Текст книги "Пёрл-Харбор, 7 декабря 1941 года - Быль и небыль"

Автор книги: Николай Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Командование американских вооруженных сил рассматривало советско-германскую войну под углом зрения национальной безопасности США. Командование флота потребовало немедленно вступить в войну в Европе с тем, чтобы Соединенные Штаты не остались в одиночестве перед грозной коалицией врагов, после того как Германия разгромит Советский Союз и потерпит крах Англия. "В ближайшие сорок восемь часов после того, как возникла эта ситуация в России, – писал через месяц Г. Старк, – с одобрения военно-морского министра я отправился к президенту и заявил... что мы должны, не теряя ни минуты, воспользоваться психологической обстановкой, созданной русско-германским столкновением, начать немедленно эскортирование (конвоев в Англию. – Н. Я.) и заявить об этом, приступить к защите Западной Атлантики в широких масштабах. Такое заявление, за которым немедленно последуют наши действия, почти наверняка вовлечет нас в войну, и я считаю каждый день промедления с вступлением в войну опасным".

23 июня военно-морской министр Ф. Нокс писал президенту: "Гитлеру потребуется от шести недель до двух месяцев, чтобы расправиться с Россией. На мой взгляд, мы не должны упускать этих трех месяцев, не нанеся сильного удара, чем раньше, тем лучше". Военный министр Г. Стимсон в письме Ф. Рузвельту в тот же день настаивал: "Мы должны действовать быстро и преодолеть первоначальные трудности, прежде чем Германия вытащит ноги из русской трясины". Их поддержал министр внутренних дел Г. Икес, который писал президенту также 23 июня: "Если мы не вступим в войну сейчас, мы окажемся без единого союзника в мире, когда придет наш черед". Аналогичную позицию занимал и министр финансов Г. Моргентау{162}.

Сама страстность этих обращений к президенту показывала, что почти все министры не понимали курса тех, кто стоял у руля государственного корабля. Во внешней политике США имели в виду прямо противоположную цель максимально долго остаться вне войны. Министры – Ф. Нокс, Г. Стимсон, Г. Икес, Г. Моргентау – были за вступление в войну с Германией, потому что она связана в борьбе с СССР. В глазах Ф. Рузвельта и К. Хэлла, занимавшихся внешней политикой, именно это служило самой надежной гарантией, что по крайней мере в ближайшее время столкновение с Германией невозможно. Воинственные члены кабинета, идолопоклонствуя перед святыней – планом "АБЦ-1", рассматривали Атлантику как американский фронт, а в Белом доме рассудили, что германо-советская война превратила ее в американский тыл. Опасность исходила лишь с Востока. Во внешнеполитическом уравнении, которое пытался решить государственный департамент, единственным неизвестным оставалась Япония.

После 22 июня 1941 года отношения с ней приобрели первостепенное значение для архитекторов американской внешней политики: избежав вооруженного конфликта с Японией, Америка сохраняла возможность вступить во вторую мировую войну только тогда, когда это ей будет нужно. Но пассивное выжидание было бы гибельно для далеко идущих планов США: решения императорской конференции недвусмысленно свидетельствовали о том, что японская агрессия готовится и в сторону Южных морей. Американская дипломатия должна была действовать, но так, чтобы не подставить Соединенные Штаты под удар. Сложность задачи обусловила громадное разнообразие приемов, на первый взгляд, даже противоречивых.

В Вашингтоне терпеливо ждали ответа на резкую ноту Хэлла от 21 июня. Японское правительство медлило, и это было расценено как доброе предзнаменование: в Токио готовятся идти походом на СССР и японцам не до второстепенных дел. Правительство США жадно собирало любые сведения об умонастроениях японских политиков. 25 июня Хэллу доложили содержание беседы сотрудника госдепартамента Дж. Беллантина с заместителем японского военного атташе X. Ивакуро, который заметил: "Хотя в настоящее время мы не можем вести плодотворные переговоры, в будущем так может случиться, скажем, в результате разгрома России Германией и немецкого продвижения на Дальний Восток"{163}.

В Токио Дж. Грю все же решил на свой страх и риск прозондировать позицию Мацуока. Последний, заметно обнаглев, заявил, что политика Японии будет зависеть от "будущих событий", как-то: заключение союза между Англией и СССР или попытки Соединенных Штатов снабжать Советский Союз через Владивосток{164}. В Вашингтоне уже приняли меры на сей счет. Еще 22 июня С. Уэллес в беседе с английским послом Галифаксом выразил надежду, что "Англия не вступит в формальный союз с СССР". Уэллес подчеркнул, что "японцы рано или поздно нападут на Советский Союз, и если Англия заключит такой союз, тогда она будет вовлечена в военные действия на Дальнем Востоке"{165}. Что же касается морского пути в СССР через Владивосток, то перевозки из США производились в основном на советских судах.

Мацуока тем временем все повышал ставки. В связи с подготовкой ответа на американскую ноту от 21 июня он указал своим коллегам, что устное заявление Хэлла при вручении этой ноты Номура – недопустимое вмешательство во внутренние дела Японии, ибо государственный секретарь по существу настаивал на его отставке. Именно так, патетически восклицал он, в 1905 году во время марокканского кризиса кайзер заставил уйти в отставку французского министра иностранных дел Делькассе. Ссылаясь на прецедент и личную обиду, он категорически потребовал, прежде чем давать ответ США, добиться, чтобы Хэлл взял назад свое устное заявление как "невежливое и неуместное". Коноэ еще не оставил надежд побудить США к уступкам в ходе переговоров. Требования Мацуока грозили сорвать их. Правительство воспротивилось. Тогда Мацуока единолично поручил Номура потребовать от Хэлла отказа от своего заявления. К глубочайшему изумлению Токио, Хэлл согласился{166}.

Политически близорукий Мацуока упивался этим как личным триумфом. Но правительство США менее всего было озабочено щадить чье-либо самолюбие. Незадолго перед этим получил предметный урок Черчилль. Всю весну 1941 года он умолял Рузвельта внушить Японии "страх перед войной на два фронта". Рузвельт не пошевелил и пальцем; напротив, как подчеркивает известный исследователь истории администрации Ф. Рузвельта, президент "поощрял продолжение переговоров (Номура с Хэллом. – Н. Я.). Они представлялись пока не только наилучшим средством воспрепятствовать войне, но и самым эффективным методом помочь умеренным в Японии оказать сопротивление, а возможно, возобладать над сторонниками решительных действий и прочных связей с Берлином"{167}.

В США вознамерились ни много ни мало направлять политические процессы Токио! Намерение честолюбивое, но, увы, не учитывавшее японские политические реалии. Конечно, поведение Мацуока стало нетерпимым, особое раздражение почти всего правительства вызывали его тесные связи с немцами. Коноэ и шедшие с ним имели веские основания подозревать, что чрезмерно самостоятельный министр иностранных дел прилагает все усилия к вступлению Японии в войну на стороне Германии. Он поддерживал постоянный контакт с германским послом в Токио Оттом. А Берлин, убеждаясь, что "блицкриг" забуксовал, обратил взоры к Токио, соблазняя его перспективами скорого разгрома Советского Союза. Гитлеровское руководство настойчиво убеждало своего союзника поднять оружие. Мацуока не только высказывался в пользу такого образа действий на заседаниях правительства, но и попытался сплотить вокруг себя общественное мнение. Он распорядился отпечатать большим тиражом одну из своих речей, в которой ратовал за войну рука об руку с Германией. Правительство успело изъять тираж до начала распространения. В то же время по наущению гитлеровцев Мацуока вел дело к срыву переговоров с Соединенными Штатами. Его действия в конечном итоге лишали Токио свободы рук.

Неугодного министра нужно было убрать. Чтобы у Соединенных Штатов не создалось впечатления, будто Япония уступает их нажиму, 16 июля 1941 года в отставку ушел весь кабинет. Состав нового правительства был объявлен 18 июля. Все главные действующие лица остались на своих местах, пост министра иностранных дел занял адмирал Тэйдзиро Тоёда. Это правительство в Японии прозвали "кабинетом японо-американских переговоров".

Японские политики отдавали себе отчет в том, что теперь добиться отступления Соединенных Штатов труднее. Как объясняет М. Сигемицу в своих мемуарах, "участие России в войне немедленно сняло бремя, которое несла Англия, и соответственно усилило американские позиции. США отныне могли продвинуть их вперед. Им больше не было необходимости смягчать свое отношение к действиям Японии на Дальнем Востоке"{168}. На Токийском процессе главных японских военных преступников Тодзио подробно рассказал о том, что на этот счет правительство было единодушно. Не менее единодушно в Токио были и в том, что пробил час осуществить давние планы империалистической экспансии.

Президенту и государственному секретарю "чудо" – перехваченная и дешифрованная телеграмма из Токио японскому посольству в Вашингтоне растолковало: "Перетасовка кабинета была необходима для того, чтобы ускорить решение вопросов, связанных с делами страны, и не преследует иных целей. Политика Японии не будет изменена. Она остается верной принципам Тройственного пакта"{169}. Руководители американской внешней политики не могли не понять, что Япония даст ответ Соединенным Штатам, но, по-видимому, иной, чем требовала, на их взгляд, германо-советская война. В Токио, оказывается, следовали собственной логике.

"Президент все еще лаял, а не кусал"

Еще в сентябре 1940 года Япония добилась от режима Виши согласия на ввод своих войск в северную часть Французского Индокитая. Дальнейшее овладение страной затянулось. В Тонкине, а затем в других частях Индокитая вспыхнули восстания, руководимые коммунистами. Против повстанцев совместно действовали японские и французские колонизаторы. Только поздней весной 1941 года японские милитаристы были готовы овладеть оставшейся частью страны. "И если они несколько отложили решение, то лишь в ожидании прояснения отношений между Германией и СССР", – замечают В. Лангер и С. Глисон{170}.

Не прошло и месяца с начала германо-советской войны, как Япония потребовала от Виши разрешения занять стратегические пункты в Южном Индокитае. 21 – 23 июля были подписаны соответствующие соглашения, и японские войска общей численностью до 50 тысяч человек начали оккупацию южной части Французского Индокитая. Япония выходила на ближние подступы к Сингапуру, Голландской Индии и Филиппинским островам. Сомнений быть не могло – японская агрессия распространялась на юг.

В Вашингтоне были серьезно озабочены действиями японских милитаристов, которые избрали южное направление агрессии. На японское продвижение на юг Соединенные Штаты всегда реагировали крайне болезненно. За установлением в сентябре 1940 года японского контроля над северной частью Индокитая последовало введение системы лицензий на экспорт из США в Японию некоторых видов стратегических материалов и сырья. Ограничения эти остались в основном на бумаге: так, например, импорт чугуна, листовой стали и металлического лома Японии из США в 1941 году увеличился против 1940 года в среднем в четыре раза{171}. Крутых мер в области торговли с Японией правительство США проводить не собиралось.

Эта политика неоднократно ставилась под сомнение членами американского правительства, реалистически оценивавшими опасность японской агрессии для самих Соединенных Штатов. В начале 1941 года министр внутренних дел Г. Икес был назначен еще на один пост – руководителя управления по распределению горючего для целей национальной обороны. Г. Икес очень быстро выяснил, что громадное количество бензина и нефти, необходимых американским вооруженным силам, экспортируется в Японию. В конце июня своей властью он ввел эмбарго на вывоз горючего в Японию из портов Атлантического побережья и Мексиканского залива. Министр резонно рассудил, что нельзя допустить, чтобы японские корабли и самолеты, которые завтра будут действовать против США, заправлялись американским топливом и горючим.

Президент по-иному взглянул на дело. Он немедленно отменил распоряжение Икеса, спросив его: будет ли министр выступать за эмбарго, если "введение его нарушит непрочное равновесие на чашах весов и побудит Японию выбрать между нападением на Россию и нападением на Голландскую Индию". Икес не постиг логику президента и обратился с просьбой об отставке с поста руководителя ведомства по распределению горючего в целях национальной обороны.

Рузвельт не принял отставки. Икес входил в состав кабинета, но не был в курсе святая святых политики США. Рузвельт счел необходимым объяснить министру: "Речь идет не об экономии горючего, а о внешней политике, которой занимается президент и под его руководством государственный секретарь. Соображения в этой области сейчас крайне деликатны и весьма секретны. Они не известны и не могут быть полностью известны Вам или кому-нибудь другому, за исключением двух указанных лиц. Мы оба – президент и государственный секретарь – полностью согласны в отношении экспорта нефти и других стратегических материалов, зная, что в настоящих условиях, как они им известны, данная политика наиболее выгодна для Соединенных Штатов"{172}.

И в другом письме Икесу 1 июля Рузвельт подчеркнул: "Мне кажется, Вам будет интересно знать, что на протяжении последней недели японцы дерутся между собой насмерть, пытаясь решить, на кого прыгнуть: на Россию, в сторону Южных морей (тем самым связав свою судьбу окончательно с Германией), или они будут продолжать "сидеть на заборе" и более дружественно относиться к нам. Никто не знает, какое решение будет принято в конечном счете, но, как Вы понимаете, для контроля над Атлантикой нам крайне необходимо сохранить мир на Тихом океане. У меня просто не хватает флота, и каждый небольшой инцидент на Тихом океане означает сокращение числа кораблей в Атлантике"{173}.

Занятие японскими войсками Южного Индокитая опрокинуло посылки, на которых строилась эта политика. Было необходимо предостеречь Японию, но как? Несколько дней в Вашингтоне шло тщательное обсуждение вопроса, во время которого основное внимание уделялось целесообразности наложения эмбарго на экспорт нефти в Японию. Правительство запросило наиболее компетентный в сложившихся условиях орган – командование военно-морского флота. 22 июля Г. Старк представил государственному департаменту рекомендации флота, конечный вывод которых гласил: "Введение эмбарго, вероятно, приведет к тому, что без большой задержки последует нападение Японии на Малайю и Голландскую Индию и, возможно, к раннему вовлечению Соединенных Штатов в войну на Тихом океане. Если США решили вести войну на Тихом океане, тогда действия, ведущие к ней, следует отложить, если это возможно, до тех пор, пока Япония не будет связана войной в Сибири... Сейчас несвоевременно накладывать эмбарго на торговлю с Японией"{174}.

Хотя рекомендации командования флота полностью совпадали с предшествующей позицией правительства, адмиралы, очевидно, не брали в расчет, что если США не примут никаких мер в связи с вступлением японских войск в Южный Индокитай, то это лишь укрепит Токио в убеждении, будто Япония находится на верном пути. Давление на юге увеличится, а война против Советского Союза будет отложена. В этих условиях США решили продемонстрировать силу.

25 июля американское правительство ввело эмбарго на экспорт нефти в Японию и заморозило все японские активы в США на общую сумму 130 миллионов долларов{175}. На следующий день филиппинская армия была включена в вооруженные силы США. Военное министерство учредило новую инстанцию командование американскими силами на Дальнем Востоке во главе с генералом Д. Макартуром. В связи с "ремонтом" закрыли для японского судоходства Панамский канал. Англия и власти Голландской Индии последовали за США, заявив о замораживании японских активов и прекращении торговли с ней. Япония ответила аналогичными действиями в отношении активов этих стран. Было произнесено немало громких слов с обеих сторон. Американская печать превозносила твердость правительства, а японские газеты с таким отчаянием убеждали своих читателей в том, что Японию "окружают", как будто петля голода уже затягивалась на шеях редакторов. Как обстояло дело в действительности?

Эмбарго не прекращало, а лишь ограничивало американо-японскую торговлю. Государственный департамент разъяснил органам, ведавшим торговлей с Японией, что они могут выдавать лицензии на экспорт в эту страну с тем, чтобы вывоз нефти (экспорт авиационного бензина воспрещался) равнялся примерно уровню 1935-1936 годов. Поскольку японские активы были заморожены, предписывалось следить за тем, чтобы стоимость экспорта примерно равнялась стоимости импорта. Ограничения должны были действовать три месяца, по истечении которых в зависимости от политической обстановки торговлю можно было вновь расширить на основе клиринга, то есть безналичного расчета.

Когда в Лондоне выяснили, что кроется за американским "эмбарго", там были вынуждены срочно пересмотреть свое решение и открыть ограниченную торговлю с Японией. Власти Голландской Индии также пошли на это. В противном случае, как понимало английское правительство, риск войны брала на себя только Англия, а США оставались в стороне. Министр иностранных дел Японии Тоёда, который 26 июля в полном расстройстве чувств говорил Грю: "Я едва спал последние ночи"{176}, – вновь обрел душевный покой, "Итак, записал Икес в своем дневнике, – мы снова дурачим страну, как и год назад"{177}. Проанализировав все эти события, те, кто закладывали фундамент официальной трактовки американской внешней политики – правоверные летописцы В. Лангер и С. Глисон, – написали: "Не будет преувеличением поэтому сказать, что президент все еще лаял, а не кусал"{178}.

"Бетти" недоумевает

26 июля Киммель написал длинное письмо, открывавшееся обращением "Дорогая Бетти". Он искал у адресата – главнокомандующего ВМС США совета. Прозвище "Бетти" адмирал Г. Старк получил еще на первом курсе военно-морского училища в Аннаполисе. Юноши забавлялись, заставляя Старка декламировать возглас героя войны за независимость Джона Старка: "Сегодня мы победим, или Бетти Старк останется вдовой!" Героическое намерение в стихах плохо вязалось с внешностью и повадками тихони-кадета, которые он сохранил на всю жизнь. Некий член кабинета Рузвельта отозвался о нем как о "робком и малоспособном человеке для занимаемого поста, самом слабом советнике президента".

Кадеты давно состарились, на плечах удачливых из них сверкали адмиральские погоны, но для однокашников Г. Старк оставался "дорогой Бетти".

Письмо было чуть ли не слезной мольбой объяснить, какова политика правительства Соединенных Штатов. Киммель писал:

"1. Необходимо держать командующего (Тихоокеанским. – Н. Я.) флотом в курсе политики министерства, решений и изменений в политике и решений, призванных встретить изменения в международной обстановке.

а. До сих пор мы не получили официальных данных относительно позиции США в случае участия России в войне, в первую очередь в отношении содружества на Тихом океане, если оно будет вообще между США и Россией, если и когда обе державы примут активное участие в боевых действиях. В наших существующих планах Россия не предусмотрена и не предвидится координированных действий, совместного использования баз, общей системы связи и т. д. Новая обстановка открывает перед нами возможности, которые следует полностью использовать, и необходимо до конца воспользоваться возможностями взаимной помощи (разрядка моя. – Н. Я.). Конкретно прошу дать ответ на следующие вопросы:

1) Объявит ли Англия войну Японии, если японцы нападут на приморские провинции (России)?

2) Если ответ на первый пункт положительный, тогда окажем ли мы им активную поддержку, как предварительно предусмотрено в случае нападения на Голландскую Индию или Сингапур?

3) Если ответ на второй пункт положительный, тогда составляются ли планы совместных действий, оказания совместной помощи и т. д.?

4) Если ответ на первый пункт отрицательный, тогда какова будет позиция Англии? Какова будет наша позиция?

5) Если Англия объявит войну Японии, а мы не сделаем этого, какова наша позиция в отношении японского судоходства, патрулирования тихоокеанских вод, рейдеров и т. д.?

б. В зависимости от хода боевых действий обстановка в России, по-видимому, дает нам возможность укрепить нашу оборону на Дальнем Востоке, в особенности Гуам и Филиппины... По моему мнению, нам следует двинуть укрепление Гуама и ускорить укрепление Филиппин. Война России с державами оси может дать нам передышку (разрядка моя. – Н. Я.)"{179}.

Адмирала основательно занесло, он думал даже о сотрудничестве с СССР и просил ввести его в курс государственной политики на уровне Белого дома, а последнего не знала даже подавляющая часть членов правительства! Что мог ответить Старк? Письмо Киммеля от 26 июля Старку было не единственным обращением такого рода, его разве что отличала развернутая аргументация. Старк – "Бетти" проявил женскую изворотливость. 8 августа Киммель получил ответное письмо, подписанное "Бетти" в Вашингтоне 2 августа. Старк заверил, что по существу он сможет ответить "довольно скоро", а пока отсылал его к своему письму "Рукастому".

Прозвище "Рукастый" среди старых выпускников Аннаполиса носил командир флагманского линкора Тихоокеанского флота "Пенсильвания" капитан Ч. Кук. 31 июля Старк писал ему: "Дорогой Рукастый... Сожги письмо после того, как покажешь его Киммелю. Ряд вопросов, которые недавно ставили вы, и ряд вопросов, которые ставит Киммель (на них я дам ответ по возможности скорее), принадлежат к числу тех, которые я сам все еще пытаюсь выяснить в Вашингтоне. Газеты дают вам по ним ровно столько информации, сколько я сам имею". Иными словами, Старк порекомендовал томившимся по фактам морякам на Гавайских островах читать газеты. Походя ; заметим, что своего обещания "дать ответ по возможности скорее" он так и не сдержал.

Оставив таким образом в стороне то, что в первую очередь интересовало Киммеля – политику США, Старк заключил письмо соображениями, ставшими, пожалуй, банальными в глазах командиров в Пёрл-Харборе: "Как вам, вероятно, известно из наших телеграмм и моих писем, мы считаем, что первоочередная цель Японии – Советское Приморье. Тернер (начальник оперативного управления штаба флота. – Я. Я.) считает, что Япония вторгнется туда в августе. Возможно, он прав. Обычно он бывает прав. Я придерживаюсь той точки зрения, что, хотя Япония в конце концов пойдет на Сибирь, она отложит выступление до приведения обстановки в Индокитае и Таиланде в желательное для нее состояние и до тех пор, пока не будет какого-либо прояснения в русско-германской войне"{180}. Что до перспектив ее, то "ничто по сей день не поколебало моей первоначальной оценки, что немцы достигнут своих ограниченных целей. Но Германия испытывает большие трудности, чем предполагала... Я нисколько не сомневаюсь, что немцы смогли бы очистить Ближний Восток, если бы они нанесли удар в этом направлении, вместо России. Что последует за русской кампанией, все еще под вопросом".

Всего этого Старк мог не писать, он трудился совершенно напрасно, его письмо (немедленно показанное Киммелю) не прибавило ничего нового к распухшим досье, где подшивались документы с предсказаниями неизбежного нападения Японии на СССР. Разумеется, как результат поражений Советского Союза от вермахта. Источники расходились только в сроках как первого, так и второго.

Но расхождения были невелики и не относили выступление Японии против СССР дальше осени 1941 года.

В 1946 году объединенная комиссия конгресса, расследовавшая катастрофу в Пёрл-Харборе, крепко взялась за капитана Лейтона, имевшего несчастье возглавлять разведку Тихоокеанского флота на Гавайских островах в канун войны. На самые каверзные вопросы капитан отвечал как очень простодушный человек, каким, конечно, он не был в отставных адмиральских чинах спустя четыре десятилетия, когда с соавторами сочинял свои мемуары! А тогда, по свежим следам за победоносной войной, молодой Лейтон даже припомнил, что Киммель четыре или пять раз в эти критические месяцы повторял вслух: "Хотелось бы мне знать, что мы собираемся делать". Ссылки Лейтона на то, что он был в курсе "высшей политики", раззадорили допрашивавших его, они наконец выяснили лимиты тогдашних познаний начальника разведки. "Видите ли, – сказал он, – существовала какая-то географическая линия, известная лишь высшим властям, и, если бы японцы переступили ее, тогда против них предприняли бы действия либо англичане, либо голландцы, либо, возможно, мы. Но по этому поводу не было ни авторитетных разъяснений, ни документов. Я узнал об этом, сплетничая в коридоре, и доложил штабу флота". "Другими словами, – возмутился член комиссии конгрессмен Мэрфи, – вы, начальник разведки флота на Гавайях, занимались распространением коридорных сплетен!" Лейтон развел руками{181}.

И все же что это была за таинственная "линия"? Придется вновь вернуться в мир "высокой политики", куда по служебному положению в 1941 году не допускались любознательный Киммель и несчастливый Лейтон.

"Чудо" и УСС в руках Рузвельта

Они оказались под давлением неотразимых обстоятельств не одни, а в отличной компании. К "высокой политике" не подпускались не только военные моряки, но и подавляющая часть министров, не говоря уже о лидерах конгресса. Уже по этой причине безумно трудно точно реконструировать мотивы президента Франклина Д. Рузвельта. Один из его ближайших соратников, входивший в "мозговой трест" Р. Тагвелл, в 1957 году в большой книге с величайшим пессимизмом обрисовал перспективы для историков, пытающихся углубиться в историю президентства Ф. Рузвельта.

Да, соглашается Тагвелл, "документов – грузовики, протоколов – прорва, писем – кипы". Но президент "соорудил всевозможные препятствия" на пути историков. В самом деле, "едва ли есть хоть одна надежная запись хоть одной беседы за всю жизнь Франклина Рузвельта... Нет ни одного протокола сотен заседаний кабинета и очень мало полных записей ключевых совещаний. Все это представляется столь неправдоподобным, что сочиняются самые различные истории, дабы объяснить отсутствие материалов. В библиотеке (Рузвельта. Н. Я.) в Гайд-парке упорно твердят, что в подвале Белого дома, под кабинетом Рузвельта была тайно размещена звукозаписывающая аппаратура. Беседы президента записывались и сдавались на хранение, чтобы можно было сослаться на них в случае необходимости. Увы, это не так. Никогда никаких записей не производилось"{182}. Тагвелл либо не знал, либо избегал сказать правду, либо заблуждался.

В 1982 году празднование 100-летия со дня рождения Ф. Рузвельта заметно оживило открытие: правы те, кто утверждал, что президент имел возможность записывать и записывал, по крайней мере в канун войны, говорившееся в его кабинете. Тогда экспериментальная и поэтому очень большая по размерам звукозаписывающая установка была спрятана в подвале Белого дома. Микрофон был скрыт в настольной лампе на президентском столе. Сообщенное в начале 1982 года объясняет очень немногое. Еженедельник "Тайм" удивился, "почему записи были загадочно прекращены в ноябре 1940 года"{183}, чему не поверили профессионалы "плаща и кинжала" и т. д. Для наших целей нет необходимости входить в существо этих препирательств.

Важно другое – тогда были записаны рассуждения Ф. Рузвельта о том, как он полагал уместным разрешать японо-американские конфликты всего за год с небольшим до Пёрл-Харбора. Свой курс в отношении Японии Рузвельт считал производным от обстановки в Европе.

Восстановленная запись донесла голос Рузвельта. Он обращался к кому-то в кабинете – к кому конкретно понять нельзя, как всегда, президент переговаривал любого: "Вот газеты сообщают (японский премьер) говорит, что Япония будет считать актом войны, если мы будем оказывать помощь ее противникам. Что же это значит? (Рузвельт по своему обыкновению начал диалог с воображаемыми собеседниками. – Н. Я.). Что же означает слово "напасть", я не знаю. Вполне возможно, по крайней мере вероятно, может статься так. Джэк Гарнер (вице-президент. – Н. Я.) дает один шанс из десяти, что, объединившись, Гитлер, Муссолини и Япония могут счесть, что они в состоянии остановить поток американских военных грузов в Англию этих самолетов, пушек, кораблей, боеприпасов и в результате – повергнуть Англию.

Тут они могут предъявить нам ультиматум: "Если вы будете продолжать слать что-либо в Англию, мы будем рассматривать это как нападение на нас" (Рузвельт подчеркнул сказанное ударом по столу). Я тогда скажу: "Крайне прискорбно. Но мы не хотим воевать с вами. У нас есть контракты, и по нашим законам о нейтралитете любая воюющая страна имеет право закупать и увозить все у нас". Тогда они скажут: "После такой-то даты, если вы будете продолжать слать в Англию военные грузы, самолеты и другое, мы будем считать вас воюющей страной".

Прекрасно, что же мы ответим? Я скажу: "Очень прискорбно, но мы-то не считаем себя (Рузвельт продолжал, посмеиваясь) воюющей стороной. Мы не собираемся объявлять вам войну. Если вы считаете нас воюющей стороной, то мне вас жалко, мы таковой не являемся. Но если же вы будете исходить из этой предпосылки и каким-то образом нападете на нас, мы будем защищать свое, повторяю, мы будем защищать, но никак не больше".

Изложив этот сценарий с несомненным удовлетворением, Рузвельт вскоре после этого обратился к другому сценарию, который ему определенно нравился меньше. Видимо, по той причине, что с самого начала было видно: Вашингтон не сможет полностью контролировать развитие событий. Записи предшествовал смех Рузвельта, раскатистый, оглушающий. Постепенно отрывочные фразы между взрывами смеха: "руководитель японской ассоциации печати... сказал, что случилось, черт побери, самое гадкое... В США поднимается возмущение и мы-де готовы нажать на курок, если японцы хоть что-то сделают. Я знаю, что мы кое-чего не потерпим, общественное мнение не потерпит, если японцы займутся глупостями. Теперь же этот тип (глава японской ассоциации печати. – Н. Я.) телеграфирует Рою (Говард, глава американского газетного концерна. – Н. Я.) – войны не будет, я цитирую по памяти, на одном, на одном и единственном условии (президент ударами по столу подкрепляет свои слова), что США признают новую эру не только на Дальнем Востоке, но и на Востоке вообще. Единственным подтверждением этого признания должна быть демилитаризация Соединенными Штатами своих морских, воздушных и военных баз на Уэйке, Мидуэе и в Пёрл-Харборе. Боже мой! Впервые какой-то дрянной япошка требует, чтобы мы убрались с Гавайев. И это тревожит меня больше всего на свете".