Текст книги "Важный разговор [Повести, рассказы]"

Автор книги: Николай Печерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава двадцать вторая
Я ТАКИХ УВАЖАЮ

В степи двое – Ванята и Марфенька. Шли и думали об одном и том же. Каждый по-своему. О Сотнике, который скоро станет трактористом, Платоне Сергеевиче и немного о себе.

Справа и слева, насколько хватал глаз, стелились поля. Хлеб уже почти весь убрали. Только кое-где мелькали гривы нескошенной пшеницы. Еще день-два, и жатве конец. И тогда ударит в колхозном клубе барабан, запоют трубы, начнется веселый летний праздник – дожинки.

Марфенька тоже выступит на празднике. Расскажет, как они работали, как помогали колхозникам убирать урожай. О нем, Ваняте, Марфенька говорить не будет. Да это ему и не нужно. Ну, а если скажет, пускай…

Ванята представил на миг, как все это может про изойти. Выйдет Марфенька на трибуну, поглядит в зал на колхозников и скажет:

«К нам приехал недавно Ванята. О нем, конечно, говорить рано, но я скажу. Кое-кто думал, что он лодырь и шатун, но это, товарищи, не так. Он работал честно, по-пионерски. И вообще он будет трактористом. А Ваня Сотник пускай не фасонит. Сотник – человек ничего. Но если он будет зазнаваться, я возьму свое мнение назад».

На передней скамейке будет сидеть мать в белой нарядной кофте и рядом с ней – отец. Он наклонится к матери и тихо спросит:

«Про нашего Ваняту говорят, что ли?»

«А то ж про кого! Он у нас знаешь какой! Да тише ты! Слушать мешаешь!»

Отец поднимется с места, одернет пиджак и вместе со всеми начнет хлопать в ладоши.

«Молодцы они все-таки, эти ребята, – скажет он. – Хорошо, что Ванята с ними дружит. Это я очень одобряю».

Ванята улыбнулся от таких мыслей и посмотрел на Марфеньку. Нет, пускай даже не говорит о нем! Не в этом дело… Только бы не запуталась на трибуне. За всю бригаду будет обидно! Да и Марфеньку жаль.

Он шел с Марфенькой и страдал. Неужели запутается? Пыхов Ким вон что про нее рассказывал… Пыхов хоть и болтун, но все-таки иногда говорит объективно. От него этого не отнимешь…

Ванята выждал удобную минутку и, будто между прочим, спросил:

– Ты не боишься выступать? Наверно, сто раз выступала?

Марфенька замедлила шаг.

– Нет, я уже не боюсь, – сказала она. – Я все продумала. Концовки только нет. И так думала, и так, а она не получается…

– Ерунда, – сказал Ванята. – Скажи что-нибудь – и все. Главное, чтоб в середине хорошо было. А концовка – пустяк. Гриша Пыхов запросто придумал. Знаешь, как получилось?

В глазах Марфеньки блеснул хитрый огонек.

– Нет, – сказала она. – Про лягушек и червей нельзя. Это у мальчишек наших такая клятва. Это Пыхов Ким придумал.

– А Ким болтал – Гриша.

– Нет, он врет. Это Ким сам. Я сама придумаю, а то смеяться будут. Не бойся!..

Тропа опустилась с холма и вошла, будто в речку, в глубокий овраг. На крутых откосах его торчали серые валуны, бежали вверх кусты колючей боярки. Овраг петлял по степи и заканчивался где-то возле молочных ферм.

Была и еще одна, самая короткая, дорога в Козюркино – та, по которой бежали на верхотуру кусты боярки. По ней давно не ходили. Тропа заросла серой полынью, курчавым, пахучим, как духи, чабрецом.

Марфенька и Ванята шли по дну оврага. Было тут после вчерашнего дождя сыро и душно. Без устали трещали, выпрыгивали из-под ног серые, с красными подкрылками кузнечики. Где-то в стороне, а где – не поймешь, звенел ручеек. Марфенька остановилась, склонив голову, начала слушать.

– Вон где! – сказала она. – Пошли!

Они свернули с тропки и увидели крохотный юркий ручеек. Струйка воды прыгала с камешка на камешек, растекалась по траве жидким, прозрачным стеклом. Рядом, на ветке шиповника, сидела зеленоватая белощекая синица. Она только что нашла ручеек, хотела напиться и теперь недовольно поглядывала на гостей.

Вода была холодная и чуть-чуть отдавала полынной горчинкой. Марфенька и Ванята напились и снова тронулись в путь.

– Пошли напрямую, – сказал Ванята. – Чего тут плутать!

Марфенька измерила глазом крутой обрывистый склон и даже голову пригнула.

– Угу-у, как высоко! Нет, я не пойду. Там нельзя. Весной мальчишка один свалился. В кровь весь…

– Трусиха! Мы ж осторожно. Пошли!

Не ожидая согласия, он стал карабкаться по склону. Рыхлая, сырая земля уплывала из-под ног. Вниз с грохотом катились тяжелые угловатые камни и быстрые, как пули, голыши.

Ванята перепрыгивал с одного уступа на другой, цеплялся руками за ветки боярки и траву. Все ближе и ближе черная, прошитая корешками трав, каемка обрыва. Еще несколько усилий, и он будет наверху.

Ванята оглянулся. Марфенька вскарабкалась до половины склона, с тревогой и ожиданием смотрела на Ваняту.

– Эге-ге-й! – крикнул Ванята. – Давай, матриархат!

Марфенька не тронулась с места. Она уже не верила в свои силы. Вверх идти трудно, а вниз – страшно. Вон какая пропасть!

– Дава-ай, Марфенька!

Снизу, как эхо, протяжно и глухо донеслось:

– Не могу-у!

– Не бойся-а!

– Не могу, Ванята-а!

Ванята подождал несколько минут и начал спускаться вниз. Один шаг, второй, третий, сотый, – и вот он уже возле Марфеньки. Ванята дрожал от усталости. Лицо заливал теплый соленый пот. Он протянул Марфеньке руку, сердито сказал:

– Пошли, чего ты!

Ванята тащил Марфеньку наверх. Упрется ногой в камень, поднатужится и снова идет вперед и вперед. Несколько раз он спотыкался, прижимаясь всем телом к земле, искал ногой точку опоры. Находил ее и, отдохнув минутку, полз к новому взгорку.

С трудом выбрались они из оврага. Солнце заливало степь ярким слепящим светом. В синем высоком небе, будто белый поплавок, плыл самолет.

Они разыскали среди жнивья тропку и пошли домой. Теперь до деревни было рукой подать. Марфенька с любопытством поглядывала на Ваняту и улыбалась.

– Чего улыбаешься? – спросил Ванята.

– Просто так… разве нельзя?

– Просто так ничего не бывает! Опять хитришь?

– Нет, это я штуку одну вспомнила…

– Ну?

– Чего – ну? Тебе скажешь, а ты сразу – в пузырь. Ты ж вон какой пузыревый!

– Ты не виляй! Я тебе все говорю, а ты…

– А тут ничего и нет, – сказала Марфенька. – Пустяк один… Я про воробья вспомнила…

– Про какого еще воробья?

– Помнишь, как мы ходили к Пыховым? Там воробей с вороной сражался…

– Ну, помню… Что тут такого?

– Я ж тебе и говорю – ничего. Вспомнила – и все… Правда, здорово! Маленький, а все равно не сдался. Я таких уважаю…

Ванята пожал плечами. Они молча продолжали путь.

Ванята не знал, обижаться ему на Марфеньку или не стоит. Разве поймешь, что на уме у этой хитрой, похожей на гриб подберезовик девчонки?

Глава двадцать третья
ОЖИДАНИЕ

В доме Пузыревых дым стоит коромыслом. Мать, засучив рукава, стряпает шанежки, тетка Василиса гремит посудой, накрывает широкий праздничный стол. Тысячу дел придумали Ваняте. Сначала он драил тертым кирпичом медный самовар, потом подметал двор, потом скоблил ножом крыльцо…

Сегодня в двенадцать ноль-ноль приезжает отец. Ваняте об этом не сказали. Он поглядывает на мать и тетку Василису, ухмыляется. Ну и хитрецы! Ничего, он подождет, уже недолго!

Стол трещит от всякой еды, а тетка Василиса придумывает все новые и новые угощения. Станет посреди избы, взмахнет руками и скажет:

– Ой боже ж ты мий, та що це робится! Та тут же ничого нема! Може, ще яку консерву купить? Та чого ж вы мовчите? Та бижи ж ты, Ванята, в отой магазин! Та що ж мени з вами робить!

В последнюю минуту, когда уже все было готово и можно было наконец сделать передышку, тетка Василиса погнала Ваняту в магазин купить кофе. В доме Пузыревых кофе не пили, но тетка Василиса решила, что теперь без него не обойтись. Она дала Ваняте трешку и сказала:

– Ты ж дивись и конфет купи! З чим його, оте прокляте кохфе, пьют. Та чого ж ты стоишь, я тоби кажу!

Ванята спрятал деньги в карман и пошел в магазин. Тетка Василиса сказала, чтобы он летел пулей, но Ванята решил не торопиться. Было всего только десять часов. Сто раз успеет сбегать в магазин!

Сегодня у Ваняты два праздника. Во-первых, приезжает отец, а во-вторых – дожинки. В кармане его комбинезона лежит отпечатанный на машинке узенький листок:

«Уважаемый тов. Пузырев! Партийная организация и правление колхоза просят Вас пожаловать в клуб на праздник урожая».

Узнал бы про это Гриша Самохин, умер бы от зависти! Эх, Гриша, Гриша, жаль, нет тебя здесь!

Ванята дал небольшой крюк, решил сначала посмотреть на клуб, который украшали вчера колхозники, и на стенную газету, которая висела возле клуба в стеклянной витрине. Газету тоже делали вчера. Ванята ходил в клуб вместе с Марфенькой, Пыховым и все видел как печатали на машинке статейки, клеили фотографии, рисовали красками заголовки.

В газете была статейка о Сашкином прадеде. Как жили раньше крестьяне и как живут теперь. Была и фотография. Дед Егор строго смотрел из-под своих густых бровей и как будто бы говорил: «Ничего поработали: и хлебушко есть, и молоко, и прочее. Жаль, не довелось глянуть на вашу жизнь своим глазом. Молодцы, граждане, то есть товарищи колхозники. Одобряю!»

Много знакомых людей увидел Ванята на фотографиях – и отца Пыховых, и комбайнеров, и тетку Василису с деревянной поварешкой в руке. Была в газете и еще одна фотография. Ее прислал накануне в твердом картонном пакете суетливый и немного смешной человек – Бадаяк. Ванята сразу нашел на снимке себя, Марфеньку, Пыховых. Не попал в кадр только Сашка Трунов.

Пыхов Ким рассматривал эту фотографию вместе с Ванятой. Ким разглядел то, что было недоступно всем остальным. Он ткнул в фотографию пальцем и, не сдержав нахлынувших вдруг в его душе чувств, закричал:

– Дураки! Вот он, Сашка Трунов, глядите!

Все посмотрели на то место, где задержался перст Пыхова Кима, и увидели с краешка фотографии полукруглый, как месяц на ущербе, ломтик Сашкиной головы и Сашкино ухо.

Удивился не меньше других такому неожиданному открытию и редактор газеты Иван Григорьевич. Он, впрочем, не согласился с предложением Кима – немедленно отрезать и выбросить вон ухо Сашки.

– Саша тоже работал, – сказал он. – Пускай ухо пока остается на месте. А там видно будет…

Между прочим, в последние дни Сашка стал тише воды, ниже травы. Перемена эта случилась после колхозного собрания. Возле конторы до сих пор висело обтрепанное ветром объявление. Строгими и даже чуть-чуть суровыми буквами на нем было написано:

«Обсуждается вопрос о воспитании подрастающего поколения. Докладчик – парторг колхоза».

Раньше всех о собрании пронюхал Пыхов Ким. Он примчался к Ваняте и с места в карьер предложил отправиться в клуб и послушать, о чем там будут говорить. Ванята с трудом отбился от приятеля.

– Вали рогом! – сказал он. – Не нашего это ума дело!

Пыхов Ким вспылил, намекнул Ваняте, что он – серая и отсталая личность.

– Там же про нас говорить будут! – объяснил он. – Может, теперь надо иначе воспитывать…

Пыхов Ким устремил взор ввысь. Лицо его стало возвышенным и одухотворенным. Казалось, решал он что-то важное и значительное, над чем безуспешно бились до сих пор люди. Вполне возможно, Ким найдет выход из ловушки. И тогда все поймут, как, в сущности, все просто и доступно, если, конечно, хорошенько подумать.

Но никакого ценного открытия Ким не сделал. Видимо, для этого у него не хватило терпения и выдержки.

– Меня дома по-старому воспитывают, – снизив голос и уже без прежней запальчивости добавил Ким. – Никогда не считаются!..

– Как – по-старому? – не понял Ванята.

Пыхов Ким с удивлением смотрел на бестолкового друга. Подумав минуту, он повернулся к Ваняте боком и, смущаясь, опустил для наглядности резинку трусов. На розовом с пупырышками полушарии четко выделялась красная с синеватым оттенком полоска.

– Это папаня ремнем, – объяснил он с чувством какого-то непонятного достоинства. – Пошли в клуб. Через кочегарку пролезем!

В клуб Ванята не пошел. Не попали туда и остальные ребята. Но как взрослые ни хитрят, а утечка тайн в мире все же существует. В тот же вечер ребята кое-что узнали о собрании.

Получалось, что в принципе ими были довольны. Колхозники обещали построить им стадион, а к осени открыть курсы трактористов.

Но и упреков тоже было дополна – и детям и взрослым. Особенно досталось отцу Сашки. Его, говорят, вообще вывернули наизнанку за воспитание сына.

Никаких других подробностей о собрании, о том, кого хвалили, а кого ругали, Ванята больше не узнал. В клуб ходила и мать. Но спрашивать ее Ванята не решился. Сама же она пока что помалкивала. Видимо, ждала отца. Мысль об этом Ваняту не удручала. Приедет отец, они сядут по-семейному рядышком и все тогда обсудят и решат.

Конечно, разве можно без отца!

Глава двадцать четвертая
ВСТРЕЧА

Размышляя о встрече с отцом, Ванята подошел к клубу. Все здесь было в порядке. Газета висела на месте. На фасаде трепыхались флажки. Над входом в клуб звал в гости огромный лозунг – «Добро пожаловать, товарищи хлеборобы!». Ванята полюбовался этим лозунгом, проверил на всякий случай, цел ли пригласительный билет с «уважаемым товарищем», и только тогда пошел выполнять поручение тетки Василисы.

Размахивая рыжей коробкой кофе и кульком конфет, Ванята возвращался домой. От радости у него все пело и плясало в душе. Жаль, что мать не берет его с собой на вокзал, но это понятно: отец и мать давно не виделись. У них будут свои разговоры, и Ваняте знать их не обязательно. Пускай будет так, как задумала мать. Главное – приедет отец. Больше ему ничего не надо!

Пританцовывая, вбежал Ванята в избу, поднял, как пароль, как пропуск к счастью, коробку кофе и конфеты.

– Купил, тетя Василиса! Мировецкого! С цикорием!

Но что это? Тетка Василиса и мать даже не посмотрели на него. Пока Ванята вертелся возле клуба, выбирал в магазине самый лучший кофе и конфеты, тут что-то произошло. Полчаса назад мать была в белой праздничной кофте и синей юбке, а теперь надела серое с бледными цветочками платье, в котором работала на ферме, повязалась простым, с бахромой по краям, платочком.

Мать и тетка Василиса из-за чего-то поссорились. Тетка Василиса наступала, а мать тихо и виновато защищалась.

– Та що ж це таке робытся? – кричала тетка Василиса. – Та що ж це таке надумала! Ох боже ж ты мий! Та подумай же ты своею головою! Та тьху на тебя за таки дила! Та йды ж ты, я тоби кажу, на отой вокзал!

– Не хочу я, – тихо и упрямо сказала мать. – Хватит мучиться. Все одно толку не будет. Я знаю…

Ваняте стало все ясно. Мать передумала почему-то идти на вокзал. Отца никто не встретит. Он обидится и, возможно, даже уедет назад. Теперь уже навсегда, на всю жизнь!

Ваняте стало страшно.

Что ж ты делаешь, мама?

Мать не видела этого молчаливого упрека в глазах Ваняты. Она ушла на ферму, а Ванята и тетка Василиса остались в избе. Тетка Василиса кипела от гнева. Она ни с того ни с сего замахнулась на Ваняту и закричала:

– Та кинь ты отой чертив кохфе! Та на биса ты купив оту гадость! Ой боже ж ты мий, та що ж це на свити робытся? Та довго я буду за всих страдаты? Та чого ж ты стоишь, як отой пенек, я тоби кажу!

Тетка Василиса оглядела огорченным взором стол с едой, сказала «тьху на вас на всих»! и вышла из дому, хлопнув изо всей силы дверью. На стене качнулся портрет отца, жалобно и тонко зазвенели на столе рюмки.

А через минуту уже был на улице и Ванята. Задыхаясь, мчался он по жнивью, по тропинкам и лесным гарям на вокзал. Он встретит отца, приведет его домой и навечно помирит с матерью.

Что у них там случилось? Почему мать не пошла на вокзал? Эти мысли гвоздем сидели в голове Ваняты.

А вдруг мать заупрямится и не захочет мириться. Поглядит на отца и скажет: «Иди, пожалуйста! Без тебя теперь проживем».

И снова память услужливо вернула Ваняту к Платону Сергеевичу. Может быть, он стоит на пути, закрывает Ванятино счастье?

По большаку сзади Ваняты пылила машина. Ванята свернул в сторону, добежал до телеграфных столбов и замахал над головой кепкой.

– Сто-ой! – закричал он. – Сто-ой!

Машина затормозила невдалеке, прокатилась юзом по гладкой, накатанной до белого сияния колее. Шофер высунулся из кабины, погрозил кулаком.

– Ты что – сдурел? Я ж тебя, как куренка, мог… в минуту!

– Возьмите! Мне на вокзал! Дяденька-а!

– Я тебе дам – дяденька! Ишь моду взяли! Садись скорее, окаянный!

Заскрежетала дверца. Ванята влез по высоким подножкам в кабину, сел на черное, вытертое до ниток сиденье. Машина дала газ и снова рванулась вперед.

Шофер поправил зеркальце над головой, сердито сказал:

– За таких наш брат и страдает. Лезут под самые колеса – и все. Встречаешь кого, что ли?

– Отца. С Востока едет. С границы он почти…

Шофер закурил, теперь уже одобрительно посмотрел на пассажира.

– Чего ж молчал? Так бы сразу и сказал! Тоже мне…

Машина домчала Ваняту до перекрестка. Направо дымил кирпичный завод, налево, в гуще пыльных деревьев, мелькали станционные дома, светил издалека яркий зеленый огонек светофора.

– Теперь успеешь, – сказал шофер, открывая дверцу. – Давай, давай. У меня работа!

Шофер свернул к заводу, а Ванята помчался на станцию. За леском уже показался и снова исчез, подымаясь в гору, двенадцатичасовой.

Ванята свернул с большака, побежал к станции через пустырь. Споткнулся, упал на землю. Он больно ушиб колено и разбил в кровь ладонь.

Ни бинтов, ни платка у него не было. Какие уж тут платки – поезд взобрался на подъем, постукивая колесами, катил к входному светофору. Зажав пораненную ладонь, Ванята летел на всех парах к станции.

Он прибежал как раз к сроку. Электровоз, замедляя ход, прополз мимо станции, чихнул тормозами и остановился. Ванята выбрал местечко возле калитки для пассажиров. Сверху на ней на двух тонких трубах висела белая дощечка с надписью – «Выход в Козюркино».

Проводники открыли тамбуры, не торопясь вытерли тряпкой серые прямые поручни, сошли со своими флажками на перрон. Ванята не спускал глаз с вагонов – только бы не прозевать отца!

Пассажиров, как всегда, в Козюркине было немного. Показались какая-то женщина с грудным ребенком на руках, два длинноногих суворовца с яркими малиновыми погонами на плечах; размахивая кефирной бутылкой и оглядываясь на окошко своего вагона, побежала к станционному киоску девчонка в синих узких джинсах.

В дверях среднего вагона появился еще один пассажир – седой старик в новом черном костюме и с узелком в руке. Он сполз по ступенькам на землю, сказал что-то проводнице и пошел к выходу.

Электровоз постоял еще минуту-две, толкнул для порядка взад и вперед вагоны и, набирая ход, умчался в свой далекий путь. Опустив руки, стоял Ванята возле калитки. Прошла мимо женщина с ребенком, прогремели своими черными курносыми ботинками суворовцы. Они поглядели на Ваняту, хотели что-то спросить – и тоже прошли мимо.

Навстречу Ваняте ковылял с узелком в руке последний пассажир. Что-то далекое, уже полузабытое, напомнил Ваняте этот старик в черном костюме. Сухое, морщинистое лицо, тонкие седые волосы на крутых висках, медная цепочка-висюлька в кармане на груди. Память услужливо унесла Ваняту в свое бывшее село. Он увидел заросшую ряской речку Углянку, дорогу на материну ферму и на этой дороге телегу с бидонами для молока. На телеге, свесив ноги, сидели двое – мальчишка в кепке, похожей на голубятню, и старик с ременным кнутом в руке.

Пассажир тоже узнал Ваняту. Он перебросил из руки в руку узелок, заторопился к выходу.

– Здравствуй, Ванята! А я тебя сразу и не признал! Встречать, никак, пришел? Ну, уважил. Ну, прямо, я тебе дам!

Дед Антоний схватил Ваняту в охапку жилистыми сухими руками, приподнял и снова опустил на землю.

– А меня, друг ситный, на пенсию спихнули, – сказал он. – Куда хочу, туда и еду. Дай, думаю, к Пузыревым наведаюсь. Скучал тут без меня? Ну-ну, по глазам примечаю! Пошли, чего же ты?

Ванята опустил голову. Стараясь не смотреть на деда Антония, ответил:

– Нет, я сейчас не могу. Еще один поезд придет. Мне встречать надо…

– Беда с твоими поездами! Их же вон сколь ходит. Рази все встретишь? Пошли, тут я тебе подарочек привез от Гришки Самохина. Помнишь Гришку?

Дед Антоний полез в карман, достал узенький бумажный пакетик. Ванята развернул бумажку, увидел три тонких серебряных крючка.

– На щуку Гришка велел пускать. Нехай, говорит, ловит. Мне, говорит, без него вот как скучно. Так, говорит, и передайте. Ну чего ж мы стоим? Духмень вон какая! Аж в пот кинуло. Пошли в тенек. Чего ты?

Они пошли в конец перрона, туда, где росли корявые акации и текла сама по себе тонкой струйкой из чугунной колонки вода. Дед Антоний сел на длинную скамейку, устало вытянул ноги. На земле мерцала кружевная тень от деревьев, по луже возле колонки ходили пешком голуби.

Дед Антоний поглядел на Ваняту, вздохнул и, быстро роняя слова, сказал:

– Не мечтал я тебе говорить, Ванята, а скажу. Ты этого поезда не жди. Не приедет твой отец. Другая у него линия жизни вышла, чтоб ему… А мать вот как его любила! Ну просто без памяти!

– Вы что, дед Антоний?

– Ото самое, Ванята! Думала мать, возвернется муж, и все у вас будет браво. Надеялась, в общем. А не вышло вот… Отсидел твой отец срок, а потом за прежние дела принялся. Там такого натворил – не говори! Приехал, значит, в село, ну его прямо со свадьбы и взяли…

– С какой свадьбы? – замирая, спросил Ванята.

Дед Антоний вздохнул во всю ширину груди, махнул отрешенно рукой.

– С Фроськой обвенчаться возмечтал. В лавке которая торгует. Давно он ей письма писал… Ты, Ванята, не того, – при чем тут слезы? Пошли, парень. Вставай!

Дед Антоний взял Ваняту за руку и повел по дороге. Он хотел отвлечь Ваняту, а может, и самого себя от мрачных, непрошеных мыслей, без умолку рассказывал все, что приходило вдруг на память.

– Проводили меня, в общем, Ванята, на пенсию, костюм подарили, часы от эти в презент купили. Узнали, что разбил свои, ну и уважили. Всю область объездили, а нашли. «Пал Буре» по названию. Помнишь часы мои прежние? Как звери ходили!

Дед Антоний вынул из кармана часы с медной цепочкой и поболтал возле уха, как тухлое яйцо. Часы торопливо застрекотали колесиками и виновато смолкли.

– Пружина, видать, лопнула, – сообщил дед Антоний. – А так – ценная вещь… Мне, Ванята, теперь часы ни к чему. У меня времени с верхушкой, до самой смерти хватит. К вам вот приехал. Председатель лично послал. Узнал про твоего отца и сказал: «Мотай, дед, скорее, к Пузыревым, зови обратно». Поедешь, что ли? Гришка там Самохин ждет. Отдайте, говорит, крючки Ваняте – дружба у нас…

Много еще мог рассказать Ваняте дед Антоний, потому что дорога длинная, а память человека – еще длиннее. Но из-за поворота выскочила на полном газу бортовая машина. Шофер круто затормозил возле путников. Высунул голову из кабины.

– Эй, парень! – крикнул он. – Встретил отца?

Дед Антоний подошел к машине, сердито сказал:

– Чего орешь на весь степь? Тоже мне хлюст! Подвезешь ай нет? Открывай калитку…

Шофер безропотно дернул ручку, впустил в кабину деда Антония. Ванята полез по скату в кузов. Машина подождала минуту и снова помчалась вперед.