Текст книги "Играем в 'Спринт'"
Автор книги: Николай Оганесов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
"Наконец! – пробурчала половина моего "я", всегда трезвая и рассудительная. – Поглупел ты, однако. Тут мозгами шевелить надо, а не кувалдой".
"Заткнись", – оборвал я, но сидевший во мне чревовещатель не унимался.
"Интересно, чего ж ты ждал? Ковровой дорожки у входа? Транспаранта "Добро пожаловать!"? Духового оркестра? Тебе надо войти в гостиницу, так за чем же остановка?"
"Но ведь за дверью бухгалтерия, – возразил я. – Зачем им было лезть к черту на рога? Там могли находиться люди".
"Ерунда, – тут же нашелся он. – В десять вечера там никого нет. Рабочий день заканчивается в шесть. И в бухгалтерии, и в бюро, и у директора. Не веришь – проверь. Сейчас восемь, и там нет ни души".
"Ну хорошо, а замок?"
"А что замок? Замки, уважаемый, на то и существуют, чтобы их открывать".
"Так-то оно так, и все же..."
"Надоело! – взорвался он. – Разглагольствуешь о логике преступника, ищешь нестандартные решения, а сам рассуждаешь как младенец! Замок, видите ли, его не устраивает. Поставь себя на место Стаса. Как, по-твоему, остановит его такая мелочь?"
Не скажу, чтобы перепалка с самим собой рассеяла все мои колебания, но другой возможности проникнуть в гостиницу действительно не было, и я не мог так просто от нее отказаться.
Дальнейшие мои действия не отличались последовательностью. Сперва хотел бежать в ближайший хозяйственный магазин, чтобы скупить все образцы замков вместе с ключами, какие там найдутся. После сообразил, что вероятность успеха зависит не от количества ключей, и начал шарить сначала в сумке, потом в карманах. В одном из них обнаружил брелок, который купил днем в "Канцтоварах". Сердце, пронзенное стрелой. Как раз то, что нужно.
Я сунул наконечник стрелы в дверной зазор и нажал, чтоб его загнуть. Раздался сухой щелчок, и брелок сломался. Чертыхнувшись, я отбросил его в сторону и тут же пожалел об этом, присел на корточки и принялся искать.
Сердце вместе со сломанной стрелой как сквозь землю провалилось. Зато у забора, в куче хлама, под руки попался обломок доски с торчавшим из него гвоздем.
Отчаяние порой толкает на крайние поступки; я схватил доску, придавил ее коленом к земле и с остервенением стал расшатывать гвоздь. Ладонь горела, точно ее жгли паяльной лампой. Колено тоже. Но я стиснул зубы и удвоил усилия.
Наконец гвоздь начал поддаваться. Когда он уже почти выскочил из гнезда, я загнул его под прямым углом, вытащил и кинулся к двери.
Едва моя самодельная отмычка погрузилась в замочную скважину, во мне шевельнулось мимолетное, но вполне определенное чувство, что иду по верному следу. Больно велико было несоответствие между внушительными габаритами старого, изъеденного ржавчиной замка и той легкостью, с какой пришел в движение его механизм. Внутри, мягко пощелкивая, прокручивались невидимые детали. После нескольких холостых оборотов гвоздь уперся во что-то твердое.
Небольшое усилие, и замок, клацнув, повис на разомкнутой дужке.
Даже в Якорном, под слепящим светом фар, я не испытывал такого напряжения, как здесь, на задворках гостиницы, перед вскрытой отмычкой дверью. Руки дрожали, пульс наверняка перевалил за сто двадцать. На лбу выступила испарина.
"Так или иначе, дело сделано", – подумал я и огляделся по сторонам. На миг почудилось, что по забору скользнул луч фонарика, но, присмотревшись, увидел, что это, потревоженные порывом ветра, перемещаются в темноте клочья тумана.
Дверь отворилась бесшумно. Вероятно, ее петли были смазаны столь же обильно, как и механизм замка, который, предварительно осмотрев, я сунул в сумку.
Внутри было темно. Словно в бутылке из-под туши.
Я зажег спичку.
Она осветила тесную клетушку, доверху забитую пыльным гостиничным инвентарем. На моей схеме это помещение не значилось. Здесь было свалено имущество, явно предназначенное для сдачи в утиль: обшарпанный холодильник, сломанные пылесосы, карнизы, телевизоры с дырами вместо экранов. По стенам плясали причудливые тени. Духота стояла неимоверная просто нечем дышать. Похоже, сюда заглядывали нечасто. Если вообще заглядывали.
За первой спичкой в ход пошли еще три, однако ничего, кроме пыли и покрытого паутиной хлама, я внутри не обнаружил. Ни следов на полу, ни окурков, ни парусиновых мешочков.
Само собой, до меня эту кладовую уже осматривали, но, как видно, не придали ей значения – может, ввел в заблуждение вид замка, залежи старой рухляди или массивный крюк, имевшийся с внутренней стороны двери, ведущей отсюда в бухгалтерию? В смысле надежности все это выглядело весьма внушительно, особенно если учесть, что до сих пор следствие не располагало данными о том, что у покойного кассира были помощники, что Кузнецов был не один. Как раз эти-то данные я сейчас и добывал.
Откинув крюк, я вошел в бухгалтерию.
Здесь было не так темно. Перегородка, отделявшая помещение от гостиничного вестибюля, не доставала до потолка, и горевшие по ту сторону люминесцентные лампы отбрасывали сюда неяркий свет. Из-за стены доносился приглушенный вой сирен, треск выстрелов, рев раненых животных фонограмма, под которую в зале работали игровые автоматы.
Я прошел между двумя парами симметрично расположенных столов и остановился у двери.
С прикнопленного к ней календаря, улыбаясь, смотрел Вахтанг Кикабидзе. На уровне его груди, чуть выше дверной ручки, я увидел то, ради чего затеял свое рискованное предприятие и за что часом раньше чуть было не поплатился жизнью в Якорном переулке...
Телефон зазвонил внезапно и, как мне показалось, очень громко. Ощущение такое, будто через тебя пропустили электрический ток.
Последовала короткая, в доли секунды, пауза. Потом снова раздался бьющий по нервам зуммер.
Случайность? Неправильно набранный номер? Или кто-то подает мне сигнал, предупреждающий об опасности? А может, меня пугали? Пугали, давая понять, что знают, где я нахожусь.
Звонок следовал за звонком. Один требовательней другого.
Я смотрел на аппарат и испытывал те же муки, какие, наверно, испытывал привязанный к мачте Одиссей. Только моя мачта называлась осторожностью.
На пятом сигнале телефон смолк.
Я подошел к столу, осторожно поднял трубку, плотно прижал ее к щеке.
– Бухгалтерия? – спросил женский голос.
– Нет, бухгалтерия уже не работает. Вы куда звоните? – Второй голос, тоже женский, раздался у самого уха, он принадлежал кому-то из работников "Лотоса", с чьим аппаратом был запараллелен телефон бухгалтерии.
– Мне нужна Люба.
– У нас такой нет.
Девушка, спрашивавшая Любу, замешкалась, потом переспросила:
– Это бухгалтерия ресторана "Восход"?
– Нет, вы не туда попали. Перезвоните.
Дождавшись коротких гудков, я повесил трубку.
Люба из ресторана "Восход".
Ошибка? Или все же предупреждение, имевшее целью нагнать на меня страху? Она спросила бухгалтерию. Не исключено, что сейчас где-то поблизости, у телефонной будки, стоит некто и выспрашивает подробности у звонившей сюда девушки. Он остановил ее на улице, дал номер телефона, попросил позвонить, надеясь, что я сдуру схвачу трубку...
Ладно, это будет нетрудно проверить, лишь бы только выбраться отсюда.
Я присел в кресло и попытался собраться с мыслями, сосредоточив все внимание на замке, темным пятном выделявшемся на сером костюме Кикабидзе.
Много лет назад мой первый наставник – тот самый, что в детстве надрал мне уши, – рассказывал об известной с древнейших времен "семичленной формуле" – семи вопросах, ответы на которые дают самое полное представление о любом происшествии: кто, что, когда, где, с чьей помощью, почему и как. "Запомни, – говорил он, – каждый из этих вопросов важен и начинать можно с любого, но истину ты узнаешь, только ответив на все семь". Он был дока в сыскном деле и слышал об этой формуле от своих учителей. Так вот, из семи вопросов, связанных с исчезновением Кузнецова из гостиницы, до сегодняшнего дня без ответов оставались два: с чьей помощью и как. Теперь стал известен ответ еще на один вопрос – как?
На столе у письменного прибора лежала стопка аккуратно нарезанной бумаги для заметок. Я взял ручку и нарисовал на четвертинке листа срез первого этажа. Потом прилегающие к "Лотосу" улицы, забор и кладовую. Пунктиром обозначил свои передвижения, а сплошной линией передвижения кассира и недостающую часть маршрута.
Вроде все верно. В этот раз схема получилась куда обстоятельней.
Можно было сматывать удочки – проторчи я здесь хоть до утра, ничего сверх того, что узнал, все равно не узнаешь.
Но что-то меня удерживало. Очевидно, тот, самый короткий и самый опасный отрезок пути, который начинался за дверью. Хотелось испытать на собственной шкуре, как это происходило в действительности.
Сжигать схему я не стал – не те условия. Сунул ее в карман и пошел к двери. Буба улыбнулся мне поощряюще и немного загадочно.
Я повернул ручку замка против часовой стрелки до упора, поставил ее на предохранитель.
Можно было открывать.
"Все у тебя будет хорошо, – пришла на память строчка из письма. Все-все". И пусть мама не имела в виду столь рискованную ситуацию, ее слова немного меня ободрили.
Я пригладил волосы, заправил рубашку и, перекинув сумку через плечо, рывком открыл дверь.
В вестибюле я провел в общей сложности минут пятнадцать.
Убедившись, что мой выход из бухгалтерии остался незамеченным, я обошел зал по кругу, рассматривая интересующую меня часть помещения под всеми возможными углами зрения.
Если в плане Стаса и имелись слабые места, то их следовало искать не здесь: администраторская стойка находилась слишком далеко – оттуда опасность не угрожала; со стороны швейцара и подавно – его заслонял выступ стены; расположение автоматов тоже оказалось идеальным: играющие стояли спиной к бару и не могли видеть выходящего оттуда кассира, разве что кто-то специально вел за ним наблюдение. Ко всему прочему лестницу ограждали каменные вазоны с цветами, что также сокращало сектор обзора.
Знакомство с планировкой и ее особенностями заняло от силы пять минут. Остальные десять я провел у аттракционов, изучая обстановку в непосредственной близости от спуска в питейное заведение.
Публики в этом закутке хватало. Я разделил ее на три категории: заядлые игроки, игроки-любители и посетители бара. Первые околачивались тут с утра до вечера и с детской непосредственностью часами торпедировали морские караваны, сбивали самолеты, участвовали в автогонках и танковых атаках. Вторые, сыграв разок-другой, удалялись восвояси. Третьи вообще проходили мимо, транзитом, ибо спешили утолить жажду из находящегося в подвале источника.
Теоретически имелась еще одна категория – я имею в виду тех, кто находился здесь по делу, – но, кажется, ее единственным представителем был я сам.
За все время, что я торчал у входа в бар, на меня обратили внимание лишь однажды. Молодой финн с длинными, до плеч волосами и облупленным носом, как видно, принял меня за соотечественника, приостановился на верхней ступеньке винтовой лестницы и обратился ко мне с короткой фразой, сопроводив ее жестом, который можно было понять как приглашение составить ему компанию. Я отказался, и он, махнув рукой, нетвердой походкой двинулся вниз, откуда доносился гул голосов и всплески музыки.
Пора было двигаться и мне. Все, что нужно, я уже выяснил. Очередной кубик лег в предназначенное ему место, в точности совпав по рисунку с остальными.
Бухгалтерия встретила меня полумраком и относительной тишиной.
Телефон молчал. Вахтанг улыбался.
Спустив замок с предохранителя и подмигнув на прощание Кикабидзе, я вышел.
Снаружи было по-прежнему пусто, ни души.
Отсюда громада "Лотоса" выглядела необитаемой. Где-то наверху в нескольких окнах горел свет, да и тот походил на пятна, лишь по случайности не затушеванные темнотой.
Восемь – время вечернего моциона. Время, когда дома пустеют, а улицы переполнены. Это подтвердилось, едва я свернул за угол.
Тротуар запрудила группа туристов, предводительствуемая девушкой-гидом. У обочины стояли два вместительных автобуса, из которых они вышли.
– Одновременно с курортом развивается и город, – бойко вещала экскурсовод, вооружившись портативным мегафоном. – Возрастающими темпами ведется жилищное строительство, возводятся школы, культурно-бытовые сооружения. Сейчас перед нами гостиница. Это одно из самых первых высотных зданий, построенных в городе-курорте.
Все, как по команде, задрали головы вверх, но девушка-гид живо вернула их на землю:
– Для переработки сельскохозяйственной продукции на территории города-курорта построены молочный и консервный заводы, хлебокомбинат. В городе много магазинов, кафе, ресторанов...
Из толпы послышалась чья-то реплика, что, мол, самое время заглянуть в одно из перечисленных заведений, однако девушка пресекла бунт в зародыше:
– Пройдемте дальше, товарищи. Прошу не растягиваться. Сейчас мы посмотрим вид, открывающийся на залитый огнями порт...
Чтобы не идти против течения, я вклинился в толпу и, приноровившись к общему неторопливому ритму, побрел к перекрестку. У светофора поток разделился: туристы с гидом во главе двинулись осматривать достопримечательности, а неорганизованная часть публики разбрелась на все четыре стороны.
Я скользнул взглядом вдоль Приморской.
Она была забита до отказа. Блестели лаком крыши автомобилей, сияли иллюминацией деревья, с террасы кафе неслась музыка. Праздник продолжался.
Я смотрел на катящиеся по тротуарам потоки и думал о том, какое нелегкое, наверно, это дело – жить тут постоянно. Город-курорт – звучит, конечно, красиво, и про консервный завод все правильно, но есть проблемы, о которых девушка-экскурсовод не расскажет своим любознательным подопечным. Со всей страны съезжаются сюда люди. Веселые и беззаботные, разные и в то же время одинаковые в своем стремлении отдохнуть, набраться новых впечатлений, они заполняют парки и пляжи, рестораны и концертные залы. Расточительные, легкомысленные, они не отказывают себе в развлечениях, не стесняют себя в средствах. Оно и понятно – отпуск бывает раз в году. Закончится срок, и они разъедутся по городам и весям, вернутся к своим повседневным делам и заботам. Но на смену им приедут другие. Колесо снова завертится. Снова будет греметь музыка, будут сновать официанты, снова праздными толпами будут переполнены пляжи и увеселительные заведения. Каково же тем, кто дышит этой атмосферой чуть ли не с рождения, кто окружен ею изо дня в день, из года в год? Хорошо, если понял, что отдых не профессия, а награда за труд. А если нет? Если не понял? Не то ли произошло с Сергеем? Выиграл крупную сумму, появились запросы, которых раньше не было, друзья, взявшиеся удовлетворять эти запросы, "лишние деньги", без которых уже не обойтись и запас которых пополняет безотказный Стас... Его гардероба хватило бы, чтобы одеть целую роту, аппаратурой можно оснастить студию звукозаписи, а аппетиты все растут. Но вот кормушка захлопнулась, пришел момент расплачиваться за свои неизмеримо возросшие потребности. Долгий, казавшийся бесконечным, праздник кончился. Предъявлен счет. И оказалось, что платить надо ценой преступления...
Туман слегка рассеялся.
На крыше гостиницы, отбрасывая сполохи света, зазывно мигал гигантский рекламный куб: "Играем в "Спринт"!", "Играем в "Спринт"!" Синий, красный, желтый. Потом снова синий, снова красный, и так без конца. Я перешел через дорогу и оказался на другой, менее людной стороне бульвара.
Под гирляндой из разноцветных лампочек сидела знакомая бабуся со своими допотопными медицинскими весами. Стараясь не попасться ей на глаза, я пошел было к телефонной будке, но вспомнил, что последнюю двушку израсходовал утром на звонок в библиотеку. Пришлось вернуться.
– Здравствуйте, бабушка.
Она взглянула поверх пластмассовой оправы, в которой сидели круглые, с палец толщиной, стекла.
– А-а, старый знакомый. Пришел, значит? Ну становись, взвешу. Похудел ты за эти-то дни.
– Да нет, спешу я, – в который раз обманул я ее ожидания.
– Может быть, лотерею возьмешь? Тираж скоро. У меня рука легкая.
Я не суеверный, но невольно вспомнил Герася и билеты, не принесшие ему счастья. Даже не верилось, что с тех пор прошло всего два дня.
– Спасибо, бабушка, в следующий раз. Не разменяете мне двухкопеечными? Позвонить надо.
– Все торопишься? – Она поднесла к лицу коробку с мелочью. Разменяю, чего ж не разменять. – И, отсчитав в ладошку пять монет, протянула их мне. – Держи. Только в первой будке не звони, испорчен там телефон.
– Спасибо.
– Не за что. Беги, сынок, твое дело молодое.
Справочное отозвалось быстро и так же быстро выдало номер ресторана "Восход".
– Скажите, пожалуйста, Люба сегодня работает? – спросил я у поднявшего трубку мужчины.
– Возможно, – последовал ответ.
– Нельзя ли поконкретней?
– А какая, собственно, Люба вас интересует? – спросил мужчина доброжелательно, но не без ехидства.
– Люба из бухгалтерии, – уточнил я.
– Ах, из бухгалтерии! – Чувствовалось, что мой собеседник располагает временем и рад возможности скоротать его с моей помощью. – Знаете, я думаю, что какая-нибудь Люба в какой-нибудь бухгалтерии наверняка работает. И именно сегодня. Не исключено, кстати, что она и завтра будет работать, если, конечно, не заболеет или...
Ну, бездельник! Я понял, что, если не сопротивляться, наша беседа затянется до утра. Посетителей у них нет, что ли?
– Простите, это ресторан "Восход"?
– Совершенно верно.
– У вас в бухгалтерии работает Люба?
– А вам нужна только Люба? Таисия Петровна вас, например, не устроит?
Я еле удержался, чтобы не послать его ко всем чертям.
– Нет, мне нужна именно Люба.
– Жаль, очень жаль. Вынужден вас разочаровать. Насколько мне известно, в нашей бухгалтерии Любы нет. И никогда не было. Возможно, в будущем...
Я нажал на рычаг. Пусть упражняется с кем-нибудь другим. Главное он сообщил: никакой Любы в ресторане "Восход" нет. Как и следовало ожидать, это был лишь предлог, и телефон в "Лотосе" зазвонил неспроста.
Я опустил в прорезь еще одну двушку и набрал знакомую комбинацию цифр.
Трубку снял Симаков.
– Слава богу! – воскликнул он, едва услышав мой голос. – Как ты, Сопрыкин?! Жив, здоров?
По тону можно было догадаться, что ему уже известно о событиях в Якорном.
– В полном порядке, товарищ подполковник.
Он великодушно не заметил оплошности, пропустив "подполковника" мимо ушей.
– Ты где был? Мы потеряли тебя у почтамта.
Ага, стало быть, я ушел не только от чужих, но и от страховавших меня своих. Нужно отдать должное – за все эти дни я ни разу не почувствовал их дружеской опеки и даже забывал порой, что, как у альпиниста, к моему поясу постоянно подстегнут страхующий фал.
Дабы не искушать судьбу вторично, я ответил в полном соответствии с правилами конспирации.
– Халтура тут одна подвернулась, пришлось зайти кое-куда.
– Ты можешь говорить свободно?
– Вполне.
– За тобой никого?
Это он о возможно сопровождающем меня эскорте.
– Вроде нет.
– Где ты сейчас находишься?
– У "Лотоса".
– Жди меня там. Запомни номер. – Он назвал четырехзначную цифру. Через четверть часа я буду ехать по бульвару в сторону центра. "Москвич" красного цвета, с противотуманными фарами. Увидишь, подними руку, как если бы левака останавливал. Понял?
– Понял.
– Все, до встречи. – И он отключился.
Разговор не на шутку меня встревожил.
Вариантами, заготовленными нами на все случаи жизни, личная встреча с начальником отдела не предусматривалась. Не иначе случилось что-то из ряда вон выходящее, коли Симаков решился на прямой контакт.
"Терпение, – урезонил себя я. – Через пятнадцать минут все выяснится".
А пока надо было куда-то деваться – стоять на одном месте опасно.
Я посмотрел вправо и снова натолкнулся взглядом на старушку.
Что ж, видно, судьба...
– Что, сынок, сорвалось? – посочувствовала она, когда к встал на платформу весов.
– Что сорвалось, бабушка?
– Известно что, свидание. – Она передвинула большую гирьку на одно деление и сокрушенно покачала головой. – Рост-то у тебя какой, орел?
– Метр восемьдесят.
– Вот я и говорю, больно ты худой, кожа да кости. По правилам в тебе семи кило недостает. Что, кормят плохо?
– Кто кормит? – не понял я.
– Ну в санатории или где ты там питаешься?
– Я сам по себе.
– Оно и видно, что сам. – Она вздохнула. – Силу мерить будешь?
– Давайте.
Я сжал в здоровой ладони продолговатый никелированный браслет и посмотрел на стрелку. Она чуть-чуть не дотянула до ограничителя.
– Надо же, – удивилась старуха. – Тощий-тощий, а силенка еще есть. С лотереей что делать-то будем? Возьмешь?
Гулять, так гулять – я выудил из кармана рубль, отдал ей и спросил, проверяя только что пришедшую на ум мысль:
– Скажите, бабушка, вы случайно не знаете, где здесь автостоянка поблизости?
– Случайно знаю. У тебя что, машина есть? – с сомнением поинтересовалась она.
– Не у меня, у друга.
Она достала пачку билетов, отделила от нее с десяток и сложила веером.
– Как завернешь за гостиницу, там автобусная остановка будет. Сядешь в автобус, три остановки проедешь – так и уткнешься в автостоянку.
– Был он там, друг-то. Мест, говорят, нет, все заняты. А ему неподалеку надо. Может, другую какую знаете?
– Нет, милок, другой не знаю.
– А что, если он за гостиницу машину поставит? – Я показал пальцем за спину. – Как думаете, не прогонят?
– Как же он ее поставит, ежели туда мусорник в день по два раза приезжает?
– Какой еще мусорник?
– Какой – обыкновенный. Машина такая специальная. Ящики с мусором возит, не видал, что ли?
– Как же она туда въезжает? Узко там.
– Товарищу твоему, значит, не узко, – поймала она меня на противоречии. – Заедет передом, а потом задний ход дает.
– Понятно...
– Выбирай билеты-то, – напомнила она.
– Не надо, – отмахнулся я. – Оставьте себе, вдруг выиграете. У вас рука легкая.
– Подарок, что ли? – смутилась старушка. – Ну, спасибо. – Она спрятала билеты в сумочку, возраст которой за древностью не поддавался определению. – Дай тебе бог здоровья.
– И поправиться на семь кило, – добавил я, хотя переход в другую весовую категорию на ближайшее время не предвиделся.
Попрощавшись, я направился к кромке тротуара и пошел навстречу движению.
Мои антимагнитные показывали половину девятого.
3
В половине двенадцатого Симаков высадил меня у автозаправочной станции на въезде в город.
– Ну-ну, не вешай нос, лейтенант, – сказал он напоследок. – Ты сделал все, что мог, даже больше. Готовь, Сопрыкин, рамку. Благодарность тебе объявим по управлению.
Это было слабое утешение, и, глядя на удалявшиеся в сторону города габаритные огоньки симаковского "Москвича", я старался умерить чувство досады, которое оставил во мне наш разговор.
Как ни лестно слышать похвалу из уст высокого начальства, какие бы железные доводы ни приводило оно в обоснование принятого решения, факт остается фактом – с нынешнего дня меня отстраняли от дальнейшего выполнения задания. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал.
Я опустился на лавку, вкопанную у щита с расписанием движения, и в ожидании рейсового автобуса стал перебирать подробности нашего трехчасового свидания, хотя в моем положении это уже не имело никакого значения. С тем же успехом я мог считать проносящиеся мимо автомобили или деревья, стоящие по ту сторону шоссе, – результат был бы тот же самый. Но, видно, слишком велика была сила инерции, слишком глубоко завяз я в этой истории, чтобы вот так, разом, выйти из игры. Думать не мог мне запретить даже Симаков.
Поначалу все шло гладко.
Он подъехал минута в минуту, ровно четверть часа спустя после моего звонка. Я издали увидел красный "Москвич", увешанный противотуманными фарами, и, как договорились, поднял руку.
Мы покружили по улицам, потом Симаков вывел машину на шоссе и погнал ее по направлению к аэропорту. Скорость была приличная, и я помалкивал, тем более, что он тоже молчал, сосредоточив все внимание на дороге.
На одном из поворотов мы притормозили и свернули к железнодорожному переезду. "Москвич" подбросило на ухабах, качнуло из стороны в сторону, и под колесами зашуршала галька.
В полной темноте мы проехали еще с полсотни метров. Остановились. Симаков заглушил двигатель.
Секунду-другую в ушах еще стоял дорожный гул, потом наступила тишина. Стало слышно, как за приспущенными стеклами трещат цикады и где-то совсем рядом плещется море.
– Пляж? – спросил я.
– Он самый. Искупаться хочешь? – неожиданно спросил он.
– У меня полотенца нет, товарищ подполковник.
– Ты, случаем, не забыл, как меня зовут?
– Не забыл.
– Давай-ка, брат, по имени-отчеству, так оно проще будет, время-то не служебное. А насчет полотенца не беда, у меня запасное есть.
Я понимал, что встреча назначена не ради увеселительной прогулки к морю, но Симаков, похоже, и думать забыл о деле.
– Люблю, знаешь, окунуться в конце дня, – продолжал он. – Мозги прочищает, и усталость как рукой снимает. Ну что, искупаемся?
– Искупаемся.
Мы вылезли из машины.
Моря видно не было. Спокойное, почти беззвучное, оно тонуло в темноте, напоминая о себе лишь тихим однообразным шелестом. Пахло йодом и немного железной дорогой, которая проходила выше по склону.
Я увидел, как упала на гальку белая рубашка Симакова, и тоже разделся. Камни были теплые, не остывшие после дневного пекла.
– Только, чур, не увлекаться. Пять минут, и на берег, – предупредил он и с разбега бросился в воду.
Я последовал за ним.
В первый момент мгновенной острой болью обожгло ссадину на ладони, но тут же боль прошла, и я саженками поплыл от берега. Сбоку и чуть позади, отфыркиваясь, вынырнул Симаков.
– Горазд ты плавать, – послышался в темноте его голос. – Где выучился?
– Я же на реке вырос, Игорь Петрович.
– Ну и как морская водичка?
– Нормально.
Он шумно втянул в себя воздух и снова исчез под водой.
Я лег на спину и закрыл глаза.
Что-то беспредельное, нежное и всесильное окружило меня. Ничего похожего на это состояние я никогда не испытывал, его просто не с чем было сравнить. Меня точно унесло на тысячелетия назад, отбросило к нижним ступеням эволюции, превратив в зыбкий комок плоти, обособленный и вместе с тем неотторжимый от чего-то целого – от стихии, из которой вышел и в которую рано или поздно возвратишься. Море мягко покачивало меня на своей обманчиво-надежной поверхности, обволакивая, пронизывая идущим снизу теплом...
Я потерял счет времени и, когда вдалеке послышался всплеск и человеческий голос, не смог бы сказать, прошла ли минута или тысяча лет...
Вскоре мы сидели в машине. На капоте сохли наши мокрые полотенца.
Симаков включил вмонтированную под приборный щиток лампочку.
– А теперь давай перекусим. – Он вытащил завернутый в газету пакет и положил его посреди сиденья. – Только без стеснения, пожалуйста. Разворачивай, я соль поищу.
Я повиновался. В пакете оказалось несколько бутербродов с сервелатом, здоровенный кусок пирога, помидоры, огурцы и пара яблок величиной с автомобильную фару.
– Жена утром положила, – пояснил он, – не нести же обратно. После моря аппетит волчий...
Аппетит действительно был отменный. Мы по-братски разделили еду и умяли ее в считанные минуты. Потом он открутил крышку термоса и разлил в раздвижные стаканчики чай.
– Ты как, с сахаром пьешь?
– С сахаром.
– Напрасно. От сахара весь вкус пропадает, один цвет остается. Симаков подул в стаканчик, отхлебнул и зажмурился от удовольствия.
В штатском, с непросохшими взъерошенными волосами, он выглядел моложе своих пятидесяти, но лицо, как и прежде, удивило меня своей бледностью. Собственно, чему удивляться: при его распорядке солнечный удар не схватишь – днем занят, а ночью не позагораешь, разве что под кварцевой лампой.
– Тебе долить? – спросил он.
– Спасибо, не откажусь.
Морская ванна и общая трапеза слегка сбили нетерпение, с которым я ждал начала разговора, но вот этот момент наступил. Симаков достал свой "Беломорканал", по привычке потарахтел спичками и закурил, пустив по кабине синеватый табачный дым.
– Ну выкладывай, Сопрыкин. Что нового? – Он повернулся вполоборота и приготовился слушать.
– Новостей хватает, Игорь Петрович, не знаю, с какой начинать... – И, подобно Шехерезаде, я начал с того, чем закончил в прошлый раз, – с анонимных писем, которые подарила мне Нина.
Затем описал утреннее столкновение с сомбрероносцем, посещение парикмахерской и участие в субботнике.
– Это еще зачем? – нахмурился он.
Чтобы не пускаться в длинные объяснения, я слегка подретушировал действительность:
– Гулял по набережной, случайно столкнулся с Ниной, ну и...
Поверил он или нет, не знаю, но последовал кивок, означавший, что я могу продолжать.
Посещение магазина и обнаруженная в почтовом ящике записка вызвали у него интерес. Когда с уточняющими вопросами было покончено, Симаков спросил:
– Записка у тебя с собой?
– С собой. – Я передал ему послание Стаса. – Там должны быть отпечатки мои и Нины.
– Ясно. – Взявшись за уголки, он развернул бумагу и поднес ее к лампочке. Прочитав, так же аккуратно сложил и спрятал в целлофановый кулек. – Дальше?
О моих приготовлениях к свиданию в "Страусе" слушал молча, не перебивая, но стоило перейти к самому свиданию, остановил:
– Погоди, Володя. Давно хочу спросить: что за отношения у тебя с этой девушкой?
– Нормальные отношения.
– Нормальные? – Ответ явно не удовлетворил Симакова, и он ждал продолжения.
Надо было что-то говорить, но слов, как назло, не было, и с отчаяния я ляпнул первое, что пришло на ум:
– Между прочим, ваша газета, Игорь Петрович, за сегодняшнее число.
– Какая газета?
Я понимал, что сморозил глупость, однако отступать было поздно.
– В которую продукты завернуты.
– При чем тут газета? – удивился он.
– При том, что не могла ваша супруга утром завернуть в нее бутерброды. "Вечерка" выходит во второй половине дня, после пяти.
Самое поразительное, что Симаков тоже порозовел.
– У вас кто криминалистику читал? – спросил он.
– Крутилин, – ответил я.
– Иван Сергеевич?
– Да, а что?
Он тщательно затушил окурок и только после этого сказал:
– Насчет газеты ты прав. Продукты я у ребят конфисковал, когда к тебе собирался, думал, голодный ты. Но к нашему разговору это никакого отношения не имеет. Так что, Сопрыкин, зря ты мне зубы заговариваешь. Я тебя о чем спрашиваю?
По опыту наших телефонных собеседований я догадался, что сейчас последует вспышка, и тушить ее мне было нечем.
– Это что ж получается?! – начал Симаков на нижних регистрах. – Нина отдала тебе письма. Нина рассказала тебе о муже. Нину ты случайно встретил на набережной. Она же согласилась позвонить в бар спустя полчаса после того, как ты туда заявишься. – Оборвав на высокой ноте перечень обличающих меня улик, он закончил в прежней тональности: – Ты вообще улавливаешь разницу между личными делами и служебными?
Удар был, что называется, не в бровь, а в глаз. Вопрос, казавшийся мне сложным и запутанным, вмиг представился простым и самоочевидным: конечно же, ни при каких обстоятельствах я не имел права вовлекать Нину в свои дела, не говоря уже о том, чтобы держать это втайне от своих.