после 1917 года перешла к коммунистам), – захватившие в Москве 20 марта 1906 года в частном банке «Купеческого общества взаимного кредита» 875 000 рублей. Этим был как бы дан сигнал для больших и малых «эксов» по всей стране. Оба крыла социал-демократии осуждали «эксы» частного капитала, но меньшевики, допуская захват денег в казенных учреждениях [30]30
  Центральный Комитет из меньшевиков, избранный в Стокгольме весной 1906 года, пополнился 100 тысячами рублей, экспроприированных в Квирильском казначействе на Кавказе,


[Закрыть], относились к ним все-таки с брезгливостью и в 1907 году на V съезде партии добились их полного запрещения. Ленин и его товарищи, наоборот, ничего предосудительного в том не видели. В октябрьском номере «Пролетария» за 1906 год Ленин, критикуя меньшевиков, писал, что называть «эксы», как некоторые меньшевики, «анархизмом, бланкизмом, терроризмом, грабежом, босячеством» значит уподобиться либералам, а, по мнению Ленина, это уже крайний позор. Главный недостаток «эксов» Ленин видел в их неорганизованности, беспорядочности, в частом отчуждении этих экспроприированных средств на содержание «экспроприаторов». При устранении этих недостатков и передаче захваченных денег в кассу партийных организаций, «эксы» почитались им законнейшим актом революции.

«Эксы» несомненно увеличивали денежные средства большевиков. Так, Высшая социал-демократическая школа в Болонье в Италии в конце 1910 года была организована отчасти и на деньги от уральцев, свершивших «экс» в Миассе. Мы не имеем данных, чтобы судить какую общую сумму принесли «эксы» большевикам. Упомянем лишь, что Л. Мартов в брошюре «Спасители или упразднители?» утверждал в 1911 году и не встретил возражений, что ко времени Лондонского съезда партии, то есть к маю 1907 года, собранные Большевистским Центром громадные денежные средства были приобретены «частью путем экспроприаций».

Большевикам не всегда удавалось воспользоваться полностью экспроприированными деньгами. К числу неудачных предприятий принадлежит экспроприация 341 000 рублей, совершенная в казначействе в Тифлисе. «Деньги, – писала Крупская, – от тифлисской экспроприации были переданы большевикам на революционные цели. Но их нельзя было использовать. Они были в пятисотках, которые надо было разменять. В России этого нельзя было сделать, ибо в банках всегда были списки номеров взятых при экспроприации пятисоток… И вот группой товарищей была организована попытка разменять пятисотки за границей одновременно в ряде городов». В Париже при этой попытке попался Литвинов – будущий народный комиссар иностранных дел, а в Женеве подвергся аресту и имел неприятности Семашко – будущий народный комиссар народного здравоохранения. Впрочем, часть добычи удалось реализовать. Группа «Вперед», отколовшаяся от Ленина, издала за 1910–1913 годы семь сборников на средства, полученные от тифлисской экспроприации. Чтобы не было в Европе компрометирующих партию новых попыток размена экспроприированных пятисоток, в 1909 году, по настоянию меньшевиков, оставшиеся неразмененные билеты было решено сжечь.

Перечисляя средства, поступившие большевикам, не следует забывать довольно значительную сумму, собранную М. Горьким в 1906–1907 годах в Америке. Сбор шел от имени всей партии, но полученные средства поступили в Большевистский Центр и от общепартийного контроля, то есть с участием меньшевиков, бундовцев и т. д., ускользнули.

Общая сумма средств, которыми в первую революцию располагала центральная большевистская организация, была несомненно значительна. О ней можно догадываться по одной фразе ведавшего делами вооружения(будущего представителя Советов в Париже и Лондоне) Красина. Профессору М. М. Тихвинскому, скептически относившемуся к возможности собрать для этого достаточное количество денег, Красин ответил: «Да совсем не в деньгах дело! У нас их столько, что я мог бы на них купить не жалкие револьверы, а самые настоящие пушки. Но как их доставить, где спрятать? Вот в чем дело».

В какой мере это «изобилие» партийных средств коснулось Ленина, в какой мере оно изменило его жизнь?

В 1895 году, живя в Петербурге, Ленин обращал на себя внимание как человек, по выражению Л. Мартова, сделанный из материи, из которой выкраиваются «вожди». Но если тогда он и был «вождем», то только для полутора десятков интеллигентов и двух десятков рабочих. В 1905–1907 годах он снова в Петербурге, и за спиной его и «Тулон», и «Аркольский мост». Теперь он уже вождь большевистской партии, насчитывавшей в октябре 1906 года – 33 тысячи членов. За ней идут массы. Среди большевиков не было в то время другой политической фигуры, более яркой, авторитетной, целеустремленной. Мысли его накладывают отпечаток на ход революции. Партия почтительно за ним ухаживает, оберегает. Он по словам Ногина «партийное сокровище».В кругах близких к партии почитается особой честью ему – нелегальному предоставить квартиру или явку, выполнить его поручение. Центральная и Петербургская организации, тем более, что недостатка в средствах нет, снабжают его из партийного фонда так щедро, таким количеством денег, какого он никогда до сих пор в своем кармане не носил.«Новая Жизнь» немедленно по его приезде ему вручает большой аванс. Его товарищи-считают, что «Ильичу» нужно всегда иметь с собой достаточно денег, быть прилично одетым, хорошо питаться, в случае опасности, не считаясь с затратами, быстро переменить одну квартиру на другую или перекинуться из Петербурга в Финляндию. Ленин писал в 1906–1907 годах много статей во все большевистские газеты, составил ряд брошюр вроде «Победа кадетов и задачи рабочей партии», «Социал-демократия и выборы в Думу», «Роспуск Думы и задачи пролетариата». Он не требовал за них гонорара… Зачем ему эта плата? Получаемых им из партийного фонда денег более чем достаточно, чтобы обеспечить себе и Крупской существование в новых условиях.

В декабре 1905 года и в марте 1906 года он ездил в Москву повидаться с матерью. Она, наверное, интересовалась, есть ли у него деньги, наверное, ему их предлагала. Можно быть уверенным, что он ничего не взял. Деньги у него есть, сверх того, что он считает своим жизненным уровнем, ему ничего не нужно. В 1905 и 1906 годах ряд появившихся новых издательств, зная, что публика падко бросается на то, что до сих пор являлось запрещенной, нелегальной литературой, усердно, с согласия и без согласия автора, перепечатывало почти все, что в течение многих лет издавалось в Женеве. Одесское издательство «Буревестник» в числе прочих женевских изданий перепечатало из журнала «Заря» статьи Ленина и выпустило их в виде брошюры под заглавием «Аграрный вопрос и «критики Маркса»». Ленин весьма настойчиво потребовал уплаты за нее высокого гонорара. Повышенного гонорара он добивался и за статьи об аграрном вопросе, помещенные в февральской книжке за 1906 год журнала «Образование», руководимого меньшевиком Н. И. Иорданским. Последний был несколько удивлен настойчивостью в этом направлении Ленина, даже предположил, что Ленин нуждается в деньгах. Нет, в деньгах он совсем не нуждался, но Иорданский был в то время меньшевиком, и потому разговор с ним должен был быть иным, чем тот, который Ленин вел в большевистских изданиях.

Ленин в Петербурге имел вид несколько отличный от Ленина женевского. Он носил лучший, но не на много, костюм, лучшее, но тоже не на много, пальто. Его довольно часто можно было видеть в ресторане «Вена», где он встречался с жившей ради конспирации отдельно от него Крупской. Об этом она рассказывает в своих «Воспоминаниях»: «Так как там разговаривать на людях было не очень-то удобно, то мы, посидев там, или встретившись в условленном месте на улице, брали извозчика и ехали в гостиницу, что против Николаевского вокзала, брали там особый кабинет и заказывали ужин».

Подобных привычек у расчетливого «Ильича» до сих пор не было. Жизнь Ленина в 1906–1907 годах» некоторыми своими чертами была mutatis mutandis как бы своего рода предвосхищением будущей жизни в Кремле, в качестве правителя России. При освобождении от необходимости о том думать и заботиться, его материальные нужды, его жизненный уровень, были вполне обеспечены в 1906–1907 годах партийнымфондом, а после 1917 года общегосударственным. Но следует это отметить, что и в том, и в другом случае, в отличие от всех появившихся после Ленина диктаторов, у него никогда не было жажды излишеств.

Ночевки у чужих людей, смена квартир из боязни быть выслеженным и арестованным, «холостая жизнь» так докучали, так мучили Ленина, что в феврале 1906 года он решил с этим покончить и переселиться в Финляндию, в Куоккала, 60 километров от Петербурга. Царское правительство было слишком занято революцией, чтобы соваться в это время в Финляндию, почти стряхнувшую с себя опеку Петербурга. Куоккала была уже как бы «за границей». Ленин и Крупская заняли весь низ большой дачи «Ваза», а наверху поселились другие партийцы и А. А. Богданов – в то время еще близкий товарищ Ленина. На дачу скоро приехала мать Крупской вести – такова была уже ее судьба – хозяйство. Потом приехала сестра Маняша, и Ленин, хотя и нельзя было избежать сутолоки, создаваемой приезжающими к нему партийцами, снова очутился в той семейной атмосфере, отход от которой для него был всегда мучителен. Глубочайше внедренную в него привычку быть chez soi не могли потрясти никакие громы революции. Крупская каждый день уезжала в Петербург и возвращалась поздно вечером, нагруженная разными новостями, до которых Ленин был большой охотник.

Сам Ленин бывал в Петербурге редко. В мае 1906 года он сделал новую попытку поселиться на некоторое время в Петербурге (на Забалканском проспекте) и снова, боясь слежки, сбежал в Финляндию. Куоккала, где Ленин прожил почти год, стала центром, откуда Ленин руководил большевистской партией. Туда приезжали за его директивами и лозунгами. «Дверь дачи, – по свидетельству Крупской, – никогда не запиралась, в столовой на ночь ставились кринка молока и хлеб, на диване стелилась на ночь постель, на случай, если кто приедет с ночным поездом, чтобы мог, никого не будя, подкрепиться и залечь спать. Утром часто в столовой мы заставали приехавших ночью товарищей».

Из Куоккала Ленин в начале мая 1907 года поехал на партийный съезд в Лондон, где на этот раз большинство оказалось в руках большевиков. С этого съезда Ленин возвратился в Финляндию в таком виде, что его трудно было узнать: сбритая борода, коротко подстриженные усы, огромная соломенная шляпа. Его трудно было узнать и по другой причине. Полтора года волнений, неистового, лихорадочного ража, с которым в речах, газетных статьях, в брошюрах он грыз и позорил конституционно-демократическую партию, отстаивал идею бойкота Государственной Думы и вооруженное восстание – выжали из него силы. Борьба с меньшевиками на Лондонском съезде его окончательно подкосила. Он еле держался на ногах, почти ничего не ел. Полоса крайней болезненной атонии, сменяющая у Ленина полосу бурного, ожесточенного напора, прилива энергии – есть нечто для него характерное. После приезда Ленина из Лондона его пришлось отправить в глубь Финляндии в тишайшее и безлюдное место в Стирсудден, где, уйдя от всякой политики, он мог в течение июня и июля прийти в нормальное состояние.

За два года революции Ленину пришлось множество раз выступать с речами на закрытых съездах, конференциях, собраниях рабочих и интеллигентов, никогда не бывших особенно многочисленными. Только один раз, 22 мая 1906 года, Ленин, под фамилией Карпов, произнес речь на громадном митинге в Народном доме Петербурга. Первый раз в своей жизни перед ним была аудитория в две с лишком тысячи человек. И самоуверенный вождь, трибун-агитатор, привыкший с апломбом выступать на эмигрантских собраниях в Женеве, совершенно растерялсяперед тысячами устремленных на него глаз. Он волновался до такой степени, что некоторое время не мог промолвить ни слова. «Ильич ужасно волновался, – признала и Крупская. – С минуту стоял молча, страшно бледный. Вся кровь прилила у него к сердцу». Крупская утешалась тем, что партийцы, узнав Ильича, огласили зал громкими рукоплесканиями, а после его речи «необыкновенно подъемное настроение» будто бы охватило всех присутствующих и «в эту минуту все думали о предстоящей борьбе до конца».

Призывая к новому восстанию, Ленин глубочайше ошибался, что революция шла по восходящей линии. В действительности она потухала. Правительство, сохранив полицейский и военный аппарат, было достаточно сильным, чтобы справиться с уже обессиленной революционными конвульсиями страной. 16 июня 1907 года изменен избирательный закон и, вместо прежней революционной Думы, 14 ноября, при молчании страны, охваченной исключительными законами, появилась III Государственная Дума, где огромное большинство принадлежало правым группировкам. Революция умерла, чтобы возродиться только через десять лет и снова в обстановке, созданной войной. Ленин, долгое время веривший, что «самодержавие выпустило свои последние выстрелы, израсходовало свои последние резервы» [31]31
  Ленин.,т, VIII, с. 398.


[Закрыть], теперь видел свою ошибку. В изменившейся политической обстановке, Куоккала перестала быть в его глазах безопасным приютом, и в конце ноября он перебирается в глубь Финляндии, в Огльбю, местечко около Гельсингфорса.

Через три недели, чувствуя себя и здесь в опасности, Ленин, списавшийся с Крупской, решает уехать хорошо ему известным путем через Або в Швецию и там дожидаться приезда жены. Из Або в Стокгольм пароходы, снабженные ледорезами, ходили и зимой, однако, приехав в Або, Ленин, до крайности осторожный, побоялся сесть на пристани на пароход. Ему сказали, что агенты охранки следят за приезжающими и якобы были случаи ареста при посадке на пароход. Бухта Або окружена многочисленными островами, около одного из них пароход всегда останавливается, и кто-то из финских социал-демократов указал Ленину, что ему лучше всего добраться до этого острова, а там уже в полной безопасности он сможет сесть на пароход. Идти к этому острову несколько километров нужно было только ночью. Лед, несмотря на декабрь, не считался надежным: «не было охотников рисковать жизнью, не было проводников». В конце концов Ленин нашел двух финнов, храбро решивших быть его проводниками, вероятно, потому, что он соблазнил их высокой оплатой, кроме того, они были так пьяны, что им по пословице и «море было по колено». Путешествие едва не окончилось катастрофой. В одном месте широкий пласт льда стал уходить из-под ног Ленина и его проводников. Убегая с этого пласта, они попали на другой, сломавшийся под их тяжестью. Только чудо спасло их. Ленин потом рассказывал, что, теряя надежду на спасение, он думал: «Эх, как глупо приходится погибать».

Что было бы, если бы 15 декабря 1907 года Ленин утонул в Ботническом заливе? Произошла бы Октябрьская революция 1917 года? А если бы произошла, – приняла ли бы она, без Ленина, тот особый социально-политический характер, который он своими декретами ей «насильственно навязал», вопреки марксизму Плеханова, доказывавшего, что «никакой великий человек не может навязатьобществу такие отношения, которые уже не соответствуют состоянию производительных сил или еще не соответствуют ему». В ходе великих исторических событий, определенных Октябрьской революцией, не сыграл ли роль такой пустяк, как пласт более крепкого льда, на который, ища спасения, вскочил тонувший Ленин? Мелкая случайность в крупнейших событиях истории играет роль более важную, чем это принято думать.

Наследство Н. П. Шмита

В январе 1908 года Ленин снова в той же Женеве, откуда в ноябре 1905 года он спешил в Петербург, веруя увидеть победоносную революцию под флагом диктатуры пролетариата и крестьянства. Он у разбитого корыта. «Грустно, черт побери, снова вернуться в проклятую Женеву. У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал».

Начался долгий период его второй эмиграции. В декабре 1908 года он переедет в Париж, через четыре года осенью 1912 года переберется в Краков, откуда с началом войны 1914 года уедет снова в Швейцарию, уже не в «проклятую» Женеву, а в Берн, а потом в Цюрих. Только в Кракове он снова войдет в контакт с начинающими оживать после разгрома революционными элементами рабочего класса, будет руководить снова появившимися большевистскими журналами и газетами, будет наставлять, дрессировать, вызывать к себе в Краков депутатов из большевистской фракции IV Государственной Думы.

Несмотря на присущий ему революционный хилиазм и оптимизм, у Ленина в Париже бывали моменты такой крайней депрессии, что осенью 1911 года в разговоре с приехавшей в Париж сестрой Анной он ставил необычайный для него вопрос: «Удастся ли еще дожить до следующей революции?».«Я запомнила при этом, – писала Анна Ильинична, – грустное выражение его лица, похожее на ту фотографию, которая была снята с него в 1895 г. в охранке».

За исключением первой половины 1908 года, когда Ленин в рекордное по скорости время сфабриковал философскую книгу, в течение последующих семи лет он не написал ни одного большого (хотя бы по объему) произведения. Его энергия целиком уходит на склоку, на распрю со сбежавшими за границу другими руководителями разбитой революции. Во множестве мелких статей он будет поносить меньшевиков за все их грехи, в том числе за такой важный, как «отрицание гегемонии пролетариатав нашей буржуазной демократической революции» («Пролетарий», 6 августа 1909 года). Ко всем обычным обвинениям у Ленина появятся новые: меньшевики борются против подпольного,заговорщицкого, дорогого Ленину, характера партии. Они хотят уйти из подполья, используя для этого, как бы они ни были малы, легальные возможности, появившиеся в России после 1905 года.

Критика меньшевиками подполья приводит Ленина в ярость. Он убежден, что только на сем камне он может воздвигнуть церковь свою. «Только подполье ставит и решает вопросы нарастающей революции», только оно «направляет революционную социал-демократическую работу, привлекает рабочие массы именно этой работой» [32]32
  Ленин,т. XVI, с. 288.


[Закрыть]. Ленин называет меньшевиков преступными «ликвидаторами» партии. В письме к Гюисмансу, секретарю Международного Социалистического Бюро, он заявлял, что меньшевики уничтожают существующую партийную организацию, пытаясь «заменить ее бесформенным объединением в рамках легальности во что бы то ни стало, хотя бы последняя покупалась ценою явного отказа от программы тактики и традиции партии» [33]33
  Ленин,т. XV, с. 433.


[Закрыть].

Борьба между большевиками и меньшевиками (имеем в виду последовательный меньшевизм), будучи еще очень далекой от ее конечного современного выражения – противоположности между коммунизмом и демократическим социализмом, – коренилась в самой натуре этих социальных течений, и было бы неестественно, если бы ее не было. Наоборот, с первого взгляда непонятный характер носит борьба Ленина с частью большевиков, названных им «отзовистами». Спор с ними возник в связи с вопросом, как относиться к III Государственной Думе, явившейся в результате изменения избирательного закона и разгрома революции. В двух первых революционных Думах Ленин видел вредных сеятелей «конституционных иллюзий», отвлекающих массы от «вооруженного восстания», основной, по его мнению, задачи революции. Во время I Думы он писал прокламации: «Долой Думу, полицейское измышление». А когда пришла полная правыми и реакционными группами III Государственная Дума, Ленин, круто изменив свою политику и заимствуя многие аргументы у ненавистных ему меньшевиков, стал доказывать, что социал-демократии следует использовать Государственную Думу в интересах революции и принять активное участие в ее работах. Не соглашаясь с Лениным, значительная часть партии, во главе с Богдановым, стояла на старой точке зрения: III Государственная Дума не есть орган, в котором и около которого есть возможность развернуть революционную деятельность; в Государственной Думе социал-демократам нужно ставить ультимативные крайние требования и в подходящий момент просто «отозвать» (отсюда новое варварское слово: «отзовисты») своих депутатов из Государственной Думы. Летом 1907 года большинство большевиков, по словам самого Ленина, стояло за бойкот III Думы, следовательно, «отзовизм» нужно было признать лишь оттенком, вполне законным, в общих рамках большевистского мировоззрения. Между тем, Ленин объявил взгляды близких ему по духу большевиков-«отзовистов» недопустимой ересью. Насколько было велико его желание разбить, покорить, задавить «отзовистов» видно из письма к Воровскому: если «отзовисты» получат большинство в большевистской фракции – «я выйду из фракции».

Что может быть большей угрозой и в то же время свидетельством, сколь мало считался Ленин с признанием воли большинства в партийной организации? Непримиримое отношение Ленина к «отзовистам» можно пытаться объяснить тем, что в их рядах были «махисты», люди, в той или иной мере принимавшие философию венского ученого Э. Маха, не разделявшие философского материализма, защищавшегося Лениным в качестве неотъемлемого фундамента марксистского здания. Но если среди «отзовистов» были Богданов и Луначарский, действительно критиковавшие философский материализм, то такого рода «преступления» никак нельзя приписать всем «отзовистам», в подавляющем своем большинстве к философии и к махизму никакого отношения не имевшим.

Основную причину ленинской борьбы с «отзовистами» нужно искать в другом плане. Большевизм себя обнаружил, сложился и рос как течение психологически расположенное к авторитарнойформе партийной организации. Те, кто вступили в большевистскую партию, с самого начала подсознательно испытывали склонность быть «ведомыми, повиноваться крепкому руководству», меньше рассуждать, а больше действовать по указанию властного центра, вождя, почерпывающего директивы из «цельного» и признаваемого абсолютной истиной мировоззрения. Для них таким бесспорным вождем и идейным законодателем с 1903 года (может быть, даже с 1902 года – времени появления его «Что делать?») был Ленин. Большевистская партия жила только его идеями. Все, что до 1900 года для нее было характерно в области политической, тактической, организационной, было дано Лениным. Он почитался непогрешимым папой партии. Но в конце 1907 и 1908 годов он оказался в роли вождя разбитой революции, в которой наиболее пострадавшими были именно идеи и пути, провозглашенные Лениным. Вера в его руководство, его непогрешимость, несколько пошатнулась. Вместе с этим в авторитарную по духу партию ворвался совершенно ей чуждый, несвойственный дух критики вождя, разбор его ошибок. В части партии произошел в своем роде бунт, сначала на коленях, а потом и в более смелой форме, чему способствовала психология злого уныния и безнадежности, с которой часть эмигрантов прибежала из России. Некоторые из большевиков оказались чувствительными к указаниям меньшевиков, критиковавших ошибки Ленина, и на этой почве среди них создалось «примиренческое» отношение (термин, пущенный Лениным) к меньшевикам, их взглядам, и, следовательно, признание возможности вместе с ними работать. У Ленина разбитая революция не поколебала веры в свою непогрешимость. Он был слишком умен, чтобы не видеть, каким опасным прецедентом для единства авторитарного типа большевистской партии является образование в ней «фракций» с «отзовизмом», «махизмом», «эмпириомонизмом», «примиренчеством», отклоняющихся от его линии. Отсюда стрельба по, «отзовистам» – и не из пистолета, а из пушки самого большого калибра.

Психологию большевистской публики Ленин превосходно знал, он обладал для этого особым чутьем. Он считал, что беспощадными, с ссылкой на Маркса, ударами по черепу можно у настоящего большевика – изгнать всякие ереси и уклоны и тем восстановить идейное единство его партии. Как нужно действовать по отношению к партийцам, делающим попытки не следовать за его идейными директивами, он поведал однажды Инессе Арманд, с которой был наиболее откровенен. Говоря о полемике с Ю. Пятаковым и Е. Бош, он писал к Арманд: «Тут дать «равенство» поросятам и глупцам – никогда! Не хотели учиться мирно и товарищески, так пеняйте на себя. (Я к ним приставал, вызывая беседы об этом в Берне: воротили нос прочь! Я писал им письма в десятки страниц в Стокгольм – воротили нос прочь! Ну, если так, проваливайте к дьяволу. Я сделал все возможное для мирногоисхода. Не хотите – так я вам набью морду и ошельмую вас, как дурачков, перед всем светом. Так и только так надо действовать.)» [34]34
  Из писем В. И. Ленина к Инессе Арманд. «Большевик», 1949, №1, с. 42.


[Закрыть]

Опыты 1908–1914 годов, да и позднейшие, вполне подтвердили его убеждение. Метод «мордобития» и «шельмования» он применил ко всем против него бунтующим: к группе на Капри, у М. Горького, к группе школы в Болонье, к группе «Вперед» в Париже и т. д., и все эти большевистские группы с «уклонами» под его ударами в конце концов разваливались, и их участники, за исключением очень немногих (непокоренным из видных большевиков оказался лишь Богданов) возвращались в «отчий дом», где Ленин радушно принимал покаявшихся, предавая полному забвению их бунт и, точно ничего не произошло, восстанавливал с ними нормальные личные отношения [35]35
  В этом, скажу мимоходом, Ленин бесконечно отличается от Сталина. Тот мстил вплоть до седьмого колена всем родственникам лица, осмелившегося усомниться в его божественной гениальности.


[Закрыть].

Иное отношение было у Ленина к меньшевикам. Психологическую материю меньшевизма он считал неисправимой, органически порочной, чуждым ему миром. Он ни в какое прочное объединение с меньшевиками не верил. «Невозможно, – писал он в 1912 году, – единство с меньшевиками и вполне возможно и настоятельно необходимо единство против меньшевиков».Поэтому борьба Ленина с меньшевизмом в 1908–1914 годах идет нарастающим темпом, принимает ожесточенный характер, осложняющийся тем, что в распрю привносится огромной важности и для Ленина и для всей партии денежный вопрос.

«В это время, – писала в своих «Воспоминаниях» Крупская, – большевики получили прочную материальную базу». Слово «прочную» нужно сугубо подчеркнуть, речь идет о действительно солиднейшей сумме денег, часть которой в конце 1908 года появляется на текущем счете Ленина в отделении Credit Lyonnais, на Avenue d'Orleans № 19 в Париже.

В истории появления этой «прочной базы» многое кажется фантастическим, чем-то выдуманным, каким-то детективным романом. Не кажется ли прежде всего выдумкой, что партия Ленина, через десять лет уничтожившая всех крупных собственников, фабрикантов, купцов, домовладельцев, получила от члена богатейшей купеческой династии Москвы огромный капитал, позволявший Ленину организовывать большевистские силы и готовиться к будущим подвигам. Туманный намек о появлении у большевиков денег, путанный и с ошибочными указаниями, впервые появился в печати в 1911 году в изданной в Париже брошюре Мартова «Спасители или упразднители?». Она немедленно вызвала негодующий ответ Каменева, главного помощника Ленина. В книжке «Две партии», изданной тоже в Париже, он писал: «В главе об «экспроприации партийных денег большевистским центром» г. Мартов первый в рядах партии позволяет себе вынести в печать дело настолько конспиративное, что до сих пор, в самой ожесточенной борьбе, все, знавшие это дело, считали своим долгом всячески охранять его».