Текст книги "Богиня победы"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Глава 9. Портрет герцогини

На следующий день я опоздал в школу. Из-за трамвая. Нет, в школу я пешком хожу. Тут совсем близко. Но по дороге я увидел, как на перекрёстке люди толкали трамвай. Потом один моряк объяснил мне, что трамвай попал в «мёртвую зону» и для того, чтобы он поехал, его нужно было немного сдвинуть.

Согласитесь, не каждый день мы видим, чтоб люди толкали трамвай. И пройти спокойно мимо я, конечно, не мог. Я тоже стал толкать. Тут, само собой, и дирижёр нашёлся, который громко кричал: «Раз, два – взяли! Ещё – взяли!»

Был здесь и теоретик, который говорил, что надо грузовик подогнать и грузовиком толкнуть. Более осторожные люди предлагали подождать следующий трамвай – чтобы он толкнул. В общем, было шумно и весело. А потом какой-то мальчишка маленький подошёл, тоже стал толкать, и трамвай сразу поехал.

Ну, точно, как в сказке про репку, когда мышка пришла.

В школьной раздевалке я вдруг обнаружил весь наш класс. Ребята одевались. С ними была Мария Николаевна. Она меня, конечно, сразу узрела.

– Титов, я засчитываю тебе опоздание, хотя занятий в школе сегодня не будет. Учтите, мы идём не развлекаться, а работать. У нас тематическое мероприятие: «Герои Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года». От класса никому не отрываться, по залам не бегать, громко не кричать.

Как будто можно кричать тихо.

Мишка объяснил мне, что мы идём в Эрмитаж, что Янина Георгиевна заболела и поэтому с нами идёт Мария.

…Но как можно пойти в Эрмитаж и не посмотреть египетскую мумию и рыцарские доспехи. Особенно нам с Мишкой хотелось посмотреть доспехи. Мишкин сосед сказал, что современные люди стали гораздо крупнее и что обыкновенный мужчина нашего времени не помещается в латы самых знаменитых древних рыцарей. Нам давно не терпелось это проверить.

В музее мы незаметно оторвались от класса и сперва побежали в зал, где были мумии. Там Мишка всё время порывался сравнить, больше ли современный человек, то есть он, древнего египтянина.

– Чудик, – сказал я, – как ты можешь сравнивать. Они же сушеные.

В рыцарском зале мы были долго. Доспехи и вправду показались нам маленькими, но уж очень хотелось сравнить поточнее. Мы прикладывали к доспехам то руку, то ногу, и всё кончилось тем, что нас выставили из зала.

– Бежим наших искать, – сказал я. – А то влетит.

Когда мы пробегали через один небольшой зал, у Мишки развязался шнурок, он оступился и полетел на пол. Пока он поднимался и возился со шнурками, я подошёл к женщине, которая дежурила по залу, и спросил:

– Скажите, пожалуйста, нет ли где-нибудь в вашем музее Ники?

– Ники? Ты, мальчик, имеешь в виду греческую богиню победы?

– Да, богиню победы.

– Изображение Ники встречается у очень многих живописцев. Я так сразу и не могу ответить. Но здесь, – она обвела глазами зал. – Здесь, пожалуй, Ники нет.

Я тоже огляделся. И вдруг… Вдруг я увидел такое, что даже рот от удивления разинул. На одной из стен, в массивной позолоченной раме висел портрет Марии Николаевны! То есть не то чтобы совершенно она. Там была нарисована молодая старинная женщина в воздушном голубом платье. Но лицо! Лицо женщины необычайно походило на лицо нашей учительницы.

– Мишка, ты посмотри, кто висит! – сказал я.

Мишка подошёл и посмотрел.

– Портрет висит, – сказал он. – Ну и что?

– А кто на портрете, не видишь разве?

– Так тут же написано. «Томас Гейнсборо. Портрет герцогини де Бофор».

– Это ж Мария Николаевна!

– Ты что, спятил. Тут ясно сказано: герцогиня. Тыща семьсот семидесятый год. Да и с каких это дел нашу Марию в Эрмитаже будут вешать.

– Да я ж не говорю, что это именно она. Но похожа-то, похожа как!

– Нет, – сказал Мишка. – Скорей на нашу кассиршу из булочной похожа. Только у кассирши шея покороче будет и губы больше накрашены.

«Как же он не видит?!» – подумал я и даже разволновался. Мне даже показалось, что он хочет надо мной поиздеваться. Вот и кассиршу зачем-то приплёл.

– Ну, как бы тебе объяснить, – сказал я. – Вот когда Мария нам чистку мозгов устраивает или новый материал объясняет – тогда не похожа. А бывает, мы делаем самостоятельную работу, а она стоит себе у окна и про своё что-то думает. Вот тогда похожа! Ты вспомни!

– Чего-то ты того, задумчиво говоришь, – сказал Мишка и поскрёб затылок. – Вообще, конечно, если платье другое, очки там, нос немного подлиннее…

– Ну, видишь?

– Ага, есть немного.

Я чувствовал, что ничего Мишка не видит, но как ему объяснить, я не знал.

Пора было уходить. Мы разыскали свой класс и хотели незаметно смешаться с ребятами, будто никуда не уходили. Но не тут-то было.

– Явились, голуби, – сказала Мария Николаевна. – Имейте в виду, я буду считать, что вы прогуляли занятие. Я ведь предупреждала, что у вас тематическая экскурсия. Такой же урок, только вне школы. И никто не имеет права…

Мария Николаевна говорила и говорила. А я стоял и думал: «Нет, не похожа. Совершенно не похожа. Ошибся».

И тут мне ужасно захотелось всё проверить.

Сделать так, чтобы Мария Николаевна стояла рядом с портретом и можно было бы сравнить по-настоящему. Ведь не мог же я так ошибиться. Ведь что-то было! Тогда я взял и сказал:

– Мария Николаевна, а мы ваш портрет видели.

– Что видели?! – запнулась она и посмотрела на меня так, будто я по-японски или по-гречески заговорил.

– Портрет ваш, – повторил я. – То есть не ваш, конечно. Там одна герцогиня нарисована. Так вот эта герцогиня так на вас похожа!

– Где?! Где?! Не может быть! Пусть покажут! – закричали ребята.

– Да тут близко, – сказал я. – Если хотите, мы проводим.

Я видел, что Мария Николаевна растерялась и совершенно не знала, что ей делать.

– Можно, конечно, сходить взглянуть, – неуверенно сказала она. – У нас, правда, другая тема…

Через минуту мы снова были в том зале. Ребята столпились у портрета, а я сказал:

– Мария Николаевна, вы только очки снимите. Пожалуйста. На одну секундочку.

Мария Николаевна совсем растерялась. Она засмущалась, порозовела и послушно сняла очки. И вдруг как-то вся распрямилась, легко вздохнула и улыбнулась. Глаза у неё счастливо заблестели, и я отчётливо увидел, что она действительно чем-то здорово похожа на красивую иностранку из восемнадцатого века.

Ребята вокруг притихли, поглядывая то на портрет, то на Марию Николаевну. А Мишка толкнул меня в бок и сказал шёпотом:

– А ведь действительно похожа!

Но все услышали Мишкин шёпот, засмеялись и весело закричали: – Похожа! Похожа! – совсем позабыв, что у нас тематическое занятие и что громко кричать запрещается.

А Мария Николаевна вдруг сказала совсем каким-то другим, не учительским голосом:

– Знаете, ребята, когда я была маленькой, мы с папой очень любили в «Рыцарский зал» ходить, оружие смотреть. Давайте и мы сейчас туда сходим. Ведь вам хочется, верно?

Глава 10. У художника

По дороге из Эрмитажа домой я говорил Мишке:

– Странная всё-таки штука получается. То наша Мария не похожа на герцогиню, то вдруг через пять минут похожа. Прямо мистика какая-то. Вот, к примеру, у меня твоя фотокарточка есть. Так ты хоть наголо обрейся, хоть бороду себе приклей – всё равно ты на своё фото похож будешь. Лично я тебя всегда распознаю.

– Да, тёмное дело, – сказал Мишка. – А хочешь, мы сейчас всё выясним? Над нами в квартире с «фонарём» художник поселился. Ермаков его фамилия. А зовут Фёдор Тимофеевич. Он к нам уже три раза приходил. Один раз за спичками и два раза за хлебом.

– За хлебом? – удивился я. – Неужели такой бедный?

– Да нет, просто он всё время забывает хлеба купить. А вспоминает, когда булочные уже закрыты. Он говорит, что главным образом по ночам работает. И ночью у него всегда зверский аппетит.

– Как же он по ночам работает? Ведь художникам свет нужен, солнце.

– Этого я не знаю. Может, он чёрно-белые картины рисует.

Звонка на двери художника почему-то не было. Мы вежливо постучали. Никто не ответил. Мы постучали сильнее, потом ещё сильнее.

– Иду, иду! – послышался за дверью низкий, похожий на рёв голос.

Дверь с треском распахнулась, чуть не стукнув Мишку по лбу. На пороге стоял громадный мужчина в чёрной кожаной куртке, надетой на голое тело. Я ожидал, что художник обязательно будет с бородой и с длинными всклокоченными волосами. Но Ермаков был гладко выбрит, а светло-русые волосы были довольно коротко острижены.

– Здрасьте, Фёдор Тимофеевич, – вежливо сказал Мишка.

– Здорово, сосед, – ответил художник, протянув Мишке огромную волосатую руку. Потом он аккуратно пожал и мою руку и вдруг замер, уставившись на меня. Он даже наклонил ко мне своё большое добродушное лицо, будто пытаясь что-то рассмотреть. Мне даже стало немного не по себе.

– Он! – вдруг закричал Ермаков, да так, что мы с Мишкой присели. – Вот он, этот мальчик! Вот кого я искал! Ну, сосед! Ну, удружил!

Он вдруг схватил Мишку и с такой силой подбросил вверх, что чуть не прошиб потолок Мишкиной головой. Потом снова на меня посмотрел, смахнул какую-то невидимую пылинку с моего плеча и сказал:

– Да что же мы топчемся. Заходите, заходите. Милости прошу.

Ничего не понимая, мы вошли в квартиру. В комнате художника царил такой беспорядок, будто в ней только что произвели повальный обыск.

Весь пол был усеян разноцветными обрывками бумаг, какими-то щепками и стружками. Посреди комнаты, на большом прямоугольном столе, заваленном изрисованными листами бумаги, карандашами, фломастерами и окурками, спал огромный рыжий кот.

В углу в подрамнике стояла какая-то большая картина, завешанная чёрными ватными штанами, перемазанными краской. На стенах вкривь и вкось висело ещё множество других картин с изображением цирковых лошадей, женских голов, золотистых куполов церквей и каких-то бескрайних снежных равнин, залитых лунным светом. На стульях лежали кипы журналов и книг.

И как-то совсем неожиданно для такой обстановки выглядели три большие светло-жёлтые розы, стоящие на подоконнике в тонкой хрустальной вазе.

– Ну, сосед, удружил, – повторял Фёдор Тимофеевич, сбрасывая со стульев журналы и усаживая нас. – Это ж надо, какой пассаж. Нет, не иначе, как мои флюиды проникли к вам в квартиру. Благо, что близко.

– Какие флюиды? – переспросил совершенно огорошенный Мишка.

– А чёрт его знает, какие они, – весело ответил Фёдор Тимофеевич. – Скорей всего и нет никаких флюид. Но вот то, что ты друга своего привёл, – это великолепно. Он-то мне и нужен. Позарез.

– А откуда вы меня з-знаете? – почему-то заикаясь спросил я.

– Не знаю, милый, – ответил Фёдор Тимофеевич. – В том-то и дело, что не знаю. Знал бы, так сам тебя за руку привёл. Понимаешь, заказ у меня срочный. Иллюстрирую я одну книженцию. Детскую, между прочим. Так вот, всё нарисовал: маму нарисовал, папу нарисовал, собаку нарисовал, а вот мальчишку, главного героя – ну, никак. То петрушка какой-то получается – рот до ушей, а то, наоборот, – призрак отца Гамлета в джинсовом костюме.

– Так вы меня нарисовать хотите? Для книжки? – дошло до меня наконец.

– Непременно. Вот прямо сейчас, сию секунду. Васька, брысь! Ишь, развалился, толстопузый. Никакого уважения к творчеству. – Фёдор Тимофеевич смахнул кота со стола, а вместе с ним и всё остальное, что на нём лежало.

Поняв, что меня собираются рисовать, я зарделся и начал усиленно причёсывать свои вихры пятернёй. А Мишка, как мне показалось, с завистью на меня поглядывал. Ермаков достал несколько листов чистой бумаги и быстро заскользил по ним карандашом.

– Да ты не робей, – сказал он мне. – Не сиди как деревянный. Ты же не в фотоателье. Можешь крутиться, разговаривать, петь песни. Это мне не мешает.

Уже через несколько минут было готово несколько эскизов, и мы с Мишкой принялись их рассматривать.

Честно говоря, мне понравилось, хотя у меня было такое чувство, что на рисунках был изображён кто-то другой, а не я.

– Неужели вы его в книжку поместите? – говорил Мишка. – Вот здорово!

– Непременно помещу. Ну, может, изменю малость кое-что. Да, славно всё получилось. – И вдруг, бросив на стол карандаш, Фёдор Тимофеевич всплеснул руками и сказал: – Слушайте, я тут раскудахтался, а ведь вы, наверное, по какому-то делу пришли.

– Вообще-то да, – сказал Мишка.

– Ах ты господи! – заволновался Фёдор Тимофеевич. – Вот так всегда. Как говорил один древний китаец, совершить ошибку и не исправить её – это и называется совершить ошибку. Но мы сейчас всё исправим. Давайте выпьем кофею, и вы мне всё расскажите. У меня, кстати, есть сыр, но как всегда нет хлеба.

Потом мы пили кофе, и я рассказывал о нашем приключении в Эрмитаже.

– Любопытная история, – сказал Фёдор Тимофеевич, когда я закончил. – Очень любопытная. Что ж, попробую объяснить, в чём тут фокус. – Он взял лист бумаги и быстро набросал что-то. – Вот поглядите. Похож?

Мы с Мишкой посмотрели и дружно засмеялись. На листе без всякого сомнения был изображён Мишка. Выглядел он очень потешно: с большими, как у Чебурашки, ушами на круглой лохматой голове, посаженной на тоненькую шею.

– Это называется шарж, – сказал Фёдор Тимофеевич. – Дружеский, разумеется. Посмотрите, всего несколько линий. И если строго разобраться, от настоящего живого Миши тут ничего нет. И всё-таки похож. Потому что схвачено нечто главное, характерное для Михаила. А вот если бы мы с ним, не дай бог, были врагами, я бы уже нарисовал не такой, совсем другой шарж. Злой, обидный. И тем не менее, все бы признали в нём Мишу. Значит, для художника важно не фотографическое, зеркальное сходство, а важна идея. Важно то, что он хочет выразить своим рисунком. Каким видится ему человек, которого он рисует. И я так полагаю, Дмитрий, что ты именно и сумел увидеть не внешнее, физическое сходство (его, кстати говоря, может и нет), а то внутреннее, духовное родство, которое, выходит, существует между вашей учительницей и портретом герцогини. Одним словом, ты разглядел идею. А это замечательно. И ты просто молодец. Ещё добавлю, что с учительницей вам, определённо, повезло. Она, видимо, человек красивый. Внутренне красивый. Я вот её никогда не видел, не разговаривал, а теперь имею о ней представление. И весьма приятное.

Мы стали прощаться.

Фёдор Тимофеевич проводил нас до двери и, пожимая нам руки, сказал:

– А тебя, Дима, я по-другому нарисую. Совершенно по-другому.

– Почему? – удивился я. – Ведь хорошо получилось.

– Нет, милый, плохо. А вот теперь, когда я тебя немного узнал, я сделаю как надо. У меня появилась идея. Понимаешь, идея. Теперь я точно знаю, чего хочу.

И тут Мишка не удержался и спросил:

– Фёдор Тимофеевич, нет ли у вас случайно старого, ненужного плаща «болонья».

– Нет, сосед, такого не имею. Роба брезентовая есть. Ещё с тех пор осталась, как я кильку ловил. Не надо?

– Нет, спасибо. Нам, понимаете, «болонья» нужна. Мы дельтаплан делаем, а парус из «болоньи» хотим сшить.

– А, дельтаплан. Знаю такую штуку. Кстати говоря, в книжке, для которой я рисунки делаю, пацаны тоже какой-то ковёр-самолёт мастерят. Ну, будете над моим чердаком пролетать, посвистите мне. А то и залететь можете. У меня окно большое. Буду теперь держать его открытым.

Глава 11. Закройте глаза, откройте рты!

Хорошая вещь – энциклопедия. Про всё на свете там написано. Хочешь ты, к примеру, узнать, кто такой был Дельбрюк. Пожалуйста. Дельбрюк – немецкий военный историк. К тому же и ещё два Дельбрюка есть. Один лингвист, другой физик. Или вот нужно тебе, к примеру, выяснить, что такое декстрины. Оказывается, это промежуточные продукты ферментивного гидролиза полисахаридов. Всё просто и ясно. Вот только про дельтапланы в энциклопедии не написано ничего.

Не успели, наверное, ещё.

Зазвонил телефон. Мама сняла трубку.

– А, Верочка! Добрый день. Дома, дома. Сейчас позову. Дима, тебя.

Я закрыл энциклопедию, не спеша поставил её на полку и зашаркал к телефону.

– Ну что ты, как сонная муха, – недовольно сказала мама. – Вера ждёт.

Я взял трубку.

– Дима, – услышал я Верин голос, – ты сейчас чего делаешь?

– С тобой говорю, – сказал я.

– Это понятно. Но ты не занят? Можешь ты прямо сейчас зайти ко мне? И захвати своего друга.

– А что случилось?

– Всё узнаете, когда придёте. Жду. – И она повесила трубку.

– Мам, я ухожу, – сказал я.

– Иди, иди, – с готовностью согласилась мама. – Только, мне кажется, не плохо бы сменить рубашку.

Но я успел вовремя выскользнуть за дверь.

Кое-как я объяснил Мишке, куда мы идём. Мишка ничего не понял, но одеваться стал.

Вера проводила нас в комнату и церемонно усадила на диван.

– Ну, мальчики, у меня для вас сюрприз, – сказала она. – Прошу закрыть глаза.

– А рот открывать? – спросил я.

– Не обязательно.

Но через минуту мы с Мишкой и вправду рты разинули. От удивления. Вера вынесла из прихожей большую спортивную сумку, открыла застёжку и, как фокусник, начала выкидывать оттуда плащи из заветного материала «болонья»!

– Восемь штук, – сказала она. – Можете пересчитать.

– Вот это да! – сказал Мишка. – «В мире иллюзий», честное слово.

– Но как это тебе удалось?! – спросил я.

– Очень просто, – ответила Вера. – Я взяла и сказала ребятам из своего класса, что пионеры соседней школы делают важное и полезное дело – строят дирижабль.

– Да не дирижабль, – сказал Мишка, – а дельтаплан.

– Ну, я оговорилась. Но это неважно. Да, кстати, один из этих плащей мне дядя Гриша дал. Но с условием – он сказал, чтобы мы обязательно полетали над его будкой. А потом приходили бы к нему на пироги.

– Что за вопрос, – сказал я. – Обязательно полетим. А сейчас начнём кроить наш парус. Вера, доставай ножницы.

Вера принесла ножницы, и работа закипела. Эх, весёлое это дело – стричь плащи! Вскоре вся комната была усеяна рукавами, воротниками, карманами и пуговицами. Когда всё лишнее было отстрижено, я сказал:

– Так. Теперь надо решить, как мы будем куски соединять.

– Я знаю, – сказал Мишка. – Горячим утюгом. Это же синтетика. Спаяется что надо.

Для пробы мы выбрали несколько обрезков, Вера включила электрический утюг, и мы принялись спаивать куски. Но куски спаиваться не хотели.

– У этого утюга мал температурный режим, – авторитетно заявил Мишка.

– Точно, – сказал я. – Калёным железом нужно попробовать. Вера, дай, пожалуйста, какое-нибудь железо.

Но единственное, что смогла она предложить, была столовая ложка.

– Сойдёт, – сказал я. – Включай газ.

Мы раскалили ложку докрасна и прижали к материи. Но «болонья» моментально расползлась, как масло на горячей сковородке. А на полу образовалось чёрное пятно.

– Нет уж, мальчики, – сказала Вера. – Я лучше всё сошью. У нас ведь швейная машина есть, и стричь я умею. А вы всё остальное готовьте. То, что у вас железное.

– Идёт, – сказал я. – Мы тогда с Мишкой сейчас в гараж идём. Там у нас все детали хранятся. А ты действуй.

На другой день я снова зашёл к Вере, узнать, как продвигается работа. Вера сидела за швейной машинкой.

– Ты знаешь, Дима, я кое-что придумала, – сказала она. – Смотри, тут есть плащи разного цвета: зелёные, синие, коричневые. Можно ведь не просто их сшить, а так по цвету подобрать, что красиво будет. Что-то вроде орнамента. А так какое-то лоскутное одеяло получится.

– Попробуй, конечно, – сказал я. – Идея отличная.

Дома мама затаённо спросила:

– У Верочки был?

– Ага, – сказал я.

– Она тебе что-нибудь сыграла?

– Да, – сказал я. – Ещё как играла. А я пел.

Глава 12. Антикварная вещь

Да, забыл сказать. Папа у меня автолюбитель. У него и гараж есть. А машина называется «Даймлер-Бенц» тысяча девятьсот тридцать девятого года рождения. Папа её очень любит и называет «моя ровесница». До этого у него «Москвич» был самого первого выпуска. На нём мы даже несколько раз ездили. На «Бенце» мы не ездили ни разу. Папа купил его частями. Нет, деньги он уплатил все сразу, а вот машина была разобрана на части. И вот папа уже, наверное, год упорно пытается её собрать. «Главное, – говорит он, – это иметь гараж. А с гаражом можно и вертолёт собрать». А гараж у папы просто чудо. Чего там только нет! Он буквально начинён всякими полезными железными предметами. Тут есть и огромные слесарные тиски, молотки и кувалды, наковальня, которую могут сдвинуть с места только трое взрослых мужчин, тяжёлые ломы и лёгкие сапёрные лопатки; есть тут электроточило, таль для подъёма машины, небольшой сверлильный станок и даже компрессор. В углу лежит несколько тяжёлых железнодорожных рельсов, покрашенных красным суриком. Когда я однажды спросил у папы, зачем ему рельсы, он ответил: «Металл хороший. Чугун. Может пригодиться».

Вот здесь в гараже и лежали детали для нашего дельтаплана.

Когда мы пришли, ворота гаража были распахнуты, а из-под «Даймлер-Бенца» торчали папины ноги.

– Митя, ты? – спросил он. – Подай мне, пожалуйста, накидной ключ на четырнадцать.

– Здравствуйте, Алексей Петрович, – сказал Мишка.

– А, и Михаил тут. Ну, как тебе моя ровесница?

Каждый раз, когда Мишка приходит в гараж, папа задаёт ему этот вопрос, хотя Мишка видел «ровесницу» уже, наверное, сто раз.

– Вы знаете, ребята, – продолжал папа из-под машины, – один знаменитый француз сказал: «Хороший автомобиль только тот, в котором можно сидеть, не снимая цилиндра». А в современную машину чтобы залезть, наголо стричься надо. Не то что в цилиндре.

– Это здорово, – сказал я. – Мы с Мишкой обязательно купим цилиндры. Вот только когда можно будет не только сидеть, но и ехать. Дельтаплан уже почти готов, и было б хорошо, если бы ты нас отвёз в Кавголово.

– Да хоть в это воскресенье, – сказал папа. – Уже почти всё готово.

Он вылез из-под машины и ласково погладил её по капоту.

– Красота, правда? Это не просто старый автомобиль, это старинный автомобиль. Вы чувствуете разницу? Помяните моё слово, скоро на такие машины, как на антикварные вещи, смотреть будут. Вообще машины с бензиновым двигателем скоро вымрут. Жечь бензин – это непозволительная роскошь. Это варварство. Ведь бензин – продукт нефти. А из нефти, друзья, всё можно сделать.

– И чёрную икру? – спросил я.

– Можно икру. Но чёрной икрой пусть уж лучше осетры занимаются. – Папа протёр ветровое стекло мягкой замшевой тряпочкой и сказал: – Ну, а сейчас вы будете присутствовать при торжественном запуске двигателя. Давайте только выкатим автомобиль, чтобы не дышать выхлопными газами.

Но напрасно папа беспокоился о выхлопных газах. Никаких газов не было. Мы выкатили машину из гаража, папа гордо сел за руль и нажал на стартёр. Но мотор безмолвствовал. Он даже не заурчал, как это обычно бывает. Просто стояла тишина, и было слышно, как чирикают воробьи.

– Спокойно, – сказал папа и задумался.

– Может, ручку покрутить, – предложил Мишка.

– Толкнуть надо, – сказал я. – Я недавно трамвай толкал. А тут – раз плюнуть.

– Конечно, толкнуть можно, – сказал папа. – Но машина тем и интересна, что сама едет. Ведь слово «автомобиль» в переводе означает «самодвижущийся». Понимаете? – Папа снова задумался, а потом вдруг хлопнул себя по лбу и сказал: – Склероз! У меня же аккумулятор не поставлен!

Папа открыл капот и забыл о нашем присутствии. А мы с Мишкой занялись своими делами.

Домой папа пришёл поздно. Я уже был в кровати.

– Толкал? – спросил я.

Папа вздохнул и сказал:

– Толкал.