Текст книги "Богиня победы"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Ника (повесть)

Глава 1. Полёт

Как-то папа сказал, что такие ступеньки называются царскими. Высота у них всего одиннадцать сантиметров. А ширина – хоть танцуй. Но вряд ли по этой наружной лестнице, не понятно для чего ведущей к окну второго этажа, ходили цари. Раньше в этом кирпичном двухэтажном домике была прачечная. Теперь склад магазина. Так что царям тут делать было нечего.

Впрочем, в тот момент ни о каких царях я не думал. Я уже прилично разогнался, и меня вместе с велосипедом трясло, как отбойный молоток. Когда оставалось проскочить несколько последних ступенек, руль вдруг круто развернуло, заднее колесо дёрнулось вверх, я вылетел из седла и эффектно спланировал в ближайшую лужу.

– Мальчик, ты не ушибся? – услышал я над головой и сразу вскочил. Передо мной стояла девчонка в желтом свитере. – Я так испугалась. Ты ведь мог разбиться.

– Ерунда. Я уже сто раз съезжал. Сейчас просто на камешек наскочил.

– Но зачем ездить по лестницам на велосипеде? Для этого же дороги существуют.

Ох, уж эти дурацкие вопросы: отчего да почему!

Я вытер рукавом грязь со лба и спросил:

– А для чего корове хвост?

Девчонка удивлённо подняла брови.

– Хвост? – переспросила она и неуверенно ответила. – Ну, чтобы мух всяких отгонять, комаров…

– Молодец, – сказал я. – Знание – сила.

Я отряхнул брюки и направился к валявшемуся неподалёку велосипеду.

– Постой, мальчик, – крикнула девчонка. – Ты не знаешь, где в этом доме квартира сорок шесть?

– Вон там, – махнул я рукой, – за углом вторая парадная. Но в квартире никого нет.

– Откуда ты знаешь?

– Так я там живу. А ты к кому?

– Ах, значит ты и есть… – девчонка запнулась.

– Что я и есть?

– Ничего. Вообще-то я к Антонине Петровне. Мама просила передать ей выкройки. Они вместе учатся на курсах.

– Давай мне, я передам.

Девчонка посмотрела на мои руки и сказала:

– Нет, я лучше в другой раз зайду. Или подожду. Твоя мама скоро придёт?

– Скоро. Она в магазин пошла. Можешь зайти, если хочешь. Мне всё равно домой – велосипед чинить.

Дома я усадил девчонку на диван, а сам пошёл в ванную. Видик у меня был страшноватый: куртка порвана, лицо в грязных разводах, на лбу ссадина.

Когда я вернулся, девчонка сказала:

– Вот теперь другое дело.

– А ты вообще-то можешь идти, – сказал я. – Чего зря сидеть. А выкройки я передам.

– Нет, я лучше подожду, – сказала она. – И потом, не очень-то вежливо гостей выпроваживать.

– Да я и не выпроваживаю, – сказал я. – Сиди сколько хочешь. Я думал, ты торопишься.

– Никуда я не тороплюсь. – Девчонка поджала губы и молча на меня уставилась.

Надо было что-то говорить. Но я совершенно не знал, о чём с ней разговаривать. Тогда я сказал:

– А мы вчера с папой в баню ходили. На Разночинную. Папа совершенно в ванне не любит мыться. Веник вот купили…

– Да? А я вчера с родителями в филармонию ходила. Ты был в филармонии?

– Был один раз. На ёлке.

Девчонка прыснула в кулак. Потом спросила:

– Что это у вас на шкафу лежит? Гитара?

– Ага, гитара.

– А кто на ней играет?

– Да никто. Это папе подарили, давно ещё. Так с тех пор там и валяется.

– Можно посмотреть?

– Смотри.

Я встал на стул, достал гитару, обтёр рукавом пыль и протянул девчонке. Она подёргала струны и стала крутить винтики на конце гитары.

– Ты что, играть умеешь? – спросил я.

– Умею немного. Вообще-то я на рояле учусь. В музыкальной школе. Ну и на гитаре немного. Хочешь, сыграю?

– Сыграй, – сказал я.

Если по-честному, то мне понравилось, как она пела. Я даже удивился, что мне понравилось. В комнате сделалось так необычно, что я даже растерялся. Голос у девчонки был сильный и звонкий, и даже когда она пела совсем тихо, я так отчётливо слышал каждое слово, будто она наклонялась к моему уху.

«Сизый лети голубок. В небо лети голубое…» – пела девчонка, чуть кивая головой в такт музыке.

А потом пришла мама.

– О, да у тебя гостья, – сказала она.

– Да нет, – сказал я. – Не ко мне. Она к тебе пришла.

– Здравствуйте, – сказала девчонка. – Мама просила передать вам выкройки.

– А, так ты Верочка. Как хорошо, что ты к нам пришла. Ну, Дмитрий, как ты тут гостей принимаешь? Угостил Верочку чаем? У нас ведь халва есть и торт.

– Да она не просила, – сказал я.

– Видишь, Вера, у него просить нужно. Сам не догадается. Ну-ка, Дмитрий, поставь чайник.

– Спасибо, – сказала Вера. – Мне пора уходить. Мы с мамой будем печь пироги. У меня завтра день рождения. – Она посмотрела в мою сторону и вдруг добавила:

– Я тебя приглашаю.

Когда она ушла, мама сказала:

– Если тебе интересно лично моё мнение, то надо обязательно пойти.

Это всегда так. Когда мама что-нибудь твёрдо решит, она говорит: мне кажется, по моему мнению. Но я-то знаю, что всё это значит. А значит это, что никто на свете маму не переубедит. Поэтому лучше не спорить. Бывает, она и сама потом передумает.

– Ну, сколько можно возиться со всякими гайками и ржавыми железками, – продолжала мама.

– Если металл корродирует, – сказал я, – его надо подержать в керосине, а потом выкрасить свинцовым суриком.

– Правильно. Это ты знаешь. А вот знаешь ты хотя бы, где находится Театр оперы и балета?

– Знаю, знаю. На Театральной площади, рядом с бензоколонкой.

Тут мама вдруг рассмеялась. Хотя ничего смешного я вроде бы не сказал. Там действительно бензоколонка есть.

– Ну какой же ты всё-таки у меня балбес, Димка, – сказала мама. – Помню, когда девчонкой была, я каждый свободный вечер то в капеллу бегала, то в театр. Не потому, что я какая-нибудь особенная. Просто друзья у меня были интересными. А куда тебя может пригласить твой Мишка, кроме как на свалку металлолома. Пойми, Дима, для человека очень много значит среда.

– И четверг, – сказал я.

Но мама на мои слова – ноль внимания. Она продолжала говорить о том, как дружба с интересными людьми прививает культуру, о том, как наши великие писатели устраивали литературные вторники, а великие музыканты – музыкальные пятницы.

А я сидел и думал: почему моя мама такая красивая и так скучно говорит. А мама у меня действительно красивая. Нет, не потому совсем, что это моя мама. Знаете, как в песенках для малышей: нет на свете лучше моей мамы. Она самая красивая, самая добрая. Ну и так далее. Совсем не поэтому. Просто бывают ведь в жизни красивые люди. Вот и мама у меня красивая. Когда мы с ней по улице в хороший солнечный день идём, я вижу, как на неё прохожие смотрят. И мне приятно.

Вообще я иногда думаю: почему говорят – красивый человек или красивый цветок. Посмотришь – действительно красивый, то есть такой, что всё время на него смотреть хочется, и тебе как-то хорошо делается, легко. А почему? Не понятно. Вот если мы скажем: это растение полезное. Тут всё ясно. Значит, из него лекарство можно сделать, или в нём нектара много – пчёлы нектар соберут, будет людям мёд. Или мы говорим: сильный человек. Тоже всё понятно. Значит, может железа много поднять, подкову согнуть. А если человек красивый, как объяснишь?

– А подарок Вере я сама куплю, – говорит в это время, мама. – Ты не сумеешь.

Вот видите. Всё уже решено. Так что лучше не спорить.

Ночью мне снилось, что я качусь на велосипеде с японского вулкана Фудзияма. Я отнимаю руки от руля, ветер толкает меня в грудь, отрывает от велосипеда, и я лечу. Ещё мне снилось, что один великий музыкант пригласил меня и Веру на музыкальный понедельник. Вера играла на электрогитаре и пела на каком-то иностранном языке. А я стучал на барабане.

И только про уроки, которые нам задали на завтра, мне не снилось ничего. А зря.

Глава 2. Если бы я был футбольной командой

Первую двойку я получил на первом уроке.

– Титов, к доске, – сказала Мария Николаевна нехорошим голосом. Вот таким голосом в детективных фильмах говорят: «К стенке!»

– Возьми мел, пиши слова. – Она открыла мою тетрадь с диктовкой: – «Пальто. Выражение. Оттоманка…»

Я писал, и пули летели мне в спину. Было тихо, и никто даже не пытался подсказывать.

– Достаточно. Теперь отойди и посмотри, что ты написал.

Я отошёл и посмотрел. Бледные корявые буквы грустно ползли в угол доски. Если прищуриться, они походили на следы какой-то мокрой птицы.

– Мел сырой, – сказал я. – Плохо пишет.

– Ты прав, – сказала Мария Николаевна. – Очень плохо. С ошибками даже. Может быть, ты задумал реформу русского языка? Расскажи нам.

Тут бы мне помолчать. Постоять и помолчать. Тем более, что огромная красная двойка уже пылала в моей тетради. Но я бодро сказал:

– Чтобы проверить неударную гласную в корне, надо поставить её под ударение.

– Поставь, – сказала Мария Николаевна.

– П́ольта. Рожа. Атаман, – выпалил я.

Тут, конечно, смех и общее ликование. В дневнике двойка и приглашение родителям прийти в школу.

– Есть первых два очка, – шепнул Мишка, когда я сел за парту.

Но это было только началом.

Вторую двойку я получил на математике. На втором уроке. Тут всё было просто. Наш математик, Сергей Сергеевич, человек дела. Он всегда говорит: «Старайтесь отвечать ясно, коротко и точно». С ним лучше не хитрить и не тянуть резину.

Это мы все хорошо усвоили.

– Учил? – спросил он меня.

– Нет.

– Задачу решил?

– Нет.

– А пытался?

– Нет.

– Дай дневник и садись.

Вот это я понимаю! Ясно, коротко и точно.

Когда началась география, я думал, что здесь-то наконец проскочу. Янина Георгиевна сразу сказала, что сегодня большой новый материал и она начнёт с объяснения. «Ура!» – закричал я про себя и сыграл туш. Потому что, когда Янина Георгиевна объясняет, – это целый урок. Иногда вместе с переменой. Ей всегда не хватает времени. Если она рассказывает про какое-нибудь плоскогорье, то заодно мы узнаём про третий ледниковый период, про Тунгусский метеорит или про камчатские гейзеры.

Всё шло отлично.

Я рисовал на промокашке ворон, Мишка разбирал свою авторучку, а Янина Георгиевна говорила об африканских пигмеях.

А когда до конца урока оставалось минут десять, она попросила принести журнал, который она, как всегда, забыла в учительской. Зачем я сунулся?! Наверно, потому, что я уже ликовал. Я думал, пронесло.

Я не торопясь сходил за журналом, попил по дороге воды в туалете – и уже собирался сесть на место, как вдруг Янина Георгиевна сказала:

– Постой, Дима. Раз уж ты у доски, давай я тебя, голубчик, спрошу. У нас осталось как раз несколько минуток.

Это был удар – расплата за потерю бдительности. Но я ещё не верил и надеялся выкрутиться.

– Так ведь звонок сейчас, Янина Георгиевна, – сказал я. – Может, в другой раз?

– Ничего, успеем. Ты кратенько, основное. Ты ведь учил? Помнишь, я обещала тебя спросить на том уроке.

Наверняка ещё можно было выкрутиться. Потыкать указкой в карту, помычать. Ну, сами знаете. Но я как будто одеревенел. Я стоял и молчал как пень.

– Ну, что же ты, голубчик?

Я видел, как мучается Янина Георгиевна, как ей не хочется ставить мне двойку.

Но помочь я ей не мог.

Прозвенел звонок, и в моём дневнике появилась третья двойка. Это уже становилось интересным. Нет, мне, конечно, и раньше случалось получать двойки. Но вот так, на трёх уроках подряд! Такого ещё не было.

– Ты чего это, старик, разошёлся, – сказал Мишка на перемене. – Финишный спурт [2]2
  Спурт – резкое усиление хода на лыжах, коньках и тому подобное.


[Закрыть]?

– Это судьба, – сказал я.

– Да ты не нервничай, с кем не бывает. Зато теперь всё. Сейчас физкультура. А по физкультуре, сам знаешь, двоек не ставят.

Мишка был прав. Получить двойку по физкультуре трудно. Потому что Игорь Иванович их просто не ставит. Даже Сашке Веселову, который не может подтянуться на перекладине и одного раза, он никогда не ставил двойку. Единственное, чего не выносит Игорь Иванович, – это когда забывают физкультурную форму. Тут уж будь ты хоть мастер спорта, хоть чемпион Олимпийских игр, он тебе два очка зарисует. Он и урок всегда с вопроса начинает: кто забыл форму?

И вот, когда наш класс пришёл в физкультурный зал, случилось невероятное. Случилось то, чего я себе до сих пор объяснить не могу.

– Кто сегодня забыл форму? – спросил Игорь Иванович.

Тут во мне будто рычажок какой соскочил. Я шагнул вперёд и сказал:

– Я забыл.

А в это время моя форма, завёрнутая в телепрограммку, преспокойно лежала в портфеле. И я это отлично знал!

– Как это тебя угораздило форму забыть, – сказал Мишка, когда мы шли из школы.

– А я и не забывал, – сказал я.

– Как не забывал?!

– Вот так. – Я открыл портфель и показал Мишке форму.

– Ну ты даёшь, – Мишка даже растерялся. – Чего же ты тогда. А вообще правильно. Так им и надо!

И хотя я не понял, кому «им», я был ему благодарен.

– А представляешь, – продолжал Мишка, – если б ты был футбольной командой. Восемь очков из восьми возможных. Да ещё на полях противников. Отличный результат!

Мы помолчали. Потом Мишка сказал:

– А вообще ты не расстраивайся. Мелочи жизни. Значит, так. Сейчас идём ко мне. Надо сегодня обязательно решить, как мы будем соединять трубки каркаса. И с парусом надо что-то делать.

– Нет, Мишка, сегодня не могу, – сказал я. – Я на день рождения иду.

– Это ещё к кому?

– Да так. К родственнице одной. Но я не долго. Посижу немного, сорвусь и – сразу к тебе. Ты жди.

Глава 3. Надень свою шаль и капот

К счастью, маме было не до моих очков на полях противников. Она с ходу начала готовить меня к визиту на день рождения.

– Вымой голову и шею, подстриги ногти, вычисти башмаки, надень новые брюки, – рухнули на меня приказания. Мама уже не говорила: «Мне думается, Дмитрий, тебе не плохо бы вымыть голову». Сопротивление было бессмысленным.

– Вот подарок. Я купила «Рассказы о Русском музее». А посмотри, какие замечательные астры. Ну, иди, сынок, не опаздывай. Точность – вежливость королей.

Учиться вежливости у королей и приходить вовремя я, конечно, не собирался. А то, чего доброго, придёшь первым и будешь сидеть как дурак.

Ещё меня смущали цветы. Книгу подарить можно, но преподносить цветы мне почему-то не хотелось. Сначала я решил их просто выбросить. Но потом пожалел. Астры и вправду были красивые. Я стоял посреди двора и не знал, что с ними делать.

Тут я увидел нашу дворничиху Полину Васильевну. Она возвращалась из магазина. Вопрос был решён. Я подбежал к ней и сунул цветы в сетку.

– Это вам, Полина Васильевна.

– Ой, да что ты, Дима, – удивилась она. – Или праздник сегодня какой? Восьмое марта вроде не скоро.

– Разве вы не знаете? – сказал я. – Сегодня большой праздник. Сто лет лошади Пржевальского.

– Господи, а я-то здесь при чём?!

Но я уже бежал со двора. Под аркой я обернулся. Полина Васильевна поставила сумку на землю, вынула из неё астры и, как-то робко оглядевшись, прижала их к груди. А я вдруг подумал, что зря я про какую-то дурацкую лошадь наплёл.

Вера открыла мне дверь и сказала:

– Молодец. Хорошо, что ты пришёл.

В прихожей стояли ещё две девчонки, одетые в одинаковые платья. Сразу было видно, что они близнецы.

– Меня зовут Кира, – сказала одна из них.

– А меня Ира, – сказала другая. – Правда, мы похожи. Нас даже папа иногда путает. Вот смотри.

Они взялись за руки и закружились по коридору.

– Отгадай теперь, где Кира, а где Ира, – сказала одна из них.

Неужели за всю жизнь им не надоели эти фокусы. И вообще, разве уж так приятно быть похожим на кого-то, как две капли воды. Да ещё нарочно одинаковую одежду носить.

– Каждая из вас Кира-Ира, – сказал я.

Из комнаты вышел Верин папа.

– Наконец-то я вижу в доме мужчину. Дмитрий, если не ошибаюсь. Это хорошо. Просто замечательно. А я Николай Андреевич. Ну, кворум есть, можно начинать. Давай, дочь, командуй. Раз мама уехала – ты хозяйка. А мне нужно разговор с Семипалатинском заказать. – И он начал крутить диск телефона.

Мы вошли в комнату.

– Вера, а мы тебе музыкальный подарок приготовили, – сказала Кира-Ира. – «Спящую красавицу» в четыре руки.

Они сели к пианино и действительно заиграли сразу четырьмя руками. «Интересно, – подумал я, – они и чай из одной чашки будут пить».

Вдруг из коридора, чуть не заглушая пианино, загремел голос Вериного папы:

«Девушка, я говорю: Се-ми-па-ла-тинск! Семь палат, понимаете! Что? Ну, семь комнат! Ах, ты, ёлки зелёные! Колбасу такую, знаете, – семипалатинскую? Ну, вот. Колбасу знают…»

Наконец он заказал разговор и вошёл в комнату.

– Извините, ребята. Я так кричал. Ни черта не слышно. Девочки, можно сначала. Я так люблю эту вещь.

Кира-Ира заиграли сначала. Но тут раздались частые телефонные звонки. Николай Андреевич вскочил и кинулся в коридор.

– Погодите, девочки, не играйте!

Через несколько минут он заглянул в комнату.

– Простите, друзья, я должен бежать. Оказывается, Свистунов уже приехал на завод. А он мне позарез нужен. – И Николай Андреевич исчез.

– Ну вот, опять, что ли, сначала играть? – спросили Кира-Ира, уже притомившиеся у пианино.

– Давайте лучше за стол, – сказала Вера.

Вкуснятины всякой на столе была масса. Но я сидел и думал, как бы поскорей смыться.

– А ты в обыкновенной школе учишься? – спросили Кира-Ира, ловко уплетая «корзиночки».

Никогда раньше и ни перед кем я не хвастался своей школой. Да и чего хвастаться. Школа как школа. Везде, наверно, такие. Но тут мне почему-то стало обидно за свою школу. Я даже обозлился.

– Почему это в обыкновенной, – сказал я.

– А в какой? В английской?

– Нет, – сказал я. – В поэтической.

– В поэтической?! Да ведь таких школ не бывает!

– Здрасьте. Я учусь в ней, а они – не бывает.

– Ой, как здорово! – захлопали в ладоши Кира-Ира. – Расскажи, чего вы там делаете.

– Не чего, а что, – сказал я. – Стихи пишем. Поэмы. Некоторые предметы прямо так в стихах и идут. Литература, конечно. История. У нас даже оценки по-другому ставят. Знаете, как в футболе: два очка, ноль очков. Вот сегодня, например, я на четырех уроках восемь очков получил. Высшее достижение.

– Вы что же, всё время стихи пишете? Или у вас и упражнения какие-нибудь бывают? Ну, как в музыке гаммы.

– Бывают и упражнения. Рифмы составляем. Ну там, чижик-пыжик, галка-палка, штучки-дрючки. Кстати, Кира-Ира, у вас закурить не найдётся? – сказал я, развалясь.

– Мы не курим, – ответили близнецы и захлопали глазами.

– Жаль, – сказал я. – А то я трубку свою забыл.

– Может, ты нам прочтёшь какое-нибудь своё стихотворение, – сказала Вера.

Вот это уже было лишним. Со стихами у меня туго. В голове вертелось только: «Зима!.. Крестьянин торжествуя…» Но это, сами понимаете, каждый знает.

– Ой, пожалуйста, прочти! Хоть маленькое, – закричали Кира-Ира.

Я был приперт к стенке. Надо было что-то читать. И тут я вспомнил строчки какого-то стихотворения, которые папа не то в шутку, не то всерьёз частенько вспоминает, когда мы все втроём идём гулять.

– Ладно, – сказал я. – Вот вчера написал. Правда, не докончил ещё.

И я стал читать:

 
Какая холодная осень,
Надень свою шаль и капот.
Смотри: меж чернеющих сосен
Багровый пожар восстаёт.
 

– Как интересно! – закричали близнецы.

– А что такое капот? – спросила Вера.

– Ну, куртка такая, – сказал я. – Типа нейлоновой.

– А почему там пожар багровый? – спросили Кира-Ира.

– Так ведь лес горит, – сказал я. – Осень хоть и холодная, но сухая. Вот он и горит.

– Значит, они пожар идут тушить?

– Ясное дело, – сказал я. – А вообще мне пора. Поэму надо закончить.

В коридоре Вера вдруг сказала:

– Я тебя провожу немного.

Мне этого совсем не хотелось. Начнёт ещё спрашивать, зачем я тут паясничал.

– Не надо меня провожать. Что я, барышня? И гости у тебя сидят.

– Ничего, подождут.

На улице она ни о чём не спрашивала. Просто шла рядом и молчала. И я вдруг взял и рассказал ей и про четыре двойки, и про физкультурную форму, и даже про то, что видел её во сне на музыкальном понедельнике у великого седого музыканта. Только про цветы, которые я Полине Васильевне отдал, я не сказал ничего.

Глава 4. Нужны плащи «болонья»

– Есть новости, – сказал Мишка, открыв мне дверь. – Гляди, что я на свалке нашёл.

Посреди коридора стояла грязная кривобокая ширма с дырявой шёлковой тканью. За такие ширмы, только целые, конечно, в фильмах про старину прячутся любовники и шпионы.

– Всё понятно, – сказал я. – Мой юный друг решил вместо дельтаплана лететь на этом вторсырье. В таком случае могу предложить бабушкин зонтик. Он, по крайней мере, без дыр.

– Всё сказал? Тогда смотри и слушай. Видишь эти бамбуковые палки. Мы пилим их пополам, вставляем в трубку так, чтобы часть палки торчала, и на этот конец надеваем другую трубку. Вот тебе и крепление! Никакой сварки, никаких заклёпок. Причём всё разбирается за пять секунд. Усёк?

Хорошо Мишка придумал, ничего не скажешь.

Сначала мы долго не могли найти лёгкие трубки. Потом меня осенило: надо достать старые раскладушки, у которых каркас сделан из алюминиевых трубок. Мы долго искали эти самые раскладушки, ходили по дворам, выпрашивали у родственников и знакомых и, наконец, набрали несколько штук. А теперь Мишка просто и гениально придумал, как соединить трубки.

– Молодчина, Мишка, – сказал я. – На Нобелевскую не потянешь, но значок «Юный техник» я тебе подарю. Как бы теперь соединить углы каркаса? Эх, скорей бы брат письмо присылал.

– Слушай, я сейчас, до твоего прихода, по телевизору такую штуку видел! Один швейцарский спортсмен на дельтаплане два с половиной часа летал!

– Два с половиной! Не может быть!

– Честно. Сначала он на воздушном шаре поднялся, а с него на дельтаплане… Ух, красотища!

– Здорово. Эх, на нашем бы хоть минутку пролететь.

– Да, вот ещё, – Мишка хлопнул себя по лбу. – Самое главное забыл. Нам нужны плащи из ткани «болонья». Из них мы будем парус делать. Полиэтиленовая плёнка не годится. Она тяжёлая. А я тут в одном журнале прочитал, что лучше всего – это «болонья». Лёгкая, плотная. Ну то, что надо. Один плащ я уже достал. У бабушки выпросил. Всё равно она его не носит. Но я думаю, нам плащей пятнадцать потребуется. Выкраивать же придётся.

– Ого, – сказал я. – А сколько один такой плащ стоит?

– Нечего и считать. Нам стольких денег не набрать. Есть только один выход: надо эти плащи собрать. Ну, как мы макулатуру собираем или металлолом.

– Ты что? Кто это нам плащи отдаст?

– А почему нет? Во-первых, они уже не модные. А во-вторых, у многих они сносились и валяются просто как хлам в старых вещах. Надо попробовать. Чего мы теряем?

В первой квартире дверь открыл мужчина с большими висячими усами.

Мы ещё и спросить ничего не успели, как он сказал:

– Пусто, молодёжь, пусто. Ни одной газетки. Всё на «Графа Монте-Кристо» ушло.

– Да нам не макулатуру, – сказал Мишка.

– Нет ли у вас ненужных плащей «болонья»? – спросил я.

Мужчина дёрнул себя за ус и протянул:

– О-ри-ги-нально. Зина, иди-ка сюда! – Из комнаты вышла женщина в пёстром халате. – Ты слышишь, что теперь собирают пионеры? Они собирают плащи «болонья». Как тебе это нравится?

– Господи! – всплеснула руками женщина. – Скоро они дублёнки начнут собирать.

– Может быть, очень может быть, – сказал мужчина и даже повеселел от этой мысли. – А что, правда, мужики, почему бы вам не заняться дублёнками или хрусталём. Персидские ковры тоже неплохо. Вы подумайте, молодёжь. Потом приходите. А мы тут вам все подготовим, в чемоданчики уложим, хе-хе.

Мужчина вконец развеселился, и даже усы у него от удовольствия вверх поползли.

Мы повернулись и ушли.

– Жмот он просто, – сказал я. – Такой трамвайный билет не даст. Потащит на талоны менять. Ладно. Идём дальше.

В квартире под номером пять долго не открывали. Мы уже хотели уходить, но тут дверь широко распахнулась и на пороге появился опрятный старичок.

– Чем обязан? – приветливо спросил он.

Я решил начать издалека, чтобы сразу так людей не огорошивать.

– Видите ли, – сказал я, – у нас не совсем обычная просьба. Не найдётся ли у вас в доме старого, совсем ненужного плаща из ткани «болонья»?

– Плаща «болонья»? – переспросил старичок.

– Да, – сказал Мишка. – От дождя, знаете, такие делают. Вроде нейлонового. Может, у вас какой драный или дырявый есть. Нам всё равно.

– А позвольте полюбопытствовать, для какой цели?

– Для химической промышленности, – сказал я. – Потом из них сделают всякие полезные вещи. Щётки там, пуговицы, сумки. А может, и подмётки для ботинок. Таким подмёткам сносу не будет.

– Ох, уж эта химия, химия, – закряхтел старичок. – Всё-то теперь искусственное, всё. У дочки с зятем в комоде ёлка стоит. Синтетическая. Они её под Новый год достанут, одеколоном «Лесным» обольют – и довольны. Не надо, говорят, каждый раз бегать, покупать. Я тут в одном журнале прочитал, что и продукты уж синтетические изготовляют. Берут нефть и делают из неё, ни много ни мало, чёрную икру. Нет уж, увольте, я такую икру есть не буду. Что хотите со мной делайте, а не буду!

И он так упрямо замотал головой, будто мы с Мишкой заставляли его есть икру из нефти.

– Вот вы пройдите сюда, молодые люди, пройдите, – засуетился вдруг старичок, приглашая нас в квартиру.

Мы вошли. Старичок открыл стенной шкаф и достал оттуда длинное светло-серое пальто из тонкой материи.

– Видите этот габардиновый пыльник? Я купил его в одна тыща девятьсот сорок девятом году. Посмотрите, он как новый. Сейчас таких не делают. Чистейшая шерсть.

Потом говорливый старичок пригласил нас на кухню и угостил мёдом, который он собрал на своей пасеке.

– Вы чувствуете, какой аромат, какой букет! А теперь скажите, только честно: можно такой мёд сделать из нефти?

Мёд и вправду был очень вкусный. Мы с Мишкой вычистили стаканы, облизали ложки и, чтобы успокоить старичка, сказали, что такой мёд из нефти сделать нельзя.

Старичок проводил нас до двери и, сказав ещё раз, что икру из нефти он есть не будет, распрощался с нами.

– Хороший старичок, – сказал я, когда мы вышли на площадку. – И мёд у него что надо. Но где пятнадцать плащей из ткани «болонья»? Я вот что думаю. Не надо хитрить, а объяснить людям, зачем нам эти плащи. Когда люди поймут, они помогут. Давай в последний раз попробуем.

Начинали мы с верхних этажей. Теперь спустились вниз и позвонили в квартиру под номером один. Дверь открыл высокий мужчина с перебинтованной головой. Я уже приготовил длинную речь о том, что мы с Мишкой хотим сделать дельтаплан. Что дельтаплан – это такое стреловидное крыло, похожее на греческую букву «дельта», и что на нём, разбежавшись с горы, можно лететь почти как птица.

Я уже открыл рот, чтобы всё это произнести, но мужчина, взглянув на нас, вдруг исчез. Через секунду он вернулся, неся в руках какую-то бронзовую фигуру.

– Вот, возьмите. Пока жены нет. Я не могу её видеть. Нет, не жену, а эту чугунную женщину. Она на меня упала. Со шкафа. Возьмите. Вы получите первое место. Посмотрите, какая она тяжёлая.

При этих словах мужчина скривился и, сунув мне в руки фигуру, закрыл дверь.

Мы принялись рассматривать трофей.

Это была бронзовая женщина на массивной цилиндрической подставке. Женщина, наклонившись всем телом вперёд, стояла на одной ноге. То есть нет, она, конечно, не стояла, а бежала или даже хотела взлететь. Правая рука у неё была вытянута вперёд, и в ней она держала какой-то предмет. Левая была отбита.

– Интересно, кто это? – спросил Мишка.

– Терпсихора какая-нибудь, – сказал я. – Или Психея. Старинная, наверно, вещь. А вот, Мишка, ты знаешь, какие глаза считаются красивыми?

– Зелёные, – ответил Мишка.

– Почему обязательно зелёные? А чем голубые или серые хуже?

– Ну тогда не знаю.

– А я вот читал в одной книжке, что красивые глаза – это когда между ними ещё один глаз помещается.

– Ты что, спятил? Где это ты людей с тремя глазами видел?

– Да ты не понял. Два глаза-то. Но чтоб расстояние между ними такое было, что ровно ещё один глаз помещается. Понимаешь?

– Ах, вон как. Интересно.

Мишка померил пальцами свой глаз и, не меняя расстояния, приставил их к переносице.

– Гляди, вроде одинаковые! Выходит, я красивый?

Я оглядел Мишку.

– Ничего. Тощий только. И уши малость торчат.

– Уши? – переспросил Мишка и вдруг, хлопнув себя по лбу, закричал: – Ура! Придумал. Углы каркаса мы соединим резиновыми трубками, а трубки закрепим хомутиками. Во будет держаться!

Мишка подобрал камешек и стал рисовать на асфальте раму дельтаплана.

– Ну ты сегодня что-то разошёлся, – сказал я. – Кулибин, честное слово. А чего это ты вдруг вспомнил ни с того ни с сего? Мы ведь вроде про красивые глаза говорили?

– Не знаю. Ты сказал «уши», а я почему-то про хомутики подумал.

– Во даёт! А если я скажу «шея», ты, может, ещё чего-нибудь придумаешь.

– Не, всё. Пошли по домам, а то по шеям получим. Поздно уже.

– Мишка, я возьму эту статую себе. Ты не против?

– Бери, – сказал Мишка.