Текст книги "Истории СССР"

Автор книги: Николай Ващилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Рог быка

Одиночество удручало меня с раннего детства. Когда в подвале на Васильевском мама с отцом уходили на работу и в комнате воцарялась зловещая тишина, когда эта тишина нарушалась топотом крысиных стай под полом, я мечтал только о том, чтобы не оставаться одному. Я мечтал о друге. Ведь вдвоём легче противостоять полчищам крыс, веселее радоваться удаче. Эти мечты часто сбывались и скоро таяли, как дым. Друзья появлялись в моей жизни с той же лёгкостью, с какой и исчезали, прихватив что-нибудь на память. Кто альбом с марками, кто книгу. Нет, они их не крали. Я сам их дарил им с радостью и надеждой, что дарю своему лучшему другу, а он уходил не попрощавшись. И с чистой совестью оставлял себе мои подарки, говоря, что был моим другом. Мало кто знает, что дружба – понятие круглосуточное. Круглогодичное. Пожизненное.

Воха появился на моей орбите, когда мне было уже двадцать. Мы и раньше встречались на работе, в Институте Электромеханики. Но тогда он мне не приглянулся. А вот в летнем лагере нашего института авиаприборостроения, в Одессе мы с ним сошлись поближе. Вместе шутили, вместе плавали, вместе играли в футбол. Объединила нас любовь к музыке БИТЛЗ, к фильмам и книгам. Я сам решил, что нам вместе с ним весело. Может он думал по-другому, но я записал его в свои друзья.

С Вовкой Казаловым мы сошлись перед моей женитьбой. Мне некуда было пойти с моей девушкой в зимнюю стужу и осеннюю слякоть, и Вовка радушно принимал нас в своей квартире. Дом его на Невском, 5 всегда был полон разного народу. В длинном, тёмном коридоре толпились пришлые обитатели Невского проспекта. Несли всякие иностранные лохмотья, меняли или прикупали у Вовки такие же. В том, с какой добротой он принимал нас, я не усматривал его корысти, хотя и приводил к нему своих товарищей для покупки шмоток, а иногда и сам покупал что-нибудь модненькое. Мне хотелось, чтобы это было проявлением бескорыстной дружбы, основанной на общности интересов, на схожести взглядов и оценок. За год таких визитов с моей невестой мы уже не мыслили своей свадьбы без Вохи. Порой казалось, что и свадьбу-то я затеял, только под его влиянием, чтобы он со своими дружками погулял всласть, чтобы они вдоволь поели и повеселились. За Вовкой всегда тащилась ватага его школьных друзей со своими подружками. Он умудрялся всех провести без билета на танцы или даже в кино, навешав на уши контролёршам «узорчатой лапши» про какую-то иностранную делегацию. Но были моменты, когда хотелось избавиться от назойливых товарищей и предаться созерцанию. Вовка часто поддерживал такие мои предложения и я решил, что мы одинаково смотрим на мир. Как на луг в мае. Как у Бабеля в «Конармии».

До начала семестра после летних каникул оставалось несколько дней и Вовка предложил мне съездить в деревню, в Новгородскую область к дядьке его жены Эллы. Он хотел забрать кое-какие запасы варенья и соленья, дары леса, которые приготовили их родственники им на зиму. Хозяйственный был паренёк. Я с радостью согласился, потому что любил охоту и рыбалку. Не помню точно, но кажется просмотр фильма «Снега Килиманджаро» с Грегори Пек и Авой Гарднер, сподвиг нас к обсуждению темы охоты. Мне она была близка и понятна с детства. А вот Вовка на охоте никогда не был и с восторгом ухватился за мой «винчестер», тульскую двустволку ИЖ-58. Собирались мы не долго, и вечером встретились на Конюшенной площади.

В ночном автобусе разговоры быстро утихли и мы погрузились в дорожный, настороженный сон. Прервал его шум выходящих пассажиров. Пустынная, безлюдная площадь подчёркивала свою провинциальность чередой низких, серых облаков. Скованные ночными изгибами тел в тесных креслах, в мурашках недосыпа мы пересели в маленький, грязный автобус местных линий, который должен был довезти нас до заветной деревеньки Бабье. По обе стороны переливались золотыми и зелёными волнами поля ржи, льна и пшеницы. На колдобинах просёлочной дороги мы опять погрузились в дремоту. Резкий тормоз нас всех разбудил. Водитель, включив задний ход, немного отъехал. Люди ахнули, увидев прямо перед автобусом огромного чёрного племенного быка. Он стоял как скала и тыкал в автобус своими развесистыми рогами. Спросонья я предложил выйти и отогнать быка, но получил на это предложение полный, развёрнутый ответ местных жителей. Они с быком были знакомы не первый год. Кто-то начал рассказывать леденящую душу историю о том, как этот бешеный племенной бык бегает по окрестным лесам и деревням и пригвождает своими острыми рогами зазевавшихся мужиков к забору. Бабами тоже не брезгует, если они не успеют унести ноги. Трогать и убивать его никто не может, потому что куплен он был в солнечной Испании за огромную сумму иностранной валюты. Наших российских порядков он не понимает. Вот и чинит испанскую вакханалию. Но наши российские коровы были им очень довольны и сильно прибавили в отёлах и надоях. Посредством ряда сногсшибательных манёвров удалось быка объехать и устремиться с ветерком в родные дали.

Деревня Бабье состояла из семи дворов, живописно расположившихся на спуске к мелководной речке. Противоположный берег её был крут и порос густым лесом. По дороге ходил гусак во главе стаи и громко кричал. Оказалось, он прощался с белым светом, потому как через несколько минут заботливо и умело ощипанный женой Егора, гусь молча сидел в печи в компании антоновских яблок. Воскресный день совпал с вселенским праздником, приездом родной племянницы в гости к дяде Егору, да ещё с супругом и с городскими сотоварищами. Гусь, можно сказать для этого и жил, этого и дожидался. Отмечалось это событие по самому высокому разряду деревенского протокола, наравне со свадьбой и похоронами. В саду, под яблонями, соорудили столы для всех жителей деревни. Огромные бутыли мутного деревенского самогона украшали их, как мейсенские вазы. Пили в Бабье всегда много, но сегодня питьё разрешённое, лицензионное. Борова трогать не стали, приберегая для ноябрьских праздников и Покрова. Обошлись поросятами.

Изо всех щелей дымилась баня. Деревенские дети бегали и от радости орали, как накуренные. Егор повёл нас парить. Сам мелкий и сухой, он, казалось, и не чувствовал адского жара и хлестал нас, спрятавшихся на нижней полке, берёзовым веничком, не потерявшим свой аромат со дня Святой Живоначальной Троицы. В холщовых рукавицах, с портянкой на голове он раскрасил нас веником до цвета спелой вишни. Быстрые, холодные струи речки казались после парилки тёплым молоком. Когда Володя растянул привезённый с собой гамак и лёг в махровом малиновом халате отдохнуть после баньки, покачиваясь и покуривая трубку, деревенский народ, открыв рты, сбежался смотреть, как на пожар. Добрые и наивные люди жили в русских деревнях. Ещё не пуганные телевизором.

Егор вдохновенно суетился по хозяйству в радостном предвкушении совместной, одобренной женой, выпивки. Речь Егора перед первой стопкой была не долгой

– С приехалом, сродственнички!

Аромат первача сильно полоснул по горлу и прочистил ноздри. Рыльца поросят смотрели на нас из гречневой каши без укора, а гусь в яблоках смущённо краснел на закате своей зажаренной кожицей. Солёные грибочки оттеняли горечь самогона неповторимым лесным ароматом. Блинки, окунувшись по пояс в сметану, снимали всякую изжогу и смягчали гортань. А после второй стопки, как водится за помин душ усопших и убиенных, она ой как нужна в деревне. Почти как ножик. Ну, или топор. В деревне без топора ни-ни. Егор принёс гармошку. Затянули песню. Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян… Бабы заголосили со слезой. Такая вдовья доля. С войны ко многим в дома вместо мужей пришли только похоронки. А мужик в России всегда редкость, а стало быть, в цене. Особенно хозяйственный. Хоть и пьющий. После захода солнца перебрались в горницу к самовару, к тёплой печке. В путанном застольном разговоре про всё и всех, от Юрки Гагарина до сутяги-бригадира, зажимающего трудодни, пришла сладкая дрёма с запахом свежего душистого сена. Без соломы. Чистый клевер!

Рано утром над головой заорал петух. Я пожалел, что мы его вчера не съели. Но впереди ещё было время. Натянув сапоги и забросив ружья на плечи, мы отправились бродить по полям. Егор с деревенским стадом оказался не далеко и показал нам, где погонять зайца. Его пёс, услужливо виляя гостям своим облезлым хвостом, бросился по кустам, искать добычу. Но рвение его быстро иссякло и он вернулся к хозяину. Мы шли опушкой леса и болтали о вчерашнем пиршестве, когда прямо из-под ног выскочил заяц и бросился наутёк. Я вскинул ружьё, выцелил его по ушам и… вместо выстрела, чуть не сломал себе палец. Забыл снять ружьё с предохранителя. Живи, косой!

Вечеряли окрошкой с простоквашей и печёной картошечкой. Полакомились печёной куропаткой, которую Егор поймал шапкой, пока пас стадо. Девчонки собрали земляники и подали её на десерт со сливками. Егор советовал нам пойти на кабана, но у нас в голове гулял ветер. Хотелось просто побродить с ружьём по лесу и наудачу снять тетерева или глухаря. Полно в лесу было дичи. Услышав в разговоре, что я учусь на инженера по приборам авиационной медицины, Егор стал упрашивать меня сделать аборт его жене, Кате. А то детей стало так много, что всем не хватает зимой еды. Но я аборты делать не умел, чем сильно его расстроил. В пространном рассказе о сути своей профессии он выделял только до зарезу ему нужное слово медицина. Однако не только это отравляло Егору жизнь. Его головной болью был тот самый колхозный племенной бык. Егор работал пастухом. Спасу с этим быком никакого не было. Месяц тому назад опять доярку к забору пригвоздил. Видимо хитрые испанцы втюхали его нашим скотоводам прямо с корриды. Всех быков в стаде он перекалечил. Неделями в лесу пропадал, а случись с ним что, с Егора девятьсот рублей штрафу грозились востребовать. А он их столько и не видел никогда в своей жизни. С этой тяжёлой мыслью и пошёл Егорушка спать.

Мы с Вовкой лежали на сеновале и обдумывали план завтрашней охоты. Сверчки звонко орали во всю глотку. Изредка, смиряясь со своей судьбой, тяжело вздыхала корова, на секунду заглушая равномерный храп безразличного ко всему борова. Сквозь щели в крыше на тёмном августовском небе виднелись звёзды. Во всём царил миропорядок.

Когда Егор разбудил нас, мы не сразу поняли, в чём дело. Казалось, только закрыли глаза, а уже утро. Только истошный крик петуха вернул нас в действительность. Надо было его зарезать, гусь утром так бы не орал. Мы выпили крынку парного молока с душистым хлебом, макая его в мёд. Натянув на себя одежду, патронташ и ружья, мы спустились к реке. Река парила на утренней прохладе и дала нам умыться ключевой водой. Окуни сухо щёлкали хвостами, пожирая зазевавшихся мальков. Через реку тянулся ветхий дощатый мостик. Мы перешли на другой берег и вскарабкались по круче, хватаясь за стволы ольховых кустарников. Красноватое вспаханное поле простиралось до самого леса. На поле жировали вороны, с опаской поглядывая на непрошеных гостей. Руки сжимали цевье ружья, не ощущая его тяжести. Подняв стволы, мы спугнули ворон, но они вскоре возвернулись к трапезе, одарив нас недобрым взглядом. От кустов отбежала лисица, но как только мы поднимали стволы, она увеличивала дистанцию. Так, незаметно, она заманила нас в лес и, видимо, увела от своей норы. Со свистом пролетели утки, но мы не успели даже опомнится. Над просекой, метрах в сорока, потянул вальдшнеп. Можно было попробовать снять его, но не хотелось нарушать этой изумительной тишины. Вернее это была не тишина, а тихое утреннее ворчание, хлопоты по лесному хозяйству. Да нам вообще не хотелось никого убивать. Нам была приятна погоня, с ружьями наперевес. Просто походить по лесу, полежать на коврах его душистых трав, послушать щебетание птиц. Мы шли по высохшему болоту с редким кустарником и множеством упавших деревьев, в надежде поднять на крыло тетерева или глухаря. Егор сказал, что в этих местах много кабанов и мы с Вовкой договорились встречать их меткими выстрелами в лоб. Но ни картечи, ни пуль мы с собой не взяли. Мы шли, осторожно ступая и прислушиваясь к каждому шороху. Внезапно впереди за кустами раздался хруст сухих ветвей и так же внезапно пропал. Мы замерли на месте, открыв рты. В напряжённой тишине был слышен только стук наших сердец. Ясно, что птица так шуметь не могла. Кто же это? Кабаны? Мы, не сговариваясь, стали искать глазами дерево, но кроме сухих берёзок, с палец толщиной, ничего поблизости не было.

– Может это лесник? – шепнул я.

И в этот момент хруст снова повторился и стих, заставив нас крепче сжать ружья. Я сделал два осторожных шага и выглянул из-за кустов. Шагах в двадцати стоял невероятных размеров чёрный бык и время от времени пощипывал травку. Его огромная, мохнатая холка то и дело вздрагивала. Чудовищных размеров голова стремительно поднималась и также резко застыв, смотрела вдаль. Он прислушивался. Прямо из огромной башки торчали два серповидных рога, зловеще сверкая на солнце. И весь он искрился нетерпением.

Я почувствовал, как мои руки выпускают ружьё и ноги становятся ватными, как будто вся кровь вытекла из них. Стрелять в это чудовище мелкой дробью, значило для нас замену одной казни другой, более страшной. Свирепости у этого палача было с избытком. Тогда мы ещё даже в кино не видели корриду, но, начитавшись Хемингуэя, нафантазировали себе достаточно много. Вова, не видя происходящего, по моим реакциям и жестам почуял неладное и ждал моей команды, глядя на меня преданными глазами. После нескольких молниеносных комбинаций в ватном мозгу созрело единственное решение

– Это же бык! Бежим!

Не сговариваясь, побросав ружья с мелкой дробью, мы метнулись врассыпную. Ноги еле волочились за телом, задевая за коряги и пни. Налетая грудью на берёзки, мы сносили их, как сухую траву. Задев кочку, я со всего маха врезался лицом в землю. Казалось остроконечный рог вот-вот воткнётся в мои ягодицы. Боже! Какая глупая смерть!? В такой день?! В расцвете сил?! Там, в шумном городе, остались дом, институт, планы?! Всё шло прекрасно! И вот этот безмозглый, тупой, остророгий вепрь решит мою судьбу по-своему. Я вскочил и, не оглядываясь назад, как пуля помчался дальше. Когда сознание ко мне вернулось, я понял, что сижу на ветвях высоченной ольхи посреди болота. Птицы, прыгая с ветки на ветку, взволнованно что-то щебетали. Я понял, что жив и что бык меня здесь не достанет. Тёплая волна счастья окатила меня. Я жив! Я здоров! А где же Вова? Палящее жжение покрыло мою голову и щёки. Какой же я негодяй?! Я не мог смотреть птицам в глаза и начал спускаться. Какой я негодяй, оставил друга с быком. Он его разорвал! А может он истекает кровью?!

– Вова! Вова! шипел я пересохшей глоткой.

Я спускался по ольхе, готовый убить этого быка кулаком. А где моё ружьё? Ах да, в кустах. А где же Вова?

– Вова! Вова! – шипение стало звонким.

– Коля! Коля! – послышался родной до боли голос друга.

Вова вылезал из болота, прямо возле моей ольхи и взывал окрест.

Я спрыгнул, чуть не оседлав его своим крупом. Мы расплакались, расхохотались и крепко обнявшись, пошли сушить одежду. Утки просвистели крыльями прямо над нашими головами. Лиса пробежала мимо, не принимая нас всерьёз. Вороны ковыряли на поле червей, без опасения глупых выходок с нашей стороны. Бык не разбил своими острыми рогами нашу зарождавшуюся дружбу. За рекой в деревне, собирая по сусекам последние крошки, накрывал стол Егорушка, готовый ради дружбы снять с себя последнюю рубаху. А жаворонки заливались трелями, целиком разделяя наши чувства.

Спецы спортивного Клондайка

Моим научным руководителям Юрию Владимировичу Захарову, Анатолию Ивановичу Кузнецову и Валентину Алексеевичу Булкину, открывшим мне путь к «хлебу с маслом».

Если у молодого специалиста и могли быть в СССР преференции, то я получил их сполна. Догадался я об этом не сразу, а спустя полгода, когда на дружеской встрече ностальгирующих по студенческим годам выпускников, наша группа собралась в ресторане гостиницы «Европейская». С первой инженерной зарплаты в 110 рублей все пожелали шикануть. Лично у меня такое желание не проходило долго и гулял я по полной программе. Тем более что жил в своём доме в самом центре города, рядом с институтом, да ещё с молодой женой. Что ещё нужно для счастья. От ребят-то я и узнал, что такой вольготной, да ещё интересной, насыщенной командировками на лучшие курорты страны работы нет ни у кого. Я понял, что мне сильно повезло.

Основа этого везения крылась в личностях моих начальников Ю.В. и А.И. Так их между собой звали в нашем дружном коллективе. Юрий Владимирович Захаров, доцент и заведующий кафедрой физического воспитания и спорта ЛИАП, был человеком строгим, но с большим чувством юмора. Сам мастер спорта СССР по велосипедным гонкам, он вырос на Васильевском острове и учился в Нахимовском училище. Не любил вранья и лени. Он сам мог обмануть кого угодно, но не хотел. Его мама, партийный работник ленинского призыва, воспитала в сыне заботу о ближних. А ближними у него были все, от профессора кафедры до последнего студента. Поймав второй раз меня на опоздании, он пригласил в кабинет и задал мне только один вопрос, хочу ли я у него работать. Как молодого специалиста меня по закону не могли уволить два года, но я взмолился, чтобы он мне позволил приходить позже за то, что я буду работать до ночи и выполнять все порученные дела. Юрий Владимирович заглянул в моё расписание и, увидев много вечерних занятий, согласился. Больше у нас производственных конфликтов не возникало никогда.

Анатолий Иванович Кузнецов, доцент кафедры и заведующий лабораторией восприимчивости и адаптации человека к нагрузкам, приходил на работу вне расписания, но в это время лучше было стоять перед ним. В молодости он прыгал в длину и был призёром первенств СССР и стройным, как тополь. Теперь, дав волю своему неуёмному аппетиту, он носил на пружинящих ногах необъёмное тело и умную голову. Соображал он на лету. Когда его маленькая дочка капризничала и не хотела есть блинчики, А.И. уплетал их тут же с мягким наставлением «накажем, Леночку, накажем». Большой был педагог! Гуманный! Лаборатория вела исследования воздействий физических нагрузок на качество выполнения умственно – двигательных заданий. С юмором у него дела ладились ещё больше, чем у Юрия Владимировича. Они понимали и доверяли друг другу. Атмосфера на кафедре царила деловая, но без тупой муштры.

Студенты во всех видах спорта показывали замечательные результаты. И почти все, параллельно, занимались исследованиями. Прослыть двоечником считалось позором. Проблем с учёбой не было никогда, а наука процветала и прославлялась даже за пределами Родины. Как-то раз в процессе эксперимента у меня сломался осциллограф и, чтобы не расстраивать А.И., я дополнил недостающие данные тем, что смог предположить. Спустя какое-то время А.И. показал мне отзыв в немецком научном журнале, где наши научные выводы сравнили с открытием новой планеты.

Видимо так совпало, что я пришёл на работу в самый расцвет творческих успехов этого тандема. Из тихого, спокойного студента ЛИАП Витя Ращупкин вырос в олимпийского чемпиона 1980 года в Москве. Успех грандиозный и заслуженный. Его тренеру Владимиру Петровичу Кузнецову присвоили звание заслуженного тренера России. Юрия Владимировича наградили орденом Дружбы народов. А он в свою очередь добился того, что наша лаборатория стала заниматься научным обеспечением сборной команды СССР по лёгкой атлетике. Победить в конкуренции с Государственным, дважды орденоносным институтом физкультуры имени Петра Франциевича Лесгафта значило много. И мы это сделали!

Научные эксперименты мы проводили в легкоатлетическом манеже Виктора Ильича Алексеева, на Зимнем стадионе, в спортивных залах института и на учебно-тренировочных сборах в Сочи, Подольске и Кярику. Могу с уверенностью сказать, что это были не самые плохие места в СССР. Даже напряжённая работа в этих условия казалась курортом. Но было время и для отдыха. В Сочи, после утренних тренировок спортсменов, мы собирались в холле и готовили рекомендации для тренеров. Потом шли купаться в море и собирались на стадион. Валерий Борзов, Игорь Тер-Ованесян, Николай Политико ждали наших расчётов и принимали свои решения по подбору упражнений. Вечером, когда спадала жара, Анатолий Иванович тащил нас на теннисный корт в «Интурист». Все совещания Юрий Владимирович проводил в парке, под сладкое щебетание птиц и одобрительные взоры своей жены Ирочки. Но на серьёзность решений эти обстоятельства места и времени никак не влияли.

Кярику находится в сорока километрах от Тарту, в глубине эстонских лесов, на берегу озера. То, как умеют готовить эстонские повара, нужно не слушать, а пробовать их деликатесы самим. Не многим гражданам СССР это удавалось. Особенно после бани и купаний в лесном озере. На все эти сборы Юрий Владимирович умудрялся брать и студентов нашего института, даже если они ещё только подавали надежды. По своей доброте Ю.В. мне даже позволял брать с собой молодую жену. Это, конечно, было слишком, но он пережил войну и знал что почём. Трудно было понять меру его ценностей. Но это не крохоборство. Надо признаться, часто ребята оправдывали такое его отношение. Женя Шубин, Саша Иванов, Лёша Седов, Серёжа Сидоренко, Игорь Фельд завоёвывали медали первенств СССР и Европы.

Для проведения исследований высшей нервной деятельности спортсменов в лабораторию купили энцефалограф и приняли на работу талантливого физиолога Славу Капустина. Всех, кто работал в лаборатории, Анатолий Иванович приобщал к научной работе и заставлял писать диссертации. Можно накопать кучу материала, а законченной научной работы с конкретными выводами так и не сделать. Экзамены кандидатского минимума по педагогике, иностранному языку и философии мы сдавали в институте физкультуры имени Петра Франциевича Лесгафта, пионера научного подхода к физическому воспитанию человека. Туда же ходили по вечерам на подготовительные занятия. Там-то я и дорвался до изучения английского языка и сдал экзамен сразу по двум, английскому и немецкому. Кстати, защиту диссертации мне рекомендовали проводить на иностранном языке. Вопросов от членов Учёного совета было бы меньше. Защитив диссертации, молодые учёные искали себе более хлебные места. Оказалось, что в СССР есть только один легальный путь к почти, что райской жизни, стать доцентом или профессором в ВУЗе, продвинув науку, защитив диссертацию. Самые высокие зарплаты в стране на уровне 300–500 рублей в месяц, свободное рабочее расписание с лимитированной учебной нагрузкой до двух-трёх дней в неделю и, самое главное, двухмесячный летний отпуск. Наши начальники открыли нам золотые копи Страны Советов. Туда мы все и кинулись, сломя голову. А наши Ю.В. и А.И. набирали новых несмышлёнышей и учили их уму разуму. Но эти ученики помогали и им стать профессорами и свернуть горы науки.

Ю.В., понимая мою увлечённость кинематографом, со скрипом, но отпускал меня на недельку-другую на киносъёмки. Григорий Михайлович Козинцев завершил свою работу над «Королём Лиром» и я ждал, когда он начнёт набор на высшие режиссёрские курсы. Он неважно себя чувствовал и посоветовал мне пока поработать у Ивана Эдмундовича Коха на его кафедре сценического движения.

В те советские времена с большими оговорками разрешали только одно совместительство на полставки, то есть ещё три часа трудового времени. Заботилось правительство, чтобы оставалось у гражданина время на отдых. А то, что денег не хватало на еду, мало кого волновало.

Я оставил почасовую работу в ЛИАПе и устроился совместителем в Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии, на курс чечено-ингушской студии к Василию Васильевичу Меркурьеву, с сыном которого, Петей, мы тогда подружились на съёмках фильмов «Проверка на дорогах» и «Дела давно минувших дней». В это же время я работал на фильме «Легенда о Тиле», «Романс о влюблённых» и «Блокада».

Там я начал разрабатывать программу подготовки каскадёров и обучать своих студийцев. Идею студии каскадёров и курса трюковой подготовки мне подсказал Григорий Михайлович, мечтая о том, чтобы его Фабрика Эксцентрического актёра 1920-х годов продолжила свою жизнь. С этого времени я начал готовить каскадёров, то есть актёров эксцентрического жанра на своих тренировках в зале, в автомотоклубе на треке в Сосновке и в конноспортивной школе парка Дубки у Юрия Смыслова, а потом в парке Александрия города Пушкина у Юрия Петрова. В мае 1973 года от разрыва сердца Григорий Михайлович Козинцев умер. Горе смешалось с растерянностью.

Я продолжал разработку инструментальной методики измерения параметров суставных углов человека в процессе спортивных движений. По предложенной мною гипотезе, амплитуда движения при выполнении упражнений спортсменом высокой степени подготовленности должна быть более экономичной, а, следовательно, минимизированной по выбранному критерию (по объёму движений, например).

Аналогичная методика лежит в основе конструирования всех шагающих роботов. Ещё на четвёртом курсе я сконструировал тензометрические датчики в стельках спортивной обуви, которые позволяли регистрировать фазу опоры. Ведущий инженер лаборатории Вадим Андреевич Мохов помог мне подобрать такой модулятор и передатчик, что его легко можно было разместить на поясе спортсмена и получать информацию, используя радиоканал прямо на соревнованиях и тренировках.

Датчики я разрабатывал совместно с ребятами из лаборатории робототехники. Обработка измерений и подсчёт результатов по критерию делали в нашем вычислительном центре. Разрабатывали специальную программу для ЭВМ. На научном конгрессе по биомеханике в Киеве нашу работу отметили и похвалили.

Второй год работы подходил к концу. По утрам я успевал проводить тренировки по карате своих соратников из компетентных органов Гены Фёдорова, Филиппа Нам, Сергея Фёдорова, Смирнова Володи, Селивестрова Сергея, Петрова Бориса, Березовского Марка, Полякова Сергея, Кузьмина Володи, Суворова Николая, Варехова Лёши, Богданова Лёни, Смелова Бориса, Валеры Добрикова, Вити Терехова.

Тренировались мы в зале спортивного общества «Труд» на улице Декабристов, где часто проводил тренировки Лёня Усвяцов со своими учениками Вовой Путиным, Аркашкой Ротенбергом, Димой Момотом, Колей Кононовым, Сашей Абрамовым («Разговор от первого лица» А. Колесников, 2006). По вечерам я продолжал тренироваться и выступать как спортсмен-любитель за «Зенит» у Александра Массарского. Чтобы заработать на жизнь какие-то деньги приходилось тренировать там же детишек в платных группах по дзюдо от Профкома завода имени М.И. Калинина до 1973 года.

Такие обширные знакомства позволяли открывать двери всех театров, магазинов и ресторанов. Везде находились свои люди и пресловутый советский дефицит меня не касался ни в чём. Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Но сто рублей мне тоже не мешали. А вернее триста. Столько я тогда в итоге зарабатывал. И вот 21 декабря 1973 года, в то время, когда я делал свой доклад на конференции института, заведующий кафедрой Ю.В. Захаров радостно сообщил всему народу, что у меня родился сын Тимофей. Пришлось накрывать поляну. Такая у нас была традиция.

Пришла осень 1974 года. Как опавший лист, прилетела повестка от военного комиссара с призывом в армию. Военком не забыл своего обещания. Юрий Владимирович посоветовал мне поступить в очную аспирантуру и позвонил своему другу Вале Булкину в Ленинградский научно-исследовательский институт физической культуры на проспекте Динамо, дом 2. Шикарный особняк в стиле «модерн» на берегу Большой Невки.

Сказал, что отрывает от сердца самое дорогое. Шесть лет учил, а отдаёт другому. Так поступил бы не каждый. Я сдал экзамен по «Теории и методике спортивной тренировки» и был принят на трёхгодичное обучение в очную аспирантуру по специальности 13.00.04. С военкомом я попрощался до скорых встреч. Только формально попрощался с А.И. и Ю.В., потому что дружба понятие круглосуточное. И, по моему, пожизненное. Я с ними не расставался до их последнего вздоха. И принёс все свои разработки и идеи школы ЛИАП в новый коллектив спецов в области науки о спорте.

Мне дали стипендию в сто рублей, разрешили работать по совместительству в ЛГИТМиКе и иногда сниматься в кино. Мой начальник к этому виду искусства был не равнодушен. Моим научным руководителем стал старший научный сотрудник, заведующий сектором высшего спортивного мастерства Ленинградского научно-исследовательского института физической культуры Валентин Алесеевич Булкин, человек незаурядный. Но это уже совершенно другая история.