Текст книги "Малознакомый Ленин"

Автор книги: Николай Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Возникает далеко не лишенный интереса вопрос: в состоянии ли был Ленин с только что указанным заработком прожить в Шушенском так хорошо, как он жил, если бы не было помощи матери, то есть все того же «фамильного ульяновского фонда». Читатель, а на это и рассчитывают партийные издатели писем Ленина, прочитав их и не подвергая анализу, наверное, придет к выводу, что, начав впервые в апреле 1897 года (статья в «Новом Слове») зарабатывать литературными трудами, а Ленину исполнилось тогда 27 лет, он с тех пор стал прочно на ноги и больше в денежной поддержке матери уже не нуждается.

Это было бы неверным и поспешным заключением. Приход от гонорара никак не мог покрыть его расходы в Шушенском. Огромная часть его не проживалась, не тратилась на повседневные нужды, а шла на покупку книг, журналов, газет, не доходя до Шушенского. Кроме того, часть гонорара откладывалась для расходов на возвращение из ссылки, а часть предполагалось сберечь ввиду отъезда за границу, откуда Ленин намеревался вести атаку на самодержавный строй. Без обращения к матери, вроде «пришли мне побольше финансов» или «пришли мне 200 рублей», он обойтись не мог. Надлежит притом заметить, что Ленин отнюдь не желал жить в Сибири в стесненных материальных условиях. Он хотел жить по меньшей мере «сносно», представление же о «сносной жизни» у него в то время было весьма повышенное,как то можно усмотреть из письма к Анне Ильиничне от 27 июля 1898 года. Сообщая ей, что их самарский знакомый и единомышленник С. И. Мицкевич, тоже находившийся в ссылке, «берет с удовольствием место врача в Средне-Колымске», Ленин обмолвился следующей фразой: «Без этого в ссылке пропадешь. А на 2 ¹/ ₂тысячи прожить-то, наверное, можно там сносно».

Предположив, что в Шушенском и Минусинском районе уровень «сносной» жизни обеспечивался на троих (Ленин, Крупская и ее мать) расходом в два с половиной раза меньше, мы с помощью самого простого математического расчета, учитывая казенное пособие, легко поймем, что весь полученный им с 1897 года по конец 1899 года литературный заработок никоим образом указанного «сносного» уровня жизни обеспечить им не мог-бы, тем более что громадная часть этого заработка не шла на повседневные нужды.

По опубликованным письмам нет возможности установить точную общую сумму денег, посланную матерью Ленину в Шушенское. Но в то же время можно уверенно сказать, что именно эта денежная помощь, обеспечивая с самого начала приезда его в Сибирь довольство, покой, устраняя острую необходимость бегать за заработком, позволила ему начать, а потом, в условиях очень большого удобства, развернуть литературную деятельность. Без этой помощи, нужно ли повторять, он не мог бы такую громадную часть гонорара тратить на библиотеку, на покупку интересующих его книг и журналов, не мог бы сберегать деньги для отъезда из Сибири и выезда за границу.

Ленин из Сибири аккуратно, регулярно, каждую неделю, посылал родным письмо (иногда даже два раза в неделю), причем только одно его письмо до них не дошло. С момента водворения в Шушенском до конца 1899 года он послал оттуда минимум 128 писем, а между тем в сборнике его писем опубликовано только 91, не хватает 37, часть которых, нужно думать, изъята семейной и партийной цензурой. Весьма возможно, что в неопубликованных письмах мы нашли бы ответ на интересующий нас вопрос – как велика была помощь его матери.

* * *

Срок ссылки Ленина кончился 11 февраля 1900 года, и сразу же он, Крупская и ее мать покинули Шушенское. Временно, до отъезда за границу, он поселился в Пскове. Он был лишен права жить в столицах, что не помешало ему нелегально приехать в мае в Петербург, попасться в руки полиции и отсидеть 10 дней в тюрьме при Охранном отделении. Крупская же была обязана оставшийся ей третий год ссылки – два года в Шушенском – жить в Уфе. Накануне отъезда за границу к ней приезжал Ленин в сопровождении матери и сестры Анны.

Вместо кратчайшего пути в Уфу ими был избран путь долгий, более дорогой, но неизмеримо более приятный. Мать и Анна из Подольска, Ленин из Пскова съехались в Сызрань, откуда на пароходе поехали по Волге до Казани, чтобы на другом пароходе по Каме и Белой ехать до Уфы. Об этой прогулке вспоминал Ленин в 1902 году в письме из Лондона к матери: «Хорошо бы летом на Волгу! Как мы великолепно прокатились с тобой и Анютой весною 1900 года!». Вряд ли можно сомневаться, что приятное путешествие оплачено матерью и его не затеяли бы, если бы у Марии Александровны Ульяновой было туго с деньгами.

Мимоходом, в связи с этой поездкой, нельзя не отметить некоторые нелепости царской полиции. В 1888 году 18-летний юноша Ленин, исключенный из Казанского Университета за участие в студенческих беспорядках, не получил от департамента полиции разрешения выехать за границу для поступления, согласно с желанием матери, в какой-нибудь университет. Отказ полиции был сделан без серьезных оснований и тем более странен, что, в отличие от коммунистического правительства, почитающего желание советского гражданина побывать за границей величайшим государственным преступлением, царское правительство уже с половины XIX века очень легко выдавало заграничные паспорта даже явно политически неблагонадежным лицам. Отсутствием препятствий в этом деле широко пользовались все члены семьи Ульяновых в их постоянной тяге за границу. Например, Анна и Мария Ульяновы попадали в тюрьму, подвергались высылке, что, однако, ничуть не мешало им получить заграничный паспорт каждый раз, когда они того желали. В 1900 году Ленин, побывавший в тюрьме и ссылке, стал действительно опасным революционером, и полиция не могла не догадываться, что, перейдя границу, он поведет революционный подкоп под существующий строй. Несмотря на это ему беспрепятственно был выдан заграничный паспорт, в котором было отказано в 1888 году. «Вчера, – сообщал он матери, – получил свидетельство от местного полицеймейстера о неимении с его стороны препятствий к отъезду моему за границу, сегодня внес пошлину (десять рублей) и через два часа получу заграничный паспорт» (письмо от 18 мая 1900 года из Пскова). Одновременно с этим департамент полиции не разрешил Ленину поехать в Уфу для свидания с женой, и только его матери, ходатайства которой обычно увенчивались успехом, удалось добиться этого разрешения.

При раздельной жизни – он в Пскове, Крупская в Уфе – расходы Ленина, в сравнении с теми, что были бы при совместной жизни, конечно, возросли, к тому же Крупская была в это время больна, и ей нужно было посылать дополнительно деньги на лечение. Но если принять во внимание, что в 1900 году Ленину должен был поступить гонорар от Водовозовой за «Развитие капитализма в России», от Поповой за перевод книги Вебба, от Филиппова за статьи в «Научном Обозрении», можно было думать, что его «финансы» находятся в хорошем состоянии и Ленину (а ему в апреле 1900 года исполнилось уже 30 лет)нет надобности снова и снова обращаться за деньгами к матери. Два нижеследующих письма это опровергают.

19 апреля 1900 года он пишет матери: «Надя, должно быть, лежит: доктор нашел (как она писала с неделю тому назад), что ее болезнь (женская) требует упорного лечения, что она должна на 2–6 недельлечь. (Я ей послал еще денег (получил 100 р. от Водовозовой), ибо на лечение понадобятся порядочные расходы. Мне пока хватит, а выйдут – так я напишу тебе.)».

А вот другое письмо (18 мая 1900 года), после получения заграничного паспорта: «Немедленно ехать отсюда я не могу, потому что надо еще снестись с редакциями и некоторыми издателями переводов и покончить некоторые денежные дела (надеюсь, между прочим, получить малую толику от Филиппова: если не получу ни от него, ни от Поповой, то напишу тебе с просьбой выслать мне частичку)».

А. И. Ульянова в предисловии к сборнику «Письма к родным» указывала, что «необходимость в его условиях пользоваться дольше, чем обычно, денежной помощью матери вместо того, чтобы помогать ей, всегда тяготила его». В своих обращениях к матери за деньгами он часто подчеркивал, что смотрит на полученные от нее деньги, как на свой «долг», на «заем», в других случаях, избегая прямой просьбы, он ограничивался намеками, вроде: «Мне пока хватит». Все это было лишним. Мария Александровна Ульянова была воплощением безграничной материнской любви и чуткости. Она прекрасно понимала, что сына в его возрасте должно стеснять постоянное обращение, по его выражению, за «вспомоществованием». Но достаточно было малейшего намека, что ему нужны деньги, – и она уже спешила прийти на помощь в той максимальной мере, какую позволял «фамильный фонд». Так было и после двух только что процитированных писем. Состав случайно сохранившихся писем Ленина или их умышленный подбор может навести на мысль, что он отказывался от помощи чаще, чем принимал. Это был бы ложный вывод.

Миф о жизни впроголодь

29 июля 1900 года Ленин выехал за границу с тем ощущением жизни «накануне», которое для него так характерно: впереди него – «Тулон» и «Аркольский мост». Все, что было раньше, – простое преддверие. Не может быть никакого сравнения между покойной, чересчур сытой, полной всяких интеллектуальных и физических удовольствий жизнью в сибирской ссылке и нервной, напряженной жизнью долгих годов эмиграции. Ленину приходится передвигаться из Мюнхена в Лондон, из Лондона в Женеву, из Женевы в Париж, из Парижа в Краков, из Кракова в Берн, мотаться на разные съезды, конгрессы в Брюссель, Берлин, Копенгаген, Стокгольм, Вену, Прагу, Цюрих, Штутгарт, Базель. Прошло то время, когда для него одного, как то было в Сибири, резали на неделю барана и со стола не сходили утки, зайцы, тетерева, куропатки, дупеля, подстреленные им у берегов Енисея.

Как же он жил в эмиграции?

Как мы уже видели, его старшая сестра Анна Ильинична утверждает, что за границей, «во время наших редких наездов, мы могли всегда установить, что питание его далеко недостаточно». Нам эта свидетельница знакома. Описывая жизнь Ульяновых в Симбирске, она изображала ее бедной. Это была неправда. Она утверждала, что после смерти отца семья Ульяновых «жила лишь на пенсию матери». Тоже неправда. Она уверяла, что в Сибири Ленин жил «на одно свое казенное пособие в 8 рублей в месяц». Она и здесь убегала от истины. Поэтому нас не должно удивлять ее указание, что в эмиграции бедный Ленин не имел средств, чтобы обеспечить себе достаточное питание. А. И. Ульянова настойчиво проводила партийную линию. Партийный канон требовал: «вождь пролетариата» должен быть бедным, должен быть «народного» пролетарского или вроде того происхождения, ибо лишь пролетариат является носителем высших моральных и социальных ценностей. Вот великий Маркс в Лондоне действительно так нуждался, что временами не имел средств купить даже килограмм картофеля. Так неужели же великий вождь пролетариата Ленин никогда не впадал в благородное состояние бедности? Ведь бедность есть заслуга!

Сам Ленин накануне Октябрьской революции в одном из своих произведений [14]14
  В. И. Ленин.Сочинения. Изд. 3-е, т. XXI, с. 271. Здесь, как и дальше, мы пользуемся третьим изданием.


[Закрыть]громко, ясно, твердо всему миру заявил, что он никогда не испытывал нужды.Но он подвизался в среде, утверждавшей, что верблюду гораздо легче пролезть в игольное ушко, чем богатому, ненуждающемуся человеку войти в Царство Небесное. По этой причине, едва успел скончаться Ленин, едва успели мощи его быть возложенными в мавзолей на Красной площади перед Кремлем, как тут же стала создаваться легенда о бедной жизни и большой нужде, которую пришлось испытывать «Ильичу». Авгуры, подхватив эту легенду, превратили ее в канон.

В извинение Анны Ильиничны Ульяновой нужно сказать, что не она главный творец легенды. А. И. Ульянова вошла в «линию», когда та уже появилась, была начертана, закреплена. Вступить в спор с партийной установкой она не могла. Ей пришлось следовать за ней и соответственно тому аранжировать рассказы о жизни своего брата. Если это оказалось неудачным – она в том не виновата. Факты – вещь упрямая, и их не всегда удается скрыть.

Следя за историей рождения легенды о бедной жизни Ильича, я нашел, что одно из первых о нем сказаний принадлежит некоему большевику И. М. Владимирову, встречавшемуся с Лениным в 1904 году в Женеве и в 1908–1909 годах в Париже. Со свидетельскими показаниями, что Ленин жил в эмиграции «впроголодь», он выступил в крошечной брошюре «Ленин в Женеве и Париже», изданной Государственным издательством Украины в 1924 году сразу же после смерти Ленина. Рассказывая, что в качестве наборщика он принимал участие в выпуске первых большевистских изданий, Владимиров писал:

«И вот тов. Ленин создает в конце 1904 г. первую большевистскую газету – «Вперед». Эта газета была вначале маленькой и была издана на собранные гроши среди сторонников тов. Ленина. Как сам тов. Ленин, так и все почти другие большевики, жили впроголодь и отдавали последние копейки для создания своей газеты. Владимир Ильич всегда бедствовал в первый период своей эмиграции. Вот почему, возможно, наш пролетарский вождь так рано умер» [15].15
  Владимиров, изображая положение большевиков в Женеве в 1904 году, уверял, что среди них, даже тех, кто потом, после 1917 года, занял крупный пост, было «не мало» таких, которые, чтобы не погибнуть с голоду, занимались перевозкой вещей швейцарских туристов. Я лично знал всех большевиков, живших в то время в Женеве. Из них только один занимался перевозкой туристов – это автор этих строк. Другие большевики считали эту работу – делом их унижающим.


[Закрыть]

Уйдя из «Искры» и Центрального Комитета, где в большинстве оказались люди, не разделявшие его политику раскола, Ленин, организуя «Вперед», порывал связи с меньшевиками и закладывал базу для большевистской «фракции», фактически – партии. Первый номер «Вперед» вышел 4 января 1905 года и продолжал выходить (всего 18 номеров) до мая, когда после большевистского съезда был заменен газетой «Пролетарий».

Смешно слышать, что «Вперед» создана «на последние гроши» впроголодь живущих за границей большевиков. Деньги для нее получались из России от совсем не голодающих людей. В январе 1905 года, обращаясь в Петербург к Богданову, Ленин писал: «…тащите (особенно с Горького) хоть понемногу».

И с А. М. Горького тащили. Из «Пролетарской Революции» № 3 за 1925 год (с. 24) можно узнать, что Горький дал на «Вперед» три тысячи рублей. Но «тащили» не с одного Горького. Субсидия поступала, например, и от А. И. Ерамасова, богатого человека, фабриканта, жившего в Сызрани, где жил и П. Т. Елизаров, брат мужа Анны Ульяновой. При посредстве обоих братьев Ленин еще до своей первой поездки за границу (1895 г.) установил связь с Ерамасовым, и тот для Ленина (в области именно добывания «финансов») оказался человеком весьма полезным.

Затеяв «Вперед», Ленин немедленно обратился к Ерамасову за деньгами: «Наши партийные дела были весь год безобразны, как Вы, наверное, слышали. Меньшинство сорвало окончательно второй съезд, создало новую «Искру»… Я начал здесь (с новыми литературными силами) издавать газету «Вперед» (анонс вышел, № 1 выйдет в начале января н. ст.). Сообщите, как Вы относитесь, и можно ли рассчитывать на Вашу поддержку, которая была бы для нас крайне важна».

Из другого письма можно видеть, что Ленин намеревался получить от Ерамасова очень крупную сумму: «Наше дело грозит прямо-таки крахом, если мы не продержимся при помощи чрезвычайных ресурсовпо меньшей мере полгода. А чтобы продержаться, не сокращая дело, необходимы minimum две тысячи рублей в месяц… Вот почему я и обращаюсь теперь к Вам с настоятельнейшей просьбой выручить нас и добыть нам эту поддержку».

Эти письма напечатаны в собрании сочинений Ленина, и, ознакомившись с ними и с другими документами, легенду о голодающих большевиках, приносящих свои «последние копейки» для создания «Вперед», нужно оставить.

А теперь о жизни «впроголодь». Среди уже сотню лет существующей в Западной Европе российской эмиграции всегда были и по сей день существуют бедствующие, голодные люди. Среди большевиков, не имевших большого партийного чина, тоже были голодающие, не в Женеве 1904 года, а после 1907 года, например в Париже, где бывали случаи, что от голода люди сходили с ума и, как московский рабочий Пригара, бросались в Сену. Ленин не мог не знать о тяжком положении иных своих партийных (фракционных) товарищей. Это не было ему приятно, но у него не было по этому поводу и больших мучений. Он считал, что спасти можно некоторых, но не всех. Он всегда говорил, что партия не благотворительное общество, не «Армия Спасения». Ленин был против «кормления всех без различия». На поддержку могли рассчитывать лишь те профессиональные революционеры, которых он называл «ценным партийным имуществом».

Свой взгляд на эти вещи он ясно выразил еще в первые годы эмиграции в письме (от 27 сентября 1902 года) к А. М. Калмыковой, дававшей деньги на издание «Искры». Он внушал ей несообщать «участникам дела» точную сумму ее субсидий, так как это лишь могло побудить слишком многих предъявлять претензии на поддержку. «Обилие побегов (за границу. – Н.В.) ставит в «распоряжение» «Искры» кучу людей при условии содержания всех их,но если за это широко, легко и необдуманно взяться, то мы окажемся через ¹/ ₂года – год «без ничего» [16]16
  Ленин,т. XXVIII, с. 102.


[Закрыть]. Нужно говорить, – писал он Калмыковой, – что деньги на «Искру» «желаете давать лишь при крайней нужде», рекомендуя изыскивать самим регулярные источники текущих расходов».

Свою тактику скрывать действительное положение кассы газеты «Искры», изображать его хуже, чем оно было, пугать своих товарищей «финансовым крахом», тем самым заставлять их добывать средства, Ленин проводил мастерски. В 1901 году в кассу поступили крупные суммы от Калмыковой, из Киева через проф. Тихвинского и из других мест, но Ленин именно в это время посылал всем отчаянные письма – спасайте нас! «Собирайте деньги, – писал он Дану 22 марта 1901 года. – Мы доведены теперь почти до нищенства, и для нас получение крупной суммы – вопрос жизни». «Финансы – вовсе швах, – сообщал он Бауману 24 мая 1901 года, – Россия не дает почти ничего».

Вернемся, однако, к вопросу, бедствовал ли в эмиграции Ленин. Владимиров в упомянутой выше брошюре приводит тому следующее доказательство: квартира Ленина в Париже «состояла из одной [17]17
  Подчеркнуто нами. – Н.В.


[Закрыть]комнаты с альковом и маленькой кухни». С Лениным и Крупской в то время жила ее мать и Мария Ильинична. Жить вчетвером в крошечной квартире – в одной комнате – крайне тягостно, и если Ленину пришлось идти на такую тяготу, то, очевидно, у него не было денег, и он действительно бедствовал. «Свидетельство» Владимирова о тяжком жилищном положении Ленина вошло в историю, и вот что 30 лет спустя писала об этой парижской квартире «Правда» 21 января 1954 года: «В четырнадцатом районе города есть скромная улица под названием Бонье. Здесь в доме № 24 жил и работал Владимир Ильич… Друзья Советского Союза в 1945 году установили на стене дома мемориальную доску. На мраморе видны силуэт Владимира Ильича и надпись по-французски: «Ленин. 22 апреля 1870 г, – 21 января 1924 г. Ленин жил в этом доме с декабря 1908 года по июль 1909 года». В этой квартире «маленькая комната была его кабинетом, кухня служила и столовой и приемной».

Нечто другое о той же квартире на улице Бонье писала Крупская в своих «Воспоминаниях»: «Квартира была нанята на краю города, около самого городского вала, на одной из прилегающих к Авеню д'Орлеан улиц, на улице Бонье, недалеко от парка Монсури. Квартира была большая, светлая и даже с зеркалами над каминами (это было особенностью новых домов). Была там комната для моей матери, для Марьи Ильиничны, которая приехала в это время в Париж, наша комната с Владимиром Ильичем и приемная. Но эта довольно шикарная квартира весьма мало соответствовала нашему жизненному укладу и нашей привезенной из Женевы «мебели»».

Как видим, биографы Ленина, чтобы прославить его «бедность», не стесняются плодить грубую ложь. Она становится еще более выпирающей, если напомнить, что сам Ленин писал 19 декабря 1908 года своей сестре Анне: «Мы едем сейчас из гостиницы на свою новую квартиру… Нашли очень хорошую квартиру, шикарную и дорогую 840 франков+налог около 60 frs да+консьержке тоже около того в год. По-московски это дешево (4 комнаты, кухня+чуланы, вода, газ), по-здешнему дорого. Зато будет поместительно и, надеемся, хорошо. Вчера купили мебель для Маняши. Наша мебель привезена из Женевы».

Ленин прав: квартира почти в 1000 франков в то время считалась дорогой; в годовом бюджете квартирная плата вряд ли могла составлять 25 %. Такого процента в Париже нигде нельзя было найти. Но, предположив, что в бюджете Ленина плата за квартиру все-таки занимала такую крупную долю, нужно вывести, что его годовой бюджет должен бы быть около 4000 франков, чтобы иметь возможность располагать нанятой «шикарной» квартирой. А 4000 франков в 1908 году и в последующие годы – весьма значительная сумма. Она не меньше чем в три раза превышала средний заработок рабочих Франции. Ленин не был беспечной богемой. Если бы он не знал, что не может оплатить дорогую квартиру, он ее не взял бы. Значит, у него были деньги и в достаточном количестве. Откуда же легенда, что он «бедствовал»?

Крупская писала, что шикарности квартиры не соответствовала их мебель. Мебель у них всегда была жалкая, но причиной было не бедственное положение, а ненужность при частых передвижениях из одной страны в другую обзаводиться солидной мебелью. При спешном переезде, например из Мюнхена в Лондон, Ленин продал их меблировку за 12 марок, то есть почти даром, только бы от нее отвязаться. Крупская говорит, что при отсутствии должной меблировки квартира на улице Бонье «была неуютна до крайности». И при лучшей меблировке квартира Ленина все равно казалась бы неуютной, каким-то временным и неустроенным жильем. Это идет уже от самой Крупской, совершенно лишенной присущей многим женщинам способности создавать уют, делать жилье привлекательным.

В июле 1909 года, покинув улицу Бонье, Ленин переселился в дом № 4 по улице Marie-Rose. На этом доме тоже с 1945 года мемориальная доска с барельефным изображением Ленина и указанием, что он жил здесь в 1909–1912 годах [18]18
  Французская коммунистическая партия из квартиры на улице Мари-Роз ныне сделала музей имени Ленина.


[Закрыть].

Переезд в меньшую, чем на улице Бонье, квартиру объясняется совсем не тем, что он впал в «бедность». Сестра Маняша решила возвратиться в Россию, и исчез смысл иметь лишнюю комнату и за нее платить. Квартира на Мари-Роз, где за границей Ленин жил дольше, чем где-либо, светла, гигиенична и очень удобна. Из передней направо – большая комната с балконом и видом через улицу на тенистый сад напротив (на его месте теперь церковь). Это кабинет Ленина. Отсюда дверь в поместительный альков не с французским lit national, а с двумя железными, русского образца кроватями Ленина и Крупской. Из передней налево – другая, еще большая комната для матери Крупской, Елизаветы Васильевны, и вместе с тем для занятий Крупской. На той же стороне – маленькая и совсем не темная кухня, в которую вел небольшой коридор. Большим плюсом квартиры было то, что она имела центральное отопление. Хотя в квартиру на улице Бонье приходила прислуга и в круг ее обязанностей входило приносить уголь и зажигать печи, французские «саламандры» Ленину и Крупской очень надоели. Поэтому-то они так и ухватились за квартиру на улице Мари-Роз. Ленин, видимо, придавал большое значение этой стороне. В письмах к родным он и Крупская неоднократно об этом упоминали. «У нас квартира с отоплением оказалась даже чересчур теплой», – сообщал Ленин матери в письме от 4 ноября 1909 года. «У нас паровое отопление и очень тепло», – снова пишет он матери в начале декабря. «Разница от прошлого года только та, что квартира очень теплая» (письмо Крупской к матери Ленина от 20 декабря 1909 года). Квартира на улице Мари-Роз стоила на 140 франков дешевле, чем на улице Бонье, но для тех лет ее справедливо считали дорогой. Если бы Ленин жил «впроголодь» – мог ли он иметь эту квартиру?

Итак, Ленин совсем не бедствовал, живя в эмиграции. Как же он жил? Средства из разных источников (мы остановимся на них позднее), которые он имел в период эмиграции, всегда обеспечивали ему ровную, конечно, сытую, без каких-либо провалов, жизнь. Он, действительно, имел право заявить, что никогда не испытывал нужды.

Бросается в глаза его стремление вести свою жизнь по раз и навсегда твердо заведенному порядку. В этой области он был консервативен до крайности. Под давлением обстоятельств ему приходилось выбиваться из начертанной колеи, но при первой же возможности он спешил к ней возвратиться. Его идеалом было точное расписание дня – время сна, работы, еды, отдыха, прогулок. Обязанности редактора, политического руководителя, принуждали его к постоянным встречам и разговорам со множеством людей. Они для него были и нужны, и интересны, но он и в них хотел внести порядок. Быть целый день на людях, часами и часами говорить с ними, как это делал его товарищ по редакции Мартов, было вне его сил. Он без насмешки, серьезно, с каким-то ужасом говорил: «Мартов может одновременно писать, курить, есть и не переставать разговаривать хотя бы с десятком людей». В первые годы эмиграции Ленин так уставал от разных деловых и неделовых разговоров, что делался от них совершенно больным и неработоспособным. В Мюнхене, пресекая визиты к себе и разговоры в неположенное время, он отправил Крупскую просить Мартова больше не ходить к нему. «Условились, – сообщает Крупская, – что я буду ходить к Мартову, рассказывать ему о получаемых (для редакции) письмах, договариваться с ним». Сутолока отягощала Ленина.

Ленин не переносил жизни скопом, в «коммуне», в доме, «где все окна и двери никогда не запираются, постоянно открыты на улицу, и всякий проходящий считает нужным посмотреть, что вы делаете». Он был скрытен. Он не любил, чтобы заглядывали, как он живет. Идя на дополнительный расход, он всегда искал отдельной квартиры, в крайнем случае, изолированных комнат, где мог бы быть chez soi, в привычной для него обстановке, со всеми нужными ему книгами. Во время первой революции, приехав нелегально в Петербург, он страдальчески чувствовал, что выбит из усвоенного им порядка жизни. Ему приходилось жить у разных лиц, обычно в хороших, комфортабельных квартирах, хозяева которых предоставляли ему все, что нужно, и тщательно избегали какого-либо вмешательства в жизнь их гостя. И все-таки всюду в этих чужих квартирах он чувствовал себя скованным, обузой для других. Этот человек, свергавший буржуазную планету, был очень «стесняющимся», боящимся стеснить других. М. П. Голубева рассказывает: «В 1906 году у меня была штаб-квартира для свиданий Владимира Ильича с членами Центрального и Петербургского Комитета. Владимир Ильич всегда приходил первым, ни разу не опоздал. Зная, что каждый из нас считает за честь предоставить в его распоряжение свою квартиру, зная мое личное хорошее отношение к нему, Владимир Ильич, тем не менее, всякий раз извинялся и говорил: «Вот опять часа на два придется занять вашу квартиру». В местечке Огльбю, близ Гельсингфорса, в конце 1907 года, прежде чем бежать снова в Женеву, Ленину пришлось прожить некоторое время у двух сестер-финок «в изумительно чистенькой и холодной, по-фински уютной, с кружевными занавесками комнате… где за стеною все время шел смех, игра на рояле и болтовня на финском языке», – рассказывает в своих «Воспоминаниях» Крупская. Ленин писал тогда об аграрной программе социал-демократии в революции 1905–1907 годов и по обыкновению ходил по комнате. Не желая беспокоить хозяек стуком шагов, он «часами ходил из угла в угол на цыпочках».

В Петербурге тяга к утерянной жизни chez soi была так велика, что, несмотря на связанные с этим опасности, Ленин трижды сделал попытку поселиться совместно с Крупской (тоже жившей по фальшивому паспорту), чтобы снова, как прежде, вкушать удобства семейной жизни. И все-таки он сбежал (именно «сбежал») с квартиры и на Греческом проспекте, и на Пантелеймоновской улице, и на Забалканском проспекте. Доведенная до крайности осторожность и боязнь быть арестованным (он несомненно считал, что с его арестом рушится и вся революция) порождали у него своего рода шпиономанию: ему всегда казалось, что около дома, где он поселился, появлялись шпионы.

Ленин не только был способен «стесняться», но у себя, в семейной обстановке, он мог предаваться и некоторым сентиментальным реминисценциям. Например, живя в эмиграции, он любил по вечерам подолгу рассматривать альбом с фотографиями всех своих родных [19]19
  Г-н Соломон в брошюре «Ленин и его семья» (Париж, 1931) уверяет, что тот с большим презрением относился к своим родным. Брата Дмитрия якобы считал просто «самым обыкновенным дураком», младшую сестру Марию – «дурочкой», а про Елизарова говорил, что Анна сделала «непростительную глупость, выйдя замуж за этого недотепу».
  Брошюра г-на Соломона переполнена такой низкопробной ложью, что в ней неприятно разбираться. Коротко заметим: «Маняшу», которую в припадке нежности Ленин называл «милой Мимозой», он, конечно, «дурочкой» не считал и очень любил – больше, чем Анну и брата. Елизарова, если бы считал «недотепой», никогда бы народным комиссаром путей сообщения не назначил. Весьма возможно, что Ленин не был высокого, мнения о способностях брата Мити, но, человек очень скрытный, он с чужими о своих родственниках не говорил.
  Г-н Соломон рассказывает, что его сестра, жена проф. Тихвинского, хорошо знала Ленина, гостившего у них в Киеве, чувствовала к нему такую «глубокую внутреннюю неприязнь», что «ей было трудно сохранять вид гостеприимной хозяйки...». Пишущий эти строки, будучи студентом Киевского Политехнического Института, превосходно знал проф. М. М. Тихвинского и его жену и очень часто бывал у них. Ленин никогдау них не гостил. Это доказуемо неопровергаемыми аргументами. В брошюре г-на Соломона кажется, страницы, не «украшенной» ложью.


[Закрыть]. Уехав из Пскова за границу, он из предосторожности (в альбоме была и карточка повешенного брата) не взял его с собой, но очень скоро попросил мать при первой возможности этот альбом ему выслать: «Дорогая мамочка!.. Я уже успел соскучиться по карточкам и непременно буду просить Надю привезти мой альбом, а если будут у вас новые карточки, то присылайте» (письмо от 27 января 1901 года).

В Женеве и особенно первый год жизни в Париже Ленин очень часто посещал кафе, однако не любил и избегал ресторанов и жизни в пансионах. Последними пользовался в крайних случаях. Летом в 1911 году в Лонжюмо, где жила большевистская колония и существовала школа, в которой Ленин, Каменев, Зиновьев и другие читали лекции, была общая для партийцев столовая. Для завтраков и обедов ходил туда и Ленин с Крупской, но Ленин делал это очень неохотно, шел туда только потому, что было неловко держаться от всех в стороне. Шарлю Раппопорту, читавшему в школе историю французского рабочего движения, он сказал однажды: «Не люблю общих обедов с их разговорами. Если это важные разговоры, им не место во время еды, а если просто болтовня, зачастую как в пансионах очень раздражающая, то она только мешает есть».

И Ленин и Крупская обладали, по ее выражению, «в достаточной мере поедательными способностями», хорошим аппетитом, и, удовлетворяя его, Ленин хотел иметь у себя дома излюбленные им простые, но очень сытные блюда. Особенно Ленин любил всякие «волжские продукты»: балыки, семгу, икру, которые в Париж и Краков ему посылала мать иногда в «гигантском количестве». «Ну уж и балуете вы нас в этом году посылками! – писала Крупская сестре Ленина Анне 9 марта 1912 года. – Володя даже по этому случаю выучился сам в шкап ходить и есть вне абонемента, т. е. не в положенные часы. Придет откуда-нибудь и закусывает».

Крупская признавалась, что «хозяйка я была плохая… люди, привыкшие к заправскому хозяйству, весьма критически относились к моим упрощенным подходам». Она щеголяла своим отвращением к домашнему хозяйству и неумению его вести. Еду, ею изготовляемую, она презрительно называла «мурой» и говорила, что умеет «стряпать только горчицу». Ленин, относившийся отрицательно ко всем видам неумения, все-таки не осуждал Крупскую, ведь освобождение женщин от кухонных дел стояло в его программе, но тем благосклоннее он относился к присутствию ее матери, Елизаветы Васильевны, в течение многих лет, начиная с жизни в Шушенском, умело ведшей их хозяйство, хотя совместная жизнь с нею нарушала его некоторые привычки и вынуждала иметь жилье с лишней комнатой.