Текст книги "Пёрл-Харбор, 7 декабря 1941 года - Быль и небыль"

Автор книги: Николай Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Из материалов следственной комиссии флота предстал Киммель во всем блеске оскорбленной чести военного моряка. Он четко и ясно излагал свои мысли, безмерно возмущаясь коварством Вашингтона. Как и следовало ожидать, гранитной основой теперь уже не защиты, а нападения Киммеля было сообщение ему Саффордом о "чуде". Неду Киммелю навсегда запал в память "бешеный гнев отца" после разоблачений Саффорда: "Ей-богу, он превратился в тигра!" С несколькими юристами и преданными офицерами Киммель подготовил внушительную документацию, оправдывая свои действия в канун Пёрл-Харбора и понося Вашингтон.

Поглощенный этими занятиями, Киммель стойко перенес тяжкую утрату. 6 сентября 1944 года пришло сообщение: в районе Филиппинских островов погибла со всем экипажем американская подводная лодка "Робало" под командованием его старшего сына Мэннинга М. Киммеля. Адмирал У. Делани, посланный к отцу с черной вестью, застал его в кабинете с группой юристов. Делани, запинаясь, начал говорить. Киммель поднял голову от бумаг и резко спросил: "Мэннинг?" На утвердительный ответ он, без тени волнения, бесцветным голосом бросил: "Это случается!" – и погрузился в бумаги. Неду, однако, отец с плохо сдерживаемым бешенством сказал с глазу на глаз о судьбе старшего брата, 30 с небольшим лет: "Этот мерзавец (Рузвельт) теперь убил моего сына!"{328}

Объединенная комиссия конгресса, приступившая к работе 15 ноября 1945 года, не могла не считаться с четким заявлением Киммеля, сделанным главкому ВМС адмиралу Э. Кингу: "Непосредственно после Пёрл-Харбора я считал, что вопреки всем моим усилиям я не смог справиться с делом и в этом смысле должен взять на себя вину за Пёрл-Харбор... Теперь я отказываюсь принять хоть какую-нибудь ответственность за катастрофу в Пёрл-Харборе"{329}. Ничего лучшего не могло ожидать руководство республиканской партии. Ее стратегия была проста – превратить расследование Пёрл-Харбора в обвинение против администрации Ф. Рузвельта и тем самым побудить избирателей обратиться на следующих выборах к этой партии за руководством. Один из видных стратегов партии, конгрессмен Дж. Смит, разъяснял своим коллегам: Киммелю нужно не делать акцента на военных вопросах, ибо правительство "до конца использует технические детали, и адмиралу Киммелю будет очень и очень трудно объясниться... Форпостом обороны адмирала Киммеля должна быть дипломатия, приведшая к Пёрл-Харбору, а не технические детали"{330}.

Этот хитрый замысел с точки зрения межпартийной борьбы, однако, без труда разглядели зоркие лидеры демократов. Престарелый Хэлл с порога отверг предположение доклада следственной комиссии армии, а именно, что его ответ 26 ноября 1941 года "был ультиматумом, который положил начало войне". Уставив налитые кровью глаза на членов комиссии конгресса, старик прохрипел: "Если бы я мог выразиться так, как хочу, вы бы, верующие, разбежались во все стороны!" Он перевел дыхание и бросил: "Уже несколько месяцев мне предъявляют это позорное обвинение, в то время как каждый разумный человек знает – япошки были на марше к захватам на Тихом океане и установлению полного контроля над ним... Они изготовились к нападению и никто не мог остановить их, разве пасть на землю как трусы, и мы были бы трусами, если бы уступили"{331}. Хэлл только раз побывал на заседании комиссии. И задал тон в трактовке дел внешнеполитических.

Представление разворачивалось в большом зале с мраморными стенами на глазах примерно 500 человек – прессы и сгоравших от любопытства зрителей. Чередой шли свидетели. Очень интересные показания дал вице-адмирал Теодор Уилкинсон, глава военно-морской разведки во время Пёрл-Харбора. Он разъяснил немало запутанных вопросов. Но, увы, 21 февраля 1946 года Уилкинсон погиб, управляемый им автомобиль скатился с парома. Жена спаслась, а вице-адмирал так и не выбрался из машины. "Пошли слухи, что Уилкинсон покончил с собой, ибо он бросил вызов военной иерархии во время показаний в комиссии. Он настаивал, что были сообщения, в которых японцы выражали опасение – "розовый код" разгадан. Он также предъявил 11 радиоперехватов, которые, как показывали Маршалл и другие, не существовали. Некоторые сторонники Саффорда утверждали, что Уилкинсон, человек чести, не мог больше жить, ибо не сказал правды о сообщении с кодом ветров". Саффорд верил в это. Касаясь событий 1941 года, он писал: "Уилкинсон был единственным порядочным человеком среди них в разведке, единственным, кто раскаивался". Чета Уилкинсонов была очень дружна с Саффордами, и после трагедии вдова адмирала пришла к госпоже Саффорд, обвиняя ее мужа, что он повинен "в смерти Пинга" (прозвище Уилкинсона) из-за своего жуткого упрямства в спорах по поводу Пёрл-Харбора{332}.

В конце 1945 года главный советник объединенной комиссии конгресса У. Митчелл со своими помощниками подали в отставку, ссылаясь на то, что расследование затягивается. Первоначально комиссия должна была представить доклад 3 января 1946 года. В этот день произошло другое – вашингтонский юрист С. Ричардсон, связанный с правительством, заступил на место Митчелла. По просьбе руководителя комиссии директор ФБР прислал ему в помощь расторопного 33-летнего юриста Э. Моргана.

На долю Ричардсона выпало выслушать 15 января показания Киммеля, зачитавшего обширный, более 100 страниц, документ. За ним последовал генерал Шорт, который уподобил себя "козлу отпущения", избранному военным министерством. Оба горячо отрицали, что они виноваты и практически не прибавили ничего нового к уже известному.

Работа объединенной комиссии конгресса закончилась 31 мая 1946 года. Состоялось 70 открытых заседаний, не считая закрытых, объем собранных материалов и стенографических отчетов составил 10 миллионов слов. Доклад комиссии был представлен конгрессу в одном томе 20 июля 1946 года, 39 томов материалов и стенографических отчетов опубликованы в октябре 1946 года. Несмотря на выставленную на обозрение гору материалов, многие аспекты американской внешней политики так и остались в тени.

Главные действующие лица в 1940-1941 годах не были допрошены в комиссии, часть из них по понятным причинам: скончались Ф. Рузвельт, Ф. Нокс и Г. Гопкинс. Г. Стимсон в период работы комиссии был болен. Хотя он разрешил включить в материалы комиссии извлечения из своего личного дневника, на заседаниях Г. Стимсон не появлялся и на поставленные ему вопросы отвечал письменно так, как считал нужным. К. Хэлл обогатил собрание документов комиссии длинным заявлением, в котором с особой педантичностью изложил личную философию международных отношений и собственные взгляды на политику в отношении Японии. Как уже отмечалось, он только раз зашел на заседание комиссии, однако оно велось так, что бывший государственный секретарь не подвергся перекрестному допросу.

Республиканцы, члены комиссии, проявили понятное рвение в расследовании. Но решения о вызове свидетелей, истребовании документов и т. д. принимались большинством голосов. Более того, им было запрещено самостоятельно просматривать архивы правительственных ведомств. А целесообразность предоставления тех или иных документов из личного архива покойного президента единолично решала его личный секретарь Грэс Талли! Такая процедура сбора материалов, естественно, была не случайна, и многое, что могло бы раскрыть истинную политику Соединенных Штатов в канун войны, не было предано гласности.

Ч. Бирд заключил: "Тысячи документов, относящихся к вопросу, о существовании которых известно, остались засекреченными. Что они откроют, если когда-либо эти документы увидят свет, может быть только предметом догадок как для читателей, так и для историков"{333}. Объективность комиссии оказалась весьма условной. Ее работа, естественно, не имела в виду всесторонний критический анализ внешней политики Соединенных Штатов. Больше того, во время работы комиссии выяснилось, что кое-кто уже позаботился скрыть некоторые факты, ставшие случайно известными в ходе более ранних расследований.

Наиболее поучительный пример в этом отношении – судьба японской телеграммы, содержавшей предупреждение из Токио о начале войны, переданной "кодом ветров". Этот документ 4 декабря 1941 года был разослан разведкой руководящим политическим и военным деятелям США. Уже следственная комиссия военного министерства, работавшая в 1944 году, после безуспешных поисков документа констатировала: "Оригинал телеграммы исчез из архива военно-морских сил. Этот оригинал был на месте сразу после Пёрл-Харбора и вместе с другими документами был взят для представления комиссии Робертса. Копии находились и в других местах, но теперь они все исчезли... В течение минувшего года были уничтожены журналы радиостанции, в которых было зарегистрировано получение телеграммы. Свидетель армии показал, что эту телеграмму командование армии никогда не получало. Она была ясным указанием Соединенным Штатам (о войне. – Н. Я.) еще 4 декабря. Легко понять чрезвычайно важное значение этой телеграммы"{334}.

Объединенная комиссия конгресса зафиксировала особое рвение Дж. Форрестола – ведь сигнал по "коду ветров" был перехвачен радиостанцией флота – в "прикрытии" случившегося. Военно-морской министр сначала попытался поручить служебное расследование такому деятелю, один авторитет которого подавил бы допрашиваемого. Он предложил адмиралу Дж. Ричардсону взять на себя эти функции. Бывший командующий ядовито ответил: он твердо уверен, что значительная доля ответственности за Пёрл-Харбор лежит на Вашингтоне. Ричардсон отказался. Тогда и только тогда расследование было поручено более покладистому адмиралу Г. Хевитту.

Адмирал вместе со своим помощником Соннетом добился выдающихся успехов. Крамер, докладывавший перехваченную телеграмму от 4 декабря 1941 года, был приглашен на обед в дом к самому адмиралу Старку, где его память "освежили". С этого момента он стал давать весьма противоречивые показания. Другие опрошенные офицеры также изменили предшествующие показания и заявили, что они и в глаза не видели этой радиограммы. Конгрессмен Кифи объявил, что у него есть доказательства – Крамера "травили", добиваясь изменения его показаний о "коде ветров", насильственно поместили в психиатрическое отделение флотского госпиталя Бетесда. Крамер, разумеется, заявил, что содержался там не против своей воли. Но авторы книги "И я был Там" в 1985 году подчеркнули: "Утверждения, сделанные в 1945 году, были недавно подтверждены нам коллегой и соседом капитана Крамера. Крамера "уговорили" изменить свои показания о радиограмме по "коду ветров" угрозой пожизненного заключения в доме для умалишенных"{335}.

Практически единственным упрямцем оказался капитан Л. Саффорд. Он упорно стоял на своем. Обратившись к работе следственной комиссии флота, он теперь показывал: "Цель Соннета, по-видимому, заключалась в том, чтобы заставить изменить ранние показания, невыгодные Вашингтону, заставить "враждебных" свидетелей изменить свои показания и внести элемент сомнения там, где он не мог добиться отказа от показаний. Больше всего он пытался заставить меня изменить показания о послании с "кодом ветров" и побудить меня поверить, что я страдаю галлюцинациями". Когда это не удалось, Соннет в присутствии Хевитта прибег к угрозам, заявив Саффорду: "Никто не поставит под сомнение ваши умственные способности, если ваша память сыграет дурную шутку по прошествии столь длительного периода времени. Многочисленные свидетели, которых вы называли, отрицают существование телеграммы с "кодом ветров". Вам не следует нести факел для адмирала Киммеля"{336}.

Главный советник Ричардсон, заметив, что Саффорд нервничает, давая показания, задумчиво осведомился, не "напуган" ли он? Саффорд пожал плечами. Ричардсон прибег ко всем юридическим уловкам при допросе под присягой свидетеля. Он пытался довести до абсурда сказанное Саффордом. Например: "Итак, вы утверждаете, что существовал обширный заговор от Белого дома, через военное и военно-морское министерства, через подразделение Крамера уничтожить эти копии?" (документов с "кодом ветров". – Н. Я.). Или по поводу обвинений Саффорда, что на Гавайи умышленно не было послано предупреждение о возможности японского удара. Ричардсон: "Таким образом, вы утверждаете, что, имея в руках (перехваченное) сообщение, офицеры флота, офицеры армии и президент США, все они забыли о войне и забыли использовать это сообщение". Саффорд в ответ: "Я не знаю, почему не послали предупреждение". Ричардсон часами донимал Саффорда, который в конце концов взорвался, обвинив главного советника комиссии в том, что он не первый, кто пытается заставить его изменить показания. Но эта часть показаний Саффорда не вошла в текст "слушаний", что не удивило Киммеля: с текстом его показаний обращались не лучше, извращая сказанное или вычеркивая неугодные фразы{337}.

Результат очевиден. Как отметила американский исследователь Р. Волстеттер, "кто видел, и какие материалы "чуда", и кому что передавалось вечером 6 декабря (1941 года) – очень деликатный вопрос. Протоколы показаний полны противоречий. Сказанное осенью 1945 года неизменно противоречило показаниям, данным перед предшествовавшими следственными комиссиями. В 1945 году документы либо скрывались, либо исчезли, а память участников событий была "освежена", или они начисто забыли происходившее. Поэтому в ряде случаев на настойчивые вопросы следовал стереотипный ответ: "Не помню". Даже сенаторы, стремившиеся нажить политический капитал на расследовании, устали и перестали углубляться в дело"{338}.

Ко всему прочему еще в апреле 1945 года правительство сделало попытку законодательным путем запретить разглашение сведений о том, что США имели возможность дешифровать японскую документацию. 9 апреля 1945 года сенат рассмотрел законопроект Э. Томаса, предусматривавший 10 лет тюрьмы и штраф в 10 тысяч долларов за разглашение шифрованных материалов, американских или иностранного государства. Республиканцы, почувствовавшие, что за повышенной заботой о сохранении государственной тайны кроется какой-то коварный замысел правительства, сорвали принятие этого законопроекта. В результате комиссии конгресса было представлено более 700 перехваченных и дешифрованных японских документов.

При формулировании окончательных выводов объединенная комиссия по расследованию нападения на Пёрл-Харбор так и не пришла к единому мнению. Основной доклад подписали семь членов комиссии, восьмой – конгрессмен Ф. Кифи – поставил подпись с оговорками. Этот доклад получил название "доклад большинства". Члены комиссии – сенаторы республиканцы О. Брестер и X. Фергюсон сочинили собственный доклад, так называемый "доклад меньшинства". Перед составителями "доклада большинства" стояла дилемма – либо полностью поддержать выводы расследования О. Робертса, тем самым оправдав правительство и взвалив всю вину на X. Киммеля и У. Шорта, что автоматически предавало бы их в руки военного трибунала, либо высказаться в пользу выводов расследований военного и военно-морского министерств, проведенных в 1944 году. Тогда досталось бы крепко и политикам. Первый путь был невозможен, так как все собранные документы в своей совокупности не давали возможности начать судебное преследование бывших командующих на Гавайях. Второй путь также был заказан: изобличающих документов не хватало, ибо объединенная комиссия не пожелала углубляться в дебри вопроса об ответственности политиков. Был избран средний путь.

Виновниками Пёрл-Харбора, естественно, были объявлены японцы. Что касается американского правительства, то в "докладе большинства" утверждалось: "Внешняя политика США отнюдь не носила провокационного характера, что давало бы Японии повод для нападения на них... Комиссия не обнаружила никаких документов до или во время своей работы, которые подтверждали бы обвинения, что президент, государственный секретарь, военный министр, военно-морской министр заманивали, провоцировали, побуждали или принуждали Японию к нападению на США, с тем чтобы легче провести объявление войны в конгрессе. Напротив, все данные свидетельствуют о том, что они выполняли обязанности достойно, проявляя свои способности и предвидя будущее в соответствии с высочайшими традициями нашей внешней политики". Политики были полностью оправданы.

Виновниками, по мнению объединенной комиссии, были военные и только военные. На первом месте среди них оказались командующие на Гавайских островах, которые "не сумели выполнить свои обязанности с учетом предупреждений, полученных из Вашингтона". В докладе подробно перечислялось все, что они должны были сделать, но не сделали в области военной подготовки. При всем этом подчеркивалось, что ошибки были "промахами суждения, а не упущениями по службе". Эта формулировка раз и навсегда освобождала Киммеля и Шорта от опасности преследования по суду. В качестве виновников Пёрл-Харбора в Вашингтоне указывались также работники оперативного управления военного министерства и разведки армии и флота.

"Доклад большинства" был устремлен главным образом в будущее. Его выводы заканчивались 5 рекомендациями и 25 конкретными предложениями, имевшими в виду реорганизацию и улучшение военной машины Соединенных Штатов. Горькие уроки Пёрл-Харбора умело использовались для того, чтобы в 1946 году – первом послевоенном году – обосновать необходимость широких военных приготовлений. Тщательно обдуманный и спланированный ход тех сил в США, которые были заинтересованы в разжигании военного психоза в стране. Составителей документа, по-видимому, в большей степени заботило достижение этой цели, чем воссоздание объективной истории событий, которые привели к Пёрл-Харбору. Грядущая война, в неизбежность которой они, несомненно, верили, отбросила густую тень из будущего на их тогдашние выводы.

Кифи приобщил к "докладу большинства" собственное мнение. Он обращал внимание на то, что объединенной комиссии "было отказано в получении многих важнейших сведений". На его взгляд, "факты подбирались таким образом, быть может и ненамеренно, чтобы возложить вину на Гавайи и уменьшить вину, которую следовало бы возложить по справедливости и на Вашингтон". Кифи выразил мнение, что "в основе трагедии лежала тайная дипломатия... В будущем народ и его конгресс должны знать, насколько близко американская дипломатия подвинула дело к войне, с тем чтобы они могли бы пресечь ее действия, если последние становятся неразумными, или поддержать их, в случае если американская дипломатия занимает разумную позицию... Для того чтобы предотвратить любой Пёрл-Харбор в будущем, который может оказаться более трагичным и катастрофичным, чем Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года, должна существовать тесная координация между американским общественным мнением и американской дипломатией". Благие пожелания Кифи пропустили мимо ушей, ибо, по его мнению, виновниками были не военные, а политики. Более четко сформулировать свои выводы он не мог, объединенная комиссия сознательно старалась уйти от определения вины политиков.

"Доклад меньшинства" был в основном продиктован соображениями партийной борьбы, и уже одно это сузило содержащиеся в нем выводы. Однако сенаторы-республиканцы смотрели в корень дела. Внешняя политика Соединенных Штатов не была исследована по той простой причине, что вопрос об оценке мудрости внешнеполитического курса США был "исключен уже самой формулировкой задач комиссии". Поэтому "выводы о дипломатических аспектах основываются на недостаточных материалах". Выправить это положение сенаторы-республиканцы не могли – они не получили в ходе работы всех нужных материалов, – да и не хотели.

Составители "доклада меньшинства" решительным образом разошлись с мнением большинства объединенной комиссии конгресса. Сенаторы Брестер и Фергюсон дали исторический обзор событий в канун Пёрл-Харбора, из которого явствует, что нападение Японии не могло быть неожиданностью для американского правительства. Конкретными виновниками катастрофы они назвали Ф. Рузвельта, Г. Стимсона, Ф. Нокса, Дж. Маршалла, Г. Старка, Л. Джероу, X. Киммеля и У. Шорта. В "докладе меньшинства" указывалось: "Утверждение, исходящее от столь высоко-авторитетного лица, как президент Трумэн, который 30 августа 1945 года заявил: "Нужно винить страну в целом не менее, чем любого человека, за то, что произошло в Пёрл-Харборе", – необоснованно, ибо американский народ не имел решительно никакого представления о проводимой тогда политике и предпринимавшихся действиях".

Пока речь шла о партийной борьбе, сенаторы-республиканцы были красноречивы и выносили безапелляционные суждения. Но когда дело коснулось внешней политики, они проявили куда большую сдержанность. Оно и понятно: в США говорят, что межпартийные распри кончаются у берега океана. В отношении внешней политики "доклад меньшинства" далеко не пошел. Составители констатировали: "Государственный секретарь Корделл Хэлл, который был в центре японо-американских переговоров, несет серьезную ответственность за дипломатические события, приведшие к неизбежности Пёрл-Харбора, однако он не выполнял никаких функций в цепи военного командования, ответственного за оборону Пёрл-Харбора, – от главнокомандующего до командующих на Гавайских островах. По этой причине, а также потому, что дипломатические аспекты не были полностью исследованы, мы не делаем никаких выводов в отношении его"{339}. Итак, как большинство, так и меньшинство комиссии оказались единодушными в одном – в оправдании внешней политики Соединенных Штатов.

Никто и никогда в объединенной комиссии конгресса не сказал об основной внешнеполитической стратегии Вашингтона в канун войны – попытаться отвести японскую агрессию от США, нацелив Японию на Советский Союз. Поскольку этот вопрос вопросов был обойден, постольку работа комиссии, равно как предшествующих расследователей в США, не дала удовлетворительного объяснения причин внезапности японского нападения на Пёрл-Харбор. Поэтому в американской исторической науке живет и будет жить загадка Пёрл-Харбора. Она вызвана к жизни упорными попытками в Соединенных Штатах извратить историю в целях оправдания внешнеполитического курса американского правительства.

Если исследование проблемы Пёрл-Харбора в США с исторической точки зрения в силу изложенных причин оказалось неудовлетворительным, то ее военно-стратегические аспекты постоянно изучаются в целях извлечения уроков для современной американской военной науки, строительства вооруженных сил. Еще при Трумэне японский успех 7 декабря 1941 года использовался для обоснования реорганизации структуры командования американских вооруженных сил. Г. Трумэн в своих мемуарах заметил: "Из материалов слушаний (в комиссии конгресса. – Н. Я.) дела о Пёрл-Харборе мне стало ясно, что трагедия явилась результатом как неподходящей военной структуры, не обеспечившей единства командования ни в Вашингтоне, ни в войсках, так и личных промахов офицеров армии и флота"{340}. В 1947 году в США создается министерство обороны.

Пёрл-Харбор подтолкнул организацию Центрального разведывательного управления. "Мне часто приходило в голову, – писал Трумэн, – что, если бы у правительства существовал координационный центр при сборе информации, Японии оказалось бы значительно труднее, если вообще было бы возможно осуществить успешное предательское нападение на Пёрл-Харбор. В те дни военные не знали всего, что было известно государственному департаменту, а дипломаты не имели доступа ко всему, что знали армия и флот". Как подчеркивается в крупном исследовании о ЦРУ, "среди множества последствий, которыми отдался Пёрл-Харбор, самым серьезным было его влияние на разведку... Пёрл-Харбор и дал потребные аргументы для воздействия на политиков, ускорив организацию централизованной разведки"{341}. Ссылки на Пёрл-Хабор облегчили проведение через конгресс законодательства о создании ЦРУ, поставили ведомство вне и выше законов.

Особое внимание вызывает вопрос: возможен ли Пёрл-Харбор, то есть внезапное нападение, в век ядерного и ракетного оружия, ибо последствия такого удара в наши дни окажутся совершенно несоизмеримыми с тем, что произошло 7 декабря 1941 года. Вопрос, естественно, совсем не академический. Уже Роберта Волстеттер в книге "Пёрл-Харбор: предостережения и решения", подготовленной в сотрудничестве с корпорацией "Рэнд", попыталась дать ответ на вопрос, сформулированный ею так: "Что дает нам Пёрл-Харбор для выяснения возможности внезапного нападения в наши дни, когда его результаты окажутся значительно большими и, возможно, фатальными?"

Пять лет трудов и вот выводы Р. Волстеттер: "Коротко говоря, мы не смогли предсказать Пёрл-Харбора не из-за недостатка нужных данных, а из-за изобилия материалов, не имевших отношения к делу". Что до ошибок американских командующих и правительства, то они кроются "в особенностях человеческого восприятия и проистекают из такой глубокой неопределенности, что ошибок нельзя избежать, хотя возможно и сократить шансы совершения их".

Переходя к ответу на свой вопрос, автор подчеркивает: "Несмотря на громадное увеличение расходов на сбор и анализ разведывательной информации и несмотря на успехи дешифровки и перевода при помощи машин, по всей вероятности со времен Пёрл-Харбора, преимущества вне всякого сомнения перешли к тому, кто изберет внезапное нападение"{342}.

Дурной пример заразителен. Японская победа в Пёрл-Харборе оказала определенно опасное влияние на американскую политическую мысль. Сказанное Волстеттер в общих словах в 60-е годы в книге Г. Пранджа в середине 80-х годов конкретизировано применительно к теологии ракетно-ядерной войны: "В огне Пёрл-Харбора сгорела национальная невинность... Пёрл-Харбор так глубоко укоренил идею внезапного нападения в национальное самосознание, что "Пёрл-Харбор" стал почти тождественным любому такому нападению. США в высшей степени оценили идею внезапного нападения. И совершенно правильно". И далее Прандж процитировал американский журнал "Нью рипаблик", который как-то писал: "Наш удар действительно должен быть "первым" ударом, наносимым всеми силами, а не тем, что от них останется после первого удара врага как раз с целью подорвать нашу наступательную мощь. Это, в свою очередь, диктует: нашей единственной убедительной угрозой является угроза того, что мы можем нанести сами внезапный удар"{343}.

Как отметил в 1985 году влиятельный американский еженедельник "Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт", это носит название "ядерный Пёрл-Харбор возможность нанесения первого удара без риска возмездия"{344}.

"Ревизионисты" утверждают

Работа объединенной комиссии конгресса не положила конец горячей дискуссии в американской историографии вокруг вопроса о вступлении Соединенных Штатов в войну. Напротив, сорок томов дали дополнительные материалы для противоречивых суждений. Спор, по-видимому, будет продолжаться бесконечно. Отставной адмирал Киммель внес в него посильную лепту. В письме составителям сборника документов о Пёрл-Харборе, увидевшем свет в конце 1962 года, Киммель высказался категорически: "Мне никогда не дали возможности полностью ознакомиться с архивами о Пёрл-Харборе, хранящимися в военно-морском министерстве и Белом доме. Мне отказали в разрешении просмотреть так называемую папку Белого дома, в которой, по-видимому, находятся послания Рузвельта и Черчилля... По моему мнению, хотя, конечно, я лицо заинтересованное, нет никаких сомнений в том, что м-р Рузвельт знал о плане японцев напасть на флот в Пёрл-Харборе и дату планировавшегося удара и сознательно утаил эту информацию от командующих на Гавайях, чтобы атака состоялась"{345}.

Крайнее суждение! Даже горячий поклонник адмирала Л. Саффорд во время одного из многочисленных расследований Пёрл-Харбора свидетельствовал, что дислокацию японского флота надлежало установить подразделению Рошфора на Гавайях. Другими словами, штаб Киммеля должен был ориентировать в этом вопросе Нокса и Старка, а не наоборот. Дж. Рошфор со своими подчиненными (на 7 декабря 1941 года 18 офицеров и 128 рядовых), по словам Саффорда, "был обязан предотвратить внезапное нападение на флот, как случилось у русских в Порт-Артуре"{346}. Один из посвященных в деликатные дела разведки адмирал Р. Ингерсолл объяснил объединенной комиссии конгресса: "Приоритетную ответственность за установление дислокации японских кораблей нес командующий Тихоокеанским флотом. Именно в его распоряжении находились средства, нужные для этого, – радиоразведка"{347}.

Человек одной идеи, X. Киммель никогда с этим не соглашался. Год от года с возрастающим, пожалуй, старческим упрямством и безразличием ко всему, кроме своей судьбы, он твердил – невиновен! До самой смерти, последовавшей на 86-м году жизни в мае 1968 года.

Другие герои трагедии 7 декабря 1941 года уходили из жизни с меньшими драматическими издержками. Шорт в забвении прожил последние годы, почитывая военные книги и разводя розы. Когда он угас в сентябре 1949 года, сын отставного генерала майор У. Шорт удовлетворил любопытство газетчиков: "Отец выложил все факты о Пёрл-Харборе комиссии конгресса. Ему не было суждено написать книгу, он ничего не мог прибавить к сказанному".

Л. Саффорд почти три десятилетия интриговал мир средств массовой информации. Он никогда не отступался от своих показаний о существовании передачи из Токио по "коду ветров". Саффорд служил до конца 50-х. В 1958 году президент Эйзенхауэр подписал закон, принятый конгрессом, о награждении Саффорда премией в 100 тысяч долларов за примерно 20 разработок в области криптографии. Мнения о Саффорде резко расходились: для одних он был лжецом, для других – гением. Быстрая на физическую расправу супруга Саффорда полагала, что знает лучше, – пинками и затрещинами отгоняла от мужа любого, кто пытался заговорить с ним о Пёрл-Харборе. Особенно журналистов, пытавшихся проникнуть в дом Саффордов. Их она просто сталкивала с лестницы.

За спиной властной супруги Саффорд продолжал работать над проблемами Пёрл-Харбора, поддерживая оживленную переписку с "историками-ревизионистами". Он написал для них обширные справки, но работать приходилось вне дома. Жена тщательно проверяла его бумаги и все, где упоминался Пёрл-Харбор, неукоснительно сжигала. Посему профессиональный криптограф зачастую стал шифровать свои письма. Саффорд умер в разгар своих исследований Пёрл-Харбора в 1973 году, бдительная супруга ушла из жизни через семь лет{348}.

Американская школа "ревизионистов" сосредоточила свои усилия на том, чтобы доказать, будто Ф. Рузвельт, стремившийся к вступлению в войну, сознательно оставил командование на Гавайях в неведении о предстоявшем японском нападении. А когда японская авиация нанесла удар по Пёрл-Харбору, он использовал это как повод для того, чтобы поднять народ Соединенных Штатов, не желавший воевать, на вооруженную борьбу.