Текст книги "Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс!"

Автор книги: Николай Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Позднее, оказавшись президентом, ФДР думал совершенно по-иному. Выпуская в свет первый том официального издания своих речей в 1938 году, ФДР исключил указанную цитату Кулиджа, заменив ее отточием12. Партия в лоне власти предпочитает забыть о своих еретических заблуждениях в оппозиции.

Рузвельт и руководство демократической партии были абсолютно уверены в исходе выборов. В Детройте Гувера «приветствовали» десятки тысяч человек, скандируя: «Гувера вздернуть!» Американцы наверняка проголосуют против Гувера, следовательно, за Рузвельта. ФДР обещал, машина демократической партии проделала громадную работу. Дж, Фарли разослал свыше 1,7 млн. экземпляров различных циркуляров, агитационные материалы вышли тиражом свыше 42 млн. экземпляров. Демократы распространили в стране более 10 млн. памятных жетонов и булавок с инициалами или портретом ФДР. Они истратили на избирательную кампанию 2,5 млн. долл. (республиканцы – 2,9 млн. долл.). Хотя демократическая партия настаивала, что она представляет «забытого человека», львиную долю средств дал крупный бизнес. Самые большие взносы сделали Б.Барух, У. Вудин, В. Астор, Дж Раскоб, У. Херст, П.Дюпон, Дж Герард, Дж Кеннеди. Они не скупились, только Кеннеди дал 65 тыс. долл. «и, возможно, вложил косвенно еще многие тысячи»13.

Спустя тридцать лет Дж Кеннеди просто объяснил свою щедрость в 1932 году: «Задолго до краха на бирже, в разгар бума, когда Джону (будущему президенту США. – Н. Я.)было девять или десять лет, я положил на имя каждого из моих детей по миллиону долларов. После начала кризиса я стал задумываться, будет ли миллион стоить полушку. Я был глубоко обеспокоен. Я знал, что в нашу экономическую систему нужно внести большие, крутые изменения, и считал, что только Рузвельт был способен провести их. Я хотел, чтобы он попал в Белый дом ради моей безопасности, ради моих детей, и был готов сделать все, чтобы помочь его избранию». Мультимиллионер Дж Кеннеди был готов на многое. Как он заметил, «в те дни я считал и говорил об этом: готов расстаться с половиной моего состояния, чтобы в условиях закона и порядка удержать вторую половину». Из этих высоких соображений иные представители крупного капитала встали за ФДР.

Выборы 8 ноября 1932 г. принесли блистательный триумф Ф. Рузвельту. Он получил 22,8 млн. голосов, Г. Гувер – 15,7 млн. Остальные партии, вместе взятые, собрали 1 млн. 160 тыс. голосов. В штаб-квартиру в Нью-Йорке, где ФДР ожидал результатов голосования, бросились поздравляющие. ФДР радостно встречал их, рядом стояли агенты секретной службы – отныне его неизменные спутники до самой смерти. Он представил двоих, кто больше, чем кто-либо другой в Соединенных Штатах, ответствен за великую победу, – Л. Хоу и Дж. Фарли. Луи Хоу принес бутылку вина, он оставил ее на хранение двадцать лет назад, поклявшись не открывать до избрания Франклина президентом. Поздно ночью ФДР вернулся в свой дом в Нью-Йорке. На пороге ждала мать. Он обнял ее. «Пришел величайший день моей жизни», – признался Рузвельт.

VIII

Тогда в США президент, избранный в ноябре, вступал в должность 4 марта следующего года. Еще четыре месяца ФДР предстояло оставаться частным гражданином. Между тем положение ухудшалось с каждой неделей. Американский журнал «Сатердей ивнинг пост» задал вопрос виднейшему английскому экономисту М. Кейнсу: было ли что-нибудь подобное в истории человечества. «Да, – ответил он. – То были темные века, и они длились четыреста лет». ФДР пообещал выход, но пока…

Г. Гувер был склонен усматривать во всем кризис доверия народа к правительству. Он несколько раз пытался побудить ФДР выступить с совместными заявлениями. Рузвельт отказался.

Его осмотрительность была полностью оправдана. Гувер настаивал, например, чтобы ФДР дал заверения, что не будет инфляции и бюджет останется сбалансированным, правительство не возьмет на себя финансирование просроченных закладных фермеров, не будет давать займов муниципалитетам на общественные работы. Прочитав очередное послание Гувера, ФДР выругался: «Нахальство!» Он был прав. Гувер признался в частном письме: «Если вновь избранный президент сделает эти заявления, он ратифицирует основную программу республиканской администрации и 90 процентов так называемого нового курса будет отброшено».

ФДР вел обширную переписку, принимал множество людей. Он счел возможным выслушать делегацию коммунистической партии. Но когда один из ее членов заметил: «Мы хотим, чтобы вы сказали президенту Гуверу, что федеральное правительство должно…», – Рузвельт прервал говорившего: «Я не могу просить президента сделать что-либо. В отношении федерального правительства я всего-навсего частное лицо». X. Лонг, осаждавший Рузвельта в эти месяцы различными проектами, жаловался: «Когда я говорю с ним, он отвечает: «Отлично! отлично! отлично!», но какой-нибудь Джо Робинсон является к нему на следующий день и также слышит: «Отлично! отлично! отлично!» Наверное, он говорит «отлично» каждому». Действительно, Рузвельт избегал конкретного обсуждения дел.

«Давайте сосредоточим наши усилия на одном – спасти страну и народ, и если для этого нам придется дважды в день менять свои взгляды, пойдем и на это», – говорил он своим советникам. Когда Тагвелл заметил, что экономическое положение катастрофично, ФДР с готовностью согласился: «Да, я знаю, но нам не остается ничего другого, как каждый день пытаться справляться с проблемами, существующими в данное время. Какие мучительно трудные решения нам придется принимать! И иногда мы будем ошибаться!» Корреспонденты все же старались допытаться, как ФДР собирается разрешить тяжкие проблемы кризиса. Он отшучивался: «Это не мой ребенок».

Обездоленным было не до шуток. 5 декабря 1932 г. около 2,5 тыс. человек собрались у Капитолия, где открывалась сессия конгресса. Они кричали: «Голодных накормить, налог на богатых!» Полиция окружила их, выгнала в чистое поле на снег и продержала двое суток без пищи и воды. Когда их отпустили, они разошлись, полные гнева и решимости. В Линкольне, штат Небраска, 4 тыс. человек заняли здание легислатуры, 5 тыс. учителей в Чикаго штурмовали банки, в Оклахома-Сити, Миннеаполисе и других городах захватывались продовольственные магазины. Полки мигом очищались. Декан факультета бизнеса Гарвардского университета заявил: «Капитализм перед судом, и от исхода суда зависит вся западная цивилизация»14.

В середине 1932 года ФДР планировал по завершении выборов посетить Европу. По зрелом размышлении он не покинул страну. Он провел несколько недель в Уорм-Спрингсе, отдыхал на яхте В. Астора и побывал в бассейне реки Теннесси, где предполагалось построить гидростанции.

15 февраля 1933 г. ФДР посетил Майами, штат Флорида. Он произнес речь, сидя на спинке заднего сиденья автомобиля. Когда Рузвельт кончил, его окружили журналисты, поблизости был мэр Чикаго Чермак. Внезапно раздались выстрелы. Стоя на ящике метрах в двадцати от Рузвельта, небольшой смуглый человек стрелял в него из револьвера. Чермак был смертельно ранен, еще четыре человека получили ранения. Рузвельт остался невредим. В панике, охватившей толпу, слышался его звонкий голос: «Я цел, я цел!» Люди, близко знавшие Рузвельта, поразились его спокойствию в момент смертельной опасности. Он заботился только об умирающем Чермаке. Камердинер ФДР Макдаффи говорил: «Он был фаталистом. Он считал: чему быть, того не миновать. Он никогда серьезно не беспокоился по поводу того, что кануло в прошлое. Все прошло, и ладно».

Покушавшимся оказался Джузеппе Зангара – безработный каменщик, итальянец по происхождению. Он купил револьвер за 8 долл. в магазине в Майами. Зангара объяснил, что страдает язвой желудка и ненавидит «богачей и правителей… Я надеялся, что на этот раз мне повезет больше, чем десять лет назад в Италии, когда я купил пистолет, чтобы убить короля Эммануила. Я не питаю ненависти лично к Рузвельту, но я ненавижу всех президентов, где быони ни правили, ненавижу всех чиновников и вообще богачей». Зангара признался, что первоначально собирался убить Гувера и только опасение вредного воздействия «холодного климата» севера страны на его язву желудка остановило выполнение плана. Он решил поджидать жертву в Майами.

Что это, случай или первый выстрел в вооруженной борьбе за власть? – вопрос не праздный в тогдашней до предела наэлектризованной атмосфере. «США не Россия, – возгласил сенатор Дж Робинсон, – ни один фанатик, мошенник, революционер или любое их число не могут помешать законной передаче власти». Дикие слухи, однако, распространялись. Р. Моли, опытный криминалист, вызвался принять участие в допросах Зангары. Узнав поближе потенциального убийцу президента, он передал в печать заявление: «У него нет политических убеждений, он не социалист»15.

Чудесное избавление Рузвельта от смерти укрепило уверенность религиозных людей и, вероятно, потенциальной жертвы в том, что он отмечен провидением, щадящим его для выполнения предначертанного свыше. 20 марта 1933 г. Зангара был казнен на электрическом стуле.

Тем временем в стране разразилась неслыханная финансовая катастрофа: американцы, с отчаянием наблюдавшие за банкротством банков – к 1933 году закрылось свыше 5 тыс. банков, – бросились в оставшиеся, изымая свои сбережения. Потеряв веру в незыблемость этих твердынь капитала, они предпочитали держать деньги на руках или переводить за границу. Банки не могли удовлетворить всех, требовавших звонкой монеты, в первую очередь золотых долларов. Вклады составляли 41 млрд. долл., а денежная наличность – 6 млрд. долл. 14 февраля губернатор Мичигана закрыл банки штата, положив начало цепной реакции. К концу февраля большинство банков в США закрыли свои двери. 27 февраля Морган информировал Рузвельта, что «возникло чрезвычайное положение». Уолл-стрит требовал, чтобы правительство немедленно оказало финансовую помощь банкам. Сложилась забавная ситуация: банкиры, яростно возражавшие против помощи безработным и фермерам, просили помощи себе!

Финансовый кризис, приведший к тому, что в начале марта все без исключения банки оказались закрытыми окончательно, поверг в панику финансово-промышленных магнатов США. Представляемая ими система частного предпринимательства была скомпрометирована. Дж Кеннеди, сам составивший громадное состояние на биржевых спекуляциях, признавал: «Вера в то, что контролирующие корпорации в Америке руководствуются честными мотивами и высокими идеалами, потрясена до основания». Ему вторил У. Липпман: «В минувшие пять лет промышленные и финансовые лидеры Америки были низвергнуты с высочайших позиций влияния и власти в глубокую пропасть». Они были вынуждены признать свое банкротство, ни один из магнатов монополистического капитала не мог предложить мер выхода из кризиса.

1 марта 1933 г. властитель дум поколения американской интеллигенции профессор Р. Нибур публикует статью «После капитализма – что?». Он взялся за перо, убежденный, что «капитализм умирает и должен умереть». Но, значительно подчеркнул профессор, «ничто в истории не подтверждает, что правящий класс когда-либо уступает свои позиции и привилегии в обществе только потому, что его правление отмечено неспособностью и несправедливостью». Р. Нибур адресовал свои проникновенные слова читающей и думающей публике; другие в США были более откровенными. Они прямо говорили: страна стоит на пороге революции. Новый мэр Нью-Йорка, вступая в должность, заверил имущих: «У вас решительный мэр, я спасу город от Красной Армии».

В комитете сената У. Грин, профбюрократ, имевший за плечами десятки лет предательства интересов рабочего класса, пригрозил «всеобщей забастовкой», если не будет улучшено положение трудящихся. «Это будет означать классовую войну?» – осведомился сенатор Г. Блэк. «Как бы вы ее ни назвали, она будет… – ответил У. Грин. – Единственный язык, который понимает большинство предпринимателей, – язык силы». В сенате сенатор Т. Коннели спросил военного министра П. Харли, почему войска сосредоточиваются вокруг крупных городов. «Военный министр с выражением страха в глазах, – вспоминал Т. Коннели, – сослался на красных и возможных коммунистов, действующих в стране». «Да, революция будет, – заявил банкир из Лос-Анджелеса, – если, конечно, Рузвельт не сделает чего-нибудь»16. Надежды растерявшейся властвующей элиты сосредоточились на Франклине Д. Рузвельте. Культ личности в стране, кичащейся перед неосведомленными иностранцами вековым неуважением к властям – сверху донизу?

Думать так – глубочайшее заблуждение. Р. Шервуд с мастерством профессионального удачливого драматурга осветил проблему: «Мы, американцы, преклоняемся перед героями в гораздо большей степени, чем англичане или французы. Мы любим персонифицировать наши идеалы и цели…В нашем сознании глубоко укоренилось убеждение, что великий президент появится в «любое время, когда мы будем в нем нуждаться». В 1929–1933 годах постоянно и с опаской задавался вопрос: «Где он теперь?»

Вероятно, никакой драматург не мог бы лучше подготовить сцену для появления нового президента – или нового диктатора, или нового мессии, – чем та, какая была подготовлена для Франклина Рузвельта. Ирония заключается в том, что сцена была столь хорошо подготовлена для него не его друзьями или сторонниками, которые были тогда сравнительно незаметными людьми, но теми, кто впоследствии стал его злейшими врагами. Выражаясь языком актеров, Герберта Гувера можно было бы назвать плохим актером, после которого любой следующий актер показался бы превосходным. Рузвельт появился не на белом коне, а в кресле на колесах. Однако барабанный бой и раскаты грома, встретившие его, были определенно вагнеровскими, и это служило не только эмоциональным стимулом, но также предостережением о том, что может случиться с американской демократией, если окажется, что новый президент обладает какими-либо качествами Гитлера или хотя бы Хью Лонга»17.

Понимал ли это Франклин Д. Рузвельт? По-видимому, да. Говорят, что в марте 1933 года он заметил: «Если я окажусь плохим президентом, вероятно, я буду последним президентом…»18

«Сто дней»

I

День 4 марта 1933 г. выдался ветреным и холодным. Сильный северо-восточный ветер, низкие давящие тучи, дождь. Вашингтон выглядел мрачным. К полудню, к началу церемонии вступления в должность нового президента, около 100 тыс. человек собрались у Капитолия. Люди усеяли площадь, взобрались на крыши домов, некоторые вскарабкались на голые деревья, гнувшиеся от ветра. На всем лежала печать уныния. В толпе почти не разговаривали. Подняв воротники пальто, люди зябко ежились от холода. Молчаливыми квадратами стояли войска, выстроенные для парада. Командующий парадом генерал Д. Макартур приказал скрытно установить пулеметы в «стратегических пунктах» столицы.

Около полудня у выхода из Капитолия толпа оживилась, через нее, энергично работая локтями, пробирались новый вице-президент Гарнер, члены семьи Рузвельта, министры. В черном цилиндре вышел председатель Верховного суда Ч. Юз. Ему предстояло принять присягу президента. Он взобрался на трибуну, ветер нещадно трепал белую бороду и черную мантию старика. Проход от Капитолия к трибуне очистили. Ровно в двенадцать появился Ф. Рузвельт. Бледный, чрезвычайно серьезный, он медленно шел под руку с Джеймсом к трибуне. Раздались жидкие аплодисменты, редкие возгласы приветствия. Грохот встречного марша оркестра морской пехоты заглушил все. «Обстановку, сопровождавшую смену правительства в Соединенных Штатах, – писал А. Крок, – можно сравнить с атмосферой, царившей в осажденной столице во время войны».

Оркестр смолк. Юз громко и внятно прочитал присягу. Вместо обычного короткого «клянусь» ФДР повторил ее целиком слово в слово. Перед ним лежала старинная семейная Библия, привезенная из Гайд-парка. Она открыта на 13-й главе первого послания апостола Павла к коринфянам: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру так, что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я – ничто». Библия и пулеметы…

Присяга принята, и президент Соединенных Штатов Франклин Д. Рузвельт обратился с речью к народу. Громкоговорители разносили его размеренный и твердый голос по площади, а десятки миллионов американцев собрались у радиоприемников. «Сегодня день национального посвящения, – торжественно и сурово произнес Рузвельт. – Пришло время сказать правду, и всю правду… Единственное, чего нам следует бояться, – самого страха, безрассудного, безликого, неоправданного ужаса, который парализует необходимые усилия по превращению отступления в наступление». В энергичных выражениях президент обрушился на виновников кризиса – руководителей обмена товарами. Они «провалились из-за собственного упрямства, своей неспособности, признали свой провал и бежали… Они не имеют воображения, а когда его нет, народ погибает. Ростовщики бежали со своих высоких постов в храме нашей цивилизации». Первые аплодисменты.

Президент призвал действовать, и действовать быстро. «Мы должны идти вперед, как обученная и верная армия, готовые нести жертвы ради общей дисциплины, ибо без дисциплины невозможен прогресс, а никакое руководство не может быть эффективным». Он предупредил: если конгресс не примет необходимого законодательства, а кризис будет продолжаться, «я обращусь к конгрессу за единственным орудием для борьбы с кризисом – широкими полномочиями, столь же большими, какие бы потребовались нам в случае настоящей войны с вторгшимся врагом». Рузвельт драматически закончил свою речь: «Народ просил меня ввести дисциплину и указать путь под моим руководством. Народ сделал меня инструментом своей воли. Как дар я принимаю его… Мы смиренно просим благословения бога. Пусть он защитит каждого и всякого среди нас. И пусть он ведет меня в грядущие дни».

А. Крок написал: выражение лица ФДР было «столь мрачным, что казалось незнакомым даже давно знавшим его». Г. Стимсон пометил в дневнике: «Я был перепуган». Не зафиксирована реакция Люси Рутерферд, занимавшей почетное место на церемонии.

Рев кавалерийских труб, возвестивший о начале парада, последовал за речью президента. В радиоприемниках сигнал к прохождению войск прозвучал, как трубный глас. Американцы услышали голос вождя. По возвращении с церемонии в Белый дом газетчики окружили Элеонору Рузвельт, прося первую даму республики поделиться впечатлениями. «Было очень, очень торжественно и немножко страшно, – сказала она. – Собралась громадная толпа, и было ясно, что она готова сделать все, если только кто-нибудь подскажет ей, что делать». Фашистская печать Германии и Италии усмотрела в первой речи президента США новое доказательство бесполезности парламентаризма и демократии. Критиканствующий «Нью рипаблик» подчеркнул, что из сказанного Рузвельтом «наиболее ярко вырисовывается одно – преддверие диктатуры».

В день вступления в должность Ф. Рузвельт собрал членов назначенного им кабинета. Утро они посвятили молитве в церкви поблизости от Белого дома. Служил Э. Пибоди, приехавший из Гротона. В Овальном кабинете Белого дома их скопом привели к присяге. Рухнула еще одна традиция. Никогда раньше министры не присягали в Белом доме, да еще хором.

Кабинет Рузвельта был весьма разнородным, при подборе его ФДР жаждал, как объяснил он Херсту, сформировать «радикальное» правительство, «в нем не будет ни одного, кто бы знал дорогу на Уолл-стрит, 23 (резиденцию Моргана. – Н.Я.).Не будет ни одного, кто был бы связан каким-либо образом с магнатами США или с международными банкирами». Слова звучали громко и не очень искренне. Руководящим принципом подбора кабинета был FRBC – «за Рузвельта до конвента в Чикаго» (for Roosevelt before Chicago), то есть вознаграждались верные. Ни один из колебавшихся на конвенте не получил заметного поста.

Государственный секретарь – К. Хэлл. Изысканные манеры, приятный голос, постоянно опущенные глаза и внешняя мягкость старика скрывали за собой закаленного политического бойца. Хэлл был сторонником снижения тарифов и специалистом в области внешней торговли. Он мог послужить прекрасным связующим звеном с консервативными сенаторами. Хэлл провел многие годы в Капитолии, представляя в сенате штат Теннесси. Министр финансов – У. Вудин, глава крупной промышленной компании. Он долгие годы крупно финансировал демократическую партию, теперь расходы окупились сторицей. Вудин отлично подходил под категорию тех, кого ФДР бичевал как «ростовщиков» и «менял». И, конечно, он никогда не был радикалом. Д. Ропер, личный друг Рузвельта, получил портфель министра торговли. Эксцентричный Г. Уоллес, сын министра сельского хозяйства в республиканской администрации, сел в кресло отца. Несмотря на протесты руководства АФТ, Рузвельт впервые в американской истории назначил женщину в состав кабинета – Ф. Перкинс стала министром труда. ФДР просил Г. Икеса стать министром внутренних дел. Престарелый либерал из Чикаго удивился, Рузвельт заверил его: мы «говорим на одном языке вот уже двадцать лет». Дж Фарли стал министром почт.

Члены «мозгового треста» получили правительственные назначения: Р. Моли – заместителем государственного секретаря, Р. Тагвелл – заместителем министра сельского хозяйства, А. Берли сначала работал в финансовой корпорации реконструкции, а позднее стал заместителем государственного секретаря. Розенман, да и другие члены «мозгового треста» считали, что назначение их на административные посты – ошибка. Успех «мозгового треста» и был достигнут тем, что профессора работали вместе, свободные в мире идей и не связанные определенными должностями. Рузвельт превратил их в чиновников, не говоря уже о том, что непосредственные начальники Моли, Тагвелла и Берли с плохо скрытым раздражением смотрели на то, что их подчиненные имели свободный доступ к президенту.

Понятие «мозговой трест» объединяло всех, кто в то или иное время был близок к президенту: Г. Гопкинс, Д. Ачесон, Т. Коркоран, У. Вудин, Дж Кеннеди, Ф. Франкфуртер и др. Л. Хоу был назначен секретарем президента, его помощниками – С. Эрли и М. Макинтайр.

II

Президент – личность историческая и ведет личный дневник, решил ФДР. Первые два дня президентства он заполнял дневник. На третий день бросил навсегда. Поэтому то, что делал Рузвельт 4–5 марта, известно из первоисточника.

Утром 5 марта Франклин проснулся раньше обычного в еще незнакомой спальне в Белом доме. В постели он позавтракал, оделся, и камердинер отвез его в кабинет. Он остался один. Гувер выехал накануне, пустой кабинет, голые стены – картины вешались по вкусу президента. На блестевшем лаком столе чисто: ни клочка бумаги, ни карандаша. Он выдвинул ящики – один, другой – пусты. Поискал кнопку звонка, не нашел. Гувер распорядился снять и забрать все, даже телефоны. Несколько минут он сидел в оцепенении, в душу невольно закрадывался страх. Калека на вершине власти громадного государства.

Он часто много лет спустя с содроганием вспоминал (на ум пришла аналогия): пораженный полиомиелитом президент во главе парализованной нации. На мгновение встало видение: президент не может двинуть ни рукой, ни ногой, страна без руководства из центра распадается. Возникают необычные движения, другие люди берут власть. Дурной сон.

Рузвельт откинулся на спинку кресла и отчаянно закричал. Звук собственного голоса и появление секретарей – Мисси Лихэнд и М. Макинтайра – вернули в реальный мир. Начинались трудовые будни.

Все банки закрыты. Нигде, даже в Вашингтоне, невозможно получить по чеку. Катастрофа. Политический художник Рузвельт изобразил меры, принятые до него директорами банков, как увертюру «нового курса». Президент издал прокламацию о закрытии банков до 9 марта. На этот день была созвана чрезвычайная сессия конгресса. По стране разнеслась волнующая весть – президент повелел закрыть банки.

9 марта конгрессмены и сенаторы, готовые вотировать любой закон, собрались в Капитолии. Сенаторы Лафоллет и Костиган посетили накануне вечером президента, пытаясь внушить ему, что необходимо национализировать банковскую систему. «Не надо, – ответил ФДР, – банкиры заявили о своей готовности сотрудничать». Конгрессу был предложен «чрезвычайный закон О банках»: федеральная резервная система предоставляла займы банкам, министр финансов мог предотвращать массовое изъятие вкладов, банки будут открыты только тогда, когда их состояние будет признано «здоровым». Экспорт золота запрещался.

Обсуждение в палате представителей не продолжалось и сорока минут. Крики: «Голосовать! Голосовать!» Единогласно; через несколько часов сенат 73 голосами против 7 одобрил его. Оппозиции не существовало, лидер республиканцев в сенате Бирнс заявил: «Дом горит, президент Соединенных Штатов говорит, что так мы потушим огонь». В Капитолии не цеплялись даже за положение закона – конгресс одобряет все будущие меры президента в этой области.

Вечером 9 марта Рузвельт подписал закон. «Ростовщики» и «менялы» вздохнули с облегчением – грозу пронесло. Рузвельт, несмотря на досадные, с их точки зрения, левые речи, на деле оказался здравомыслящим человеком: укрепил банки государственными субсидиями. Министерство финансов стало их родным домом. Отделались испугом, хотя и значительным.

По закону лица, прячущие деньги в кубышку, наказывались тюрьмой; а как быть с теми, кто успел изъять свои вклады? Было объявлено, что имена тех, кто взял золото в банках после 1 февраля, пропечатают в газетах. Подействовало! Они понесли деньги обратно. Кредит покоится на доверии. Решительный закон успокоил страну. Через несколько дней банки стали открываться. Вкладчики больше не штурмовали обитые бронзовыми листами двери. Свыше 2 тыс. банков не получили разрешения продолжить свою деятельность – они не были признаны «здоровыми». Обанкротившихся никто не жалел, если не считать вкладчиков, потерявших сбережения. В мире капитала выживает сильный и чрезвычайно изворотливый. Затем последовало распоряжение президента, отменявшее свободное хождение золотой валюты. Под страхом тюремного заключения на 10 лет и штрафа в 100 тыс. долл. было предложено обменять золото на бумажные банкноты.

Чрезвычайное мартовское законодательство расширил и закрепил закон Гласса – Стигала о банках, вступивший в силу 16 июня 1933 г. Инвестиционные и коммерческие банки разъединялись, что положило конец наглым спекуляциям типа практиковавшихся в 20-х годах – банкиры пускали в рискованные предприятия доверенные им деньги. Была создана федеральная корпорация, страховавшая вклады в банках до 5 тыс. долл. Предполагалось, что это даст возможность навсегда избегнуть острой паники, подобной возникшей в конце февраля 1933 года.

Рузвельт собирался распустить конгресс сразу же после принятия закона о банках. Первый успех окрылил его, и он начал бомбардировать конгресс законопроектами. 10 марта президент рекомендовал резкое снижение заработной платы федеральным служащим, членам конгресса и пенсий ветеранам. «Священная корова конгрессменов-политиканов – управление ветеранов – получила тяжелый удар»1. Всего предполагалось экономить 750 млн. долл. ежегодно, из них 300 млн. долл. на ветеранах. Билль почти вызвал бунт и прошел в палате представителей 206 голосами против 138, а также встретил резкое сопротивление в сенате. Однако 20 марта закон все же был принят.

Свободомыслие конгресса пришлось не по душе ФДР. Он полагался на то, что при значительном большинстве в обеих палатах сумеет без проволочек проводить все. В сенате было 65 демократов против 30 республиканцев, в палате представителей – соответственно 310 и 117. Закон был одобрен только потому, что 69 конгрессменов-республиканцев голосовали «за», но 90 демократов подали свои голоса «против».

Рузвельт, не откладывая дела в долгий ящик, дисциплинировал депутатов-демократов. Был учрежден неслыханный в истории конгресса комитет. Страна разбивалась на 15 округов; конгрессмены-демократы каждого округа выбирали представителя в комитет, а последний зорко наблюдал за тем, кто как голосует. Чтобы никто не сомневался, что и президент не дремлет, демократическую фракцию информировали: «Когда экземпляр «Конгрешнл рекорд» (стенографического отчета о заседаниях. – Н. Я.)поступает на стол президента Рузвельта утром, он просматривает итоги нашего голосования и вновь избранные среди вас предупреждаются: поберегитесь, если вы окажетесь не там, где надо»2. В ответ раздались горестные вздохи, но урок пошел впрок. Посты «американского легиона», славшие телеграммы с проклятиями, были далеко, а президент рядом.

Рузвельт разрядил тягостную обстановку. Окончив ужин во второе воскресенье своего президентства, ФДР заметил: «Пришло время для пивка». Луи извлек избирательную платформу демократов, написали короткое – семьдесят два слова – горячее послание о разрешении продажи пива и 13 марта отправили в конгресс. В обстановке всеобщего ликования законодателей и мужской половины страны в Соединенных Штатах к концу года было разрешено употребление спиртных напитков, а одновременно введен порядочный налог на их продажу. Гангстеры, наладившие незаконное производство и ввоз спиртных напитков в страну, переключились в другие сферы – кривая ограблений, похищений детей и т. п. пошла вверх.

Управление по борьбе с нарушителями «сухого закона», ныне излишнее, вошло в Бюро расследований Э. Гувера, которое с 1935 года стало именоваться Федеральным бюро расследований (ФБР). Это отразило резко возросшие функции внутреннего сыска. Уже с 1933 года стремительно создается культ ФБР. В прессе, по радио, в кино пропагандируются дела «джименов» – агентов ФБР, по официальной мифологии, защитников слабых и грозы гангстеров. Для создания их экранизированного эпоса ФБР открыло с 1934 года архивы сценаристам. В считанные годы происходит поразительная метаморфоза: нация, почитавшая себя демократической, буквально молится на ФБР. Расцвет внутреннего сыска (о нем пока говорили как о борце с уголовным миром!) полностью отвечал воззрениям Рузвельта на роль карательных органов в современном государстве. Президент прямо поощрял неслыханную рекламу и саморекламу ФБР.

Пожалуй, наиболее личной из всех реформ «нового курса» было учреждение Гражданского корпуса сохранения ресурсов – ССС (Civil Conservation Corps). ФДР очень давно вынашивал эту идею, и она была особенно близка его сердцу. 21 марта 1933 г. он предложил конгрессу направить безработных городских юношей на работу в лесные районы. Тем самым, считал президент, удастся улучшить естественные ресурсы страны, укрепить здоровье молодежи, а главное, о чем ФДР, естественно, умалчивал, убрать из городов горючий материал. Внутри кабинета знали истинную цель ССС. Как писала Ф. Перкинс, «речь шла о том, чтобы привлечь в него безработных, нежелательных лиц из больших городов».