Текст книги "Лахтак"

Автор книги: Николай Трублаини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Г л а в а  XVI

        Сам Кар пошел на вахту к котлам. Когда моряки увидели, как искусно забрасывает он лопатой уголь и каким ровным слоем рассыпается уголь на колосниках, они прониклись к нему еще большим уважением. Только механик, машинист Зорин и Запара были освобождены от кочегарки. Первые два потому, что почти без отдыха работали в машинном отделении, а Запара потому, что работал только на палубе, где одновременно проводил и научные наблюдения. Он измерял температуру воды, воздуха, направление и силу ветра, брал пробы воды для химического анализа и выполнял ряд других работ.

        Все больше приходилось «Лахтаку» уклоняться к востоку от своего курса. Прибрежное ледяное поле расширялось в виде треугольника. Пароход шел от вершины этого треугольника, словно по гипотенузе. Северная Земля исчезла за туманом. Температура воды по измерениям Запары падала медленно, но беспрерывно. Это означало, что льда вокруг «Лахтака» становилось все больше.

        Когда гидролог указал на это Кару, тот нахмурился и, словно спрашивая совета, сказал:

        – С норда в спину нам дует ветер, вот он, наверное, и гонит лед. Спереди похоже на то, что льды загораживают дорогу в пролив Вилькицкого. Что же делать? – И, посмотрев на молчавшего гидролога, сам себе ответил: – Попытаться пройти к устью Хатанги или Лены, используя их теплые воды, и там зимовать...

        – Это чудесная мысль! – И Запара начал сыпать аргументы в защиту предложения Кара. Гидрологу очень хотелось провести зиму в каком-нибудь малоизвестном краю.

        – Да, – сказал Кар, – если мы не попали в ледяной мешок.

        Запара ничего не ответил, но, проанализировав свои наблюдения за последние несколько часов, подумал, что они, наверное, уже в мешке. Когда стемнело, пошли малым ходом. Запара отметил в дневнике: «Ветер утих, а луна спряталась в тумане».

        Кар, Лейте и Запара сидели в штурманской рубке и курили, разглядывая карту того моря, по которому они плыли. Это был почти чистый лист бумаги с едва намеченными пунктиром контурами берега на юге и западе. Несколько цифр в южной части моря показывали, как мало пароходов посетили это море. В северной же его части не плавал никто. Карта побережья показывала, что оно совершенно безлюдно и почти не исследовано. Никто как следует не знал течений моря Лаптевых и его ледового режима. Только в его южной части были кое-где измерены глубины. Вот об этом и разговаривал со своими помощниками Кар.

        На мостике, в рулевой рубке, Соломин не спускал глаз с компаса и с линии курса, которая указывала почти прямо на восток.

        Это льды с правого борта заставили их взять такой курс.

        – Лена и Хатанга, – говорил гидролог, – вливают в море Лаптевых много теплой воды, текущей с юга. Это дает основание предполагать, что ледовый режим южной части этого моря не так суров, как, скажем, в Восточно-Сибирском море и даже соответствующей части Карского. Впрочем, никто не может сказать точно, на сколько повышают температуру моря воды этих рек. Научные экспедиции этого моря еще не изучали. Это большой пробел в гидрологии Полярного бассейна.

        – Снова завел свое! – усмехнулся Лейте. – Ему таки хочется зимовать в этом проклятом море.

        – Мне – да, но я совсем не хочу, чтобы вы, дорогой Лейте...

        Запара не кончил. Его прервал удар парохода обо что-то такое, от чего все судно содрогнулось и задрожало. Как вихрь вылетел Кар из штурманской рубки. За ним, позабыв шапку и рукавицы, выскочил Лейте. За Лейте бежал Запара. Штурман прыгнул к телеграфу и приказал: «Стоп!»

        – Лево руля! – кричал рулевому Кар, перегибаясь через борт и всматриваясь в темноту перед носом парохода, где что-то серело.

        Кар немного успокоился: это была льдина, а не мель или подводный камень. Как ни была она велика, но «Лахтак», ударившись о нее на тихом ходу, не мог причинить себе большого вреда.

        Лейте с Вершометом уже стояли на носу. Они осматривали льдину и проверяли, нет ли повреждений.

        – Нет, удар был мягкий, – сказал Соломин, понимая волнение Кара.

        Торба уже остановил машину. Все стихло: не дрожала палуба, не волновали воду лопасти винта за кормой. На море тоже стояла тишина, и только перегнувшись через борт, можно было услышать, как тихо-тихо вода плескалась о льдину.

        – С востока тоже льдина, – сказал Кар.

        По его приказу рулевой круто повернул влево, на северо-восток, и Торба снова пустил в ход машину.

        Кар искал в темноте чистую воду. Но через двадцать минут «Лахтак» снова наткнулся на льдину. Тогда остановили машину и решили ждать утра. Немного подумав, Кар поручил вахту Запаре и лег спать. Он уже несколько ночей или совсем не спал, или спал по два-три часа. Запара приказал и Соломину идти спать. Матрос тоже переутомился за эти дни. Но он не пошел спать в кубрик, а, постелив около штурвала тулуп, лег на него, укрылся другим тулупом и, шутливо бросив Запаре: «Буду спать на боевом посту», – захрапел.

        Запара пожелал матросу спокойной ночи и медленно зашагал по мостику от левого борта к правому и назад – от зеленого фонаря к красному. Эти фонари вместе с топовыми лампочками были единственными огнями на судне. Все спали. Только Запара ходил, протирая носовым платком стекла очков. Он раздумывал о судьбе «Лахтака», вспоминал погибших товарищей и трех дезертиров. А потом вспомнил Ленинград, где осталась его жена с двумя детьми. У них нет никаких вестей о нем. «Лахтак», наверное, запишут в число пропавших судов, а семью известят, что Запара погиб.

        Он так любил Север, столько лет посвятил ему, исследуя море! Гидролог взглянул на Соломина, вспомнил других моряков и подумал, что эти его товарищи также посвятили морю всю жизнь, тоже, наверное, любят его и что у них тоже есть семьи; их матери, жены и дети тоже тоскуют по ним... Зато какая радость будет, когда они возвратятся! Но возвратятся ли?..

        Наступало утро. Сквозь рассветный туман расплывался, ширился горизонт. Перед глазами расстилалось ледяное поле. Холод, усиливаясь, заползал за воротник и в рукава тулупа. Все спали. Дремота охватывала и гидролога. Неподвижно лежал возле штурвала Соломин. Но вот послышались чьи-то легкие шаги. Кто-то поднимался по трапу на мостик. Это шел Степа. Розовый после крепкого сна, юноша приветствовал Запару.

        – Что хорошего, мой друг? – спросил вахтенный.

        – Товарищ помкапитана, вокруг нас лед.

        Гидролог содрогнулся: он услышал подтверждение той мысли, которая всю ночь тревожила его. Именно это предвидел и Кар: «Лахтак» попал в западню, в ледяной мешок. Выберутся ли они когда-нибудь из этой западни?.. Лед окружал пароход тесным серым кольцом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.  ОСТРОВ ЛУННОЙ НОЧИ

Г л а в а  I

        Конец зимы был отмечен лютыми морозами. В устье Белого моря вмерзали в лед норвежские мотопарусники. Посылая по радио «SOS», они звали на помощь советские ледоколы. Их спасали «Сибиряков», «Русанов» и «Малыгин». Из советской охотничьей эскадры, которая охотилась на гренландских тюленей, обмерзали только «Ломоносов» и «Белуха» – дряхлые шхуны норвежской постройки. На «Ломоносове» капитаном был Иван Федорович Шеболдаев, а «Белухой» все еще командовал Кривцов.

        Пять месяцев не был Кривцов дома, в Архангельске, а перед этим, в декабре, еле успел выскочить из Двины до ледостава.

        Охота на тюленей проходила удачно. Как-то «Белуха» очутилась среди ледяного поля с многотысячным лежбищем тюленей. Не извещая никого о своей находке, Кривцов выслал всю команду на лед бить тюленей и велел радисту передать тревожное сообщение: «Шхуна «Белуха» затерта льдами! Прошу на помощь ледокол!»

        – Прибавьте наше местонахождение и мою фамилию, – сказал Кривцов радисту. «Для одного ледокола и для нас здесь вполне хватит зверя», – думал он.

        Действительно, большое ледяное поле, километра в три длиной и в два шириной, было усеяно черными головами тюленей. Сильный мороз запаял все проруби на этом поле, и зверям некуда было бежать от окруживших их со всех сторон охотников. На «Белухе», кроме команды, была еще артель зверопромышленников в двадцать пять человек. Через два часа после того, как радист послал сообщение, он получил ответ, что на помощь «Белухе» идет «Малыгин».

        Кривцов знал, что на «Малыгине» сто двадцать охотников. «Малыгин» был недалеко и должен был скоро подойти.

        Стрелки с «Белухи» надели белые балахоны и сошли на лед. Они окружали тюленье стадо и, боясь испугать зверя, бесшумно ложились за торосами и прицеливались.

        Прежде всего они должны были застрелить сторожевых тюленей. Большинство зверей спало, греясь на солнце. Под мартовским солнцем могли греться только звери с большим запасом сала под кожей, потому что в это же время у охотников от мороза коченели ноги.

        Сторожевые тюлени не спали. Время от времени они поднимали морды и нюхали воздух: не приближается ли опасность.

        Стрелки подползали к стаду против ветра.

        Но вот над льдиной затрещали первые выстрелы. Они не испугали тюленей, потому что были похожи на легкий треск льда в морозные дни. Сторожевые тюлени остались неподвижно лежать на своих местах. Только морды их припали ко льду, а из голов тоненькими ручейками вытекала кровь.

        Как раз в это время над горизонтом показался дым, и вскоре среди плавучих льдин появился пароход. Это приближался «Малыгин». Через час он уже был на расстоянии мили от «Белухи». Но что это за пароход идет почти в кильватере за «Малыгиным»? Кривцов пытался разглядеть его в бинокль, но ледокол закрывал от него этот пароход.

        – Кто это может быть? – спросил Кривцов у своего помощника Зеленина, показывая на пароход.

        – Во всяком случае, что-то небольшое, – ответил Зеленин, внимательно разглядывая пароход в бинокль.

        Кривцов приказал радисту взять сигнальные флажки и подняться на бочку на фок-мачте[19]19
  Ф о к– м а ч т а – передняя мачта.


[Закрыть] . Радист должен сигнализировать «Малыгину»: «Все в порядке. Большое лежбище тюленей. Охотимся. Приглашаем вас. Подходите осторожно».

        На фок-мачте «Малыгина», очевидно, их радист. Также с помощью двух флажков он отвечает по азбуке Морзе: «Поняли. Благодарим. Подойдем борт к борту».

        «Кто с вами?» – спрашивает радист с «Белухи».

        «Старый черт увязался», – ответили с «Малыгина».

        – Узнал, – говорит Кривцову Зеленин. – Нас посетил Иван Федорович.

        И правда, это была шхуна «Ломоносов».

        – Вот старый хитрец! – смеется Кривцов. – Никто его не приглашал – нюхом почуял, что «Малыгин» на лежбище идет. Ну, ничего, – продолжает он, – хватит и для него.

        Теперь, когда прибыли еще полтораста охотников, началась отчаянная стрельба.

        Только на пятый день кончились охота и свежевание тюленьих туш. Моряки-охотники были переутомлены, но не отдыхали, спеша перетащить добытое сало и шкуры в трюмы своих пароходов. На льду для чаек они оставили только горы тюленьего мяса.

        В последний вечер три капитана собрались пить чай в кают-компании «Белухи». С ними были их ревизоры[20]20
  Р е в и з о р о м  на пароходе называется штурман – второй помощник капитана. Он ведет несложную пароходную канцелярию.


[Закрыть]. Трюмы «Малыгина», «Белухи» и «Ломоносова» заполнились жиром и шкурами. «Малыгин» добыл двадцать тысяч тюленей, «Белуха» – семь тысяч и «Ломоносов» – пять тысяч. Суда готовились идти в Мурманск, чтобы там сдать добычу на салотопенный и кожевенный заводы.

        Подсчитав свои трофеи, капитаны заговорили о Мурманске и о подготовке к предстоящему рейсу на зверобойный промысел. Потом стали вспоминать разные случаи за долгие годы их зверобойной практики.

        Кто-то сказал:

        – Эх, были бы тут капитан Гагин и штурман Кар – эти бы порассказали! Вот с кем бывали приключения, да какие!

        – Где-то они? – грустно промолвил капитан «Малыгина». – Не нашла их «Белуха». Наверное, летом тебя, Кривцов, снова пошлют искать.

        – Нечего искать, – пробасил Иван Федорович. – Погибли. Вот только как погибли? Безусловно от взрыва котлов, что бы там ни говорил Федор Иванович.

        – Кто знает, погибли ли. Пока это не доказано, трудно отказаться от розысков, – задумчиво ответил Кривцов.

        – Погибли, – стоял на своем старый капитан.

        В кают-компанию вошел радист Валя. Сев на свое место у стола, он обратился к Кривцову:

        – Дмитрий Прокофьевич, только что слышал передачу радиограмм с мыса Желания в Архангельск. Есть интересная новость. Там вместе со льдами принесло к берегу опрокинутую вверх дном шлюпку. На шлюпке сохранилась надпись «Лахтак».

        Капитаны молча посмотрели на Валю.

        – Очевидно, вы не ошиблись, Иван Федорович, – грустно сказал Кривцов, – следует считать – погибли капитан Гагин, штурман Кар и с ними еще двадцать пять моряков.

Г л а в а  II

        С визгом и свистом налетал северо-восточный ветер, рассыпал снег над торосами, сметал его с ровного ледяного пространства и снова наметал сугробы.

        На ледяной равнине на сотни, а может быть, и тысячи километров вокруг он не встречал ни одного препятствия. В темноте полярной ночи миллиарды кубометров воздуха, перемешанные при пятидесяти градусах ниже нуля с миллионами затвердевших, как дробь, снежинок, мчались и выли в гигантском урагане.

        Над морем Лаптевых вторую ночь ревела бешеная полярная буря. В такую бурю даже вечные странники полярных льдов – белые медведи не отважились отправляться в путешествия. Пережидая непогоду, они закапывались в снег под каким-нибудь небольшим торосом.

        Особенно дико и зловеще в такую ночь во льдах пустынного моря Лаптевых. В сотнях километров от суши, среди моря, в эту ночь содрогается от ветра обледенелый, засыпанный снегом пароход. Полярная ночь над морем тянется месяцами. Сейчас как раз середина этой многомесячной ночи. Уже несколько недель по палубам парохода или по льдинам вокруг него на протяжении двадцати четырех часов в сутки можно ходить только с фонарем. Если сбросить весь снег и сколоть лед с бортов парохода, то на носу можно прочитать: «Лахтак», а на корме – «Порт Архангельск». Во тьме мелькает свет электрического фонарика. На крыше капитанского мостика возятся два человека. Оба в неуклюжей меховой одежде. Эта одежда – словно большие мешки. Люди осматривают метеорологическую будку.

        – ...О-о-о! – слышится голос сквозь ветер. – Барометр идет вверх. Запиши: температура воздуха 51,6, направление ветра – ост-норд-ост, ветер – 6 баллов.

        – Стихает! – кричит другой. Но из-за ветра его не слышно. Он становится спиной к ветру и ощупью записывает что-то в тетради. Люди заканчивают свои измерения, спускаются вниз по трапу, под мачтой проваливаются по колено в снег и прямиком идут к люку, ведущему в верхний трюм. Открывают двери и скатываются под свет электрической лампы.

        – Ура! – кричит один из них. – Барометр идет вверх, ветер стихает. – Он снимает меховой капюшон, и появляется голова Степы Черлака.

        Рядом с ним Запара.

        В большой трюмной комнате – длинный стол, стулья и две маленькие печки.

        Вокруг стола за обедом вся команда «Лахтака».

        В одних тарелках дымится какая-то мясная похлебка, в других – жареное мясо. Возле каждого лежат только два маленьких сухарика.

        – Раздевайтесь, садитесь за похлебку и рассказывайте, что на дворе, – приглашает Торба.

        Сегодня почетные обязанности повара исполняет механик. За несколько месяцев пребывания среди льдов лица людей заметно изменились. Все немного побледнели, у всех, кроме Степы, поотрастали бороды и усы. Вообще среди моряков выделяются двое. Это безусый бойкий юнга с живыми карими глазами и Кар, с мужественным гладко выбритым лицом. Выражение его глаз свидетельствует о твердости характера.

        Четвертый месяц стиснутый льдами «Лахтак» дрейфовал по морю Лаптевых. Неизвестные течения несли его то на север, то на восток, то возвращали обратно на юг, а иногда понемногу относили к западу. В январе «Лахтак» снова понесло на север.

        С сентября до начала октября охотничьей бригаде посчастливилось убить трех моржей, двух морских зайцев, двух нерп и девятерых медведей. Половина этих охотничьих трофеев была добыта благодаря сметке и опыту Вершомета. Моряки сберегали хлеб и особенно картофель, потому что этих продуктов у них было очень мало. Они налегали на медвежье сало, держа в запасе моржовое и заячье. Надеялись, что не придется переходить на моржатину, но пока что шансов на это почти не было. В ноябре медведей не видели, а в декабре Вершомет застрелил только одного тощего медвежонка. Жили в верхнем трюме, разгородив его на столовую и общую спальню. Там же выделили каморки: отдельную для Кара и одну общую – для Торбы и Запары. Столовую торжественно называли кают-компанией. Только Павлюк не жил в трюме. Этот чудак говорил, что испортит себе легкие, потому что там много курят, хотя Кар выдавал только по две папиросы на курящего. Кроме того, Павлюк устроил наверху ветряной двигатель, соединил его с динамо-машиной и осветил пароход дешевым электричеством. Он считал, что ему нужно чаще бывать на палубе, чтобы смотреть за ветряками. Поэтому-то он и устроился в одной из кают на палубе. Он сильно мерз там и часто прибегал греться в трюм. Сколько его ни уговаривали бросить свой «ледник», как называл Лейте каюты на верхних палубах, он не соглашался.

        Чтобы люди не скучали без дела, Кар разделил всех на три бригады. Работали по десять дней. Одна бригада работала на камбузе и хозяйничала в пароходных помещениях, другая заготовляла лед для воды и распоряжалась на палубе, третья отдыхала и занималась охотой. Кроме того, у каждого была индивидуальная нагрузка. Степа стал помощником Запары в научных наблюдениях. Павлюк заботился об электричестве, Котовай ведал библиотекой, шахматами и музыкальным кружком, то есть скрипкой, балалайкой, стареньким граммофоном. Все остальные также имели нагрузки.

        Каждый день читались лекции. Кар преподавал штурманское дело, математику и астрономию. Запара – метеорологию, гидрологию и химию. Оба они выступали в роли географов. Торба проводил беседы о паровой машине, и излагал кое-какие сведения по физике. Машинист Зорин преподавал обществоведение и часто проводил открытые партийные собрания, хотя членами партии были только он, Кар и Шелемеха. Степа представлял комсомол.

        Огромная радость охватила всех, когда однажды Павлюк наладил радиоприемник и выставил в трюме громкоговоритель. Правда, настраивал его Павлюк наобум, не зная этого дела, и часто вместо пения, музыки и речей был слышен треск азбуки Морзе.

Г л а в а  III

        Каждые четыре часа Запара и Степа делали метеорологические наблюдения. Обычно они чередовались, но дважды в сутки, когда нужны были особенно подробные наблюдения, выходили вместе, и тогда Степа помогал Запаре.

        В тот день в восьмом часу вечера юнга готовился выйти для наблюдений на палубу, поэтому одевался особенно тепло: надел меховые брюки, меховые носки, чулки и пимы – сапоги из оленьей шкуры мехом наверх. Затем застегнул на груди жилетку из меха нерпы и нырнул в широкий совик – шубу из оленьего меха, которую надевают через голову. Чтобы защитить от лютого мороза руки, их пришлось запрятать в две пары перчаток, а сверху натянуть еще гигантские рукавицы. Вооружившись электрическим фонарем и анемометром[21]21
  А н е м о м е т р – прибор для определения скорости ветра.


[Закрыть], Степа вышел на палубу.

        Ветер был очень слабый, но и этого было достаточно, чтобы при сильном морозе обжечь лицо. Юноша осторожно прошел в темноте по палубе и, не зажигая фонаря, сошел по трапу; он экономил электрическую энергию батареи. Взобравшись на крышу штурманской рубки, юнга принялся за работу. Нажав пружину, он поднял анемометр высоко над головой. Анемометр легонько затрещал. Через минуту Степа включил фонарь, чтобы посмотреть на циферблат. Не теряя времени, записал показания. После этого быстро спрятал прибор в сундучок, натянул рукавицы и стал бить руками по плечам, как это делают извозчики, когда у них замерзают пальцы.

        Согрев руки, Степа полез в метеорологическую будку. Там он записал показания барометра. Отметив, что стрелка барометра пошла вверх, записал показания гигрометра[22]22
  Г и г р о м е т р – прибор для измерения влажности воздуха.


[Закрыть], термометра и начал спускаться на нижнюю палубу. Из-под ног посыпался снег, и Степа подумал, что завтра у палубной бригады будет работа. Раз шторм прекратился, Кар безусловно пошлет их счищать снег.

        Пройдя несколько шагов, он остановился у того места, где в борт «Лахтака» уперся большой торос, и посмотрел в темноту над замерзшим морем.

        «Так и шел бы до самого полюса!» – подумал Степа.

        Стряхнув рукавицей снег и облокотившись на перила, юноша напряженно и в то же время мечтательно всматривался в едва сереющее ледяное поле. Ни разу не упрекнул Степа судьбу, забросившую его сюда. Печальным становилось лицо юнги только тогда, когда он вспоминал товарищей, погибших у берегов острова Уединения. Он был любознательным и энергичным парнем. Тайны Арктики, с которыми он сталкивался и о которых рассказывал Запара, еще больше разжигали его любопытство.

        Не прошло и полминуты, как какое-то существо появилось на торосе, поднялось над бортом, и Степа от сильного удара в спину растянулся на палубе.

        «Медведь!» – промелькнуло в голове у юнги, но он не испугался. Он лежал, сжимая одной рукой футляр анемометра, а другой – фонарь. Тем временем зверь, положив передние лапы на борт, вытянул голову и понюхал воздух, словно интересовался, на кого же он наткнулся и можно ли извлечь из этого какую-нибудь пользу. Юноша, поджав под себя ноги, подскочил и припал к стене кают-компании. Зверь перескочил через борт на палубу, и его морда оказалась на расстоянии десяти сантиметров от Степиного лица. Мальчик ощутил на себе дыхание медведя. Зверь лязгнул зубами, то ли от голода, то ли от злости, и еще ближе подошел к Степе. Юнга опрометью метнулся вдоль стены, но, не сделав и двух шагов, чуть было не упал навзничь. Это медведь схватил зубами за полу мохнатого совика. На какой-то момент совик спас юношу. Медведь прокусил одежду, но не достал зубами до тела. Мальчик снова рванулся, но медведь грозно зарычал, не выпуская совика из зубов. Вылезти из него Степа уже не успел бы – каждую минуту мохнатое страшилище могло навалиться на него своей тушей или ударить лапой по голове.

        Стиснув зубы, Степа повернулся к зверю. Медведь выпустил из зубов олений мех и поднял вверх лапу.

        Степа не дожидался страшного удара. Он сам размахнулся и треснул фонарем по медвежьей морде. По-видимому, этот отпор, как он ни был слаб, сбил медведя с толку. Степа не стал ждать, пока хозяин полярных льдов опомнится от его решительного нападения и снова цапнет его за олений мех или опустит ему на голову свою деликатную лапку. Он помчался по палубе, напрямик к капитанскому мостику, потому что медведь отрезал ему дорогу в трюм. Когда Степа добежал до трапа, который вел на капитанский мостик, медведь догнал его снова. Теперь, казалось, спасения не было. Степа стал по другую сторону трапа. Чтобы достать мальчика, медведь должен был или обнять лапами трап, или обежать его кругом. Для полярного медведя это было несложно. Но Степе пришла в голову новая спасительная идея. Он протянул к медвежьей морде руку с фонарем и нажал кнопку. Электрический свет ослепил медведя. Степа потушил фонарь, снова зажег его и снова погасил. Медведь, напуганный незнакомым и неприятным явлением, отступил немного назад. Степа прыгнул на трап и, топая изо всех сил, взбежал на капитанский мостик. Здесь он оглянулся. Медведь, по-видимому, уже пришел в себя и лез за ним по трапу.

        Полярный мишка не годится в матросы: не очень он ловко лазает по трапам. Пока он вскарабкался наверх, прошло секунд двадцать.

        За это время Степа вбежал в штурманскую рубку и закрыл двери на крючок. Он стал искать, чем бы защититься. Медведь уже топал под окном рубки и тыкался мордой в тонкую деревянную стенку.