Текст книги "Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс!"
Автор книги: Николай Яковлев
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
В мае 1933 года ветераны устроили второй поход на Вашингтон. Их ожидал совершенно иной прием, чем при Гувере. Рузвельт предоставил в их распоряжение военный лагерь, распорядился кормить трижды в день, не ограничивать в потреблении кофе, а для совещаний руководителей похода отвели громадную палату, где они наговорились вдоволь. Военный оркестр развлекал ветеранов, военные врачи бесплатно лечили больных. Наконец Э. Рузвельт вместе с Луи Хоу явились к ним в лагерь. Скептик Луи остался дремать в машине, энергичная Элеонора месила грязь по щиколотку в лагере, а затем дирижировала хоровым пением участников похода. Контраст был очевиден: Гувер выслал против них армию, ФДР прислал жену. Президент тепло принимал делегации ветеранов, сердечно беседовал с ними, и не прошло двух недель, как подавляющее большинство участников похода записалось в ССС. Белый дом ликовал. Хоу в несколько необычном для него романтическом духе рисовал картину массового исхода безработных (разумеется, с оркестрами и знаменами) в дремучие леса. Идея, однако, получила чисто практическое воплощение в жизнь.
Уже в начале лета были созданы лагеря на 250 тыс. молодых людей в возрасте от 18 до 25 лет из семей, получающих помощь, а также безработных ветеранов. Там они имели бесплатное питание, кров, форму и доллар в день. Работы проводились под наблюдением инженерно-технического персонала, во всем остальном юноши подчинялись офицерам, мобилизованным из резерва американских вооруженных сил. В лагерях вводилась почти воинская дисциплина, включая строевые занятия. ССС дал допризывную подготовку миллионам юношей. В ССС отличился полковник Дж Маршалл, руководивший организацией 17 лагерей.
Профсоюзы резко осудили ССС, заявляя, что идет милитаризация труда и сбивается заработная плата. У. Грин сообщил объединенному комитету конгресса: «От идеи попахивает фашизмом, гитлеризмом». Масла в огонь подлило заявление заместителя военного министра Г. Вудрина, который в 1934 году указал: «Лагеря ССС – предвестники великих грандиозных армий труда будущего. Я считаю, что их следует расширять, полностью поставить под контроль армии» и превратить ССС вместе с ветеранами войны и безработными в «экономических штурмовиков». Белый дом был вынужден опровергнуть заявление Вудрина.
ССС превзошел ожидания Рузвельта и оказался очень популярным. К 1935 году лагеря были расширены вдвое – до 500 тыс. человек, а всего до Второй мировой войны, когда Гражданский корпус сохранения ресурсов был распущен, в них побывало около 3 млн. человек. ССС проделал основательную работу: лесонасаждения, чистка лесов, мелиорация, рытье прудов, улучшение парков, мостов, дорог и многое другое.
ФДР постоянно следил за ССС, был поразительно осведомлен о мельчайших деталях его деятельности. ФДР в середине 30-х годов предложил устроить лесозащитную полосу по 100-му меридиану от границы Канады до города Абилена, штат Техас. Консерваторы протестовали, указывая, в частности, что если бог не захотел выращивать деревья на великих равнинах, то и «новый курс» окажется бессильным. ССС доказал обратное, высадив свыше 200 млн. деревьев.
III
Весной 1933 года никогда не прекращавшееся движение фермеров пробудилось с новой силой. Мелкий собственник вставал горой на защиту своего заложенного и перезаложенного имущества – фермерская задолженность оценивалась почти в 12 млрд. долл. Он стоял перед реальной угрозой потери достояния семьи, накопленного своим трудом, сокрушающей силы работой отца и деда. Над миллионами ферм вот-вот должен был опуститься беспощадный молоток аукционера.
Консервативные фермерские организации видели выход в подъеме цен на сельскохозяйственные продукты. Отсюда требование «дешевых денег» как средства разрешения кризиса деревни. Они указывали, что в 1932 году доход от сельского хозяйства составил около трети от 1929 года, а соотношение цен промышленных товаров и продовольствия упало до 55 против 89 в 1929 году (1910–1914 гг. = 100).
Часть фермеров, в первую очередь объединенных в фермерскую стачечную ассоциацию во главе с М. Рено, громко призывали к насильственным действиям. Они взывали к старой американской доктрине святости частной собственности и были готовы, если понадобится, отстаивать ее с оружием в руках – свои фермы, во всяком случае. Вековая борьба банкиров Новой Англии и фермерского Запада возродилась. Ничего нового для знающих американскую историю. Но совершенно необычным был высокий накал страстей. Среди фермеров все громче раздавались голоса, чтобы правительство рефинансировало с низким процентом фермерскую задолженность, провело инфляцию и тем самым подняло цены.
Рузвельт 16 марта предложил конгрессу компромиссный план. В целях восстановления покупательной способности фермеров и поддержания цен на сельскохозяйственные продукты посевные площади сокращаются, правительство гарантирует выплату процентов с фермерской задолженности на сумму не свыше 2 млрд. долл. На компании, перерабатывающие сельскохозяйственные продукты, устанавливается налог для выплаты компенсации фермерам за сокращение посевных площадей. План вызвал распри в конгрессе. В палате представителей Ф. Бриттен восклицал: «Законопроект, находящийся на рассмотрении конгресса, является более большевистским, чем любой закон, существующий в Советской России». Да, подтвердил другой конгрессмен, Дж Мартин: «Мы находимся на дороге в Москву». Обсуждение затянулось.
Пока законодатели взвешивали все «за» и «против», вмешалась жизнь. Фермеры перешли от слов к делу, события лета 1932 года повторились в куда более угрожающей форме. 27 апреля в маленьком городе Ле-Марс, штат Айова, более пятисот фермеров ворвались в здание суда, где ретивый судья охотно выносил решения об отчуждении собственности за долги. Судья обратил внимание толпы на то, что в здании суда не носят шляп и не курят. В ответ ему разъяснили, что «здание суда не его. Мы, фермеры, оплатили его налогами». Судью вытащили на улицу. Принесли веревку, поставили его на колени и предложили помолиться перед смертью. В конце концов фермеры смилостивились и ушли, оставив в дорожной грязи избитого до полусмерти блюстителя закона.
Когда в другом округе в штате Айова толпа фермеров разогнала агентов, явившихся продавать за долги ферму соседа, губернатор ввел военное положение в дюжине округов. Солдаты национальной гвардии наводнили округ, около полутораста человек арестовали. Во многих штатах попытки продать ферму с молотка проваливались: вооруженные фермеры являлись на аукцион и назначали смехотворную цену за имущество. Когда вокруг стояли мрачные, решительные люди, язык покупателя прилипал к гортани, он прекрасно видел веревочную петлю, небрежно свисавшую где-либо поблизости. Выкупленное за гроши имущество тут же возвращалось владельцу. Аукционы повсеместно прекратились. Фермерская стачечная ассоциация, первоначально наметившая национальную забастовку на 3 мая, установила крайним сроком 13 мая.
Бунт фермеров следовал традициям буржуазной республики: они восставали в защиту частной собственности. За день до начала всеобщей фермерской забастовки конгресс принял закон о регулировании сельского хозяйства – ААА (Agricultural Adjustment Act). В его первой части подробно излагались меры по сокращению посевных площадей и поголовья скота в интересах восстановления цен. Во второй – предусматривались чрезвычайные меры по рефинансированию государством фермерской задолженности, и в третьей объявлялось о том, что доллар больше не привязан к золоту.
Президент Рузвельт встал на путь инфляции.
Если подход к делу президента полностью отвечал концепциям Уолл-стрит, когда имелось в виду ортодоксальными мерами восстановить финансовую стабильность в США, то ААА и в первую очередь его положения, предусматривавшие инфляцию, вызвали почти панику. Директор бюджетного бюро Л. Дуглас, назначенный ФДР, восхищавшийся новым президентом, теперь воскликнул: «Конец западной цивилизации!»3 Рузвельт сверг с пьедестала идола Дугласа и финансистов старой школы – золотой доллар.
Проведением ААА занялось министерство сельского хозяйства. Вновь созданная фермерская кредитная ассоциация во главе с Г. Моргентау-младшим уже до конца года открыла фермерам кредиты на 100 млн. долл. Продажа с аукционов почти прекратилась, закладные продлевались. Банкиры негодовали: вторжение правительства привело к тому, что вместо 16 процентов и больше с суммы займа они могли получать 5 процентов.
IV
Рузвельт-кандидат обещал американцам работу. Весной 1933 года мало что изменилось в стране, безработные нуждались в срочной помощи. 21 марта президент энергично потребовал создания Чрезвычайной федеральной администрации помощи – FERA (Federal Emergency Relief Administration), на которую следовало ассигновать 500 млн. долл. на прямые дотации штатам. Они распределят средства среди нуждающихся, на доллар федеральной дотации штат добавит три своих.
Предложения Рузвельта вызвали обычный прием у староверов в Капитолии. Сенатор Р. Люс заявил: «Это социализм, хотя я затрудняюсь сказать, не коммунизм ли это». Другой сенатор, Ч. Биди: «Господи! Спаси американский народ»4. То было мнение твердолобого меньшинства, конгресс вотировал закон. FERA строилась по принципу TERA штата Нью-Йорк. Рузвельт вызвал в Вашингтон Г. Гопкинса, который 22 мая стал администратором FERA и, не дожидаясь, пока его стол передвинут из коридора в кабинет, приступил к работе. Он понимал, что нельзя терять и дня, от голода продолжали умирать. Умник принес ему некий план, который окажется полезным «в конечном счете». Гопкинс отрезал: «Люди не едят в конечном счете, они едят каждый день»5.
Раздача пособий облегчала положение прозябавших в нищете, но не подвигала ни на шаг к решению проблемы занятости. ФДР и его советники понимали временный характер FERA. Проблема, как вновь пустить в ход колеса американской промышленности, оставалась нерешенной. Они соглашались в одном: во всем повинен хаос, вызванный конкуренцией, – но не могли прийти к единым выводам относительно путей его преодоления. Получили большое распространение различные планы «распределения работы» – сенат даже принял 6 апреля закон об ограничении рабочей недели 30 часами, чтобы повысить занятость. ФДР нашел его непрактичным: а «как быть, если приходится устанавливать рабочий день в соответствии с циклом дойки коров?» – поинтересовался он. Инициатива сената внесла еще большую сумятицу.
Крупный капитал давно добивался укрепления промышленных ассоциаций, разделения рынков между ними и прекращения действия антитрестовского законодательства. Эти идеи пропагандировались Национальной ассоциацией промышленников и Торговой палатой, за них и ухватился Рузвельт. Он высказался за совместное «планирование» правительства и предпринимателей, иными словами, отстаивал укрепление государственно-монополистического капитализма. Р. Моли осторожно указал президенту, что это идет вразрез с главными догматами свободного предпринимательства и основной философией американского капитализма, на что ФДР резонно возразил: «Если бы эта философия не потерпела банкротства, сегодня здесь сидел бы Герберт Гувер».
Закон о восстановлении национальной промышленности – NIRA (National Industrial Recovery Act), вступивший в силу 16 июня 1933 г., как в зеркале отразил смятение умов администрации по поводу путей оживления экономической деятельности. В первой части закона, названной «Восстановление промышленности», заявлялось, что в стране – чрезвычайное положение, справиться с которым необходимо путем сотрудничества правительства и промышленников. Во всех отраслях промышленности предлагалось ввести «кодексы честной конкуренции», то есть обязательные правила относительно объема производства, применения равных технологических процессов, техники безопасности и т. д. Кодексы запрещали детский труд, устанавливали минимальную заработную плату и максимальную рабочую неделю. Каждый кодекс подлежал утверждению президентом. В разделе 7А провозглашалось право рабочих на коллективный договор и организацию профсоюзов. Раздел 7А несомненно являлся уступкой трудящимся.
Вторая часть закона – «Общественные работы и строительные объекты» – предусматривала ассигнование невероятной по тем временам суммы – 3,3 млрд. долл. – на государственные работы, от постройки новых военных кораблей до расчистки трущоб и ремонта дорог. Ни одно строительство, однако, не должно было начинаться без утверждения его военным ведомством. ФДР смотрел очень далеко. В то же время предполагалось, что ассигнованные миллиарды долларов решат непосредственные проблемы: повысится занятость, и взлетят вверх индексы экономической жизни.
NIRA вводился на два года; все меры, проводимые в соответствии с ним, изымались из действия антитрестовского законодательства. Крупный капитал, собственно и настоявший на NIRA, был удовлетворен: «кодексы честной конкуренции» – применение равных правил к неравным по своему оснащению предприятиям – дали возможность подавить слабейших конкурентов, а отмена антитрестовского законодательства сулила ускорение процесса монополизации. Иные крупные бизнесмены теперь уверенно смотрели в будущее, полагая, что NIRA, необычайно похожий на систему корпоративного государства Муссолини, сотворит на американской почве те же «чудеса», что и в Италии. Аналогия между NIRA и организацией хозяйства по типу фашистской Италии в кризисные годы не пугала руководителей Америки.
Американский историк Д. Фримен в 1939 году попросил секретаря Рузвельта М. Макинтайра конфиденциально выяснить у президента, каких взглядов на фашизм он придерживался до 1933 года. ФДР ответил: «Следует помнить, что в то время Муссолини еще сохранял видимость парламентарного правления и многие, включая меня, надеялись, что, восстановив порядок и мораль в Италии, он по доброй воле пойдет к восстановлению» демократических институтов». Коротко говоря, суммировал Рузвельт, фашизм до 1933 года «был еще в стадии эксперимента»6. Рузвельт был прирожденным экспериментатором.
Организованное рабочее движение сказало спасибо президенту за раздел 7 А NIRA, однако не питало необоснованных надежд на то, что теперь все пойдет на лад. Право на коллективный договор и профсоюз можно было осуществить только борьбой: закон устанавливал лишь принцип. Суть NIRA коротко охарактеризовал совет безработных Нью-Йорка – «святой союз предпринимателей, правительства и чиновников АФТ».
Рузвельт оптимистически указал: «История отметит закон о восстановлении национальной промышленности как наиболее важный и далеко идущий, когда-либо принятый американским конгрессом». Генерал Джонсон, душа подготовки NIRA, не сомневался, что ему поручат проводить закон в жизнь. Президент, однако, поближе познакомился с генералом, чья самоуверенность не всегда равнялась деловым качествам. Хотя ФДР уже заверил Джонсона: «Хью, тебе придется сделать эту работу», – он сделал генерала только руководителем Национальной администрации восстановления (NIRA), а тратил 3,3 млрд. долл. Г. Икес. Администрация общественных работ – PWA (Public Work Administration) подчинялась министру внутренних дел.
Негодованию Джонсона не было пределов. Он предрекал, что экономика с одним легким – NIRA – задохнется. Генерал так и не уразумел, что ФДР хотел держать все нити в своих руках.
V
В горячке первых месяцев президентства ФДР действовал под влиянием событий. Законы, принятые по его инициативе, имели в виду оборону – укрепить американский капитализм и предотвратить социальные последствия кризиса. Чрезвычайное законодательство, порожденное чрезвычайными обстоятельствами.
Единственное исключение – создание Управления долины реки Теннесси – TVA (Tennessee Valley Authority), в котором воплотились мечты Рузвельта-строителя о лучшей Америке. TVA было предметом его особой гордости до самой смерти.
Бассейн реки Теннесси охватывает семь южных штатов страны. В первой половине прошлого столетия то были земли процветающего хлопководства. Беспощадная эксплуатация земли истощила почвы, хищническая вырубка лесов после гражданской войны усилила начавшуюся эрозию. Грязевые потоки, вызывавшиеся частыми дождями, стали бичом земледельцев. В начале века долина реки Теннесси являла пример того, к чему приводит бездушное расточительство естественных ресурсов. В 20-х годах доход семьи здесь не достигал и половины среднего дохода в США.
Во время Первой мировой войны в южных штатах было намечено развернуть производство нитритов для взрывчатых веществ. У маленького городка Маскл-Шоалз в штате Алабама приступили к постройке крупной плотины, получившей имя Вильсона. Война окончилась. Недостроенные плотина Вильсона, еще четыре плотины и заводы остались памятниками военных усилий США. Гидростанций у этих плотин так и не успели соорудить.
В 20-х годах вопрос об использовании гидроресурсов Теннесси отнял больше всего времени в конгрессе. Монополии были не прочь взять на себя «развитие» ресурсов реки, планируя на основе дешевой электроэнергии наладить производство химических удобрений. Сенатор Д. Норрис, сплотивший вокруг себя либералов, блокировал их попытки: в 1928 и в 1931 годах ему удалось провести через конгресс закон об использовании ресурсов Теннесси федеральными властями. Президенты Кулидж и Гувер последовательно наложили вето на закон как на вводящий «социализм» в благословенной стране частного предпринимательства. Закон Норриса, заявил Гувер, «отрицает самые основы нашей цивилизации».
Хотя неотложные дела выматывали силы президента, он 10 апреля направил конгрессу специальное послание, предлагая создать в бассейне реки Теннесси «правительственную корпорацию, обладающую гибкостью и инициативой частного предприятия». Послание президента, романтически взволнованное, звало сенаторов и конгрессменов «возродить дух и чаяния первых пионеров». ФДР обещал, что вслед за учреждением TVA последуют «аналогичные проекты для развития других наших районов». По мысли Рузвельта, TVA предстояло наладить производство электроэнергии, бороться против эрозии, сделать лесопосадки, контролировать промышленность, получающую электроэнергию Теннесси, и помочь бедствующим фермерам.
Раздались исступленные вопли рыцарей наживы, в их авангарде шел У. Уилки, президент «Коммонуэлс энд Саузерн» – компании, контролировавшей энергетику Юга. На выборах 1932 года У. Уилки голосовал за ФДР, теперь он напал на президента. «Забрать наш рынок (сбыта электроэнергии. – Н. Я.)– значит лишить нас собственности», – утверждал Уилки. Пусть правительство, если желает, производит электроэнергию на Теннесси, но передачу и отпуск ее должны производить частные компании. Печать вне всякой меры распропагандировала Уилки, что подбодрило его, и он понес явную несуразицу: электроэнергия просто не найдет потребителя, деньги налогоплательщиков истратят зря, а производство удобрений – чистейшая химера. В палате представителей конгрессмен Дж Мартин заявлял: TVA «точно строится по образу и подобию советских планов». Конгрессмен Ч. Итон вторил: «Этот закон и аналогичные ему являются попыткой внедрить в американскую систему русские идеи». Оппозиция проиграла, в палате представителей учреждение TVA было одобрено 306 голосами против 91, в сенате – 63 против 20.18 мая 1933 г. Ф. Рузвельт подписал закон.
В океане свободного предпринимательства возникло TVA, деятельность которого затронула в той или иной степени 640 тыс. кв. миль. В последующие годы TVA преобразило лицо этого еще недавно забытого и запущенного района. К пяти плотинам на Теннесси было добавлено двадцать – река стала судоходной. Значительно улучшено земледелие, остановлена эрозия, поднялись молодые леса. Показателем успеха был резкий рост доходов населения бассейна Теннесси. Соревнование между TVA и частными компаниями кончилось их поражением. «Без TVA, еще одного озарения ста дней, две атомные бомбы, завершившие Вторую мировую войну, никогда не могли быть созданы»7.
Опыт TVA – комплексного развития экономического района – больше не был повторен нигде в Соединенных Штатах. Рузвельту часто бросали обвинение в том, что TVA – «социализм», и упорно допытывались, какими соображениями, собственно, он руководствовался, настояв на учреждении этой организации. Он отвечал: «Называйте TVA хоть рыбой, хоть мясом, но оно удивительно вкусно для жителей долины Теннесси». Так ФДР говорил публично. Философия все же существовала. В 1934 году его восхитил рассказ американца, приехавшего из Австрии, о том, что социалисты, владеющие клочком земли, не поддерживают своих воинственных городских партийных товарищей. «Эта флегматичность, – заметил ФДР, – объясняется тем, что они землевладельцы». Его идея заключалась в том, чтобы «предотвратить возникновение пролетарской психологии в Америке, дав заводскому рабочему землю», что и практиковало TVA. «Могут называть новый курс социализмом, – добавил он, – но цель нового курса – увеличить число держателей акций. Разве это социализм?»8 – и первый разразился смехом.
Теперь, когда песок десятилетий засыпал пропасти разногласий, возникших в 30-х годах между сторонниками «свободного» и государственно-монополистического капитализма, в Соединенных Штатах больше не ставятся под сомнение мотивы ФДР. Как писал к исходу 50-х годов историк профессор Дж Вудс, «Рузвельт, хотя на него и нападали капиталисты, был спасителем капитализма. Ему никогда не приходило в голову подорвать основную структуру американской системы, которая при нем не потерпела ущерба, а поздоровела. Он сопротивлялся соблазну ввести принцип общественной собственности в уже сложившиеся секторы экономики. Он не думал о национализации банков, когда их двери были закрыты, или железных дорог, в большинстве своем обанкротившихся. Однако он учредил Управление долины реки Теннесси с целью разрешить проблемы, которые были не под силу частному предпринимательству»9.
VI
16 июня 1933 г. конгресс разъехался на каникулы. «Сто дней» Франклина Д. Рузвельта подошли к концу. Можно было подвести итоги.
Экономика страны заметно оживилась, хотя подъем был вызван не столько реальными факторами, сколько следствием оптимистических надежд, возникших с приходом ФДР. Официальный индекс промышленного производства вырос с 56 в марте до 101 в июле, цены на сельскохозяйственные продукты поднялись с 55 до 83 пунктов, розничные цены на продовольствие подскочили на 10 пунктов. Каждая хозяйка, отправлявшаяся в магазин, живо ощущала цену «восстановления». Однако занятость в июле на 4 млн. человек превысила мартовский уровень, 300 тыс. юношей выехали в лагеря ССС, а стремительное расширение системы федеральной помощи явилось проблеском надежды для безработных.
Хотя в Вашингтоне знали, что хозяйственная конъюнктура взвинчена чрезвычайными мерами, обстановка разрядилась. «Не будет преувеличением сказать, – писал Р. Тагвелл, – что 4 марта мы стояли перед выбором: либо упорядоченная революция – мирный и быстрый отход от прошлых концепций, либо насильственное свержение всего капиталистического строя». Никто не может сказать, заметил X. Джонсон, «насколько близко мы были к краху и революции. Диктатору у нас было появиться легче, чем в Германии». Популярный журнал «Коллиерз» написал о «ста днях» в редакционной статье: «У нас произошла наша революция, и она нам понравилась».
Говоря о конце начала – итогах «ста дней» ФДР, Ф. Фрейдель суммировал: «Великий спор, продолжавшийся в Америке до конца пребывания Рузвельта в Белом доме и еще почти десять лет, касался не того, зашел ли он слишком далеко, а достаточно ли далеко он пошел»10.
Деловой мир, за небольшими пока исключениями, благословлял Франклина Д. Рузвельта, иные даже считали, что он сделал больше, чем Христос. Сам ФДР, по-видимому, не претендовал на заоблачные выси, гиперболизм сравнения разве что позволяет измерить глубины отчаяния и страха имущих в канун прихода к власти новой администрации.
В 1936 году на закрытой пресс-конференции он провел аналогию между Францией Народного фронта и Соединенными Штатами: «Вообразите на мгновение, что братец Гувер остался бы президентом до апреля 1936 года, продолжая свою политику четырех предшествовавших лет, не сделал бы никаких шагов в направлении социального обеспечения или помощи фермерам, или ликвидации детского труда и сокращения рабочего дня, введения пенсий по старости. Если бы это случилось, в апреле нынешнего года положение в нашей стране весьма напоминало бы обстановку, которую нашел Блюм, придя к власти. Французы двадцать пять или тридцать лет ничего не делали в области социального законодательства. Блюм взялся за него, ибо получил всеобщую забастовку уже в первую неделю пребывания у власти. Забастовщики потребовали 48-часовой рабочей недели… Блюм провел закон, сокращавший рабочий день. Они потребовали оплачиваемого выходного дня в неделю, затем они потребовали немедленно создать комиссию для подготовки плана обеспечения пенсиями престарелых. Блюм сделал все это, но разве это не было слишком поздно?»11
Попытки приклеить ярлыки к его программе ФДР просто-напросто высмеивал. Выступая в июне 1934 года с речью по радио, он сказал: «Некоторые робкие люди, боящиеся прогресса, попытаются дать новые и незнакомые названия тому, что мы делаем. Иногда они назовут это «фашизмом», иногда «коммунизмом», иногда «регламентацией», иногда «социализмом». Поступая так, они пытаются запутать все и превратить в теоретическое нечто самые простые и практические дела. Я верю в практические объяснения и практическую политику. Я считаю, что то, что мы делаем теперь, является необходимым выполнением неизменной миссии американцев – претворения в жизнь старых и проверенных идей американизма»12.
В 1944 году, выставив свою кандидатуру на пост президента в четвертый раз, Ф. Рузвельт был еще откровеннее. На массовом митинге в Бостоне ФДР с удовлетворением оглянулся на пройденный путь: «Если когда-нибудь было время, когда духовные силы нашего народа были подвергнуты испытанию, то это было во время Великой депрессии, как именовали американский кризис 1929–1933 годов. Тогда могло случиться, что наш народ обратится к чужеземным идеологиям – вроде коммунизма или фашизма. Однако наша демократическая вера была достаточно прочной. В 1933 году американский народ требовал не урезывания демократии, а ее расширения. Именно этого он добился»13.
Разумеется, «демократии» в понимании класса, к которому принадлежал президент. Не одними словами, но и делами Рузвельт сумел мобилизовать веру и гордость за свою страну у американцев, умело пробудив хрестоматийные воспоминания о тех временах, когда юные Соединенные Штаты с азартом бросали вызов тиранам Старого Света. Он предложил очистить американское наследие от наслоений монополий. Ему поверили.
Взлет и падение «синего орла»
I
Рузвельты заполнили Белый дом, как будто вернулись в родной очаг. Франклин и Элеонора знали резиденцию президента с дней юности, для детей просторный дом не был непривычным – они выросли в громадных комнатах Гайд-парка. Со времен Теодора Рузвельта Белый дом не видел такого оживления, с тех пор в нем никогда не резвились дети. Гнетущая атмосфера царила при Гувере, который страдал на торжественных обедах, уставал на приемах и ненавидел концерты. Теперь все преобразилось: мрачный склеп, где говорили вполголоса, превратился в жилище большой семьи.
Белый дом наводнили шумные и энергичные Рузвельты – сыновья Франк и Джеймс проводили здесь каникулы, младшие Джимми и Эллиот не могли усидеть на месте. К родителям после развода вернулась Анна с двумя детьми. Всюду толклись родственники, двоюродные и троюродные братья и сестры. Летом, когда вваливались приглашенные на каникулы студенты из Гарварда, спален не хватало. Официальные лица в недоумении пожимали плечами: везде громкие голоса, топот ног по лестницам и даже – о ужас! – лай собак! Потом привыкли.
На всех, кто встречался с ним, а президент принимал людей в среднем каждые пятнадцать минут, ФДР производил впечатление демократического лидера, готового рассмеяться удачной шутке и шутившего при каждом удобном случае. Его хобби были широко известны: игра в покер, чтение детективных романов, коктейли и коллекционирование марок (в середине 30-х годов 25 тыс. в 40 альбомах). Выяснилось, что президент начисто лишен сколько-нибудь глубокого понимания искусства и вкуса к нему. Он не мог отличить хорошей картины от дурной, художественной скульптуры от безвкусной подделки, а музыку просто не понимал. Критики нового хозяина Белого дома злорадно подметили и это, не замедлив оповестить со страниц газет о заурядном человеке – президенте. Кое-кто посмеивался над страстью ФДР к сентиментальным историям.
Вашингтонские ханжи никогда не могли простить вторжение Рузвельтов в Белый дом. Антипатия к ним росла с годами по мере развертывания «нового курса», а открытый быт семьи служил пищей для бесконечных сплетен и пересудов высшего света столицы. Хотя Рузвельты не могли изменить обстановку на первом этаже жилища президента – здесь все находилось под наблюдением государственной комиссии изящных искусств, второй и третий этажи преобразились, в первую очередь. кабинет президента и его спальня.
Сплетники лицемерно ужасались, передавая из уст в уста: чиновник явился к президенту с делом необычайной важности. ФДР, не задумываясь, отдал указание, а затем стал советоваться: где повесить хвост любимого рысака его отца – в спальне или в кабинете? Неизвестно, что ответил чиновник. Хвост украсил угол спальни президента. Она была больше, чем кабинет, и трудно сказать, какое из помещений выглядело более рабочим, – обе комнаты наводняли книги и бумаги. На стенах – любимые картины президента, везде сувениры.
Рузвельты были очень гостеприимны. Это имело свои последствия – гости уносили из дома мелкие вещи в качестве сувениров. Чтобы пресечь разграбление, ФДР распорядился написать на спичечных коробках: «Украдено у Рузвельтов». Элеонора имела свои представления об уюте. Друзья Рузвельтов привыкли к хаосу и беспорядку в доме. Не только чопорных гостей, но и близких шокировало многое. Комнаты для гостей в Белом доме были поразительно неуютны, а кровати, замечает С. Розенман, – «конечно, это неблагодарность, но я должен сказать – все кровати были одинаково неудобны». Только в 1939 году в связи с посещением США королем Георгом и королевой Елизаветой была сделана безуспешная попытка привести Белый дом в порядок.
Элеонора в соответствии с провозглашенной правительством экономией готовила мужу завтрак стоимостью 19 центов. ФДР с суровой решимостью съедал его. Это было в конце концов личным делом президента, но обеды! Миссис Несбит, повар, приглашенная из Гайд-парка, считала простую пищу и по-простому приготовленную самой здоровой, но гости не были склонны разделять ее вкуса. Дурные обеды в Белом доме стали притчей во языцех. Тагвелл находил пищу «ужасающей», Икес, отнюдь не гурман, отплевываясь после званого обеда у президента, возгласил: «Второй случай в моей жизни, когда я пил такое дрянное шампанское». ФДР, знавший толк в еде, молча мучился, он знал возможности Элеоноры как хозяйки. Насмешливые рассказы, циркулировавшие по Вашингтону, о том, что самый могущественный человек не может получить приличный обед, не были преувеличением. Не показная скромность, а заурядная бесхозяйственность.