355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Оганесов » Играем в 'Спринт' » Текст книги (страница 8)
Играем в 'Спринт'
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 19:17

Текст книги "Играем в 'Спринт'"


Автор книги: Николай Оганесов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

В течение одной ночи освоив винегрет, щедро заправленный перестрелками, минами замедленного действия и шифрованными телеграммами, я немедленно приступил к поискам объекта для наблюдения и, конечно, тут же его нашел. Моей "жертвой" стал тихий безобидный старик, имевший несчастье соседствовать с нами по лестничной площадке. Он показался мне угрюмым, замкнутым, он не всегда отвечал на мое бодрое пионерское "здрасте", и я поразился, как это раньше не заметил, что рядом, за стенкой, живет и процветает матерый резидент иностранной разведки. Дальше – больше. Дошло до того, что каждый самолет, пролетавший над нашей блочной пятиэтажкой, я принимал за вражеский транспорт, с которого ему сбрасывают секретные инструкции и динамитные шашки. Приключение закончилось плачевно: в один прекрасный день – а может быть, вечер, уже не помню, – я решил самолично задержать резидента. Позвонил к нему в квартиру и выложил все, что знал о его шпионской деятельности. Возмущенный старик сгоряча надрал мне уши, а мать, разобравшись в причинах моей сверхбдительности, долго не могла унять смех. Наказывать меня она не стала, ограничилась тем, что рассказала немного о соседе, который по иронии судьбы оказался бывшим работником уголовного розыска. Он и привил мне впоследствии любовь к этой профессии.

С тех пор прошло много лет. Я успел кое-чему научиться. Тому, например, что подозрение – не самый лучший способ составить о человеке верное мнение, что в нашей работе это лишь одно из средств к достижению цели и что пользоваться им надо крайне осторожно.

Я отбросил смятые листья магнолии и вошел во двор.

С крыши еще срывались редкие звонкие капли. Они падали в лужи и, наверно, выбивали в них пузыри.

Сна не осталось ни в одном глазу. Он улетучился вместе с усталостью, и я пожалел, что не воспользовался предложением Вадима. Прокатиться бы сейчас по городу, поболтать о том о сем, не обязательно о Сергее – так, о музыке и вообще. А то махнуть на пляж, искупаться – смешно сказать, но если не принимать во внимание кратковременное и пока единственное погружение в морскую водичку в день приезда, я до сих пор не выбрал времени по-настоящему окунуться, поплавать вволю, все не до того было.

– Володя, это ты? – окликнули меня по имени.

– Нина? – По моим расчетам, она давно должна была видеть десятый сон – шутка ли, час ночи!

Я вслепую пошел на голос.

Нина сидела в беседке.

Лунный свет, чудом пробившийся сквозь густые побеги винограда, пятнами лежал на скамейке. Лицо и плечи Нины тоже были залиты лунным светом, но не прямым, а мягким, отраженным, от которого слабо фосфоресцировал воздух и поблескивали крошечные, похожие на застывшее стекло бусинки на листьях.

Я присел рядом.

– Он уехал? – спросила Нина.

– Уехал.

Это были первые слова, которыми мы обменялись после размолвки.

– Ты знал его раньше? – Она говорила, глядя в сторону, в противоположный угол беседки, хотя смотреть там было не на что: он был черным, как провал, ведущий куда-то под землю.

– Нет, с чего ты взяла?

Она не ответила.

– Вы, конечно, договорились встретиться?

– Конечно, – соврал я.

– И он пригласил тебя к себе на дачу?

– Пригласил, – ответил я, несмотря на то, что впервые слышал, что у Вадима есть дача.

– Я так и думала... – Возможно, она что-нибудь добавила бы к сказанному, но помешал резкий протяжный гудок, долетевший со стороны порта.

Нина поежилась. На ней было легкое платье, да и то без рукавов.

– Тебе холодно? – Я стянул с себя свитер и накинул его ей на плечи.

– Спасибо. – Она потянулась за сигаретами, но пачка была пуста, и Нина положила ее на скамейку.

Мы сидели молча. Я где-то читал, что молчание сближает. Может, оно и так, только наше молчание было скорее в тягость. Как будто каждый, думая о своем, догадывался, о чем думает другой, и чувство мнимого понимания, которого на самом деле не было и в помине, мешало отнестись друг к другу с настоящим доверием.

– Он рассказал тебе?

Странно, но мы действительно думали об одном и том же.

– Да, рассказал. Он говорит, что вы с Сергеем собирались развестись. Это правда?

Нина снова не ответила, и вновь воцарилась тишина. Теперь ее прервал я:

– Объясни, почему ты мне не веришь, словно подозреваешь в чем-то или боишься?

Я не предполагал, какой опасной темы коснулся, иначе ни за что не полез бы в расставленную самим собой ловушку.

– Ты не тот, за кого себя выдаешь, – негромко, но отчетливо сказала Нина.

– То есть как это не тот?

– Ты играешь какую-то роль, Володя, и сам не замечаешь, как при этом фальшивишь.

– Какую еще роль? – Я старался говорить как можно естественней, чтобы не выдать охватившей меня паники.

– Не притворяйся. – Она посмотрела на меня и тут же отвела взгляд. Я не знаю какую. Только чувствую, что здесь что-то не так. По отдельности – мелочи, а в сумме... Например, книга, которую ты принес. Это предлог, я сразу догадалась. Догадалась, что это как-то связано со смертью Сергея. Не знаю как, но связано. Ты ведь об этом не из газеты узнал, верно?

Я не нашел, что ей ответить.

– Не отрицай. Ты узнал об этом раньше, до того, как пришел сюда. Может быть, еще раньше, чем я. А вчера... Я не хотела этого говорить. Вчера кто-то рылся в шкафу, на полках. Если ты что-то искал, почему не сказал, не спросил? И еще: где ты раздобыл адрес библиотеки? В городе десятки библиотек, откуда ты узнал, в какой из них я работаю? Ты сказал, что прочел адрес на штампе, но в доме нет книг с библиотечными штампами. Я хорошо это помню, а когда пришла, специально проверила...

Ночь разоблачений, начало которой часом раньше положил Вадим, продолжалась. Нина исполнила свое желание внести ясность и сделала это предельно убедительно. Все, о чем она говорила, было справедливо. За исключением обыска, к нему-то я не имел никакого касательства.

На мне висело слишком много собственных грехов, чтобы нести ответственность за чужие, и я собрался возразить, но Нина не дала мне этой возможности – самую вескую улику она приберегла напоследок:

– Вчера я еще сомневалась, а сегодня... У нас на работе хранятся подшивки старых газет. Я просмотрела все, где есть объявления о размене квартир...

Она могла не продолжать – я прекрасно понимал, чем должна была закончиться такая проверка, – но Нина довела свою обвинительную речь до конца.

– Твоего объявления там нет, – сказала она.

Отпираться не имело смысла. Пришла, как видно, пора пожинать плоды своей самостоятельности, и валить вину было не на кого. Я явился на Приморскую по личной инициативе, не подстраховавшись, даже не посоветовавшись, а ведь Симаков предупреждал, что самонадеянность в нашем деле хуже глупости. Но не это меня огорчало: из самого щекотливого положения можно выкрутиться, по крайней мере теоретически, а вот завоевать доверие, если тебе запрещено говорить в открытую, – задача едва ли выполнимая.

– Ты молчишь, – проронила Нина. – Значит, я права...

Секунду-другую она еще ждала ответа, потом безвольно опустила плечи.

– Помнишь, ты читал мне про Ричарда Львиное Сердце? Но ведь он скрывался от врагов. А ты? От кого скрываешься ты, Володя?

Что я мог сказать?

Что завидую Ричарду, твердо знавшему, где друг, а где враг – пусть беспощадный, пусть коварный и могущественный, но зато конкретный, зримый и осязаемый.

– Я хотела тебе верить, хотела... – Голос ее дрогнул. – А ты лжешь, лжешь даже в мелочах...

Ее глаза наполнились слезами. Однажды я уже видел, как она плакала, но сейчас причиной был я, а это совсем другое дело.

– Не надо, успокойся...

Но Нина меня не слышала:

– Я устала. Я запуталась и перестала понимать, что происходит. Помоги же мне... Не молчи, скажи что-нибудь!

– Ты можешь мне верить, – сказал я, хотя и не собирался говорить ничего подобного. И повторил: – Мне хочется, чтобы ты мне верила.

Очевидно, это были единственные слова, способные пробить брешь в разделявшей нас стене взаимного недоверия.

– Я боюсь, – прошептала она. – Мне страшно, Володя...

– Это пройдет, пройдет, – сказал я, очень смутно представляя, что имею в виду: ее страх или свое бессилие помочь ей от него избавиться...

– Володя, я хочу знать правду, – сказала Нина чуть погодя. – Даже самую тяжелую, самую жестокую, но правду. Слышишь?

Я слышал. Слышал и пытался еще пусть ненадолго продлить короткий миг, когда не надо лукавить, не надо отвечать на вопросы, заведомо зная, что не сможешь на них ответить, а если и ответишь, это ничего не изменит, потому что тебе неведома та "самая жестокая правда", ты сам ее ищешь, а она разбросана по крупицам, и если даже известна кому-то из нас двоих, то скорее Нине, чем мне.

– Я не требую, я прошу...

– Видишь ли, есть обстоятельства, – начал я издалека, но Нина меня остановила.

– Не надо про обстоятельства. Обстоятельства есть всегда. Я хочу верить людям, хочу верить тебе – только и всего, неужели это так много?

Того же хотел и я.

– Разве ты сама всегда говоришь правду?

– Мне нечего скрывать.

– А Вадим? Зачем ты сказала ему, что я приезжал к вам раньше, что останавливался у вас?

– А ты не понял? – Нина еще выше подтянула ворот свитера. – У меня просто не было другого выхода. Он видел, что я нервничаю, спросил, вот и пришлось сказать.

– Это и есть обстоятельства...

– Но он чужой, – перебила она. – Ему безразлично, давно мы с тобой знакомы или нет.

– Мне так не показалось.

Я почувствовал, как между нами вновь пробежал холодок отчуждения.

– Скажи, почему ты уходишь от ответа? Почему?! Ведь я боюсь назвать тебя по имени – оно может оказаться такой же выдумкой, как и все, что ты мне говорил до сих пор.

После разоблачительных обвинений, которые она предъявила получасом раньше, мне трудно было что-либо возразить. Я не нашел ничего лучшего, как брякнуть:

– Но меня действительно зовут Владимир.

– Что ж, спасибо и на этом. – Нина хотела встать, но я ее удержал. Я надеялась, что ты все объяснишь, поможешь...

– Как я могу помочь, если ты не веришь ни единому моему слову. Как?

– А ты попробуй. Представь, что рядом с тобой не враг. Хотя бы на секундочку представь.

– Не говори глупости. Просто я не вижу способа доказать тебе, что я не шпион, не диверсант, что это не я копался в твоих вещах, не я шарил по полкам...

– Не ты?!

– Вот видишь, ты не веришь.

– Это правда не ты? Дай честное слово!

– Да за кого ты, черт возьми, меня принимаешь?! – Я сказал это громче, чем сам того хотел, но, похоже, именно это и убедило Нину.

– Почему же ты молчал?! Но если это правда не ты... это все меняет. Подожди, послушай меня. Я постараюсь объяснить... Когда ты пришел тогда, с книгой, я почему-то сразу подумала, что ты из милиции... Молчи, не перебивай...

Предупреждение совершенно излишнее – даже при желании я не смог бы выдавить из себя ни слова.

– Не знаю, почему я так решила, – продолжала Нина. – Может, потому, что нуждалась в поддержке, а поддержки ждать неоткуда – не могла же я пойти в милицию и сказать: защитите меня, мне страшно. Может, из-за твоей настойчивости или из-за книги – она полгода пылилась в букинистическом магазине, я сама видела, а ты сказал, что привез ее с собой...

"Еще один прокол", – автоматически отметил я.

– В общем, я сразу подумала, что ты оттуда. И разрешила остаться. Ты свалился больной, и я даже заподозрила, что ты притворяешься. Потом у тебя начался жар. Ты лежал такой слабый, беспомощный, и все равно мне было спокойно, как давно уже не было. Я была уверена, что ты сумеешь меня защитить. Глупо, да?

– Ну почему, – неопределенно промычал я.

– Вчера я уже хотела все тебе рассказать. Все-все. И вдруг этот обыск. Он и сбил меня с толку. Ну, думаю, влипла, наверно, он тоже из этой банды...

– Какой банды?

– Сейчас, Володя, сейчас. – Она взяла со скамейки какой-то пакет. Сейчас ты все поймешь. Я знаю, Сергея подозревают в каком-то преступлении. Мне не сказали прямо, но несколько раз допрашивали и постоянно интересовались, откуда у него столько денег, где он их брал. Денег у него действительно было много, я сама удивляюсь: тех двух тысяч, что он выиграл в лотерею, не могло хватить на все эти вещи – квартира забита его одеждой, обувью, магнитофонами. После того выигрыша с ним вообще творилось что-то странное. Просто помешался на лотереях. Десятками покупал билеты, заполнял карточки, составлял таблицы. Завел специальный блокнот и записывал туда тиражи "Спортлото"...

Нина снова поежилась, но это было скорее нервное: ночь была теплая, даже душная, и от земли шел влажный, напитанный запахами трав воздух.

– Ему не везло, но он продолжал играть. Я просила, убеждала, говорила, что это нехорошо, что нельзя ставить всю свою жизнь в зависимость от слепого случая. Мне всегда казалось, что есть в этом что-то безнравственное, что ли: заплатить копейки и ждать, что взамен получишь тысячи. Ведь это незаработанные деньги, шальные, они не могут принести счастья. Мы с девчонками даже на комсомольском собрании как-то об этом говорили. А ты как считаешь?

– Пожалуй.

Я никогда не смотрел на лотерею с этой точки зрения, но мысль Нины показалась мне любопытной.

– Ну вот. Я просила его бросить, не играть. Он злился. Мы ссорились, а на следующий день он снова приносил билеты, заполнял свои карточки. И все тащил и тащил в дом барахло, просто как помешанный. Принес, например, как-то туфли итальянские, а они оказались велики, на несколько размеров больше, чем нужно. Так он их на четыре пары носков надевал, лишь бы оставить у себя. В последний год он вообще сильно изменился, стал совсем другим. Я просто его не узнавала – напустил на себя таинственность, замкнулся. К нему зачастили друзья. Они часами обсуждали, кто во что одет, какая фирма лучше, какая хуже, и так без конца, одно и то же. А потом... ты знаешь, что случилось потом. А начиная с семнадцатого я стала получать вот эти письма. – Нина положила сверток мне на колени. – После его смерти они приходили каждый день. Каждый день, пока не появился ты...

– Можно посмотреть? – спросил я.

– Конечно.

Я развернул сверток. В нем лежала пачка конвертов. Я раскрыл тот, что лежал сверху, и вытащил оттуда сложенный вдвое листок.

Глаза успели привыкнуть к темноте, и я без труда разобрал два слова, составленные из крупных, вырезанных из газетных заголовков и наклеенных на бумагу букв:

"ГДЕ ДЕНЬГИ"

Вопросительный знак отсутствовал, но было ясно, с каким вопросом обращались к Нине анонимные отправители.

– Остальные можно не читать, они все одинаковые. Только последнее отличается. Оно снизу.

Я вытащил нижний конверт.

"ЖДИ, МЫ ПРИДЕМ", – гласило послание, выполненное тем же, не блещущим оригинальностью способом. Правда, пунктуация на этот раз была соблюдена полностью: и запятая стояла на месте, и точка.

– Теперь ты понимаешь?

Теперь я понимал. Еще как понимал! Я догадывался, кто составлял эти письма, кто подбрасывал их в почтовый ящик, кто обещал прийти и выполнил свое обещание.

– Они следили за мной, – продолжала Нина. – Ночью я услышала, как они бродят по двору, возле дома. Несколько раз звонили на работу – возьму трубку, а там молчание или смех, злой, издевательский. После таких звонков домой идти боялась. Надо было, конечно, сообщить в милицию, но я испугалась, ведь они могли отомстить.

– Ты видела кого-нибудь из них в лицо?

– Нет. Просто ощущение, что за спиной все время кто-то стоит, дышит тебе в затылок.

Ощущение, хорошо мне известное.

– Вчера ты об этом хотела мне рассказать?

– Да.

– И побоялась, что я имею отношение к этим письмам?

Нина кивнула.

– Я подумала, что они выполнили угрозу... – Она не договорила, и я закончил вместо нее:

– И послали меня за деньгами?

Она закрыла лицо руками:

– Я не знаю, чего они хотят от меня, о каких деньгах пишут...

Только теперь я в полной мере осознал, какой ценой дался ей этот разговор. Три дня сомнений, колебаний, страха и неуверенности. Три дня рядом с человеком, в котором видела то друга, то заклятого врага. А разве раньше было легче? Одиночество, муж, ушедший в мир, где счастье определяется номером и серией лотерейного билета, его внезапная смерть, преследования, угрозы.

Хотелось сказать: "Потерпи, потерпи немного. Ты не одна. Сейчас десятки людей заняты тем, чтобы на твоем лице чаще появлялась улыбка, чтобы жизнь не казалась мрачной и опасной загадкой". Хотел, но не сказал это было бы равносильно признанию своей причастности к расследованию, которое ведется органами правосудия, а на такое признание я не имел права.

Вместе с тем перелом, который произошел в разговоре, давал мне кое-какие преимущества: я мог, не таясь, задавать вопросы и рассчитывать получить на них прямой и честный ответ.

– Ты сказала, что в последний год к нему зачастили друзья. Ты имела в виду Стаса?

– Да, он приходил чаще других.

– А ты не допускаешь, что письма – дело его рук?

– Не знаю, – сказала она.

– Ну хорошо, а остальные? Вадим, Стас, кто еще?

– Кроме Стаса, приходили еще двое. А Вадим, последний раз он приезжал, кажется, весной, в мае. С тех пор я его не видела.

– Какие они из себя?

– Кто?

– Ну эти двое?

– Один такой толстый, прыщавый и глаза крохотные, как пуговки.

– А другой?

– Другой худощавый. Одет всегда строго. Все время резинку жует.

– Витек?

– Имени я не знаю. Он часто приносил с собой спиртное. И всегда такие необычные бутылки с яркими этикетками. Они и сейчас в сарае стоят.

– А Тофик? Тофик Шахмамедов? Брюнет, среднего роста, прическа такая шаром, он бывал у вас?

– Приходил несколько раз. Я имя запомнила. Он, по-моему, на такси работает.

– Больше никто?

– Кажется, нет.

Итак: Стас, Витек, Герась и Тофик – "невидимки", друзья, которых мы искали.

Круг, кажется, установился.

– Нина, после пятнадцатого Сергей где-то скрывался почти двое суток. Как ты считаешь, он мог прятаться у кого-нибудь из своих приятелей?

– Конечно, мог. – Она подняла голову, улыбнулась устало: – Еще есть вопросы?

О вопросы! Я был напичкан ими, как задачник по математике. Но стрелки уже подбирались к трем, и пора было закругляться.

– А почему ты так уверена, что мы с Вадимом договорились встретиться?

– Как видишь, я тоже кое-что понимаю. Ты не мог пропустить возможности пообщаться с ним, верно? Ведь он знал Сергея как никто другой – они с детства дружили.

– А дача? С чего ты взяла, что он должен был позвать меня на дачу?

– Он любит похвастать своей аппаратурой, коллекцией пластинок. Он меломан.

– Между прочим, твой меломан вручил мне контрамарку на открытие фестиваля. На две персоны.

– Ты что, хочешь меня пригласить?

– А ты против?

– Я не против, Володя, – с каким-то особым выражением сказала она. Только боюсь загадывать на будущее, я каждую минуту жду, что что-нибудь случится и...

По Приморской, шурша шинами, проехала машина. Где-то в районе магазина "Канцтовары" она остановилась, и оба мы невольно замерли, вслушиваясь в наступившую тишину.

Машина отъехала. По асфальту застучали каблучки. Звук шагов постепенно стих, удаляясь.

Мне стало неловко, словно своим молчанием я лишний раз подтвердил, насколько реальна опасность, о которой только что говорила Нина. Глупо, конечно: молчи не молчи, а самые веские доказательства этой опасности находились сейчас у меня в руках.

Я вложил листок обратно в конверт и протянул пачку Нине.

– Оставь себе, – сказала она. – Мне они ни к чему, а тебе могут пригодиться.

Глава 5

1

Ночь я провел в сарае.

Это была кирпичная, примыкающая к дому постройка, сухая и теплая. Внутреннее ее убранство состояло из сваленной в углу пустой стеклотары, двух стульев, тумбочки и стола. Стену украшало старое, побитое оспой зеркало в тяжелой резной раме.

Пока я болел, Нина из жалости оставляла меня в доме, предоставив в мое распоряжение мягкие диванные пружины, но теперь, когда я выздоровел, она деликатно напомнила о поставленном с самого начала условии и переселила меня в сарай. Здесь было бы даже уютно, если б не тусклая, свисавшая с потолка лампочка и раскладушка, на которую и указала мне Нина, прежде чем пожелать спокойной ночи.

Погасив свет и забравшись в постель, я долго ворочался с боку на бок, а когда глаза наконец начали слипаться, заказал себе сон без сновидений.

Действительность превосходила самые смелые фантазии – добавлять к ней что-либо было лишним.

Разбудил меня солнечный луч, ненароком проникший сквозь узкую дверную щель.

Зажмурившись, я с минуту лежал неподвижно, витая где-то на грани между сном и реальностью. В памяти обрывками всплывали дождь и навес, беседка, залитая лунным светом, и точно камертон, отозвавшийся на верно взятую ноту, внутри возникло легкое, ни с чем не сравнимое чувство радости. Оно росло и ширилось, вытесняя последние остатки сна, и вскоре заполнило всего, с головы по самые пятки. Отбросив одеяло, я вскочил с раскладушки.

Было уже девять. На тумбочке, у изголовья, рядом с пачкой анонимных писем лежал ключ от входной двери, а под ним записка.

В помещении стоял полумрак. Лампу включать не хотелось. Я распахнул дверь и, как был, в одних трусах выбежал на яркий дневной свет.

На четвертушке вырванного из ученической тетрадки листа было написано:

"Позвони. Буду ждать. Н.".

Я перечитал записку несколько раз. Что-то в ней было не так. Я не сразу понял что. И только присмотревшись, обнаружил, что именно: буква Н стояла под чуть более острым углом, нежели остальные буквы в строке, а линия обрыва проходила слишком близко к тексту.

Курс криминалистики еще не окончательно выветрился у меня из головы: очевидно, это было не все, что написала Нина, а только часть – остальное она по каким-то соображениям уничтожила и уже после подставила Н, чтобы обозначить конец. Может, там было что-то важное? Ну конечно, было!

Я снова перечитал записку, осмотрел ее с обратной стороны и вернулся в сарай.

На столе лежала тетрадка. В ней не хватало как раз одной страницы.

Остальное было делом техники. В косых лучах лампы – для подобных операций искусственное освещение сподручней – я сравнительно легко прочел недостающие в записке строчки, они отпечатались на бумаге благодаря нажиму ручки и твердой поверхности стола.

"Какой длинный день впереди, – писала Нина. – И так не хочется уходить". Там было еще что-то, густо зачеркнутое, чего я, как ни старался, не разобрал.

Размахивая тетрадкой и насвистывая что-то из Оффенбаха, я взлетел по ступенькам, дернул дверную ручку, постучал в окно, потом сообразил, что в доме никого нет, и еще некоторое время бестолково крутился между сараем и домом в поисках ключа, зажатого в собственном кулаке...

Неизвестно, во что вылилось бы состояние, в котором пребывал, только не прошло и получаса, как судьба в лице самого Симакова позаботилась поумерить мои восторги.

Одетый (Нина высушила и выгладила мою рубашку и джинсы), сытый (на кухне меня ждал завтрак: яичница с поджаренным картофелем, сыр и крепчайший черный кофе, еще теплый), с сияющей физиономией, я вышел на Приморскую и бодро зашагал к ближайшему телефонному автомату, собираясь позвонить в библиотеку.

В полусотне метров от будки на меня, чуть не сбив с ног, налетел дюжий детина в плетенном из соломки сомбреро. Трудно сказать, по чьей вине произошло столкновение, но пострадал от толчка, несомненно, сомбрероносец: из его рук выпала сумка, а из нее, подпрыгивая по асфальту, покатились яблоки. Извинившись, я нагнулся, чтобы помочь, и он, тоже наклонившись, вдруг выпалил мне прямо в барабанную перепонку: "Срочно свяжись с первым".

Такой способ сообщения между мной и розыском в общем-то обговаривался, но прибегать к нему мы условились лишь в самых исключительных случаях.

В первый момент я растерялся, однако у меня хватило ума не подать вида. Мы собрали яблоки и мирно распрощались, после чего я слегка изменил курс.

На длинные телефонные собеседования с некоторых пор было наложено строгое табу: они могли вызвать раздражение у моих "друзей" из "Страуса", да и у Тофика, если он околачивался где-то поблизости. "Не к чему дразнить быка красным", – рассудил я и направился к будке, стоявшей в закутке позади пивного ларька, – там можно было говорить вволю, не опасаясь, что за тобой выстроится хвост из желающих опустить в автомат свою монетку.

– Тебе нельзя задерживаться у телефона. – Это первое, что сказал Симаков после того, как дежурный соединил меня с его кабинетом.

Как тут не поверить в телепатию? Только вот кто из нас двоих принимал, а кто передавал мысли на расстоянии: я или он?

– Когда ты в последний раз видел Герасимова?

– Герасимова? – До меня не сразу дошло, что Герасимов – не кто иной, как мой старинный друг и приятель Герась. Очевидно, сказывалось игривое настроение, запас которого не иссяк даже после столкновения со связником.

– Ты не оглох случаем? – отрезвляюще донеслось с того конца провода.

– Я видел его вчера. В восемнадцать сорок.

– Где? – Симаков остался недоволен допущенной мной неточностью.

– На выходе из бара "Страус", – ответил я и поспешил добавить: Якорный переулок, тринадцать.

– Почему не докладываешь подробно? – Он прервался, видимо, затягиваясь своим любимым "Беломором", и вдруг рявкнул с неподдельным гневом: – Почему, черт побери, я узнаю обо всем последним?! Ты чем там занимаешься, Сопрыкин?! Частным сыском?! Почему не докладываешь, спрашиваю?! Самодеятельность, понимаешь, развел, в Шерлока Холмса ему, видите ли, поиграть вздумалось!.. Почему молчишь? Я тебя спрашиваю?!

– Но, товарищ подполковник... – не успел я заикнуться, как на меня обрушился следующий яростный шквал.

– Какой товарищ подполковник?! Какой подполковник?! Ты в своем уме? Может, ты еще форму надел, когда шел ко мне звонить! Ну, послал бог помощничков на мою голову! Детский сад!..

Атака, начатая столь внезапно, так же внезапно захлебнулась.

– Вчера Герасимов сбит, – сказал Симаков, – сбит неустановленной автомашиной.

– Как сбит? – растерялся я. – Какой автомашиной?

– Это ты мне скажи какой, – проворчал он, но уже не так свирепо. Когда, говоришь, ты его видел?

– В восемнадцать сорок, – повторил я ошалело.

– А в восемнадцать пятьдесят его нашли в переулке с проломленным черепом. Сразу после того, как вы расстались. Минут, стало быть, через десять, а может, и того меньше.

– Он жив?

– Скончался по дороге в больницу. Не приходя в сознание. – Голос Симакова потускнел – видно, потерял надежду услышать от меня что-нибудь дельное. – Переулок пустынный. Никто ничего не видел, свидетелей ни единого, кроме посетителей бара. Сейчас исследуем следы протекторов, а следов этих – кот наплакал. Никакого намека на торможение. Кто-то мчался на предельной скорости, выехал на тротуар, там бордюры низкие... в лепешку, короче.

– Такси... – от волнения я не смог договорить, но Симаков понял меня правильно.

– Шахмамедов заступил на смену в двенадцать дня. Вернулся в таксопарк без опозданий, в двадцать ноль-ноль. Мы осмотрели его машину – ни малейших повреждений.

Вопреки собственному предупреждению он сделал солидную паузу и спросил, будто выполняя некую тягостную формальность:

– У тебя нет соображений на этот счет?

На мгновение передо мной возник залитый светом бар, девушки, танцующие под неслышную с улицы музыку, Герась, торопливо бегущий к выходу.

Меня ли он догонял? Хотел сказать что-то важное, как в тот раз? Или опять клянчил бы комиссионные за свое посредничество? В сознании как-то не умещалось, что никогда больше не мелькнет в толпе громоздкая фигура в линялых шортах, в желтой жокейской шапочке. Неуклюжий, жадный, туповатый Герась – он был из одной шайки со Стасом, но отчего же так сжалось сердце при известии о его гибели?

– Нет, – ответил я Симакову, потому что другого ответа у меня не было.

– Может, это несчастный случай, – не очень твердо сказал он.

Не знаю, как ему это удавалось, но неуловимым оттенком голоса он умел дать понять, когда его устами глаголет облеченный властью начальник, а когда просто старший товарищ. Сейчас он говорил не как начальник.

– Не нравится мне все это. Разучился я верить в подобные случайности, понимаешь?

Я кивнул, как будто он мог видеть мой кивок.

– Мы тут совещание утром проводили. Товарищи высказали суждение отозвать тебя, заменить более опытным работником...

– Заменить? Но, товарищ под... – Я осекся и до боли в пальцах стиснул трубку.

– Короче, поручился я за тебя. Только смотри, чтоб без самодеятельности. Последний раз предупреждаю. – Он потарахтел спичками. Это мое официальное тебе предписание. Приказ, понял? И моя личная просьба, ты слышишь?

– Слышу.

– То-то... Ну, давай, Сопрыкин, выкладывай, что там у тебя?

Я и выложил. Все подчистую, пункт за пунктом, сделав исключение лишь для эпизода под навесом. Напоследок попросил навести справки о бармене и уточнить кое-какие данные о Шахмамедове: когда его мать отбыла в отпуск? когда вернется? знала ли она о ремонте в квартире?

– Еще просьбы имеются? – справился Симаков.

– Хочу съездить в санаторий имени Буденного, если не возражаете.

– Это зачем?

Я и сам толком не знал зачем. Идея с поездкой посетила меня после вчерашнего сидения в Вадимовой "Каравелле" – захотелось самому взглянуть на те места, где была поставлена точка в этой истории. Верней, многоточие.

– А вы против?

– Отчего же, поезжай. – Кажется, он немного обиделся и попрощался суше, чем обычно. – Все, Сопрыкин. Вечером звони.

2

Растерянность, как и всякое человеческое состояние, проявляется по-разному. Один грызет ногти, на другого нападает хандра, у третьего опускаются руки или сдают нервы.

У меня растерянность вызвала что-то вроде временной потери ориентировки. Я брел, не разбирая дороги, сворачивал куда-то, спускался, обходя встречных, а перед глазами, словно проецируясь на внутренний экран, стояла все та же картина: узкий переулок с пепельно-серой полоской моря, свет в окнах бара и Герась, бегущий между двумя рядами столиков к выходу. Навстречу своей смерти.

Что было бы, дождись я его тогда, задержись хоть на минуту? Может, ничего и не случилось бы, не было бы никакой катастрофы? Эта мысль, раз возникнув, уже не отпускала.

С другой стороны, его могли сбить умышленно, сбить, заранее спланировав и рассчитав акцию, и лишь стерегли подходящий момент?

В этом надо было разобраться. Обязательно надо.

Попробуем представить, как все произошло.

Герась выскочил из бара и побежал вдоль переулка. В это время в Якорном появляется автомашина. Она мчится навстречу (или вослед?), не сбавляя скорости, врывается на тротуар и, сбив Герася, бесследно исчезает. Прохожие обнаруживают тело и вызывают "скорую". Приблизительно так.

Есть только два взаимоисключающих варианта:

либо сидевший за рулем человек не хотел предотвратить катастрофу,

либо не смог этого сделать по чисто техническим причинам и уехал с места происшествия, боясь ответственности.

Других вариантов нет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю